Текст книги "Собрание сочинений в 15. томах Том 3"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

Почти тотчас же мы наткнулись на селенитов. Их было шестеро. Они шли среди скал, переговариваясь причудливыми чирикающими и хныкающими звуками. Все они, очевидно, заметили нас одновременно. Они мгновенно смолкли и остановились, как животные, обратив к нам свои лица.

На одну секунду я совсем отрезвел.

– Гниды, – пробормотал Кавор. – Гниды! И они воображают, что я буду пресмыкаться перед ними на брюхе, на моем позвоночном брюхе. На брюхе! – повторил он медленно, как бы стараясь обуздать свое негодование.

Потом вдруг, с яростным воплем, он сделал три больших шага и прыгнул прямо на селенитов. Прыгнул плохо. Он несколько раз перевернулся в воздухе, пролетел над своими врагами и с громким плеском исчез среди пузырчатых кактусов.

Что подумали селениты об этом изумительном и по-моему весьма неприличном вторжении обитателей другой планеты, я сказать не могу. Кажется, я видел их спины в то время, как они разбегались в разные стороны, но наверное ничего не помню. Все, случившееся в последние минуты перед тем, как я окончательно потерял сознание, рисуется в уме моем смутно и слабо. Знаю, что я шагнул вперед с целью последовать за Кавором, но споткнулся и упал головой вперед среди скал. Мне вдруг стало ужасно худо. Помню также яростную борьбу и сжатие металлических клещей.

Мое следующее отчетливое воспоминание относится к тому времени, когда мы были уже пленниками в неведомых глубинах под поверхностью Луны. Мы лежали в темноте, и вокруг нас раздавались какие-то странные назойливые звуки. Тела наши были покрыты царапинами и ушибами, и головы болели нестерпимо.

XII. ЛИЦО СЕЛЕНИТА

Я почувствовал, что сижу на корточках в грохочущей темноте. Долгое время я не мог понять, где нахожусь и каким образом попал в эту передрягу. Я вспомнил шкаф, в который меня иногда запирали, когда я был ребенком; затем вспомнил темную и очень шумную спальню, где лежал когда-то, будучи болен. Но звуки, раздававшиеся теперь вокруг меня, не были похожи ни на один из знакомых мне шумов, и в воздухе чувствовался слабый запах конюшни. Тогда я вообразил, что мы все еще продолжаем работать над постройкой шара, и что я спустился в погреб, находившийся под домом Кавора… Потом я припомнил что мы уже закончили шар, и мне померещилось, что я все еще нахожусь в нем и лечу по мировому пространству.

– Кавор, – сказал я, – нельзя ли зажечь здесь свет?

Он не отозвался.

– Кавор! – повторил я.

В ответ послышался стон.

– Голова! Ох, как болит голова!

Я попробовал приложить руки ко лбу, в котором тоже чувствовал боль, и заметил, что они связаны. Это сильно поразило меня. Я поднес их к губам и ощутил холодную гладкость металла. Я попытался раздвинуть ноги и увидел, что они тоже скованы, и что кроме того я прикован к полу более толстой цепью, обвивавшей мою поясницу.

Это испугало меня гораздо больше, чем все испытанное с самого начала наших необычайных похождений. Некоторое время я молча старался вырваться из своих уз.

– Кавор, – наконец закричал я пронзительным голосом, – почему я связан? Зачем вы сковали мне руки и ноги?

– Я вас не сковывал, – ответил он. – Это сделали селениты.

Селениты! В течение нескольких минут мой ум беспомощно цеплялся за это слово, потом я припомнил все: снежную пустыню, оттаивание воздуха, появление растений, наши диковинные прыжки и карабкание среди скал и зарослей, покрывавших дно кратера. Весь ужас лихорадочных поисков опять ожил в моей душе… И наконец я вспомнил огромную крышку, отодвинувшуюся над жерлом шахты.

В то время как я пытался восстановить в памяти самые последние события, предшествовавшие нашему плену, боль в голове сделалась нестерпимой. Я наткнулся на неприступную преграду, на пустоту, которую никак не удавалось заполнить.

– Кавор!

– Что?

– Где мы?

– Почем я знаю!

– Быть может, мы умерли?

– Вот глупости!

– Значит, они поймали нас?

Он ответил невнятным хрюканьем. Очевидно, под еще непрекратившимся действием грибного яда он стал необычайно раздражительным.

– Что же вы намерены делать?

– Откуда мне знать, что делать?

– Ах, вот как! – сказал я и смолк.

Теперь я окончательно вышел из оцепенения.

– О господи, – сказал я, – пожалуйста, перестаньте жужжать.

Мы опять замолчали, прислушиваясь к несмолкаемой путанице звуков, которая напоминала заглушенный стенами шум улицы или фабрики. Я ничего не мог понять. Мой слух улавливал то один ритм, то другой, и я тщетно старался разгадать их значение. Но спустя долгое время я различил новый, гораздо более определенный звук, не смешивавшийся с остальными и как бы выделявшийся на общем смутном звуковом фоне. То был последовательный ряд не очень громких, но отчетливых постукиваний и шорохов, напоминавших удары ветвей плюща по оконному стеклу или порхание птицы в клетке. Мы прислушивались и всматривались, но тьма окружала нас со всех сторон, как бархатный занавес. Затем последовал звук, похожий на щелкание хорошо смазанного замка. И вот передо мною из бездонной черноты возникла тонкая светлая линия.

– Глядите, – шепнул Кавор чуть слышно.

– Что это такое?

– Не знаю.

Мы смотрели во все глаза.

Тонкая светлая линия превратилась в ленту, более широкую и более бледную. Теперь она казалась лучом голубоватого света, падающего на белую стену. Ее края перестали быть параллельными. С одной стороны появилась глубокая зубчатая выемка. Я хотел сказать об этом Кавору и с удивлением вдруг заметил, что его ухо ярко освещено, тогда как все остальное тело продолжает оставаться во тьме. Я повернул голову, насколько позволяли оковы.

– Кавор, – сказал я. – Это позади нас.

Ухо исчезло, – уступило место глазу.

Вдруг щель, пропускавшая свет, расширилась и превратилась в отворенную дверь. Позади ее открылось пронизанное голубоватым мерцанием пустое пространство, и странный комический силуэт обрисовался на сапфировом фоне.

Мы оба делали судорожные усилия, чтобы обернуться, но это нам не удалось, и мы были вынуждены смотреть через плечо. При первом взгляде мне показалось, что на пороге стоит какое-то неуклюжее четвероногое с низко опущенной головой. Потом я различил тщедушное тело и коротенькие, тощие ножки селенита, глубоко втянувшего голову в плечи. Он был без шлема и внешней оболочки, которую эти существа носят на поверхности Луны.

Он предстал нам в виде неопределенной черной фигурки, но наше воображение инстинктивно дополнило его облик чисто человеческими чертами. По крайней мере мне на одну секунду представилось, что это горбун с высоким лбом и продолговатой физиономией.

Он сделал три шага и снова остановился. Движения его были совершенно бесшумны. Затем он опять пошел вперед. Он ступал как птица, ставя одну ногу прямо перед другой. Он удалился в сторону от светового луча, падавшего сквозь дверь, и совершенно исчез в темноте.

Одну секунду мои глаза искали его совсем не там, где он действительно находился, и потом я заметил, что он стоит, – ярко освещенный, – прямо против нас. Но только тех человеческих черт, которые я приписал ему, у него не было вовсе!

Конечно, мне следовало бы ожидать этого, но только я не ожидал. Его внешний вид совершенно ошеломил меня. Казалось, у него было не лицо, а уродливая страшная маска, которая должна была немедленно исчезнуть или получить какое-нибудь объяснение. Нос совсем отсутствовал, а тусклые навыкате глаза сидели по бокам, так что я в первую минуту предположил, что это уши. Но, как оказалось, ушей тоже не было… Впоследствии я пробовал нарисовать одну из этих голов и не мог… Рот, изогнутый книзу, напоминал рот человека, искаженный злобной гримасой; шея, поддерживавшая голову, разделялась на три сочленения, как ножка краба. Других сочленений я не мог рассмотреть, потому что они были скрыты обмотками, составлявшими единственную одежду этого создания.

И эта тварь теперь разглядывала нас.

Некоторое время мой ум бессильно боролся с сумасшедшей нелепостью представшего предо мной видения. Я полагаю, что селенит тоже был удивлен, и, быть может, с гораздо большим основанием, чем мы. Но только – чорт его побери – он ничем не выказывал этого! Мы по крайней мере знали, чем объясняется наша встреча с этими несуразными созданиями. Но вы представьте себе, что должен был почувствовать, например, благовоспитанный лондонский обыватель, натолкнувшись на парочку живых существ, ростом с человека, совершенно непохожих на других земных животных и резвящихся на лужайках Гайд-Парка. Вы только постарайтесь вообразить нашу внешность! Мы были скованы по рукам и ногам, измучены и грязны. Бороды у нас отросли дюйма на два, лица были исцарапаны и окровавлены. Кавора вы должны представить себе в коротких штанишках, во многих местах разорванных колючками, в егеровской фуфайке и в старой крикетной шапочке, из-под которой взъерошенные волосы торчали по всем румбам компаса. При голубоватом свете лицо его казалось не красным, а очень темным, его губы, а также кровь, запекшаяся на моих руках, были совсем черные. Я, кажется, выглядел еще хуже, чем он, потому что с головы до ног был покрыт желтой пылью гриба, на который свалился. Куртки наши были расстегнуты, а башмаки сняты и лежали возле наших ног. И мы сидели, повернувшись спиной к причудливому голубоватому свету и глядя на чудовище, которое могла породить только фантазия какого-нибудь Дюрер.

Кавор первый нарушил молчание. Он заговорил, внезапно охрип и начал откашливаться. Снаружи донесся неистовый рев, как будто лунная корова завыла от боли; все это закончилось пронзительным воплем, после чего вновь наступила тишина.

Тут селенит повернулся и опять исчез во тьме, постоял с минуту у двери и, наконец, затворил ее. И мы снова остались в этом таинственном бормочущем мраке, в котором недавно пробудились.

XIII. М-Р КАВОР СТРОИТ ГИПОТЕЗЫ

Несколько минут мы оба молчали. Наши умственные силы были явно недостаточны, чтобы до конца понять все случившееся с нами.

– Они поймали нас, – сказал я наконец.

– А всему причиной ваши грибы!

– Но, ведь, без них мы бы ослабели и умерли с голода.

– Мы могли найти шар.

Его упрямство заставило меня потерять терпение, и я выругался сквозь зубы. Некоторое время мы кипели молчаливой яростью друг против друга. Я барабанил пальцами по полу и перебирал звенья оков. Наконец не выдержал и заговорил снова.

– Что же вы все-таки думаете обо всем этом? – спросил я смиренно.

– Они разумные существа; они выделывают различные орудия и работают… Огоньки, которые мы видели…

Он запнулся. Ясно было, что из всего сказанного нельзя сделать никаких выводов.

– В конце концов они гораздо человечнее, чем мы имели право ожидать. Я полагаю…

Он опять замялся. Это раздражало меня ужасно.

– Ну?!

– Я полагаю, что на каждой планете, где встречаются разумные животные, они имеют руки и череп, прикрепленный к верхней половине тела, и ходят выпрямившись…

Тут его мысли приняли другое направление.

– Мы здорово удалились от поверхности, – сказал он. – Тысячи на две футов или даже больше.

– Почему вы так думаете?

– Здесь гораздо прохладнее. И голоса наши звучат громче. Чувство слабости совсем исчезло. Шум в ушах и жжение в горле – тоже.

До сих пор я этого не замечал, но теперь заметил.

– Воздух сгустился. Мы спустились километра на полтора. Мы внутри Луны.

– Мы никогда не предполагали, что целый мир находится внутри Луны.

– Нет.

– Да и как могли мы догадаться…

– Нет, могли. Но… так легко свыкаешься с ложными мнениями.

Он задумался.

– Теперь, – сказал он, – это кажется совершение очевидным… На Луне несметное множество пещер, она обладает внутренней атмосферой, и в самом центре пещер должно находиться море. Известно, что Луна имеет меньший удельный вес, чем Земля; известно, что на лунной поверхности мало воздуха и воды; известно также, что Луна – планета, родственная Земле, и не может отличаться от нее по своему составу. Итак, ясно, как день, что Луна должна быть полой внутри. Однако никто не подозревал до сих пор этого обстоятельства. Правда, Кеплер..

Голос его оживился, как у человека, натолкнувшегося на интересную цепь выводов.

– Да, Кеплер в своей фантастической повести, в конце концов, сказал правду.

– Как жаль, что вы не потрудились выяснить все это, прежде чем мы прилетели сюда, – огрызнулся я.

Он ничего не ответил и лишь начал тихонько жужжать, что всегда свидетельствовало у него о напряженной работе мысли.

Я почувствовал, что терпение мне изменяет.

– Как вы думаете, что случилось с нашим шаром?

– Затерялся, – проговорил он таким тоном, как будто это был совершенно неинтересный вопрос.

– Затерялся среди растений?

– Если только селениты не нашли его…

– И тогда?

– Почем я знаю!

– Кавор, – начал я с истерической раздражительностью, – перед задуманной мною акционерной компанией открываются самые блестящие перспективы…

Он опять ничего не ответил.

– Господи! – воскликнул я. – Подумать только, как мы усердно трудились и хлопотали, чтоб угодить в этот капкан. Чего ради мы сюда явились? Что нам нужно? Что такое Луна для нас или мы для Луны? Мы захотели слишком многого. Мы слишком сильно рисковали. Следовало начать с чего-нибудь поменьше. Это вы предложили лететь на Луну. Дались вам каворитовые свертывающиеся шторы! Я убежден, что можно было использовать их для земных целей… Совершенно убежден! Разве вы обдумали как следует то, что я вам предлагал? Стальной цилиндр…

– Чепуха! – сказал Кавор.

Мы прекратили нашу беседу.

Некоторое время Кавор продолжал несвязный монолог без всякого участия с моей стороны.

– Если селениты нашли шар, – начал он, – если они найдут его… Что они с ним сделают? Вот вопрос! Вот, быть может, самый важный вопрос. Конечно, они не поймут, что это за штука. Если бы они знали толк в таких вещах, они уже давно прилетели бы на Землю. Во всяком случае они прислали бы нам что-нибудь. Такую возможность они уж, наверное бы, использовали. Нет! Но теперь они пожелают обследовать шар. Совершенно очевидно, что они умны и любознательны. Он и станут рассматривать шар, заберутся внутрь, начнут играть кнопками. И тогда – трах!.. Это будет значить, что нам суждено окончить нашу жизнь на Луне… Странные существа, необычайный предмет для изучения.

– Что касается необычайных предметов изучения… – начал я, но от злости язык изменил мне.

– Послушайте, Бедфорд, – сказал Кавор, – вы отправились в экспедицию по доброй воле.

– Вы говорили мне: считайте это путешествием в неисследованную страну.

– При таких путешествиях риск неизбежен.

– Особенно, если вы отправляетесь в дорогу без оружия и не обдумав предварительно всех возможностей.

– Я был исключительно занят постройкой шара. Мы слишком увлеклись. Все это свалилось на нас совсем невзначай.

– Свалилось на меня, следовало бы сказать.

– И на меня тоже. Мог ли я думать, начав заниматься молекулярной физикой, что это приведет меня именно сюда… а не в какое-нибудь другое место.

– Во всем виновата ваша проклятая наука! – крикнул я. – Это настоящий дьявол. Средневековые инквизиторы и попы были правы, а люди нашего времени заблуждаются. Вы начинаете с мелочей, и вдруг наука сулит вам богатейшие дары. Но лишь только вы соглашаетесь принять эти дары, наука разрывает вас в клочья каким-нибудь совершенно непредвиденным способом. Людские страсти ничуть не меняются, а оружие становится все более смертоносным… Сегодня наука опрокидывает вверх дном вашу религию, завтра – все ваши понятия об обществе, повергает вас в отчаяние и в нищету.

– Бесполезно ссориться со мной именно теперь. Эти существа, селениты, – называйте их как хотите, – изловили нас и сковали по рукам и по ногам. Угодно вам запастись терпением или нет, все равно надо итти до конца… Предстоят испытания, во время которых нам потребуется все наше хладнокровие.

Он смолк, как бы ожидая, что я соглашусь с ним, но я продолжал капризничать.

– К чорту вашу науку! – пробормотал я.

– Теперь встает вопрос, каким способом можем мы объясниться с селенитами. Боюсь, что жесты у них и у нас совершенно различны. Из всех живых существ только люди и обезьяны указывают…

Мне было ясно, что он говорит вздор.

– Почти все животные, – крикнул я, – указывают глазами или носом!

Кавор задумался.

– Да, – сказал он наконец. – А мы так не делаем. Такая разница во всем… Такая огромная разница… Пожалуй, можно попробовать… Но разве я знаю… Существует речь… Селениты издают звуки, нечто вроде посвистывания или чирикания. Не думаю, чтобы нам удалось подражать им. Да и соответствуют ли у них эти звуки разговору? Быть может, их органы чувств совсем не похожи на наши, и они сообщают друг другу свои мысли иначе, чем мы. Конечно, у нас есть разум и у них есть разум. Должно найтись что-нибудь общее. Кто знает, как далеко можем мы зайти по дороге взаимного понимания.

– Ну нет, это нам не по плечу, – сказал я. – Они отличаются от нас больше, чем самые диковинные земные животные. Они созданы совсем из другого теста. Не стоит и толковать об этом.

– Я не согласен с вами. Там, где имеются умственные способности, они должны иметь нечто схожее, если даже развились на различных планетах. Конечно, если бы все сводилось к одному инстинкту, если бы мы или они были только животными…

– А разве они не животные? Они больше похожи на муравьев, ставших на задние лапки, чем на людей. А кому удалось объясниться с муравьями?

– Вспомните, однако, их машины и одежды. Нет, я не согласен с вами, Бедфорд, разница велика.

– Она непреодолима!

– Сходство должно перекинуть через все мост. Помню, я когда-то читал статью профессора Гальтона о возможности сообщения между планетами. К несчастью, я в то время не предвидел, что этот вопрос когда-нибудь может приобрести для меня чисто практическое значение, и потому, боюсь, не отнесся к нему с должным вниманием. Однако погодите, дайте вспомнить…

– Идея Гальтона заключалась в том, что следует начинать с простейших истин, которые должны входить в состав всякого мышления. Таковы, прежде всего, великие принципы геометрии. Гальтон предлагал взять какую-либо из главных теорем Эвклида и дать понять посредством чертежа, что она нам известна. Например, доказать, что углы у основания равнобедренного треугольника равны, что если мы начертим равные стороны, то углы будут одинаковы. Или, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Обнаружив наше знакомство с вещами такого рода, мы тем самым покажем, что одарены логически мыслящим разумом… Теперь, предположим, что я начерчу геометрическую фигуру мокрым пальцем или просто изображу ее в воздухе…

Он умолк. Я сидел, обдумывая его слова. На одну минуту его безумная надежда вступить в сношения с этими страшными существами сообщилась мне. Потом гневное отчаяние – результат усталости и физических лишений – опять взяло верх. С необычайной живостью я вновь осознал непростительное безумие всех поступков, совершённых мною в жизни.

– Осел, – повторял я, – безнадежный осел! Как видно, я только для того и живу, чтобы садиться в калошу на каждом шагу. Зачем мы бросили шар… Чтобы прыгать по лунному кратеру в поисках за патентами и концессиями… Если бы у нас по крайней мере хватило здравого смысла повесить носовой платок на палке, чтоб мы знали, куда вернуться.

Я смолк, задыхаясь от ярости.

– Совершенно очевидно, – рассуждал сам с собою Кавор, – что селениты вполне разумные существа. Далее можно допустить целый ряд гипотез. Так как они не умертвили нас сразу, им вероятно доступна идея милосердия… Или во всяком случае идея самообуздания и, кто знает, быть может, они даже собираются вступить в общение с нами… Они могут пойти нам навстречу… А это помещение и его стражи, – все, что мы видели до сих пор лишь мельком. А эти кандалы! Все свидетельствует о высоком умственном развитии.

– Боже мой! – кричал я. – Почему я не обдумал всего как следует. Промах за промахом. Сперва одно сумасбродство, потом другое. А все потому, что я верил вам. Как жаль, что я не продолжал работать над моей пьесой! Это было мне как раз по плечу. То был мой мир, я создан для такой жизни. Я мог бы уже закончить пьесу. Я уверен… что это была бы очень недурная пьеса. Сценарий был почти готов. А вместо того… Извольте радоваться! Прыжок на Луну. Я сам загубил свою жизнь. Старая трактирщица в Кентербери была гораздо умнее меня.

Я оглянулся и не договорил последней фразы. Тьма опять уступила место голубоватому свету. Дверь отворилась, и несколько селенитов бесшумно вошли в нашу келью. Я притих, всматриваясь в их уродливо комические лица.

Потом внезапно чувство тягостного враждебного отчуждения сменилось интересом. Я заметил, что два первых селенита несли чаши. В понимании простейших потребностей умы наши имели, в конце концов, нечто общее. Чаши, сделанные из того же металла, что наши цепи, казались совсем темными при этом голубоватом свете. И в каждой чаше лежало несколько кусков какого-то беловатого вещества. Вся тоска, все душевные и телесные муки, угнетавшие меня, вдруг свелись к чувству голода. Я жадно глядел на чашу, и, – хотя воспоминание об этом до сих пор преследует меня во сне, – мне в то время казалось безразличным, что на концах рук, протянувшихся ко мне, были не пальцы, а перепонка с одним суставом, напоминавшим кончик слонового хобота.

Вещество, наполнявшее чаши, имело студенистое строение и беловато-бурую окраску. Оно напоминало мне ломтики холодного суфле и слегка пахло грибами. Позднее, после того, как мне удалось увидеть разрубленные туши лунных коров, я начал догадываться, что нас тогда попотчевали лунной говядиной.

Мои руки были так крепко скованы, что я едва мог дотянуться до чаши. Но лишь только селениты заметили эти тщетные усилия, они проворно ослабили мои наручники. Их щупальцы были мягки и холодны на ощупь. Я немедленно набил себе рот пищей. Она была такая же дряблая, как все органические ткани на Луне. По вкусу она напоминала вафли или меренги и отнюдь не казалась неприятной. Я снова набил себе рот.

– Я давно только этого и ждал, – сказал я, откусывая еще более объемистый кусок.

Некоторое время мы ели, позабыв обо всем на свете. Мы ели и пили, как бродяги, забравшиеся в чужую кухню. Никогда, ни прежде, ни после я не испытывал такого волчьего голода. Если б я не пережил этого на опыте, то никогда бы не поверил, что в трехстах пятидесяти тысячах километров от нашего собственного мира, в ужасной душевной тоске, ощущая на себе взгляды и прикосновения существ, более уродливых и страшных, чем наихудшие порождения кошмара, я буду в состоянии жрать доотвала, совершенно позабыв обо всем окружающем. Селениты стояли вокруг и следили за нами, то и дело издавая тихое нечленораздельное щебетание, которое, как я полагаю, заменяет у них речь. Я далее не вздрагивал, когда они прикасались ко мне. Утолив первые порывы голода, я заметил, что Кавор ест с такой же бесстыдной жадностью.