Текст книги "Необходима осторожность"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

3. Метаморфоза человека

Так Эдвард-Альберт из младенчества перешел в детский возраст, а затем приблизился к тому своеобразному периоду в жизненном цикле человека, который ознаменован радикальной переменой и носит название отрочества.

Определение «радикальный», как и все другие определения, встречающиеся в этом правдивом повествовании, употреблено здесь обдуманно. Речь идет о метаморфозе; правда, изменения в данном случае менее наглядны, чем при переходе от головастика к лягушке, но все же, как утверждают мои знакомые зоологи, у человека они резче, чем у большинства других сухопутных животных. Ваша кошка, например, не знает ни одного из тех явлений трансформации, которые происходят с ней. У нее не начинают вдруг расти волосы на неожиданных местах, ее мяуканье не переходит в львиный рык, она не теряет зубов и не получает серию новых взамен, не покрывается прыщами и не становится неуклюжей в результате неустойчивости, которая внезапно проявляется в обмене веществ и в нервной системе. Ваш котенок превращается в кошку, но совершает этот переход постепенно и изящно; это существо определенное и законченное с того момента, как у него открылись глаза на мир; никаким метаморфозам оно не подвержено. А то животное, которое называется человеком, переживает метаморфозу. И Эдвард-Альберт Тьюлер, согласно законам, которым подчиняется наш вид, тоже пережил ее.

Может быть, вам покажется неожиданной мысль, что метаморфоза, подобная метаморфозе лягушки, свойственна человеку в гораздо большей степени, чем большинству других сухопутных животных. Но не моя вина, что вы этого не знали. Я в меру своих слабых сил сделал все, чтобы помочь вам и всем нашим современникам выбраться из глухих дебрей устарелых, неправильных представлений, ложных понятий, самодовольной ограниченности и глубокого невежества, в которых мы так безнадежно запутались. Я боролся с классической школьной традицией, не жалея сил. Если мысль о метаморфозе представляет для вас нечто неожиданное, браните тех негодных шарлатанов, которые претендовали на роль ваших учителей. Если вам покажется необычным и ошеломляющим то, что здесь написано – здесь и дальше, в первой главе третьей книги, – это их вина. Некоторые из нас, кому посчастливилось хотя бы отчасти получить настоящее образование, старались восполнить пробелы в вашем. Мы составили и тщетно пробовали добиться введения в школьный обиход серии энциклопедических руководств, из которых самым важным для нашей темы является «Наука жизни»[5]5
  Популярная книга по биологии, написанная Г.Уэллсом совместно с Джулианом Хаксли и Джорджи Уэллсом, его сыном, профессором зоологии.


[Закрыть]. В последнем – однотомном – его издании обзор достижений в этой области доведен до 1938 года. Вам необходимо прочесть эту книгу от доски до доски, так как без этого нельзя понять того, что делается вокруг нас, и быть на высоте современных, гигантски возросших требований жизни.

Но для наших непосредственных задач достаточно будет познакомиться с диаграммой и текстом к ней, которые я заимствовал из одной статьи д-ра У.Дж.Грегори, помещенной в «Трудах Американского философского общества». Вы найдете все это в конце книги, в «Приложении». Если вы познакомитесь с этой диаграммой, а также с другой, которая помещена перед ней и представляет собой итог всех наших сведений об эволюции плацентарных млекопитающих, вам станет понятным все, что я говорю здесь о метаморфозе человека и что буду говорить дальше, в книге третьей, о крайне низкой ступени, занимаемой Homonid'ами на лестнице бытия. В противном случае вы не поймете, до какой степени низко помещается Эдвард-Альберт на этой лестнице. Вы можете сопоставить данные д-ра Грегори со статьями «Приматы» и «Полуобезьяны» в энциклопедии. Вы можете, если угодно, дополнить сообщаемые д-ром Грегори сведения, ознакомившись в любом зоопарке с маленьким существом из семейства лемуров, так называемым Tarsier Spectrum, или с его чучелом в зоомузее. Он – обитатель Малайи, и в его движениях и взгляде есть что-то напоминающее нашего Эдварда-Альберта; это маленький, хвостатый, ведущий ночной образ жизни, покрытый шерстью и очень пугливый Эдвард-Альберт. Между прочим, один из его ископаемых родственников эпохи эоцена, судя по костям, был так похож на человека, что его окрестили Tetonius homunculus – первичным человечком (Strubei). Он гораздо ближе к вашему непосредственному предку, чем эта страшная особа – великолепная черная горилла. Он был очень близок к нашему предку и к предкам всех простых и человекообразных обезьян; но в то время как они ответвились от нашего родословного древа, стали развиваться в особом направлении, без всякой возможности вернуться вспять, и сделались нашими родственниками в разной степени родства, подотряд полуобезьян стал развиваться прямо в сторону Hominid'ов и в нашу.

После всех этих объяснений, в которых не должно было быть никакой надобности, вы, возможно, поймете, почему я хочу настаивать на замене видового названия Homo sapiens более скромным Homo Тьюлер. Мне очень жаль, если для вас окажется не совсем легко воспринять ход моей мысли. Я не стану порицать вас за это, но посочувствую вам. Вы невинная жертва своего воспитания.

Все вышеизложенное – вовсе не отклонение от темы. Я дал обещание писать о Тьюлере и пишу о Тьюлере. Но я должен был указать место, занимаемое им в мироздании. Место, которое вместе с ним занимаем и мы. Я хочу рассказать вам все, что мне известно о Тьюлере, я буду анатомировать и доказывать на живом материале, но будь я проклят на все те немногие годы, которые мне еще осталось прожить, если я соглашусь написать хоть одну оппортунистическую или компромиссную строчку о нашем происхождении в угоду всем Тьюлерам в мире. Мы – низкая, отсталая порода. Трудно найти в зоопарке четвероногое, которое было бы столь же дурно организовано, слабо развито, незаконченно и неполноценно, как мы. Пойдите посмотрите, например, как грациозны и совершенны тигр, газель или тюлень.

По мере развития метаморфозы Эдварда-Альберта в его внутренний мир все глубже вторгались две группы вопросов. Перед ним все ясней вырисовывалась необходимость готовиться к тому, чтобы, как говорится, зарабатывать на жизнь, и в то же время над ним все сильней нависал и охватывал его комплекс влечений, страхов, запретов и торможений, связанных с тем напором пола и половым опытом, которого с такой тревогой ожидала его мать. Займемся сперва менее сложным из этих двух моментов.

4. Наследие феодализма?

«Зарабатывать на жизнь». Эта формула стала звучать для него неясной угрозой еще до того, как умерла его мать.

– Тебе ведь придется зарабатывать себе на жизнь, когда меня не будет, – говорила она ему всякий раз, когда он приставал к ней, заставляя ее решать за него задачей.

Мысль об уроках, достаточно неприятная сама по себе, даже когда имеешь мать, на которую можно свалить их, не становилась привлекательнее от того, что к ней примешивалась мысль о необходимости зарабатывать Да жизнь, когда матери уже не будет. Он старался, Пока возможно, не думать об этом.

Англичанин Джордж Оруэлл, троцкистский журналист с огромными ногами, очень храбро сражавшийся в Испании, произвел недавно обследование литературы, поглощаемой английскими и американскими юношами и девушками накануне их превращения из головастика в лягушку. На основе своего материала он сделал ряд обобщений, которые я уже отчасти позабыл, – так что, мне кажется, с моей стороны не будет нарушением обязательства не допускать в этой книге никаких идей, если я приведу одно его замечание, которое застряло у меня в памяти. Между тем оно сильно облегчит правильное представление о том фоне, на котором протекало отрочество Эдварда-Альберта.

Оруэлл утверждает, что, судя по этой литературе, как в вопросах пола, так и в вопросах выбора профессии либо американская молодежь отличается преждевременным развитием, либо английская – известной отсталостью. Отсталость эта имеет свои преимущества. Благодаря более позднему пробуждению интересов зрелого возраста английские юноши и девушки могут отдавать больше душевных сил учению, а потому они более уравновешенны и больше успевают в школьных занятиях, чем их американские сверстники. Этого нельзя объяснить сколько-нибудь существенными расовыми различиями. У населения Англии кровь едва ли чище, чем у населения Америки. В чем же причина?

Я много думал над этим вопросом – вовсе не для того, чтобы распространяться на эту тему в данной книге, а просто для себя. И вдруг мне стало ясно, что, хотя Эдвард-Альберт родился в глухом переулке Кэмден-тауна, в той человеческой плавильне, которая называется Лондоном, отец и мать его, как и их предки, жили в феодальном мире, том феодальном мире, от чьих, пусть даже слабых, пут тринадцать колоний окончательно и бесповоротно избавились полтора столетия назад. Все, что американский читатель найдет странного в моем герое, объясняется именно этой разницей. Феодальный мир! Я нашел ключ. При этих словах все обобщения улетучиваются и факты вновь вступают в силу.

Мать м-сс Тьюлер была уроженкой одного из центральных графств; она родилась под сенью помещичьего дома и получила, так сказать, вполне феодальное воспитание. Баптистские связи объяснялись тем, что Воробышек происходил из баптистской семьи, принадлежавшей к местной общине Кэмден-тауна. Там был приобщен к тайнам религии его дед, но сам Воробышек так и не изведал благодати крещения, и супруги, вероятно, причалили бы опять к англиканской церкви, если бы не его явная неспособность находить нужное место в молитвеннике. Жена чувствовала неловкость за него. С баптистами было проще.

За вычетом этого маленького несходства, у Ричарда Тьюлера было столь же феодальное происхождение, как и у его жены. Он принадлежал к четвертому поколению искусных лондонских ремесленников и работал с фирме, имевшей королевский торговый патент с тех самых пор, как такие патенты стали выдаваться. Счета ее были украшены королевским гербом и надписью: «Основана по указу Его Величества». Дед и отец его тоже всю жизнь проработали у Кольбрука и Махогэни, испытывая так же мало желания покинуть эту фирму, как фирма – уволить их. Само собой разумеется, Кольбрук и Махогэни обеспечивали их пенсией на старости лет, помогали им улаживать домашние затруднения, принимали участие в судьбе их детей.

Именно эти феодальные пережитки, до сих пор проникающие во все области общественной жизни Англии и придающие ее литературе, нравам и понятиям тот специфический тон показного благородства, который так озадачивает и раздражает американцев, были основной причиной того, что наш герой, вместо того чтобы, подобно молодому американцу, молодому еврею или молодому дикарю, бурно наслаждаться своей юностью, продвигался по ней осторожно, так сказать, задом наперед, стараясь уверить самого себя и весь окружающий мир, будто ее вовсе нет, а если б она и была, это не имело бы ровно никакого значения.

5. Отчаянное предприятие

Необузданные юноши только о том мечтают и разговаривают, как бы преуспеть в жизни. У юного Баффина Берлибэнка, поступившего в школу м-ра Майэма приходящим, на короткий срок, пока не освободится вакансия в Моттискомбе, дома царила атмосфера наживы и говорили только о деньгах, откровенно перед ними преклоняясь. Он слышал удивительные рассказы о «молодом Хармсуорте» и «старом Ньюнесе». Молодой Хармсуорт жил прежде в Кэмден-тауне, совсем близко, можно сказать – за углом; отец его был незадачливым кэмдентаунским адвокатом. А юноше удалось где-то занять денег; он стал выпускать листок под названием «Вопросы и ответы», потом еще один – под названием «Веселая смесь», и теперь у него ни много, ни мало – миллион. Совсем молодой – и уже миллион. А Ньюнес был никому не известным деревенским аптекарем, пока в один прекрасный день не прочел в газете какую-то утку. Тут он сказал жене: «Вот это утка так утка!» И тут ему пришла мысль: почему бы не издавать журнал, набитый сплошь такими утками, всякой всячиной, набранной отовсюду понемножку? Он вложил в это дело небольшой капиталец и теперь страшно богат. Страшно богат. Подумайте! Ведь ему принадлежат чуть не все фуникулеры в мире.

– А что такое фуникулер? – спросил Эдвард-Альберт.

– По крайней мере так папа говорит, – продолжал Баффин, уклоняясь от ответа. – А я хочу заняться автомобилями… Да, автомобилями. Последний грош в это дело вложу. Очень выгодно. Производство их дорогое и всегда дорогим останется. Папа говорит, тут нужны искусные, квалифицированные рабочие, а таких не получишь задешево. Мало того, если спрос будет расти, так и цены будут подниматься. Понятно? Так что уж дешевле, чем сейчас, новый автомобиль стоить никогда не будет. И врачам, коммивояжерам и простой публике придется обходиться машинами подержанными или с брачком. Ну вот, чем тебе не заработок? Только загребай. Купил, отделал, как новенькую, и продал в рассрочку или сдал напрокат. Через несколько лет только графы, герцоги да миллионеры будут кататься в нарядных новых автомобилях. На десять машин одной новой не придется. Вот увидишь.

– А ты не думаешь, что как-нибудь научатся выпускать дешевые автомобили? – заметил Эдвард-Альберт Тьюлер.

– Уже пробовали. В Америке. Папа это все хорошо знает. Там есть один такой – Генри Форд. Дешевые выпускает. Так это просто смех. Дребезжат. Страшны, как смертный грех. Разваливаются на ходу. Он сам над ними смеется. А то еще есть газогенераторные. Котлы на колесах. Гаснут при сильном ветре. На днях папа сам видел, как один заглох. Нет! Автомобиль для человека среднего достатка – это подержанная машина из вторых, третьих, четвертых рук, высококачественная, заново отделанная, хорошо отремонтированная. Теперь ходит много автомобилей, которые и через двадцать пять лет ходить будут. И вот на этом-то Баффин Берлибэнк рассчитывает немножечко заработать. Тут-то мы и погреем руки. Понимаешь? Покупайте автомобиль только у Баффина Берлибэнка. Послушайте его совета. У него огромный выбор. Автомобиль для всех. В этом деле есть любопытные особенности, неожиданные повороты. Папа говорит, например, что автомобили бывают разного урожая. Можешь себе представить?

– Как это разного урожая? – спросил Эдвард-Альберт.

– Папа говорит, что их расценивают, смотря по тому, в каком году они выпущены. Это очень важно. Надо следить за всем, смотреть в оба.

Воодушевленный верой в свои деловые способности, Баффин организовал в школе настоящее предприятие по покупке и продаже велосипедов, внушив этим уважение к себе даже м-ру Майэму Приобретая один велосипед, вы являетесь розничным покупателем и должны уплатить полную цену: по договору с оптовиком, продавец не имеет права продавать вам велосипед по цене ниже установленной. Но предположим, вы уговорились с несколькими знакомыми и организовали фирму, с определенным адресом, с фирменными бланками – все как полагается. Тогда вы можете заказать полдюжины велосипедов по оптовой цене, так что они обойдутся вам – Баффин не называл точной цифры – на двадцать пять или тридцать пять процентов дешевле.

– Иначе говоря, – продолжал он, быстро сделав подсчет в уме, – вы за те же деньги получите шесть машин вместо четырех.

– Почти, – прибавил он, заметив, что м-р Майэм медленно и серьезно проверяет его расчеты.

Дело в том, что он как-то после занятий поделился своей идеей с м-ром Майэмом, а тот заинтересовался и теперь глядел на него благосклонно и даже как будто с уважением.

Таким образом, в Кэмден-тауне появилась новая фирма под названием «Б.Берлибэнк и Кo ». Официальной резиденцией служил ей газетный киоск. Необходимый капитал образовался из взносов м-ра Майэма и Нэтса Мак-Брайда, а также оплаченного авансом заказа, полученного от Берлибэнка-отца, который хотел дать сыну возможность испытать свои деловые способности, а заодно подарить ему ко дню рождения велосипед. В конце концов в адрес фирмы были присланы и после некоторого препирательства помещены у киоскера в сарае шесть блестящих новеньких велосипедов.

– А теперь, – объявил наш юный предприниматель, выдав трем своим компаньонам три велосипеда по оптовой цене, – мне остается только продать остальные три по рыночной цене, и я заработаю…

Были некоторые осложнения с накладными расходами; пришлось заплатить за фирменные бланки и т.п. Возникли также непредвиденные затруднения при подыскании таких жителей Кэмден-тауна, которые желали бы в самом срочном порядке купить велосипед по рыночной цене. Баффин уговорил газетчика поставить одну из оставшихся машин в киоске и повесил на ней надпись: «Скидка – 10%. Легкий брак». Но через несколько дней газетчик потребовал, чтобы ее убрали, так как покупатели, приходившие за газетами или папиросами, ушибали ноги о педаль и ругались на чем свет стоит.

В расспросах Баффина стали слышаться нотки уныния.

– Не знаете ли вы случайно кого-нибудь, кто хотел бы приобрести новенький велосипед в прекрасном состоянии почти по оптовой цене?

Он бродил по улицам и всматривался в лица прохожих, надеясь прочесть в них желание обзавестись велосипедом. В разговоре он то и дело упоминал о случайных неудачах, об опыте, на котором учатся.

– Это не так выгодно, как я думал. У меня было слишком мало средств для начала. Если бы мне не надо было переходить в Моттискомб, я бы рискнул еще раз. Попросил бы отпустить мне двенадцать машин в кредит на три месяца, – заметьте, двенадцать. Снял бы витрину и устроил бум. А по истечении срока уплатил бы из прибыли и получил бы новый кредит. Потолковал бы, и мне бы дали. Я теперь в этом деле разобрался… Позвольте вам сказать, что придет день, когда все вы тут, трусливые зайцы, будете вспоминать, как Баффин заплатил за свой первый опыт сорок фунтов – очень может быть, что до этого дойдет, – заплатил сорок, а приобрел миллион.

– А что если он так и не продаст своих велосипедов? – заметил как-то Эдвард-Альберт, свистя на свой манер. – Если ему не позволят там, в Моттискомбе? Славная получится история.

Так оно и было. Баффин уехал в Моттискомб, и звезда Берлибэнков никогда уже больше не всходила над горизонтом Эдварда-Альберта. Во всяком случае, успех не сопутствовал их начинаниям. Видимо, Берлибэнк и Сын слишком израсходовались на подержанные автомобили, прежде чем узнали о применении стандартов в массовом производстве.

Эдвард-Альберт наблюдал этот взрыв предприимчивости сперва с завистливым неодобрением, когда думал, что затея может увенчаться успехом, а потом с тем чувством злорадства («Я ведь говорил!»), которое представляет собой одно из утонченнейших наших наслаждений в этой юдоли печали и Слез.

Но одобрение умственных способностей Баффина со стороны м-ра Майэма, хоть и недолго продолжавшееся, глубоко поразило нашего героя. В этом было что-то суетное. Казалось бы, м-р Майэм должен стоять выше всякой суеты. Во всяком случае, он прекрасно выпутался, так же, как и Нэтс… Тут было о чем подумать.

6. Первые шаги во французском

Феодальная основа мышления Эдварда-Альберта совершенно исключала для него возможность участвовать в подобного рода коммерческих комбинациях. Его установка сводилась к тому, чтобы ничего не делать до тех пор, пока не прикажут. Да и тогда еще успеется.

«Зарабатывать на жизнь», по его понятиям, значило найти «место», занять «положение» – слова, вызывающие представление о чем-то неподвижном. Прекращаешь при первом удобном случае опасное плавание по жизненному потоку и пускаешь корни. Находишь такую службу, где можно поменьше работать и побольше получать – желательно с периодическими прибавками и пенсией в перспективе, – и обосновываешься на ней, доверяя вышестоящим, восхищаясь ими, но в то же время по возможности избегая принижающего общения с ними. Заводишь свой собственный уютненький домашний очаг, но об этом позже. Придумываешь себе любимое развлечение, чтобы скрашивать часы досуга, посещаешь крикетные матчи, играешь в гольф и так понемногу пятишься к могиле, в которой тебя схоронят, какими бы ты ни обладал талантами. Почтительная, но тупая покорность, безоговорочное и благоговейное почитание высших, как сказано в добром старом катехизисе, – таков был феодальный идеал.

Еще до смерти матери Эдварду-Альберту пришлось задуматься над проблемой своего социального самоопределения и вот по какому случаю: ее знакомая как-то заметила, что, пожалуй, самое солидное положение, к которому может стремиться скромный, верующий юноша, – это положение клерка газовой компании. Чтобы оказаться достойным такого места, лучше всего, по словам этой дамы, два раза в неделю посещать вечерние занятия в Имперском колледже коммерческих наук и пройти там курс обучения конторскому делу. Окончившим выдаются удостоверения об их подготовке во всех отраслях конторского искусства – письмоводстве, простой и двойной бухгалтерии, торговом счетоводстве, калькуляции, стенографии и элементах французского языка – не французском языке, а элементах французского, что бы это ни значило. Этот курс специально рассчитан на то, чтобы из грубого и примитивного человеческого существа выработать клерка газовой компании, и ей доподлинно известно, что компания обращается в колледж и принимает окончивших курс без всяких сомнений. Согласно своей обширной программе, колледж готовит специалистов и для многих других видов деятельности – низших чиновников, канцеляристов и т.п. Но особенно поразил ее воображение один клерк газовой компании, с которым ей пришлось познакомиться. Такой милый молодой человек.

Сперва Эдвард-Альберт слушал рассеянно, но потом прислушался внимательнее и задумался. Колледж находился в Кэнтиш-тауне; забор его производил внушительное впечатление, но Эдварда-Альберта привлекала не столько перспектива застрять на должности клерка газовой компании, сколько возможность ходить вечером в колледж, без всякого наблюдения и надзора, по волшебно освещенным улицам. Можно будет уходить пораньше и возвращаться попозже: он был уже искушен в таких незаметных уклонениях от контроля. В нем еще много было мальчишеского легкомыслия и неизрасходованного романтизма «Невидимой Руки».

А на обратном пути можно будет задерживаться у сверкающих соблазном фасадов кино. Можно будет останавливаться, рассматривать и читать все, что выставлено для обозрения и прочтения, и любоваться увлекательными фото. Глядеть на входящих. Сам он не будет входить. Это было бы нехорошо. Но спросить, сколько за вход, можно. Ведь при этом ничего не увидишь. А если в конце концов он когда-нибудь и войдет? Это будет грех, конечно, страшный грех – непослушание, обман и все такое… Вдруг тебя переедут на обратном пути и ты попадешь с этим грехом прямо в ад…

Ну а если не переедут! Красивые женщины, крупно, во весь экран. Поцелуи. Разбойники увозят красавиц на седле. Перестрелка. Кидание ножей. Что плохого в том, чтобы поглядеть на все это разок? Тогда блистали молодой Чарли Чаплин, Фатти Арбэкль, Мак-Сеннет. И очаровательная Мэри Пикфорд в «Маленьком друге» всходила над миром, который полюбил ее навсегда. Они были таинственно безмолвны и двигались под волнующий аккомпанемент рояля. За запертыми дверями слышалась музыка. Можно украдкой заглянуть на мгновение…

Конечно, потом перед сном его будут жестоко мучить угрызения совести. Необходима осторожность, и потому он станет молиться, чтобы бог спас его, и давать обещания, что никогда больше не будет. Бог все-таки довольно охотно прощает, если правильно взяться за дело. Семью семьдесят и все такое. «Боже, помилуй меня, грешного, помилуй меня. Я подвергся искушению. Я уступил соблазну».

Эдвард-Альберт решил, что в конце концов все уладится. Эти вечерние курсы будут для него широкой дверью, ведущей к неизведанным тайнам, к свободе. Можно будет приходить домой не раньше десяти.

Поэтому, когда проект был представлен на рассмотрение м-ра Майэма, осуществление его было отложено лишь после очень большой дискуссии.

– Я всецело за это, – заявил м-р Майэм. – В свое время. Когда он созреет. Но сейчас еще рано. Видите ли, по некоторым предметам он иногда ленится. Мне приходилось отмечать это в его матрикуле. Способности, я утверждаю, у него неплохие, но пока он не добьется определенных успехов в элементарном курсе французского языка, в арифметике, в диктанте, в разборе и правописании… Взгляните на эти пальцы в чернилах, м-сс Тьюлер. Судите сами, готов он к поступлению в Коммерческий колледж?

Эдвард-Альберт почувствовал прилив ненависти к м-ру Майэму.

– Ведь в колледже, наверно, лучше учат, – промолвил он и, чтобы смягчить удар, прибавил: – Быстрее то есть.

– Легкого пути к знанию не существует, – возразил м-р Майэм. – Нет. Моим девизом всегда было: «Досконально». Как у знаменитого графа Страффорда. Поэтому займемся основами, элементами. Как будет по-французски определенный артикль, Тьюлер?

Это был легкий вопрос.

– Ле-е, ла-а, лэ-э, – пропел Эдвард-Альберт.

– Элементарный курс, – продолжал м-р Майэм, – вот все, что ему надо пройти. В повышенном курсе много нежелательного. Я надеюсь, что ваш сын никогда не будет читать французских книг и не станет совершать поездок в Булонь и Париж, которые теперь так рекламируются. Даже лучшие произведения французских литераторов имеют какой-то континентальный привкус. Что-то в них есть неанглийское. Все сколько-нибудь значительное уже переведено и при переводе надлежащим образом очищено. Иначе многого у нас совсем нельзя было бы печатать. Но вернемся к нашей маленькой проверке. Скажи еще раз, Тьюлер, как будет по-французски определенный член в единственном числе.

– Мужской род – ле-е, женский – ла-а.

– А средний, мой милый? – спросила м-сс Тьюлер ободряющим тоном.

На губах м-ра Майэма появилась снисходительная улыбка.

– К сожалению, во французском языке нет среднего рода. Нет совсем. Третье слово, которое вы слышали – лэ-э, – просто множественное число. Французский язык во все вносит половое различие, – продолжал он свои объяснения. – Такова его природа. Любой предмет либо иль, либо эль. Иль – он, эль – она. По-французски нет ничего среднего, решительно ничего.

– Как странно! – воскликнула м-сс Тьюлер.

– Стол – ун табль – женского рода, как это ни дико. Ун шез, тоже женского, – будет стул. А вот нож – эн каниф – мужского. Заметьте: эн, а не ун. Вы слышите разницу между мужским и женским родом?

– Нож – мужчина. Стул – женщина. Мне как-то неловко, – заметила м-сс Тьюлер. – Зачем они так делают?

– Да так уж оно есть. А теперь, Тьюлер, как ты скажешь: отец и мать?

– Ле пер э ла мер.

– Хорошо. Очень хорошо. А во множественном?

Деликатно, но твердо м-р Майэм свел его с этой первой, безопасной ступени и заставил перейти к более трудным комбинациям. Память напрягалась, вызывая названия родства: тетя, дядя, племянник; потом разных предметов: яблоки, книги, сады, дома. Связь между ними осложнялась указаниями на принадлежность: моон, ма-а, нотр… Когда дело дошло до «книг тети садовника нашего дома», у Эдварда-Альберта голова окончательно пошла кругом. Он стал раздумывать, запинаться. М-р Майэм поправлял его и почти с нежностью все больше запутывал.

– Видите, – заявил он наконец, – он все-таки знает, но не вполне уверенно. Еще не досконально. Основа нетвердая, потому что до сих пор он не отдался этому всей душой. Пока он всего не усвоит как следует, так, что не вырубишь топором, посылать его в колледж будет пустой тратой денег.