Текст книги "Необходима осторожность"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Enfant saoul![33]33
  Эванджелииа хочет сказать: «Enfin seuls» – «Наконец одни»; вместо этого у нее получается «Enfant saoul» – «Пьяный ребенок».


[Закрыть] – воскликнула Эванджелина при виде картины, которую она специально искала.

Это была великолепная гравюра на стали, изображавшая высокого, стройного молодого человека, который держит в объятиях свою невесту и прижимает к губам ее руку в радостную первую минуту полного уединения.

– Ах, это такая прелестная картина! – сказала Эвадна-Эванджелина, восторженно любуясь своей находкой.

– Милый, – шепнула она, когда приказчик отошел так, что не мог ее слышать. – Я считаю дни и часы. Жду не дождусь этой минуты.

Таким-то образом Эдвард-Альберт водворился в своем новом жилище, и Эванджелина, улучив удобную минуту, пришла, как обещала ему и себе, чтобы ему отдаться.

11. Западня для невинных

Так, увлекаемые неодолимым страстным желанием, наши двое наследников Вековой Мудрости подошли к решительному моменту в своей половой жизни.

И тут, я вижу, мне придется, хотя бы в пределах короткой главы, настроить на несколько иной лад свое правдивое повествование.

До сих пор наш рассказ о словах и поступках Эдварда-Альберта был простым, бесстрастным изложением событий, и если кое-где невольно и сквозила мысль о внутренней нелепости всего его жизненного пути, то все же, мне кажется, дело ни разу не доходило до осмеяния. Но то, о чем мне предстоит теперь рассказать, до такой степени прискорбно, что я вынужден даже взять сторону своих героев – против обстоятельств, которые довели их до этого.

Оба они – в особенности Эдвард-Альберт – были глубоко невежественны во всем, что касается основных вопросов пола. В то время благодетельные писания м-сс Мэри Стопе уже завоевали широкую популярность, но в тот общественный слой, к которому принадлежали наши герои, ее указания относительно условий супружеского счастья не успели проникнуть. Понадобилось еще несколько лет для того, чтобы они стали темой эстрадных юмористов.

Кое-что Эдварду-Альберту было известно. У него были даже некоторые преувеличенные понятия о венерических болезнях, о грубых «мерах предосторожности» и отталкивающих сторонах влечения к Этому. Но о девственности он имел весьма смутное и отдаленное представление.

Что же касается Эванджелины, то она полагала, что влюбленная девушка, отдаваясь, испытывает наслаждение. Что-то такое происходит – это она знала, но думала, что это что-то приятное.

Он даже не поцеловал ее. Была короткая борьба. Она почувствовала, что ее схватили с бешеной энергией, опрокинули.

– О-о-о! – стонала она все громче и громче. – Перестань! А-а-а-а! О-о-о-ой!

Наконец нестерпимое было позади. Она лежала в изнеможении.

Эдвард-Альберт сел с выражением ужаса на лице.

– Что это такое? – пролепетал он. – Ты чем-то больна? Кровь…

Он кинулся в ванную. Вернувшись, он увидел, что Эванджелина сидит и заливается слезами – от боли, обиды и страха.

– Свинья, – сказала она. – Дурак. Эгоист и дурак. Пентюх. Что ты сделал со мной?.. Смотри – вон лежит эта гадость. Твои «меры предосторожности».

Она указывала дрожащим пальцем, на котором было надето кольцо.

– Боже мой, я совсем про это забыл.

– Ты и про меня забыл. И про все на свете. Дурак. Противная свинья…

– Почем же я знал? И потом сам-то я… Что ты сделала со мной?

– Я бы еще и не то с тобой сделала. Если б я могла сейчас тебя убить, так убила бы. Убирайся прочь от меня.

– Куда ты? Что ты хочешь делать?

– Уйти. Одеться. Вымыться, насколько возможно. Убежать от тебя куда глаза глядят. Чтобы не стошнило.

Она металась по комнате, торопливо одеваясь и осыпая его оскорблениями. Он сидел на измятой, разоренной постели, обдумывая создавшееся положение.

– Подожди минутку, – сказал он наконец. – Ты не можешь уйти так.

– Если что-нибудь будет… О, если только что-нибудь будет… я тебя убью.

– Но ты же не оставишь меня здесь.

– Я убью тебя, а потом себя. Клянусь. Клянусь.

– Не можешь же ты меня тут так оставить.

Он вышел за ней в гостиную и попытался удержать ее. И тут произошла странная вещь: за двадцать минут до того она была совершенно беспомощна в его руках, но теперь, когда он попытался преградить ей путь к двери, она метнула на него взгляд, исполненный жгучей ненависти, гнева и презрения, который подействовал, как удар.

– Дурак!» – крикнула она ему прямо в лицо.

Она сжала кулаки, поднесла их к вискам и вдруг ударила его прямо по лицу с такой силой, что он пошатнулся и упал.

Полетел кувырком и растянулся на полу.

Дверь за ней захлопнулась, и он очутился в своем новом гнездышке – голый, на полу, под опрокинутым стулом, у стены, на которой висела прекрасная, полная нежности картина «Enfin seuls».

Бедные звереныши! Вот какую страшную шутку сыграла тьюлеровская цивилизация с двумя своими созданиями – и без всякого смысла. Вернее, потому, что она и не ищет тут смысла. Именно она затуманила им голову и привела их к этому…

Эванджелина добрела до площади вне себя, взбешенная, обезумевшая. После некоторого колебания она позвала такси и помчалась к своей родственнице Милли Чезер рассказать ей обо всем – так как ей казалось, что ее разорвет, если она не расскажет кому-нибудь. Потом она вернулась в Скартмор-хауз и, не ужиная, легла в постель. А Эдвард-Альберт медленно оделся и еще медленнее привел в порядок свои расстроенные чувства.

Он попытался облегчить положение, свести все к простой ненависти. Он стал выкрикивать по ее адресу ругательства. «Чертовка» было самым нежным из названий, которые он мог для нее найти.

– Ты вернешься, скверная сука. Только попадись мне тут, я тебе покажу.

Он распалял в себе гнев и в то же время уже снова желал ее. Это его возмущало, но он чувствовал, что успел только отведать ее.

У него остались два красных пятна на щеках от ее кулаков. Он с огорчением тщательно рассмотрел их в зеркале, висевшем в ванной. Будут синяки, если не смочить холодной водой. И в одном месте треснула кожа и сочится кровь.

«Она меня захватила врасплох… Это вот от ее кольца… Прямо осатанела… Так я, значит, свинья? Эгоист и свинья? И дурак, а? Что она – в самом деле это думает или просто так?.. Да, вот какая история… Я сделал глупость, что дал ей уйти… Но она перевернула бы весь дом… И куда это она пошла? В каком дурацком я буду положении, если она вернется на прежнюю службу. А ведь если все обойдется… она может это сделать».

12. Мистер Пип Чезер

Несмотря на пережитое потрясение, Эдвард-Альберт проспал ночь спокойно и утром проснулся хотя еще растерянный, но уже отдохнув и чувствуя себя гораздо более способным отстаивать свои права в этом враждебном мире. Так как делать ему было нечего, он пошел гулять в Риджент-парк; там он сел поблизости от той самой скамейки, на которой неделю назад они с Эванджелиной строили планы будущего. И несмотря на происшедшую накануне трагедию, он почувствовал, что сильно тоскует по ней.

Почти целых две недели она подвергала его энергичному моральному массажу, умащивала лестью и обожанием, а теперь он оказался грубо выброшенным в холодный, отрезвляющий мир. И вчерашние события предстали перед ним в новом свете. Как бы там ни было, он узнал, он испытал Это. Он стал мужчиной. Он больше уже не кидал украдкой робких взглядов на проходящих мимо девушек и женщин. Он овладел их тайной. Он смотрел на них критически. Но ни одна из них – это было ясно – не могла заменить Эванджелину. Самая его ненависть к ней, исступленная и неистовая, говорила ему о том, что с ней ни в коем случае не покончено.

Что же теперь делать? Надо немножко пройтись. Заглянуть в витрины на Риджент-стрит. Где-нибудь закусить. И подождать – как развернутся события.

Днем к нему явился неожиданный посетитель.

Открывая дверь, Эдвард-Альберт думал, что это звонит какой-нибудь торговец. Он увидел перед собой невысокого, но держащегося очень прямо молодого человека в весело сдвинутом набекрень котелке, в необыкновенно изящном черном пиджаке, светлых в елочку брюках и ярком, радужном галстуке, замечательно гармонирующем с голубой рубашкой и уголком носового платка, который высовывался из нагрудного кармана. Лицо у него было тоже, если можно так выразиться, прямое: чисто выбритое, с живыми темно-карими глазами, вздернутым носом и большим, чуть скошенным ртом, вот-вот готовым улыбнуться. Жизнерадостный вид подчеркивался розовой гвоздикой в петлице. По понятиям Эдварда-Альберта, костюм незнакомца представлял собой верх элегантности. Он шире открыл дверь.

Незнакомец заржал. Он громко, отчетливо и протяжно издал звук: «И-го-го». И только после этого заговорил.

– Мистер Тьюлер? – спросил он.

– Вы меня ищете? – в свою очередь, осведомился Эдвард-Альберт.

– Сразу догадались, – продолжал незнакомец. – Можно войти?

Эдвард-Альберт посторонился, чтобы пропустить его.

– Я не разобрал вашей фамилии, – сказал он. – Если вы по делу… – Он вспомнил о недавних наставлениях Эванджелины. – Может, у вас есть карточка?..

– Отчего же, – ответил незнакомец. – Полагаю – и-го-го, – что есть.

Он вынул изящный бумажник черной кожи с серебряной монограммой и достал оттуда визитную карточку.

– Не пугайтесь! – произнес он, вручая ее Эдварду-Альберту.

Текст в жирной черной рамке гласил:

М-Р ФИЛИПП ЧЕЗЕР,

представитель фирмы

«ПОНТИФЕКС, ЭРН И БЭРК, БЮРО ПОХОРОННЫХ ПРОЦЕССИЙ»

Гость несколько мгновений следил за выражением лица хозяина, потом рассмеялся и поспешно объяснил:

– Я не по делу, Эдвард-Альберт, не по делу. Просто зашел познакомиться. У меня нет другой карточки при себе. Позвольте представиться: Пип Чезер – к вашим услугам. Пип. Пип Чезер. Я – и-го-го – муж двоюродной сестры Эванджелины. Они с моей женой закадычные подруги. Еще со школьной скамьи. Вы, может быть, слышали от нее о Милли, душеньке Милли. Она ее иначе не называет. А мой почтенный родитель – ее крестный. Приятный малый, только не вздумайте когда-нибудь назвать его «Шипучка». Он будет посаженым отцом. У него же – парадный завтрак и все прочее. А мне предстоит роль шафера. Понятно? Я и пришел обо всем условиться.

Он снял шляпу, обнажив торчащий на голове хохол. Некоторое время он как будто не знал, куда положить ее, и решил держать в руке, пока не найдется подходящего места.

– Вам надо завести вешалку, Эдвард-Альберт, – заявил он. – Для шляп и зонтиков. Вон туда поставить.

Он показал шляпой, куда именно.

– Непременно купите… Ну, давайте потолкуем. Как будто славная квартирка, светлая.

Эдвард-Альберт отворил дверь в гостиную.

– Хотите чаю? – спросил он. – Я могу приготовить.

– Лучше – и-го-го – виски, – ответил м-р Чезер.

– У меня сейчас нет виски.

– О, надо всегда держать бутылку виски в буфете, обязательно. И всякую ерунду для коктейля: джин, полынную, лимонный сок – и-го-го – все, что нужно. Нельзя, чтобы в доме не было чем согреться. Насчет чая не хлопочите. Покончим с делами и сходим куда-нибудь – пропустим по одной, как говорится. Я позвонил бы вам утром, да у вас еще нет телефона. Вы должны поставить себе телефон. Только послушайтесь моего совета – не ставьте его в передней, чтобы всем было слышно. Поставьте в уголке около письменного стола. И отводную трубку в спальне. Потом выберем подходящее место. Я – и-го-го – не мог зайти утром, потому что пришлось двух покойников в Уокинг доставлять. Надо было – и-го-го – скинуть траур.

Он осторожно, заботливо положил шляпу на самую середину стола и грациозно уселся на стул, закинув одну руку за спинку. Эдварду-Альберту гость показался великолепным. Он постарался принять столь же непринужденную позу, ожидая, пока гость начнет говорить.

М-р Чезер задумался. Потом, вместо того чтобы перейти к делу, пустился в длинные рассуждения.

– Похоронное дело – и-го-го – не такое уж мрачное занятие, Эдвард-Альберт. Не думайте. Оно – и-го-го – любопытное. Чувствуешь какую-то бодрость, когда зароешь покойника в землю, а сам пошел себе как ни в чем не бывало. Сколько вздору болтают о скорби, о тяжкой утрате и прочее в таком же духе. Если нет никакой ссоры из-за завещания или еще чего-нибудь, все – и-го-го – все делают постные мины. Делают, сэр. Потому что таких мин не было бы, если б их не делали. Ведь мы-то – и-го-го – остались в живых. Еще одного покойничка пережили. Мне всегда хочется обойти присутствующих, и похлопать их по спине, и посоветовать им – и-го-го – без стеснения засмеяться. Иногда они в самом деле смеются. Я раз видел, как целая процессия хихикала… Заметили какую-то собачку, не то еще что-то… Наша-то обязанность, понятно, – сохранять серьезное выражение лица. За это ведь нам, так сказать, и платят. За серьезное выражение. Понимаете?

– За серьезное выражение, – повторил Эдвард-Альберт. – Правильно. Это правильно.

М-р Пип помолчал, потом издал особенно протяжное «и-го-го» и уклонился в сторону.

– В Америке похоронное дело поставлено по-другому. У них там целая волынка с покойником, которой наши вест-эндские клиенты не выдержали бы. Просто не выдержали бы. Они его подкрашивают и принаряжают, а потом устраивают торжественное прощание. Являются знакомые, оставляют свои визитные карточки. Это не в нашем духе. В Лондоне этим занимаются иностранные фирмы, но не мы. Нет.

Он умолк, как будто исчерпав тему. Приятнейшим образом улыбнулся Эдварду-Альберту: он сам не знает, почему вдруг заговорил о похоронах. Он мог бы порассказать Эдварду-Альберту много любопытного, но сейчас им предстоит побеседовать кой о чем посерьезней. Если он когда-нибудь соберется написать книгу – а он частенько об этом подумывает, – то назовет ее «Серебряный катафалк». Но это может повредить предприятию…

– Да, пожалуй, – вдумчиво заметил Эдвард-Альберт.

– Ну, а теперь пора заняться делом, – объявил м-р Чезер.

О чем это он собирается говорить?

– Да-а-а, – неопределенно протянул Эдвард-Альберт и насторожился.

– Свадьба – и-го-го, – свадьба – вещь серьезная. Очень серьезная. С нее многое начинается, так же как похоронами кончается. Она чревата последствиями – и-го-го. Неисчислимыми последствиями. Моя дорогая родственница Эванджелина сказала, что вы, так сказать, круглый сирота. Вы еще нигде не успели побывать и ничем пока не занимаетесь по-настоящему. Весь мир открыт перед вами. Вы нуждаетесь в руководстве – и в серьезных делах и в мелочах. Тут-то и выступает на сцену шафер. Скажу без ложной скромности: вам повезло, что вы имеете шафером такого человека, как я. Я – и-го-го – один из лучших шаферов в Лондоне. Собаку на этом съел. Десятки пар – шесть, а то и семь – перевенчал. Объясню все, что вам надо знать и как действовать.

Но он как будто все еще что-то не договаривал. Он встал, засунул руки в карманы брюк и зашагал взад и вперед по комнате, искоса поглядывая на Эдварда-Альберта.

– Славная у вас квартирка. Просто прелесть. Как, уже сломан стул? Ах, эта мебель в рассрочку! Не успел выплатить, уже надо новую. И картину достали «Enfin seuls»! Это ведь Лейтон, правда?

– Вот насчет свадьбы… – начал Эдвард-Альберт.

Чезер круто повернулся к нему на каблуках и весь превратился во внимание.

– Что именно?

– Дело в том, мистер Филипп…

– Пип для вас, дорогой мой, просто Пип…

– Так вот насчет этого… Дело в том… Должен сказать вам, что у нас с ней произошла маленькая размолвка.

– Жена что-то говорила мне об этом, пока я скидывал свои печальные одежды и надевал вот эти – и-го-го – невинно-радостные… Буря в стакане воды. Бросьте думать об этом. Говорю вам – и-го-го – бросьте. У кого не бывает таких недоразумений. Перед свадьбой без этого не обходится. Дело обычное. «Помолвка откладывается» – это можно видеть в «Таймсе» постоянно. Вот в чем преимущество похоронного дела: у нас без отбоя. Сперва покажи удостоверение о смерти – без этого за тебя не примусь.

– Что вам говорила миссис Чезер?

– Да ничего особенного. Сказала, что вы немножко повздорили. Вы Эванджелину чем-то обидели, что ли?

– Мы с ней… (Он поискал выражения). Мы с ней немножко не столковались.

Взглянув на своего протеже, Пип заметил, что тот густо покраснел. Вид у него был еще наивней и глупей, чем обычно.

– Я ведь не младенец, дорогой мой, – заявил Пип Чезер. – Не будем говорить об этом. Бросьте об этом думать. Над тем, что вчера огорчало, завтра станете смеяться. Ведь вы будете рады, если она вернется? Верно? Надо признать за женщиной право иметь свой подход – и-го-го – к некоторым вопросам, в особенности на первых порах. Согласитесь на это, и она вернется. Сейчас же. Согласны? Да? Ну и толковать не о чем. Все в порядке.

Вернувшись домой, он рассказал жене о положении дел.

– Я так и думал, что в этом все дело, – сказал он после того, как жена посвятила его в подробности ссоры. – Кажется, у нас с тобой таких недоразумений не было…

– Ты все знал от рождения, – ответила Милли Чезер. – А уж чем дальше, тем больше. Пойду скажу ей. Она ждет наверху…

– Он хочет, чтобы ты вернулась, – сказала Милли Эванджелине, поднявшись наверх.

Эванджелина была занята чтением «Похождений принцессы Присциллы». Она отложила книгу в сторону, делая вид, будто ей жаль оторваться.

– А он просит извинения? Он должен попросить извинения.

– Просит.

– Я хочу поставить все точки над и. Это просто опасный субъект. Я готова возненавидеть его и, если он не будет осторожен, в самом деле возненавижу. У меня должна быть отдельная комната. Я должна… должна иметь свой голос и право распоряжаться собой… Постоянно. После того, что было, это просто необходимо, Милли.

– Пип говорит, что он понял, что вел себя по-идиотски, и теперь кроток, как овечка.

– Овечка. Хм… Овечки тоже разные бывают. Если он хочет, чтобы мы жили вместе, так должен быть ягненком.

– Так ты поедешь и поговоришь с ним?

Когда Эванджелина вернулась, Эдварда-Альберта не было дома. Он пошел сказать, чтобы ему принесли виски и несколько сифонов содовой. Непрактичная особа впустила Эванджелину, ни слова не сказав. Таким образом, вернувшись, он снова нашел Эванджелину у руля.

Пока ее не было, он говорил себе, что, как только она вернется, он сделает с ней то-то и то-то. Но едва он столкнулся с ней лицом к лицу, оказалось, что все замыслы классической расправы совершенно неосуществимы.

– Ну? – промолвила она.

Он уловил в ее взгляде угрозу. Сделав шаг по направлению к ней, он сказал:

– Как я рад, что ты вернулась. Я так ждал тебя.

– Погоди, – остановила она его. – Погоди минуточку, Тэдди. Убери руку. И слушай. Если ты думаешь, что я позволю такому медведю, как ты, опять меня увечить…

На столе что-то блеснуло.

– Что это такое?

– Это хлебный нож, мой милый. Если ты затеешь драку, я не ручаюсь… А установить, кто из нас начал, будет трудно. Понимаешь? Я не шучу, Тэдди.

Она прочла на его лице страх и поняла, что одержала верх – по крайней мере на данном этапе. К ее презрению примешивался все еще значительный остаток нежности и чувства собственности. А в теле снова проснулось желание.

– Послушай, – продолжала она. – Имей в виду, что ты по сравнению со мной еще мальчик: я на шесть лет старше тебя. Мне неприятно говорить об этом, но это необходимо. Ты ничего не знаешь, ничего не понимаешь. Тут нет ни твоей, ни моей вины, но это так. Лет через десять эта разница в годах не будет иметь значения, но теперь имеет. Тогда руководить будешь ты. В этом не может быть сомнения. Понимаешь? Но теперь делай то, что я говорю, и так будет лучше для нас обоих.

– А что это значит: делать то, что ты говоришь?

– Это значит – вести себя, как влюбленный, а не как осатанелый, взбесившийся звереныш. Вот что это значит.

– Но как?

– Если не знаешь, слушайся меня.

– Ну хорошо, пусть будет по-твоему. Но что я должен делать?

– Ты должен быть тем скромным влюбленным, каким был раньше.

– Что же мне, так всю жизнь простоять на коленях?

– Делай, как я тебе говорю. Если обещаешь, можешь лечь со мной сейчас.

– Как?!

– Я говорю серьезно.

И вдруг это удивительное создание, обойдя стол, подошло к нему, обняло его, прижало к себе и поцеловало. Он машинально ответил на поцелуй.

Она повела его в свою комнату.

– Пока еще не известно, стряслась ли над нами беда, так что будь осторожен, Тэдди…

После того как она ушла, он еще долго сидел, онемев от изумления перед странностями женской души.

«Какая изменчивая! – думал он. – Сейчас не знает, что сделает через десять минут. Любовь, поцелуи, только поспевай за ней, потом вдруг – убирайся прочь, так что можно подумать, никогда ничего и не было».

С неделю она почти не заговаривала о свадьбе, а потом вдруг заявила, что чем скорей они обвенчаются, тем лучше.

– Почему такая спешка? – спросил Эдвард-Альберт.

– Fate accompli[34]34
  Правильно – fait accompli – совершившийся факт; французское слово fait (факт) заменено английским fate (судьба).


[Закрыть]. Теперь я знаю, что мы должны обвенчаться, вот и все.

– Это значит – ребенок, – догадался Эдвард-Альберт.

Он много думал за последние дни. И чем больше думал, тем к более печальным выводам приходил.

– Значит – ребенок, – повторил он.

– Правильно: значит – ребенок.

– И ты… и все теперь испорчено. Сиделки, болезни. Весь дом вверх тормашками. А потом ребеночек – уа-уа-уа.

– А ты чего ждал?

– Я думал, мы еще поживем, как сейчас. По крайней мере хоть немножко.

– Знаю, что ты так думал… Да вот не вышло.

Она поглядела на его вытянувшуюся физиономию.

– И только из-за того, что ты раз был неосторожен, Тэдди. Это тебе хороший урок. Необходима осторожность.

Но Эдвард-Альберт не хотел брать вину на себя.

– Ты меня завлекала, – сказал он. – Именно завлекала, самым настоящим образом. С тех самых пор, как я получил эти проклятые деньги. Глаза бы мои их не видели. И тебя тоже.

Она пожала плечами и не проронила ни слова. Да и что могла она на это сказать?