Текст книги "Краткая всемирная история"
Автор книги: Герберт Джордж Уэллс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)
XLIX. РАЗВИТИЕ МАТЕРИАЛЬНОГО ЗНАНИЯ
Пока на протяжении XVII, XVIII и начала XIX века в Европе происходили все эти конфликты между государями и между великими державами, «лоскутное одеяло» Вестфальского мира (1648 г.) калейдоскопически превращалось в «одеяло» Венского конгресса (1815 г.), а океанские парусники распространяли влияние европейцев по всему свету, – продолжалось неуклонное накопление знаний об окружающем мире.
Это накопление никак не было связано с политической жизнью и почти не оказывало на нее влияния, как, впрочем, и на народное мировосприятие. Влияние новых знаний пришло позднее и в полной мере только во второй половине XIX века, тем более что сам процесс накопления знаний ограничивался небольшим кругом независимо мыслящих людей. Без такого, по английскому выражению, явления, как private gentleman[56]56
Человек, не связанный ни государственной, ни какой-либо иной службой или зависимостью. (Примеч. пер.)
[Закрыть], наука не смогла бы ни возникнуть в Греции, ни возродиться в Европе. Хотя для развития научной и философской мысли этого периода университеты сыграли свою роль, она была отнюдь не самой главной. При отсутствии общения с независимыми умами организованному обучению присущи робость мысли и консерватизм, отсутствие инициативы и неприятие новшеств.
Мы уже говорили об основании Королевского общества в 1662 г. и его деятельности по воплощению идей бэконовской «Новой Атлантиды». В XVIII веке значительно продвинулось понимание сущности материи и движения, успешно развивалась математика, появились микроскопы и телескопы и произошло возрождение анатомии. Геология, провозвестниками которой были Аристотель и Леонардо да Винчи (1452—1519 гг.), начала свою работу по расшифровке летописи, запечатленной в камне.
Развитие физики повлияло на металлургию, что, в свою очередь, благодаря возможности обрабатывать массы металла и других материалов привело к множеству практических изобретений. Появившиеся в большом количестве новые машины совершили революционный переворот в промышленности.
В 1804 г. Тревитик приспособил машину Уатта для перевозок и построил первый локомотив. В 1825 г. была открыта первая железная дорога между Стоктоном и Дарлингтоном, и «Ракета» Стефенсона с тринадцатитонным поездом достигла скорости сорок четыре мили в час. Начиная с 1830 г. железные дорога быстро разрастались и к середине столетия покрыли всю Европу.
Резко изменилось одно из постоянных условий человеческого существования – максимальная скорость передвижения на суше. После катастрофы в России Наполеон проехал из Вильно в Париж (около тысячи четырехсот миль) за триста двенадцать часов со средней скоростью пять миль в час. Обычный путешественник не одолел бы этот путь и за удвоенное время. Такой же была максимальная скорость при езде между Римом и Галлией в I веке н. э. И вот произошла потрясающая перемена. Железная дорога сократила этот путь для обычного путешественника до сорока восьми часов и менее. Иначе говоря, расстояния в Европе уменьшились почти в десять раз, то есть стало возможным эффективно управлять десятикратно большими территориями, хотя значение этого фактора не осознано как следует до сих пор. Европа остается в границах, возникших в эпоху лошади, зато в Америке последствия не заставили себя ждать. Для экспансии Соединенных Штатов на запад это означало непрерывную связь с Вашингтоном, как бы далеко ни отодвигалась граница в глубь континента. Возникало единство, при других условиях невозможное.
Паровые суда поначалу даже опережали сухопутный транспорт. В 1802 г. на канале Фирт-оф-Клайд уже плавала «Шарлотта», а в 1807 г. американец Фултон построил на Гудзоне у Нью-Йорка пароход «Клермон» с английскими паровыми машинами. Первый морской пароход «Феникс» тоже был американским и ходил между Нью-Йорком и Филадельфией. Американцы первыми переплыли Атлантический океан на паровом судне («Саванна», 1819 г.). Но все это были колесные суда, не приспособленные для штормовой погоды, поскольку лопасти колес легко повреждались и оставляли судно беспомощным. Винтовые суда появились далеко не сразу, и лишь к середине XIX века морские пароходы превзошли по общему тоннажу парусный флот. Далее морской транспорт развивался быстрыми темпами. Впервые стало возможным более или менее точно знать продолжительность рейса. Ускорились трансатлантические плавания, которые прежде длились неделями, а то и месяцами. В 1910 г. быстроходные суда пересекали Атлантический океан менее чем за пять дней, и их прибытие определялось с точностью до часа.
Одновременно с развитием парового транспорта, благодаря исследованиям Вольта, Гальвани и Фарадея в области электричества, возникли новые средства связи. В 1835 г. появился электрический телеграф, а в 1851 г. был проложен первый подводный кабель между Францией и Англией. Всего за несколько лет сеть телеграфов покрыла цивилизованный мир, и новости, которые раньше медленно передавались от одного места к другому, стали распространяться по всему свету практически одновременно.
Железные дороги и электрический телеграф для людей середины XIX века – самые поразительные и революционные изобретения, но они были всего лишь первыми плодами более глубокого процесса. Технические знания и умения расширялись и развивались гораздо быстрее, чем в предыдущие века. Не столь заметным в повседневной жизни, но в конечном счете гораздо более важным явилось развитие металлургии. До середины XVIII века железо добывалось из руды с использованием древесного угля и обрабатывалось посредством ковки небольших болванок. Этот материал был пригоден только для ремесленников, его качество в значительной степени зависело от их опыта и мастерства. Получавшиеся небольшие массы железа не превосходили двух-трех тонн (именно этим определялся предел для калибра пушек). В XVIII веке появилась домна, усовершенствованная благодаря применению кокса. До XVIII века не знали катаного железа в виде листов, круглых болванок и полос (1783 г.). Паровой молот Несмита был изобретен лишь в 1838 г.
Древний мир не мог как следует использовать пар уже по причине слабого развития металлургии. Даже примитивную паровую машину нельзя построить без листового железа. Первые машины кажутся нам жалкими и неуклюжими, но металлургия того времени не могла создать ничего более совершенного. Только в 1856 г. появился бессемеровский процесс, а еще позднее (1864) – мартеновская печь, где сталь выплавляли в неслыханных ранее количествах. Сегодня в электрической печи можно видеть тонны раскаленного железа, напоминающего кипящее молоко. Ничто из прежних практических достижений человечества не сравнится по своим последствиям с властью над огромными массами железа и стали и способностью регулировать их качество и структуру. Железные дороги и паровые машины были лишь первыми триумфами металлургии, затем появились железные и стальные корабли, огромные мосты и новые способы строительства с широким применением стали.
До XIX века не существовало судов грузоподъемностью более 2000 тонн; в наше время никого не удивляет лайнер в 50 000 тонн. Некоторые люди с презрением относятся к прогрессу, породившему «гигантоманию», что свидетельствует только об их умственной ограниченности. Огромный стальной корабль – это вовсе не увеличенная копия малых судов прошлого, а принципиально иное явление – он легче и прочнее, построен не на глазок по эмпирическим правилам, а на основе сложнейших вычислений. В старых домах и кораблях господствовал материал, которому все беспрекословно подчинялось. Отныне он покорен и подвластен воле человека. Извлеченную из-под земли руду плавят и прокатывают, чтобы в конце концов вознести блестящим тонким куполом в шестистах футах над городом!
Все эти подробности о металлургии железа мы привели в качестве иллюстрации. То же самое относится к меди, олову и многим другим металлам, в том числе и таким неизвестным до XX века, как никель и алюминий. Блестящие победы технической революции связаны со все возрастающим использованием самых разнообразных материалов. Но все-таки мы пожинаем только первые плоды, нам еще предстоит применить на практике добытые знания, хотя многие приложения науки оказались неразумными, вульгарными и даже ужасными.
Одновременно с развитием механических возможностей возникла новая наука об электричестве, но только в 80-х годах XIX века эта отрасль начала приносить плоды, способные поразить воображение простого человека. Как-то совершенно неожиданно появились электрический свет и электрическая тяга, возможность передачи энергии с последующим преобразованием в свет, тепло или механическое движение, для чего медную проволоку используют наподобие водопроводной трубы.
Сначала передовыми нациями в этом приумножении знаний были англичане и французы, однако наученные Наполеоном смирению немцы[57]57
Имеются в виду события 1806 года, когда Наполеоном был создан вассальный Рейнский союз, в который входили шестнадцать немецких государств, а также разгром Пруссии в войне с Францией, когда она потеряла почти половину своей территории и оказалась в полной зависимости от Наполеона. (Примеч. пер.)
[Закрыть] показали такое рвение и упорство в научных исследованиях, что превзошли их.
Английская наука создавалась главным образом вне традиционных центров образования и знаний. Университеты пребывали в состоянии застоя и оставались по большей части в руках педантичных приверженцев латинских и греческих классиков. Французское образование также всецело находилось под влиянием классической традиции иезуитских школ. Немцам нетрудно оказалось создать сообщество исследователей, пусть немногочисленное, но довольно значительное по сравнению с одиночками-изобретателями и экспериментаторами в Англии и Франции. Научная работа делала эти страны богатыми и сильными, хотя самих ученых и изобретателей не обогащала. По своей природе настоящие ученые (люди не от мира сего) слишком заняты исследованиями, чтобы тратить время на извлечение из них денег, и, естественно, экономические выгоды достаются предпринимателям, которые видят в изобретателях средство для собственного обогащения.
Немцы оказались умнее. У германских ученых не было непримиримой ненависти к новой науке, а у бизнесменов и промышленников – характерного для Англии презрения к людям науки. Они понимали, что знание, поддержанное деньгами, принесет богатый урожай, и потому создавали благоприятные возможности для научно-ориентированного ума; в Германии была выше доля государственного бюджета для научных исследований, и эти траты обильно вознаграждались. Во второй половине XIX века ни один ученый, желающий оставаться на переднем крае науки, не мог обойтись без знания немецкого языка. По сравнению с западными соседями в Германии особенно успешно развивалась химия. Научные исследования 1860-х—1870-х годов стали приносить плоды уже после 1880-х. В техническом и промышленном развитии немцы неуклонно обгоняли Англию и Францию.
Новая фаза в истории открытий наступила в 80-х годах XIX века с изобретением двигателя, использующего взрывную силу горючей смеси вместо энергии расширения пара. Эту легкую и эффективную машину применили сначала в автомобилях, а после усовершенствований – для полетов, превратив их теоретическую возможность в практическое достижение. Летательный аппарат, хотя и не управляемый человеком, был построен в 1897 г. профессором Смитсониевского института в Вашингтоне доктором Лэнгли. В 1909 г. появился аэроплан, пригодный для полета человека. Закончилась пауза в росте скоростей передвижения, наступившая после появления железных дорог и автомобилей. Летательные аппараты сократили расстояние практически между любыми точками земли. В XVIII веке для поездки из Лондона в Эдинбург требовалось восемь дней, а в 1918 г. Британский комитет гражданской авиации сообщил, что через несколько лет путешествие из Лондона в Мельбурн (вокруг половины планеты) займет те же восемь дней. К 1944 г. стал возможен перелет вокруг света за один день.
Эти поразительные сокращения расстояний – лишь один из аспектов грандиозного расширения человеческих возможностей. В течение XIX века не меньших успехов достигли, например, агрономическая наука и агрохимия. Благодаря удобрениям урожаи по сравнению с XVII веком увеличились вчетверо-впятеро. Еще более впечатляющими были успехи медицины. Возросла средняя продолжительность жизни и ее качество.
В целом существование человека настолько изменилось, что можно говорить о наступлении новой исторической эпохи. Менее чем за столетие произошла техническая революция, и человек достиг за это время большего, чем за весь долгий период между палеолитом и эрой земледелия или между фараоном Пепи и королем Георгом III.
Возникла гигантская материальная основа жизнедеятельности, которая потребовала глубокой перестройки в социальной, экономической и политической областях.
L. ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Многие историки склонны смешивать то, что мы называем технической революцией, а именно: совершенно новое явление, возникшее на основе организованной науки, сравнимое с появлением земледелия или открытием металлов, – с совершенно другим феноменом, имевшим уже исторический прецедент, – социально-экономическим развитием, получившим название промышленная революция. Оба процесса шли одновременно и постоянно взаимодействовали, но по своей сущности и происхождению они совершенно различны. Даже если бы не существовало ни угля, ни пара, ни созданных на их основе машин, все равно произошла бы некая промышленная революция, хотя в этом случае она, скорее всего, напоминала бы социально-экономическое развитие Римской республики в ее последние годы. Повторилась бы история разорившихся свободных земледельцев, принудительного труда, латифундий, огромных состояний и злокачественной финансовой системы. Ведь даже фабричные методы появились в виде «разделения труда» до изобретения машин. Специально обученные работники делали коробки для шляп и мебель, раскрашивали карты и книжные иллюстрации и т. п. еще до того, как для промышленных нужд стали употреблять водяное колесо. Во времена Августа в Риме уже существовали фабрики. В книготорговых заведениях текст диктовали сразу нескольким писцам. Если внимательно читать Дефо и политические памфлеты Фильдинга, можно убедиться в том, что идеи коллективного труда бедняков на фабриках были распространены в Англии уже в конце XVII века. На это есть указания и в «Утопии» Томаса Мора (1516 г.). Однако во всех этих случаях мы имеем чисто социальный, а не технический феномен.
Вплоть до середины XVIII века социально-экономическая история Западной Европы повторяет эволюцию Рима в последние три столетия до нашей эры. Однако политическая разобщенность Европы, ее конвульсии в борьбе с монархиями, бунтарский дух простого народа и, возможно, особая склонность европейского ума к техническим идеям и изобретениям обусловили совершенно иной путь развития. В новом европейском мире широко распространились представления о человеческой солидарности, политическая власть была не так сконцентрирована, и потому стремившиеся разбогатеть предприимчивые люди охотнее обращались к применению механической силы, чем к рабскому и иному принудительному труду.
Техническая революция с ее изобретениями и открытиями была совершенно новым явлением в истории человечества. Она происходила независимо от вызываемых ею же социальных, политических и экономических последствий. Но промышленная революция до сих пор продолжает видоизменяться под влиянием постоянных изменений условий человеческого существования, обусловленных революцией технической. Глубокое различие между Римской республикой и Европой XVIII и XIX веков при всем сходстве таких процессов, как разорение мелких землевладельцев и предпринимателей, заключается в принципиальном изменении труда, вызванном технической революцией. В Древнем мире использовали только энергию самого человека; в конце концов все зависело от мускульной силы невежественных и угнетенных людей – сила тягловых животных, волов и лошадей была лишь дополнением. Там, где требовалось поднять груз, его поднимали люди; они же вместе с волами вспахивали поле; римским эквивалентом парохода была галера, где рядами сидели надрывавшиеся гребцы. В древнейших цивилизациях огромная масса людей была занята рутинной мускульной работой. Появление машин поначалу как будто не обещало избавления от отупляющего труда. Толпы людей рыли каналы, прокладывали железные дороги, возводили набережные и т. п. Колоссально возросло число шахтеров. Однако производство товаров резко возросло, и в XIX веке логика нового развития стала очевидной. Машины как источник физической силы значительно превосходили людей, от человека же требовалось только применять умственные способности. Он стал не нужен как рабочее животное, на чем основывались все предыдущие цивилизации.
Это в равной мере относилось и к древним отраслям, например к сельскому хозяйству и горному делу, и к новейшим металлургическим процессам. Для пахоты, сева и уборки урожая появились быстродействующие машины, освобождавшие десятки людей. Римская цивилизация основывалась на дешевом принудительном труде, современное общество заменило его дешевой механической энергией. С течением столетий энергия дешевела, а труд дорожал. Если машины на целое поколение и запоздали спуститься под землю, то лишь потому, что люди там были дешевле машин.
Итак, в истории человечества произошел первостепенной важности переворот. Некогда главная забота богачей и правителей заключалась в том, чтобы всегда иметь достаточный запас одушевленного рабочего скота. Но в XIX веке всем стало ясно, что простой человек может быть чем-то большим, нежели тягловое животное. Хотя бы ради «эффективности производства» он должен иметь образование и понимать, что происходит в окружающем его мире. Начиная с раннего христианства в Европе затеплилось народное образование, и это же произошло в Азии с распространением ислама – верующие должны хоть немного понимать ту религию, что спасает их души, и читать для этого священные книги. Христианские диспуты привлекали последователей других религиозных учений, подготавливая тем самым почву для народного образования. В Англии, например, в 30-х и 40-х годах XIX века публичные споры религиозных сект и необходимость привлечения в них новых верующих привели к появлению конкурирующих образовательных детских учреждений: церковных «национальных» школ, диссидентских «британских» школ и даже католических начальных школ. Во второй половине XIX века во всем западном мире быстро развивалось народное образование, но ничего похожего в образовании высших классов не наблюдалось. Колоссальная пропасть, разделявшая когда-то миры читателей и нечитателей, сузилась до едва заметной разницы в образовании. За этим, независимо от социальных условий, стояла техническая революция, неумолимо требовавшая полного устранения неграмотности.
Экономическая революция в Римской республике не осознавалась простыми гражданами, которые не ощущали происходивших на протяжении их жизни перемен с такой же ясностью, с какой они понятны нам. Зато промышленная революция конца XIX века все более явственно воспринималась простыми людьми, которые могли читать, обсуждать, общаться и наблюдать происходящее, чего никогда раньше не было.
LI. РАЗВИТИЕ СОВРЕМЕННЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ И СОЦИАЛЬНЫХ ИДЕЙ
Установления, обычаи и политические идеи древних цивилизаций развивались очень медленно, веками, никто их не планировал и не предвидел. Только в великом VI веке до н. э., когда человечество покидало свое детское состояние, люди начали лучше понимать свои отношения друг с другом и не только подвергать сомнению общепринятые понятия, законы и способы правления, но и осознавать необходимость перемен.
Мы рассказывали о замечательном интеллектуальном расцвете Греции и Александрии и о том, как распад рабовладельческих цивилизаций, тучи религиозной нетерпимости и абсолютизма затмили это многообещающее начало. Свет бесстрашной мысли по-настоящему пробился сквозь европейские сумерки только в XV—XVI столетиях. Отчасти мы пытались показать значение арабской мудрости и монгольских завоеваний для постепенного очищения интеллектуального небосвода Европы. Сначала развивалось в основном материальное знание. Наука о человеческих отношениях, индивидуальная и социальная психология, экономические исследования не только сложны сами по себе, но и по своей природе неразрывно связаны с человеческими эмоциями. Прогресс в этих областях происходит медленно, с большим сопротивлением. Люди довольно спокойно относятся к воззрениям на природу звезд или молекул, но идеи о том, как нужно жить, затрагивают каждого из нас.
Подобно тому как в Греции смелые идеи Платона предшествовали изысканиям Аристотеля, направленным на познание действительности, в Европе нового времени первые политические учения появились в виде утопий, как непосредственное подражание платоновским «Государству» и «Законам». «Утопия» сэра Томаса Мора, своеобразное переложение Платона, стала в Англии одним из источников при создании закона о бедных. Более фантастическим и непрактичным оказался «Город Солнца» неаполитанца Томмазо Кампанеллы.
К концу XVII века возникла обширная политическая литература Среди ее зачинателей был Джон Локк, отец которого, ученый из Оксфорда и убежденный республиканец, заинтересовал его химией и медициной. Трактаты Локка о правительстве, веротерпимости и образовании показывают нам ум, вполне открытый социальным реформам. Несколько позже француз Монтескье (1689—1755 гг.) подверг глубокому и всестороннему анализу социальные, политические и религиозные институты и лишил магического престижа абсолютную монархию. Как и Локк, он развенчал множество ложных идей, мешавших сознательным попыткам преобразования общества.
На проложенный им путь в следующие десятилетия вступило новое поколение. Группа блестящих писателей, «энциклопедисты» (в большинстве своем люди бунтарского духа, вышедшие из иезуитских школ), взялась за планирование нового мира (1766 г.). Бок о бок с ними были «физиократы», занимавшиеся экономическими исследованиями производства и распределения продуктов питания и других товаров. Аббат Морелли, автор «Кодекса Природы», разоблачал частную собственность и предлагал коммунистическую организацию общества. Он был предшественником тех многочисленных и разнообразных мыслителей, которые стали называть себя социалистами.
Что такое социализм? Этому есть не менее сотни определений, а социалистических сект наберется с тысячу. В сущности социализм – это отрицание идеи собственности во имя общего блага. Вместе с интернационализмом социализм образует главную ось, вокруг которой вращается большая часть нашей политики.
Собственность возникает из агрессивных инстинктов человека; задолго до появления человека собственниками были обезьяны. Звери всегда готовы сражаться за свою собственность: собака – за кость, тигрица – за логово. Что может быть бессмысленнее теорий некоторых социологов о «первобытном коммунизме»? Стадный человек раннего палеолита заявлял о своем праве на жен и дочерей, на орудия, на окружающий его мир и, если чужак забредал в пределы этого мира, старался его убить. Как доказал профессор Аткинсон в своей книге «Первобытный закон», племена развивались благодаря постепенно возникавшей терпимости старших к младшим и признанию захваченных ими жен, охотничьей добычи и орудий. Человеческое общество росло на компромиссе прав собственников, компромиссе инстинктов, вызванном необходимостью прогнать чужое племя за пределы своего мира. Если холмы, леса и реки не были твоей или моей землей, то лишь потому, что они принадлежали всем нам. Каждый предпочел бы иметь свою землю, но из этого ничего не получалось, потому что в этом случае другие нас просто бы уничтожили. С самого начала общество устанавливало компромисс собственников. Среди животных и дикарей собственность проявлялась гораздо резче, чем в современном, цивилизованном мире. Она укоренена не столько в нашем разуме, сколько в инстинктах.
У природного дикаря и у отсталого современного человека никаких ограничений в сфере собственности нет. Добытое силой принадлежит победителю: женщина, пленник, пойманный зверь, лесная поляна – все что угодно. По мере развития общества возникали законы для ограничения кровавых междоусобиц, устанавливались простейшие способы разрешения споров. Собственность принадлежала тому, кто первый сделал, первый захватил, первый заявил о своем праве. Стало вполне естественным, что несостоятельный должник переходит в собственность заимодавца, равно как и то, что объявивший себя хозяином земельного участка мог требовать плату с тех, кто хотел его возделывать. Постепенно, по мере того как люди начинали понимать преимущества организованной жизни, им стали понятны неудобства такого рода неограниченной собственности. Уже при рождении люди попадали в мир, где все было давно поделено. Более того, они и сами оказывались чьей-то собственностью. Теперь трудно отыскать следы социальных конфликтов в первобытных цивилизациях, но из нашего рассказа о Римской республике можно видеть, как возникла идея об антиобщественной сущности долгов и неограниченного землевладения. И наконец, великий революционер из Назарета радикально осудил собственность. По его словам, легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное. Судя по всему, в последние двадцать пять-тридцать веков осуждение собственности в мире неуклонно возрастало. Через девятнадцать сотен лет после Иисуса мы видим, что христианский мир считает недопустимым владеть людьми. Пошатнулось убеждение и в том, что «человек может делать с принадлежащим ему все, что пожелает».
Однако в конце XVIII века мир поставил перед собой большой вопросительный знак. Он так и не уяснил себе мотивов своих действий и хотел только одного: защитить свою собственность от корысти королей и высокородных авантюристов. Такова одна из главных причин Французской революции, которая вскоре вступила в конфликт с эгалитарной идеологией революционеров. Откуда возьмутся свобода и равенство, если у большинства людей нет куска хлеба и клочка земли, на котором можно встать обеими ногами, а владельцы кормят их только в обмен на непосильный труд? Эту загадку пытались разрешить первые социалисты – точнее, коммунисты, намеревавшиеся полностью «отменить» частную собственность. Единственным собственником может быть государство (демократическое, конечно).
Самые разные люди, стремившиеся к одним и тем же целям (свободе и всеобщему счастью), с одной стороны, абсолютизировали собственность, а с другой – собирались ее уничтожить. Только в XIX веке стало понятно, что собственность – чрезвычайно сложное явление. Огромное количество материальных явлений (железные дороги, машины, механизмы, дома сады, яхты) приходится рассматривать в каждом случае по отдельности, чтобы определить, в каком случае они могут быть частной собственностью, а в каком – сдаваться в аренду ради интересов всего общества Такого рода вопросы относятся к области политики, которая должна вырабатывать механизмы эффективного управления, при этом возникают проблемы, относящиеся к области социальной психологии. Критика собственности до сих пор остается скорее эмоциональным феноменом, чем наукой. На одном фланге находятся индивидуалисты, готовые защищать и расширять права собственности, на другом – социалисты, стремящиеся обобществить владения и ограничить возможности собственников. Мы имеем полный набор градаций, от крайних индивидуалистов, с трудом соглашающихся платить налоги и как-то поддерживать правительство, до коммунистов, отрицающих любую форму собственности. Современный социалист – это человек, которого называют коллективистом: он готов признать частную собственность, но хочет оставить в руках высокоорганизованного государства образование, транспорт, шахты, землю, основные товары массового производства и т. п. Сейчас как будто происходит постепенное сближение людей с разными взглядами в пользу планового социализма. Все более и более осознается, что непросвещенный человек – это неэффективный участник широкомасштабных предприятий и что каждый шаг при переходе от частного владения к государственному требует соответствующих образовательных программ и контроля со стороны общества. Пресса и политические структуры современного государства еще слишком грубы и неповоротливы для внедрения коллективистских программ.
В настоящее время противоречия между хозяевами и наемными работниками привели к широкому распространению очень жестокой и примитивной модели коммунизма, связанной с именем Маркса. Маркс основывал свои теории на том, что мышление человека определяется его материальными потребностями, что делает конфликт между работодателями и наемными работниками неизбежным. С развитием образования, вызванным потребностями промышленной революции, огромная масса людей обретает классовое сознание и сплочение в своем противостоянии правящему меньшинству. Маркс предсказывал, что рано или поздно рабочие, наделенные классовым сознанием, захватят власть и создадут социалистическое государство. Конечно, можно говорить о классовой борьбе, восстании и даже революции, но из всего этого еще не следует неизбежное появление нового социального государства, а разве что социально злокачественный процесс.
Маркс подменил противоборство наций классовой борьбой, и на основе его учения возникли Первый, Второй и Третий Интернационалы. Однако предпосылки современного индивидуализма также могут порождать интернациональные идеи. Со времен великого английского экономиста Адама Смита и до сих пор растет понимание того, что для всеобщего процветания необходима свободная торговля. Враждебный государству индивидуалист не приемлет ни таможенных тарифов, ни границ, ни каких-либо других ограничений. Интересно, что два столь противоположных по духу и смыслу направления, как воинствующий классовый марксизм и философия индивидуализма, несмотря на фундаментальное различие между ними, требуют нового понимания проблем человечества. Логика реальности побеждает логику теории. При всей противоположности своих начал индивидуализм и социализм пытаются отыскать универсальные социально-политические ценности, на основе которых возможна совместная деятельность людей. Этот поиск углублялся по мере того, как европейцы разочаровались в идеалах Священной Римской империи и объединенного христианского мира; этому же способствовало расширение их горизонтов от Средиземноморья к новым морям и континентам.
Становится все яснее, что тенденция человечества к объединению влечет за собой необходимость единого управления. Наша планета уже превратилась в одно экономическое целое, и поэтому разработка природных ресурсов требует рациональной организации, тогда как современному разрозненному и пронизанному внутренними противоречиями администрированию присущи расточительность и угроза безопасности. Глобальные проблемы порождает и финансовая деятельность. То же самое относится к распространению заразных болезней и к миграции населения. Огромная мощь сделала войну непомерно разрушительной и неэффективной даже в качестве грубого инструмента решения межнациональных споров. Все эти обстоятельства требуют всеобъемлющего и точного управления, на которое все прежние правительства оказались неспособны.
