Текст книги "Искатель. 1993. Выпуск №6"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

Соавторы: Роальд Даль,Боб Шоу,Фредерик Дар
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА II,

в которой я вывожу скотч на чистую воду

Фавье один в мертвенном свете лаборатории. Его когда-то белый халат напоминает палитру Ван-Гога. У него круги под глазами и движения зомби.

Он даже не поднимает головы при моем появлении – узнает по походке – и лишь бормочет:

– Сейчас закончу, месье комиссар.

Месье комиссар говорит «спасибо», берет стул и садится на него верхом. Я думаю о малышке Ирен, которая, наверное, уже посапывает в моем клоповнике, – я думаю о крошке Петит-Литтре, суетящемся в клинике профессора Баламю… Я думаю… о жизни. Забавно! Еще несколько часов назад я не знал этих людей, а сейчас они в центре моих забот… я никогда не видел Ирен и никогда не должен был познакомиться с ней.

И тем не менее я закатил ей королевский засос в переходе между вагонами НОЖДФ [11]11
  НОЖДФ – Национальная железная дорога Франции.


[Закрыть], а сейчас она дрыхнет в моей спальне. Раньше я слышал разговоры об издателе и о некоторых из его гостей, но они для меня были скорее абстрактными величинами.

Из маленького транзистора слышен приглушенный шлягер Азнавура. Фавье любит работать под музыку.

Он заканчивает колдовать над своими пробирками и делает шаг назад, так гурман отходит от стола, когда насытится.

– Героин, – говорит он.

– Рассказывай…

– Я еще не могу сказать, в каких пропорциях, но в этом виски – он в лошадиных дозах…

– В какой бутылке?

– Во всех пяти, что я принес…

Я смотрю на него, недоумевая.

– Ты хочешь сказать, что он был в закупоренных бутылках?

– Да, во всех!

Я замолкаю, чтобы подумать, а он терпеливо ждет. Несколько мгновений мозговой раскрутки, и я продолжаю теребить его.

– Бутылки были запечатаны, как положено, или что-то было не так?

Фавье улыбается и исчезает в чуланчике. Я слышу, как он возится с бачками гипосульфита. Вскоре он появляется с еще мокрой фотографией формата тринадцать на восемнадцать. На фотографии – горлышко бутылки Мак Херрел, увеличенное по меньшей мере в четыре – пять раз.

– Когда я заметил, что в полных бутылках есть наркотик, я сделал снимок очередного запечатанного горлышка перед тем, как открыть.

– Браво, Фавье.

Вот что значит добросовестный флик. Он рыжий, как долина Боса [12]12
  Бос – илистая долина парижского бассейна между Шартром и лесом Орлеан. Здесь в основном возделывают пшеницу.


[Закрыть] летом, и инициативный, как черт среди праведников.

– На этом снимке хорошо видно, что это его родная пробка.

Я соглашаюсь.

– Ты думаешь, что сотрапезники Петит-Литтре могут загнуться?

– Никак нет. Действие героина скоро пройдет. Просто– напросто они поймают кайф и посмотрят розовые сны.

– Давай-ка последуем их примеру. Пора вздремнуть, дружище.

Мы отваливаем из конторы. Внизу меня приветствуют постовые:

– Разве ваш отпуск уже закончился, месье комиссар?

– Похоже на то, а?

За баранкой моего маленького М. Ж. я решаю забыть это дело до завтра и посвятить остаток ночи репетиции оркестра (как сказал бы Феллини), в которой Ирен будет исполнять сольную партию.

Я мысленно уже составляю партитуру праздничных лакомств, которые она заслужила. Для девочки, только что вылупившейся из провинциальной скорлупы, необходимо умеренное меню.

Что бы вы сказали, например, о Савойарском трубочисте или о Припетрушенном венгерском язычке, или о Пальчике Бритиш инкорпорейтед? Мне кажется, это вполне приемлемо для начала.

Я спохватываюсь именно в ту секунду, когда размышляю, стоит ли к этим трем блюдам добавлять четвертое, принесшее мне успех: Причащение пастушки. Вместо того чтобы рулить к себе в Сен-Клу через Звезду и Булонку, я поперся через Пале де Шайо и авеню Анри-Мартен.

Въезжаете? То самое авеню Анри – Мартен, где живет хмырь, снабдивший Петит-Литтре виски с наркотиком. Если и после этого вы не поверите в мое шестое чувство, считайте, что пять ваших дали течь.

Мой взгляд, в свою очередь, перетекает с наручных часов на часы приборного щитка. И те и другие согласно показывают два часа ночи.

В это время обычно не наносят визитов, но мне не терпится все же повидаться с месье Оливьери, чтобы поболтать о последних новостях. Думаю, что с таким интересным собеседником, как я, он быстро забудет про сон.

И вот я рядом с двести двенадцатым домом. Останавливаю тачку и направляюсь к входной решетке. Оливьери, так же, как и карлик Леон-Карлеон, ютится в роскошном особняке, в настоящее время полностью погруженном в темноту. Многоопытным перстом нажимаю кнопку звонка. Проходит мгновение, и, не успеваю я нажать еще раз, как зажигается свет в окне сторожа. Железные жалюзи приоткрываются, и недовольный голос осведомляется:

– Кто там?

– Полиция, – сообщаю ему.

Он раздумывает. В наше время полно жулья, которое прикидывается легавыми, чтобы устроить гоп-стоп в вашем курятнике.

– Минуту!

Чудак исчезает в своем окошке, как кукушка в часах, известившая о наступлении полудня. Проходит немало времени, прежде чем я замечаю массивный силуэт с другой стороны решетки.

Человек лет шестидесяти борцовского телосложения не очень гостеприимно рассматривает меня через железные прутья. Надев штаны, он забыл вздернуть помочи, и они похлопывают его по ляжкам, а низ огромной ночной рубахи, не уместившийся в шароварах, вздувается вокруг брюха парашютом.

– У вас есть удостоверение?

– Пожалуйста!

Он пристально рассматривает его, успокаивается и засовывает крупнокалиберную дуру в карман своих подпарашютников.

– С чем пожаловали?

– Мне нужно увидеть месье Оливьери.

Я говорю резко. В таких случаях церемониться ни к чему.

Он впускает меня внутрь.

– Я проведу вас к себе. Нужно сначала предупредить лакея.

Мы входим в подобие кладовки-столовой, пропитанной запахом тушеной капусты. Из соседней комнатушки раздается обеспокоенный голос его благоверной:

– Это правда легавый, Гектор?

– Заткнись! – успокаивает ее страж.

Он подходит к телефонному аппарату, задумывается, но в конце концов нажимает кнопку. Зажигается маленькая лампочка. По истечении тридцати трех секунд раздается щелчок.

– Альберт? – спрашивает охранник.

На другом конце, наверное, зевнули в знак согласия.

– Скажи месье, что его срочно хочет видеть полицейский.

Не знаю, что ему плетет лакей, но охранник гаденько хихикает.

– Да ничего я не знаю, – говорит он и кладет трубку.

Он смотрит на меня и спрашивает:

– Ничего серьезного?

– Как сказать, – отвечаю я.

Я слышу легкую трусцу за дверью, она чуть-чуть приоткрывается, и показывается седая прядь над сонным глазом. Супружница стража порядка желает знать, на кого я похож. Узнав это, она возвращается на свое супружеское ложе.

Сан-Антонио чувствует себя немного не в своей летающей тарелке, мои дорогие. Этот Оливьери наверняка шишка с большими связями и может не оценить ночной визит по достоинству. Следовательно, для меня тут попахивает жареным.

Нарисовывается слуга. Из тех, что жилет в полоску и все прочее. Его глаза еще досматривают сон, но в остальном он безупречен.

Он рассматривает меня с высоты своего положения.

– Это вы хотите видеть месье?

– Это я.

– Сейчас два часа ночи…

– Четверть третьего, – уточняю я. – Будьте так добры, предупредите его о моем визите.

Моя самоуверенность (или я не парижанин?) его обескураживает.

– Очень хорошо, извольте следовать за мной…

Я совершаю знакомство с очередным огромным залом. Стены этого задрапированы замшей. На полу – шкуры белых медведей, по сторонам мраморные статуи, экзотические растения и картина Пикассо, в которой я признаю подлинник. Поверьте, месье Оливьери не из тех, кто ждет семейного пособия, чтобы купить килограмм сахара.

Лакей указывает мне на обтянутый темно – синим бархатом диванчик.

– Садитесь, я пойду разбужу месье.

И он вступает на парадную лестницу. Я остаюсь один и обдумываю доводы, оправдывающие мой визит. Судя по осторожности прислуги, у месье Оливьери неважный сон и он не любит, когда его беспокоят среди ночи.

Слуга быстро возвращается, у него растерянный вид.

– Месье нет в спальне, – говорит он.

– Он что, еще не вернулся?

Он никуда не выходил.

– Он был, когда вы закончили дневную работу?

– Мы с женой – она служит здесь горничной – пошли в кино: у нас был свободный вечер.

– Когда вы уходили в кино, где был ваш хозяин?

– В своем кабинете.

– А когда вернулись?

– Свет был выключен, я думал, он спит…

– Может быть, он вышел?

– Охранник нам бы сказал.

– Может, он уснул в кабинете?

Мой довод показался собеседнику заслуживающим внимания. Он давит в зародыше червячка сомнения и направляется к двустворчатой двери, расположенной в глубине зала.

Осторожно стучится, открывает дверь и включает свет. Его оцепенение и гробовое молчание говорят о многом.

– Мертв? – спрашиваю я, входя в кабинет.

Оливьери боком лежит на ковре. Одна рука подмята телом, другая откинута в сторону. В ней пистолет с перламутровой рукояткой. Я подхожу и аккуратно поднимаю пистолет, предварительно накинув на него платок. Чувствую, что из него давно не стреляли. Я достаю обойму и вижу, что все монпансье на месте – угощайтесь на здоровье!

Кладу оружие на ковер и склоняюсь над трупом. Месье Оливьери загнулся часа три назад и уже холодный, как Титаник год спустя после столкновения с айсбергом. У него синеватый подтек на виске и следы на шее, похоже, его душили. Apriori [13]13
  На первый взгляд, заранее (лат.).


[Закрыть]преступление мне видится так: два типа пришли вечером побеседовать с ним. Они начали ему угрожать, а он указал им на дверь дулом своей игрушки. У одного из гостей оказалась дубинка, и он сбоку вырубил его. Тогда другой сжал горло магната.

Холоп Альберт начинает приходить в себя.

– Только этого не хватало, – выдавливает он.

– Это его револьвер, да? – спрашиваю я, указывая на элегантную машинку с перламутровой рукояткой.

Салонная безделушка. Она хороша как пресс – папье, но если вам захочется продырявить шкуру современника, предпочтительнее использовать коловорот.

– Да, это его револьвер. Он лежал в нижнем ящике письменного стола.

Я рассматриваю покойника. Это крупный мужчина с седыми висками, разменявший пятый десяток. На нем домашняя куртка из красного атласа с черными отворотами, которая больше подошла бы дрессировщику львов, что, в общем, впечатляет.

– Месье Оливьери женат?

– Нет, вот уже десять лет, как он в разводе.

– Он жил один?

– Иногда на недельку к нему приезжала погостить дочь.

– У него были любовницы?

– Думаю, да, но не здесь.

– Позовите охранника с женой.

Альберт поспешно удаляется. Оставшись один, я приступаю к классическому осмотру. Я не жду особых результат тов. Чутье подсказывает, что найти ничего не удастся. На письменном столе нет бумаг. В ящиках – ни о чем не говорящие предметы. Наверняка рабочий письменный стол Оливьери где-то в другом месте, а этот служит для проверки домовой книги и просматривания счетов.

Пепельницы пусты. Обычно в полицейских романах всегда находят наводящие на след окурки: увы! не тот случай. На сиденьях и на ковре тоже никаких следов. Оливьери был задушен поясом от своей домашней куртки. Толстый шнур из черного шелка обвивал шею покойного, как кровожадная рептилия.

Шум за дверью, и появляются Гектор со своей мадам, наповал сраженные новостью.

– Ничего не трогать! – предупреждаю я.

Мадам Гектор – маленькая замарашная старушка с голубиной грудкой. Ее нос украшает потрясающая кактусообразная бородавка, а сама она всхлипывает, как проколотая шина.

– Перейдем в зал, – решаю я.

И снова открываю дубовую дверь.

Веселенькая у нас компания, братцы! Я рассматриваю эту троицу, и меня разбирает смех. Они такие потешные.

– Сколько здесь всего слуг?

– Четверо, – говорит Альберт. Здесь нет лишь моей жены.

– Сходите за ней!

Он исчезает.

– Вы кухарка? – спрашиваю я жену портье.

– Да.

– Раньше я был бригадиром жандармов, – бормочет Гектор.

К чему это признание? Чтобы выглядеть в моих глазах человеком с безупречной репутацией? А может, чтобы доказать, что он почти свой, и, учитывая обстоятельства…

– Вечером кто – нибудь приходил к месье Оливьери?

– Нет-нет, никто, – хором заверяют меня присутствующие.

– Бог ты мой! На могли же его отправить на тот свет по телефону!

Охранник с завидным упорством стоит на своем.

– Никто не звонил, никто не приходил. Если только перелезли через решетку, но вряд ли кто-либо рискнет, вы видели, какие там острые пики?

– Здесь есть другой ход?

– Да, служебный.

– Где он?

– За домом. Через подсобку.

– Когда Альберт с женой пошли в кино, каким ходом они воспользовались?

– Конечно, служебным.

Они легки на помине. Горничная оказывается блондобрысой, как сказал бы Берю, с обсыпанным веснушками лицом. Через свисающую паутину прозрачной нейлоновой рубашки двумя капельками оливкового масла проступают соски грудей, стремящихся слиться в единое целое!

– Но это невозможно! Я не могу в это поверить, – причитает она. – Где он, я хочу его видеть!

– Минутку! – прерываю я ее.

Она немного успокаивается и даже здоровается со мной легким кивком всклокоченной головы.

– Когда вы вдвоем уходили в кино, – наступаю я, – вы воспользовались служебным ходом. Вы его закрыли за собой?

– Естественно, – утверждает Альберт.

– На ключ?

– Сейчас припомню…

Его законная и конопатая супруга поднимает палец, как школьница, спрашивающая разрешения выйти в туалет во время урока.

– Да? – разрешаю я.

– Хочу вам сказать одну вещь: когда мы вернулись, дверь не была закрыта на ключ. Я ничего не сказала Альберту, чтобы он не ругал меня, я подумала, что, может быть, уходя, сама забыла запереть ее. Но теперь я уверена, что нет!

Девица льет воду на мою мельницу. Я выражаю ей свою признательность благосклонной улыбкой, приводящей ее в трепет.

Вечером Оливьери позвонил некто, с кем он пожелал встретиться без лишних свидетелей. Он впустил их через служебный ход, чтобы не привлекать внимание охранника и его жены. Визит закончился тем, что Оливьери убили, а визитеры воспользовались той же дверью, лишь прикрыв ее за собой.

– Отлично, – говорит славный Сан-Антонио (упиваясь своей славой), – а сейчас сменим тему… Насколько я знаю, ваш хозяин был большой любитель виски?

Они оторопело смотрят на меня, так как мой вопрос в такой момент, мягко говоря, неуместен.

– В общем-то да, наконец решается ответить Альберт.

– Откуда он получал это виски?

– Прямо с завода. У него был друг шотландец, который снабжал его. Я думаю, оно обходилось ему дешевле и нравилось больше, чем другие марки.

– Я хотел бы посмотреть на это виски…

Альберт молча кивает.

Он бесшумно идет в гостиную и возвращается с едва початой бутылкой Мак Херрел. Я вынимаю пробку и пробую содержимое. Виски как виски.

– Еще есть?

– Да, в погребе… Нам завезли на прошлой неделе.

– Пошли в погреб.

Эти славные ребята перестают понимать происходящее.

В два часа ночи их будит флик, заставляет обнаружить труп убитого хозяина, а потом заводит с ними разговор о виски… Согласитесь, что это слишком сложно для парней, опорожняющих ночные горшки.

В роли моего проводника снова Альберт, величественный в своей чопорности.

Мы минуем служебное помещение, спускаемся по каменной лестнице и оказываемся в подземелье. Винный погреб представляет собой сводчатое помещение, чистое и ухоженное. Одна сторона полностью заставлена почтенными винными бутылками, дремлющими в своих гнездышках. В глубине сложены ящики с шампанским и ликерами.

Вдруг Альберт замирает, в точности как незадолго в кабинете, когда обнаружил хозяина, нежданно-негаданно проглотившего свидетельство о рождении.

Он косится на меня, как нашкодивший кот.

– Что с вами, Альберт, – спрашиваю я, – у вас кружится голова?

– Немыслимо, – говорит он… – Только что здесь стояли четыре ящика скотча, и вот их нет!

Я хватаю его за руку.

– Я не ослышался, дорогой барон?

– Клянусь вам, это – правда, месье комиссар. Я спускался сюда перед обедом, чтобы взять бутылку бургундского, и они были здесь… Здесь, посмотрите…

Там – пусто. На земляном полу видны следы от углов ящика, который тащили волоком.

– Эти ящики были открыты?

Только один. Месье Оливьери послал шесть бутылок виски кому-то из своих друзей.

– Месье Петит-Литтре, издателю?

У раба шары лезут на лоб от удивления.

– Откуда вы знаете об этом? – лепечет он.

В ответ я загадочно улыбаюсь.

ГЛАВА III,

в которой я принимаю важное решение и толстого напарника

Четыре часа утра! А Старик у себя, в зеленом свете настольной лампы, подтянутый, выбритый, вгалстученный, наманикюренный, накрахмаленный, внимательный.

Только что я представил ему подробный отчет о минувших событиях, и он крепко задумался. Есть о чем.

– Короче говоря, – подытоживает он, – Оливьери получил вместо скотча героин в бутылках. Он этого не обнаружил и подарил их своему другу. Эти бутылки служили для контрабанды наркотика?

– Очевидно. Его получатели должны были извлекать из них героин путем некоторых химических реакций, о которых Фавье с удовольствием нам расскажет. Может, просто выпаривая виски? А может, виски с начинкой и в таком виде дает желаемый эффект?

– Гениально, – признает Стриженый, поглаживая кумпол.

Наступает пауза.

– Продолжим наши рассуждения, – решает Папаша, – эти ящики с фальшивым виски попали к Оливьери по ошибке.

– Контрабандисты, заметив свою оплошность, захотели вернуть их назад. Дело приняло для Оливьери дурной оборот. Его убили, а ящики похитили.

По сути дело несложное.

– Эта история касается Скотленд-Ярда, – с сожалением вздыхает Старикан, – как только рассветет, я позвоню старшему инспектору Моррисону.

Он смотрит на меня, я смотрю на него, мы смотрим друг на друга: все это – в полнейшей тишине. В конце концов я начинаю ржать, как тот тип, который сделал целое состояние, открыв фабрику по производству спальных мешков для жеребцов.

– Что с вами? – справляется Ощипанный, стараясь сохранить серьезный вид.

– Я думаю, патрон, наши мысли параллельны, как рельсы на железной дороге.

– То есть?

По губам его пробегает легкая улыбка.

– То есть мы бы предпочли раскрутить это дело во славу французской полиции, не ставя в известность парней из Ярда, а просто преподнеся им разгадку, завернутую в подарочную бумагу и перевязанную трехцветной лентой в знак глубокого расположения.

Босс встает и, обойдя свой стол, кладет свою хрупкую руку на мое могучее плечо (как в трудной ситуации опытные водители кладут ее на ручник).

– Мы поняли друг друга, – говорит он. – Итак?

– Итак, я отправляюсь в Шотландию, – говорю я, – ведь вы этого хотите?

– Да, мой дорогой друг. Но я прошу вас действовать в обстановке строгой секретности. Вы будете находиться там с неофициальным визитом, совершенно неофициально.

Самореклама не в духе нашей конторы. Старик вечно боится провала. По его мнению, дела всегда нужно прокручивать инкогнито и с достоинством.

– Эта необычная контрабанда берет начало на винокуренном заводе, так как героин находится в бутылках, запечатанных заводским способом.

– Возможно…

– Отправляйтесь туда! Найдите все концы этой преступной цепочки и держите меня в курсе событий. Очень часто наши коллеги за Маншем недооценивают нас.

– Я сделаю все, что в моих силах, месье директор.

– Я знаю это…

Он пододвигает к себе флакон виски и внимательно изучает маленькую белую этикетку на обратной стороне бутылки.

– Мак Херрел производится дамой, – произносит он. – Некой Хелен Дафни Мак Херрел, проживающей в Мойзад-Цыпленхэм под Глазго.

Я помечаю координаты девицы в блокноте.

Босс уже штудирует авиарасписание.

– Вы полетите рейсом Эр Франс в Глазго в семь двадцать две. Я забронирую место.

– Два, – уточняю я.

Он хмурится, что составляет основную часть его производственной гимнастики.

– Вы кого-то берете с собой?

– Да. Мне хотелось бы. Я не могу рассчитывать на поддержку британской полиции, а, учитывая секретность поручения и то, что мне может понадобиться помощь, я предпочел бы иметь подручного.

– Вы правы. Кого возьмете с собой?

Я задумываюсь. Всего на миг.

– Берюрье, – говорю.

Старикан соглашается, но затем с хитрой улыбочкой спрашивает:

– Скажите, мой дорогой, почему вы всегда останавливаете свой выбор на Берюрье? Слава Богу, у нас хватает хороших сотрудников…

Впервые месье Гладкозад задает мне этот вопрос, и я озадачен.

– Ну, – говорю я, – это не так-то легко объяснить. Конечно, босс, Берю не очень умен. Он мужлан, пьяница, грубиян, но обладает такими качествами, которые все же делают его незаменимым помощником. Во-первых, он предан мне, как пес; во-вторых, он – добрый, мужественный, упорный. Обладает чертовской сметкой, которая иногда граничит с гениальностью. Но самое главное: я люблю его. С ним я отвожу душу…

Папаня воздевает руки.

– Боже праведный! Довольно похвал! И забирайте с собой вашего Берюрье. Я закажу для вас, так и быть, два места…

– В Глазго мне хотелось бы иметь в распоряжении машину, – замечаю я.

– Я устрою это. Билеты и валюта будут ждать вас в аэропорту.

– Спасибо.

Мы вводим в контакт фаланги и расстаемся.

Я покидаю наш Курятник (проникнутый духом единодушного кудахтанья), когда солнце разбрасывает по небосклону зернышки света. Зыркаю на котлы. У меня в запасе три часа на то, чтобы съездить собрать чемодан и вытащить чудище Берю из его логова.

Я причаливаю в Сен-Клу. Дверь не заперта на ключ, и я сразу вспоминаю, что приютил крошку. Гром и молния! Очевидно, Ирен придется эвакуировать среди ночи. Далее рассуждаю как гостеприимный хозяин. Я привожу эту мышку к себе в дом, затем, когда наступает время продемонстрировать ей свое радушие, сматываю удочки и в половине пятого собираюсь вытащить ее из постели, чтобы предложить полюбоваться мокрыми мостовыми Парижа…

«Так не поступают».

Я поднимаюсь к себе в спальню. Девушка сладко спит, натянув одеяло до подбородка и мирно посапывая.

Мне решительно не хочется будить ее. Я снимаю с вешалок два костюма и смок. Опустошаю ящик комода со своим изысканным бельем и иду укладывать чемодан в комнату Фелиси. Перед тем, как отвалить, я пишу записку, адресованную соне:

«Дорогая Ирен.

Уезжаю в командировочку! Очень жаль. Оставьте ключи в почтовом ящике у входа».

Краткое, крутое и красноречивое выражение того, что я хотел выразить. Впервые ваш Казанова Сан-Антонио приводит прелестницу в свой клоповник, не предоставив ей космическое путешествие на борту своего корабля с твердым топливом. Не стоит зацикливаться на этом, а то…

Я спешу.

Направление – резиденция Берю.

Консьержка в холщовом пеньюаре, с обмотанной платком головой тащит на улицу мусорные баки, когда я пришвартовываюсь у дверей конторы Рога и К ^о.

Увидев меня, она почесывает пониже спины. Это созревшая женщина, которую почему-то никто не хочет сорвать. Ее груди требуют переиздания, а торбы под глазами видели времена создания Нового завета.

Исподтишка я заглядываю в мусорные баки, так как не исключено, что Толстый может оказаться там, но его там нет; перевожу взгляд под лестницу, бросая жизнерадостную реплику: «Что, дышим свежим воздухом?» – в адрес церберши.

На что она отвечает:

– Вы, наверное, к Берюрье?

– Да.

– Я вас узнала, – признается она. – Вы его шеф?

– Так точно.

– Их нет дома!

Я останавливаюсь в зловонном сквозняке подъезда.

– А где же они?

– Летом они ночуют у двоюродной сестры за городом. В Нантере. Авеню генерала Коломбей, двести двадцать восемь.

– Премного благодарен.

У меня полтора часа на то, чтобы смотаться в Нантер, подцепить на лету Берюрье и подбросить его в Орли. Надо спешить.

Через пятнадцать минут я оказываюсь перед низким строением в районе старых заводов Симка. Это то, что супруги Берюрье называют «спать на природе». Меня же от этого увольте. Впрочем, воздух, которым они здесь дышат, отличается от парижского, так как «природа» располагается как раз между газометрами и химическим заводом.

Палисадник, площадью в девяносто квадратных сантиметров, утопает в резеде и отделяет улицу от двери дома (или, если находишься в доме, дверь от улицы). Кокетливая вилла из асбоцемента, крытая толем. Я принимаюсь колотить в дверь.

Сначала признаки движения отсутствуют. Затем раздаются урчание, мычание, отхаркивания, покашливания, сморкания, позевывания, почесывание спины, почесывание пониже спины, почесывание живота, чертыхания. Кто-то, кого я подозреваю в недостатке религиозности, смешивает имя Всевышнего с названиями неких устройств, на которые дамы вешают замок (естественно по достижении определенного возраста). И вот наконец дверь отворяется. Вначале перед моими глазами оказывается пуговица, которая, как я понимаю, принадлежит ширинке. Я перевожу взгляд выше и обнаруживаю пупок в отличном состоянии, правда, немного запыленный, вместимостью в три с половиной литра. Выше пупка громоздится скирда, которую перемешивают огромные грабли. И где-то с самого верха скирды раздается голос:

– Што за б… людям спать не дает?

Мое врожденное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, издавший это приветствие. На самом верху я обнаруживаю крошечную голову ящера.

– Мне нужен Александр-Бенуа, – говорю. – Я его шеф, комиссар Сан-Антонио.

– А! – выдает гигантский ящер (все это творение природы имеет рост примерно два метра десять сантиметров). – Я слышал о вас от этого олуха. Заходите.

Я захожу в комнату, которая априори кажется кухней, так как в ней находятся печь, буфет и часы с кукушкой. Но в центре возвышается огромный катафалк, увенчанный тряпьем. Что это? Тайна Берюрье!

– Зандр! – рычит динозавр.

– Что это за б…? – издает катафалк голосом, скорее всего принадлежащим женщине. Я подхожу ближе и обнаруживаю, что так называемый катафалк в действительности не что иное, как ортопедическое кресло, находящееся в горизонтальном положении. На этом кресле возлегает что-то огромное, толстомордое, жирнющее, потное, омерзительное. Это что-то – женщина! Женщина, завернутая в одеяло, размером со взлетную площадку авианосца «Беарн».

– Здравствуйте, мадам, – вежливо говорю я катафалку.

Оно (я не решаюсь в данном случае употребить женский род для обозначения подобного кошмара) ворчит в ответ что-то такое, что после обработки 90-процентным спиртом и последующей полировки «блеском» может сойти за приветствие.

– Феликс, подними меня, я хочу взглянуть.

Гигант с головой сопливого микроба нажимает на рукоять, и кресло, выгнутое под тяжестью своей ноши, принимает полувертикальное положение, благодаря чему его содержимое оказывается в позиции, близкой сидячей.

Довольная тем, что удалось выглянуть наружу, божья тварь раздвигает двенадцать килограммов несвежего мяса, чтобы наградить меня улыбкой, трепетной, как шланг говновозки.

Переполох докатывается до соседней комнаты, дверь открывается, и показывается Берта Берюрье. Захватывающее зрелище. Б. Б. – в ночной рубашке. Одна из непослушных грудей выбилась из разреза и катится по склону, как лавина с горы.

– О! Да это же комиссар! – восклицает Кашалотиха Толстого. – Какими ветрами?

– Мне срочно нужен Бенуа, – как можно сдержаннее объясняю я.

– Зандр! – издает очередной рев ящер.

– Бздесь! – блеет сонный Берюрье.

Толстуха указывает мне на катафалк.

– Рада представить вам мою сестру Женевьеву.

Что-то вываливается из груди тухлятины: рука. Она пухлая, как подушка, а пальцы, заключившие жировой союз, давно забыли об автономии.

Я подхватываю мясное изделие и поскорее отпускаю его, заверяя, что рад знакомству.

Голова Берты в бигуди. Она поправляет их жестом, полным женственности, после чего приподнимает подол рубашки и деловито чешет в нижнем этаже.

Из соседней комнаты появляется еще кто-то: это – парикмахер Альфред. На нем головокружительная пижама из голубого шелка. Элегантен даже во сне, сукин цирюльник. За ним следует жена, за ней – страдающий ожирением мальчик, за ним девочка-близоручка, затем старичок, до конца не успевший вставить челюсть и потому напоминающий щуку на спиннинге, и, наконец, толстуха в пелерине и вояка в хаки. При виде этой толпы мне становится не по себе.

Откуда все эти люди? Даже меня это пугает! Шествие чудищ после бессонной ночи впечатляет.

– Ты где, Берюрье! – кричу я. – Ты идешь или нет?

Непокорный отвечает на мой вопрос вопросом. Он содержит ключевое слово, обозначающее мужскую часть тела, и попытку узнать, есть ли она у легавых.

Затем возникает он сам. На нем штаны, его благородная грудь, вместилище еще более благородного сердца, покрыта шерстью и шрамами, блестит молочной белизной, Берю – настоящий полярный Геркулес, солнечные лучи никогда не касались его кожи.

– Что ты делаешь в этом б…? – удивляется Опухоль.

На этот раз термин на б… кажется мне идеально передающим дух этого места. Я восхищаюсь богатству французского языка, позволяющего максимально точно описывать людей и окружающие их вещи.

– Я забираю тебя для важного дела. Через три четверти часа у нас самолет. Пошевеливайся!

Он исчезает.

– Куда вы снова его от меня увозите? – возмущается Кашалотиха.

– В Глазго, – успокаиваю ее.

– Черт возьми, да это же – в Японии! – стонет она.

К счастью, ящеро-Феликс рядом, он исправляет географическую ошибку своей кузины.

– Ты что, Берта, свихнулась? Это в Дании.

– Это ведь еще дальше? – волнуется миссис Чудище.

– Дания? Еще бы, – изрекает Динозавр. – Если бы ты увидела карту мира, ты бы поняла.

Берю галопом выскакивает из комнаты-общежития.

В своем порыве он задевает ручку ортопедического кресла. Оно резко возвращается в свое первоначальное положение. О Зевс-Громовержец! Кажется, будто обрушился целый квартал. Милашка Б. Б. рассыпается в извинениях. Она жалуется своей сестричке, что Бог послал ей такого мужа – такой недотепа не имеет права на существование, и будь ее воля, она бы вернула его в материнское чрево.

– Сматываемся, – бросает Толстый, когда гора Сен-Женевьева начинает извергаться, – лучше уж я схвачу скарлатину!

Очутившись на улице, я спрашиваю его, пока он усаживается в шарабан:

– Кажется, твой родственник микроцефал?

– А ты как думал? – подтверждает Берю. – Он слесарь-водопроводчик.