Текст книги "Сценарий Анжелы"
Автор книги: Георгий Старков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Глава восьмая
УБИЙЦА
Она сидела на чём-то мокром и холодном. Именно сидела – опустив голову меж колен, схватившись ладонями за стучащие виски. Вокруг опять клубилась темнота. Она подняла голову, чувствуя, как мир раскалывается на чёрные кусочки от режущей боли в мозгу. Вспомнила о спичках, залезла в карман. Коробок тоже был мокрым – Анжела упала прямо в воду. Предчувствуя необратимое, Анжела несколько раз чиркнула сырым колышком о соскоблившуюся серу. Когда спичка сломалась в руке с тихим возмущённым треском, она швырнула коробок в сторону. Раздался плеск.
Темнота здесь была иной, чем наверху. Она была гуще, тяжелее и отдавала противной вязкостью – казалось, можно взять нож и резать её, как желе. Анжела слепо прокладывала себе путь в этой липкой субстанции, и каждый шаг давался всё тяжелее. Это уже не были мирные покои Исторического общества. Это не были даже ржавые своды старой тюрьмы. Анжела сомневалась, что это место вообще есть на карте Сайлент Хилла. Извилистые горные катакомбы, по которым можно блуждать тысячелетиями, так и не увидев солнечного света. Анжела всё шла и шла, куда-то поворачивала, спотыкалась и падала на четвереньки, чувствуя, как ледяная вода обжигает пальцы. Потом она вставала и бесцельно шла дальше. Где-то через четверть часа до неё дошло, что она пропала. Ей никогда не выбраться из плена этой кромешной мглы, не вернуться к Рону и маме. Остаётся только идти, ходить кругами, пока не кончатся силы… а уж тогда с облегчением закрыть глаза и встретить неизбежное.
Впереди замаячил свет.
Это мираж, подумала Анжела, отворачиваясь от слепящего сияния, очередной обман. Нет тут ничего. Она побрела назад, наталкиваясь на стены, напоминающие грот, но всё-таки не выдержала и оглянулась. Свет остался на месте. Он исходил из электрического фонаря, который висел над толстой деревянной дверью. Она пошла к свету, вытянув руки вперёд, как слепая. Ещё шаг – и свет растворится крупицами тьмы. Она ждала. Свет расширялся, становился ярче. Анжела уже могла видеть трещины на запыленной поверхности лампы.
Она коснулась шершавой поверхности двери. Совсем как настоящая. За дверью что-то гудело… будто работает какой-то большой механический агрегат, поднимающий и опускающий тяжёлые чугунные гири. Анжела прильнула ухом к двери, пытаясь понять, что это. Звук не нравился ей, скрёб по обнажённым нервам. Что-то плохое…
Лампа мигнула. Когда Анжела посмотрела на неё, она мигнула ещё три раза с явным нетерпением. Заходи. Я не буду вечно тут светить, пока ты топчешься у входа. Ей вдруг захотелось сжать этот горячий источник лживого света в кулак и с хрустом раздавить, прожигая ладонь.
– Все вы заодно, – сказала она с горечью. – Все вы хотите, чтобы мне было плохо… разве не так?
Лампа взорвалась. Анжела вскрикнула и успела поднести руку к лицу, чтобы защититься от града взбесившихся осколков. Несколько частиц стекла больно впились в щёку. Крови не было – осколки были слишком мелкими, но ей показалось, будто в неё выстрелили из ружья. Она принялась с остервенением растирать щёку, чтобы извлечь застрявшие осколки. Вот теперь кровь появилась – она шла мелкими густыми каплями, которые тут же размазывались по всему лицу. В мгновенной темноте забрезжили зелёные электрические разряды на патроне от лампы – как бестелесные духи, посланцы близкой смерти. Забыв о боли, Анжела в панике схватилась за ручку двери и потянула к себе. Дверь открывалась нарочито медленно, с грозной торжественностью. Рдяный жаркий свет сиял за ней, заливая тесную закрытую комнату. Анжела увидела картонные ящики, скученные в углу, и простой цветной телевизор на деревянной тумбочке ручной работы. На стенах комнаты были круглые отверстия, по которым с механическим гулом сновали взад-вперёд металлические поршни странной формы. В комнате стояла невыносимая жара.
Не отрывая взгляда от тумбочки с телевизором, Анжела прошла к середине комнаты. Эта тумбочка… Этот телевизор… Их не могло здесь быть. Они стояли в гостиной её дома – прямо напротив дивана, где вчера вечером она боролась со сном, ожидая отца. Она смотрела викторину «Риск» – ответы на любые вопросы. Старый кинескоп, грозящий вот-вот перегореть, покрывал изображение бурей помех. Теперь телевизор смотрел на Анжелу серым бельмом мёртвого экрана, не желая ответить ни на один из вопросов.
Только приблизившись на расстояние фута к тумбочке, Анжела увидела, что на её поверхности и на экране телевизора осели красные следы пальцев. Пальцев, вымазанных в крови… И в самой середине вороха кровавых отпечатков лежала записка, простая и обыденная. Кровь проступала сквозь бумагу, делая синие чернила чёрными. Анжела так не осмелилась притронуться к ней – просто наклонилась, перебарывая тошноту, и прочитала:
Ты опоздала. Он уже здесь.
– Нет, – прошептала она, закрывая ладонью страшные слова. Но сухая строчка проступала сквозь пальцы, и неизбежный жестокий смысл заполнял комнатушку, как волна весеннего паводка. – Нет, нет, нет!
Это ложь…
За дверью раздались тяжёлые, беспорядочные шаги. Шаги мертвецки пьяного человека, поднимающегося по лестнице. Томас Ороско возвращался с ночной попойки.
– Мама! – закричала Анжела, прижимаясь к стене. – Мама, где ты?! Он здесь… Мама! Рон!
Никто не отозвался, а шаги становились всё громче, и наконец на той стороне двери заскрежетал вставляемый в замочную скважину ключ. Звук показался Анжеле оглушительным. Поршни невозмутимо повторяли ритмичные, неживые движения. Ненастоящий, чересчур яркий свет подрагивал в адской жаре. Анжела судорожно посмотрела на свою правую руку в безумной надежде. Но ножа в руке не было. Его отобрал Джеймс. Анжела была совершенно беззащитна перед чудовищем, которым пришёл за ней. Пришёл, чтобы вернуть и больше никогда не отпускать.
Замок щёлкнул. Дверь начала открываться, и Анжела увидела в расширяющейся щели злорадные сполохи огня.
– Я ухожу, отец.
Сказав всё, на что была способна, Анжела вернулась в спальню. Голова гудела от перевозбуждения; ей казалось, что у неё вот-вот откажет сердце, или, на худой конец, случится инсульт. Двенадцать лет молчания кончились. Потрясение от случившегося было слишком велико. Ей одновременно хотелось смеяться и плакать. Она уходит. Уходит, и отец ничего не сможет с этим сделать. Наверное, это и есть счастье, подумала она, лихорадочно бросая в чемодан всё, что попадалось под руку.
Но когда грузная фигура отца появилась в дверях спальни, заслоняя такую близкую свободу, Анжела поняла, что ещё ничего не кончено.
– Никуда ты не уйдёшь, – заявил отец, тяжело дыша. От хмельных паров не осталось и следа. Он был совершенно трезв и смотрел на неё налитыми кровью свиными глазами, не обещавшими ничего хорошего.
Анжела замерла, судорожно схватившись за белый свитер, который как раз клала в чемодан. Ощущение эйфории выскочило из неё, оставив за собой тьму и страх. Она сглотнула слюну и пролепетала:
– Уйду.
– А я сказал, не уйдёшь.
Поперёк горла встал большой солёный комок. Спальня вдруг затуманилась; её собственное отражение на зеркале трюмо вытянулось в длину. Анжела осознала, что безудержно плачет, понурив голову перед отцом, его безграничной властью.
– Будем считать этот маленький бунт подавленным, или как?
Она молчала, глядя на заполненный наполовину чемодан. Из верхнего карманчика чемодана выглядывала пачка мятных конфет. Хорошие конфеты, Анжела покупала их всегда, когда были лишние несколько центов. Нежная горечь мяты успокаивала её, гасила тлеющий внутри огонь. Но сегодня…
– Нет, – сказала она и почувствовала, как пересекла границу, где ещё был возможен мирный исход. Пути назад больше не было.
– Анжела, – отец сделал шаг вперёд, вторгаясь в её хрупкий мирок. – Уходишь, значит, да? Больше ничего не хочешь сказать?
Она в лихорадочной спешке пыталась застегнуть чемодан. Странно – хотя он был далеко не полон, замок отказывался двигаться по наторенной колее. Анжела с растущим отчаянием дёргала за «молнию» – дело кончилось тем, что замок намертво застрял.
– Не подумала, кто тогда будет разгребать всё это дерьмо? – отца трясло от ярости. У Анжелы осталось одно-единственное желание – провалиться сию секунду сквозь половицы, исчезнуть из этой комнаты, которая становилась меньше, обвиваясь вокруг её шеи в удушающем захвате. – Анжела, я тебя спрашиваю! Смотри… смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Она и не заметила, как он оказался рядом. Опомнилась только когда отец схватил её за плечи и грубо развернул к себе, дыша в лицо зловонным перегаром. Краем глаза Анжела увидела, как его правая рука сжалась в кулак, заставив вспухнуть фиолетовые реки вен. Стало быть, собрался ударить…
… просить прощения! Встань на колени, скажи, что всё забыто, что ты опомнилась, обрати это в шутку… ну же!
– Отвечай, я говорю!
Голос отца был размазан во времени и в пространстве. Но его лицо чётко вырисовывалось перед ней, загораживая всё, заменяя мир мерзким свиноподобным рылом. Кажется, он нещадно тряс её за плечи. Анжела открыла рот, обречённо ожидая напрасных криков и мольб, рвущихся из собственного рта… но вместо этого сделала то, чего не осмелилась бы совершить даже под страхом смертной казни. Она плюнула отцу в лицо.
Картина перед глазами пропала, звуки стихли – словно перерезали провод у телевизора, только что показывавшего кровавую драму. Анжела не дышала, и сердце её не билось. Время испуганно сжалось в один короткий миг.
– Ты… – выдохнул отец, и голос прозвучал почти жалобно. – Что ты сделала?
Я плюнула тебе в лицо, отец. Я всего лишь плюнула тебе…
Удар обрушился на неё, но не на лицо, как она ожидала, а на солнечное сплетение. Ослепительная вспышка перед глазами, и чувство, что ты тонешь; рвёшься вверх из морской пучины, но кто-то затаскивает тебя вниз, железной хваткой сжимая грудь. Пол комнаты сделал подскок и отвесил ей оплеуху, которая вышибла из головы все мысли. На какое-то время всё затянулось серой дымкой, похожей на туман…
– … ка поганая…
– Не надо! – завизжала она, поднимая руки, пытаясь защититься. – Не надо, папа! Я всё, я поня…
Комната снова осыпалась пепельными хлопьями. Когда она вновь обрела способность видеть, то увидела человека, возвышающегося над ней суровой каланчей. Безумного палача, который исполнял приговор.
– Что будем делать? – прерывисто спросил отец. – Что будем делать со всей этой гадостью, Марго? Есть идеи?
Марго. Имя вспыхнуло тревожным сигналом. Марго. Так звали официантку придорожной забегаловки, вечно улыбающуюся и прохорашивающуюся дурочку, с которым отец встречался на второй год после ухода мамы. Конечно, ничего не вышло – Марго, даром что глупенькая, сама убежала от Томаса Ороско, едва минула вторая неделя знакомства. Отец наведался к ней домой, угрожая расправой – тогда она позвонила своему брату, и тот сделал из отца котлету. С тех пор он не пытался снова липнуть к официантке… но её имя стало его идеей фикс.
Так он называл всех своих женщин. Любил без тени смущения рассказывать за завтраком, как у него прошлой ночью сложилось с очередной Марго. Знаешь, Анжела, дочка моя, вчера у меня была прекрасная ночь с Марго – скажу я тебе, женщина что надо. Ах не понимаешь… ну конечно, откуда тебе это понимать, сладкая ты моя. И самодовольный трескучий смех. Анжела с сосредоточенной миной продолжала ковыряться в омлете, чувствуя, как небогатый завтрак просится обратно на свободу.
Марго.
– За каждым преступлением следует наказание, не так ли?
Отец подбирался к ней медленной кошачьей походкой, а она из последних сил отползала к стене, как подбитая птица, не в силах подняться хотя бы на колени. Но сзади её ждала неумолимая стена, обрывающая путь к отступлению.
Дверь открылась. Тяжёлая негнущаяся нога ступила в комнатушку, где продолжали бесконечный цикл поршни, снующие вперёд-назад.
– Вот ты где, – удовлетворённо сказал хриплый голос. Томас Ороско снова загораживал проход своей массивной фигурой… и снова со всех сторон были глухие стены, не дающие Анжеле шанса. – Вот ты где, дочурка.
– Уходи, – она прижимала руки к глазам, чтобы не видеть его. Иногда тьма лучше, чем свет. Гораздо лучше. – Нам не о чем говорить. Уходи.
Звук шагов был мокрым и хлюпающим, словно отец ходил по луже собственной крови. Анжела сделала последний шаг назад, отлично понимая, что никуда не денется.
– Уйти? – он расхохотался; смех отразился от пылающих стен. – После того, что ты со мной сотворила… уйти? Открой глаза, Марго. Посмотри, во что я превратился. Довольна?
… его дыхание… его прикосновения…
– Убирайся! – не своим голосом завизжала Анжела. Тонкая струна рассудка натянулась до предела. – Вон! Катись в свой ад!
– Твой ад, – выдохнуло чудовище в облике его отца; оно забавлялось, глядя на её страдания. – Твой ад, доченька. Твой.
От духоты, казалось, вот-вот оплавятся стены.
Она очнулась, лёжа на полу кухни, там, где падал светлый прямоугольник от уличного фонаря. Вокруг было темно до жути – будто она валяется где-то в грязной подворотне. Но мерное тиканье часов на стене выдавало, что Анжела у себя дома. Она сделала попытку шевельнуться, но что-то давило на грудь, сковывая движения. Что-то огромное, тёплое и неподвижное. Она с усилием высвободила руку, ничего не понимая. Что случилось? Почему она здесь, а не на кровати? И что… что за гадость, которая слипает пальцы руки?
Она поднесла ладонь к лицу при мертвенном свете луны. И закричала. На голове в едином порыве шевельнулись волосы. Рука была в крови – в ней был сжат кухонный нож с синей рукояткой. С лезвия капала остывающая кровь. На полу уже появилось несколько свежих тёмных пятен.
Потом Анжела увидела голову отца, которая тоже попала в прямоугольник обманчивого света. Отец скалился в жуткой улыбке, и между его крупных жёлтых зубов проступали красные потёки. Голова лежала под странным углом к шее. Язык вывалился изо рта, придавая отцу бесшабашно-озорной вид – будто он решил таким дурацким образом подшутить над ней. В свете луны язык отливал синим.
Не переставая кричать, Анжела выползла из-под неподвижного тела, которое лежало на ней. Мёртвая безвольная рука напоследок коснулась её бедра и сползла на пол. Она панически обернулась – ей показалось, что белые ледяные пальцы дрогнули и потянулись вслед за ней. Зазвенел нож, упавший на пол. Чёрный провал двери в гостиную приближался.
Как… что случилось?
В голове были лишь рваные обрывки, кружащиеся в безумном калейдоскопе. Шаги на лестнице. Она сама, повторяющая, словно под гипнозом, что убежит. Багровое лицо отца, его вылезшие из орбиты глаза. И – совсем другой отец, почти ласковый, с кривой ухмылкой, идущий вслед за ней, приговаривая: «Ну иди сюда… иди к папочке, Марго…».
Она долго тыкала пальцем на кнопку выключателя у ванной – всё не могла попасть. Наконец в комнате с кафельными стенами зажёгся свет, и она ввалилась внутрь, под спасительный покров электрического сияния. Ожесточённо выкрутила кран; поток холодной пенистой воды ударил на дно раковины. Она подставила руки под воду, чувствуя, как в кожу впиваются тысячи иголок. Вихрящийся поток окрасился в розовый цвет.
Анжела подняла взгляд на крохотное зеркальце, висящее над краном. Блестящая поверхность была пересечена чёрными трещинами. В его матовой глубине шевелилось что-то бесформенное… или ей это показалось? Она моргнула. Конечно, показалось – вот она сама, отражённая на зеркале. Волосы спутаны, к подбородку и к щеке прилипла кровь. В глазах страх, безумие и… торжество. Глаза убийцы. Она поднесла руку к лицу и вытерла кровь. Вот так лучше. Никто не заметит. Никто не узнает…
– Иди сюда… Ну же. Куда ты убегаешь? Всё равно тебе некому помочь.
– Папочка… Не надо, папочка… Только не снова, нет…
– Помнишь, что я говорил? За любым преступлением следует наказание. И плохие девочки, которые не слушаются папы, не исключение.
Кран поперхнулся и замолк. Последние капли воды проворно юркнули в отверстие водостока. Анжела отвернулась от зеркала, почувствовав невыносимое жжение в голове. Словно кто-то орудует внутри черепа отбойным молотком…
Она вышла из ванной. Часы показывали половину первого. Всего лишь полчаса… Не хватит, чтобы хорошо пообедать, но хватило, чтобы сломать ей жизнь.
Отец по-прежнему лежал на полу кухни, обратив к потолку своё необъятное брюхо. Кровавый след тянулся из-под него и вёл в гостиную – туда, где у перевёрнутой тумбочки лежал разбитый телевизор. Анжела посмотрела на вдавленный внутрь кинескоп и почувствовала необъяснимое облегчение. Нет больше викторин. Нет нескончаемой рекламной полосы и мыльных сериалов. Всего один удар.
Здесь всё и случилось. Ей таки удалось прорвать захлопывающуюся ловушку и выбежать из спальни. Почему-то она не подумала о том, чтобы убежать на улицу. В голове крутилась одна мысль: «Не позволяй это, не позволяй, НИ-ЗА-ЧТО!». Она влетела в кухню, увидела нож для нарезки хлеба, лежащий на столе, и схватилась за него, как за спасительную соломинку. Затем она повернулась к отцу, который, смачно ругаясь, шёл за ней. Увидев в руках Анжелы нож, он на секунду встал, как вкопанный. Но только на секунду…
– Так-так-так, – протянул он и сделал шаг вперёд, расплываясь в самой отвратительной из своих улыбок. – Что я вижу? Собралась убить меня?
– Не подходи, – хрипло сказала Анжела, пятясь боком в сторону гостиной, туда, где пространства было больше. Улыбка отца исчезла.
– Ты понимаешь, что я тебе за это сделаю, Анжела? А ну-ка брось нож.
– Нет. Ты…
Сорвавшись, она закричала:
– Не подходи, мразь! Свинья! Только посмей подойти и притронуться ко мне!
– Вот ещё, – он приближался медленной, гипнотизирующей походкой. – Брось нож, Анжела, иначе я за себя не отвечаю. Так отделаю, что не будешь видеть белый свет. Этого ты хочешь, да? Этого?
Анжела упёрлась спиной в острый угол телевизора. Больше отступать некуда. Паника захлестнула её. Он должен был испугаться и остановиться, дать ей уйти, но вместо этого он шёл к ней, выдвинув вперёд лысеющую голову, и на лбу противно блестели капли пота. Сияние экрана придавало Томасу Ороско призрачно-синюшный вид.
– Стой на месте! – нож всё сильнее дрожал в руке, набирая вес. – Папа, не надо, прошу тебя, стой на мес…
– Грязная шавка!
Он набросился на неё, как ветер – как ураган, сметающий деревья на своём пути. Анжела не успела даже ничего понять, как он схватил её шею и сжал в руке. Горло полыхнуло болью, и Анжела сделала то, что только могла сделать в эту секунду… Потеряв равновесие, два человека рухнули на тумбочку с телевизором. Комнату озарила синяя вспышка, потом всё погрузилось во мглу.
– … ты… – сипящий голос был совсем рядом. -… как могла…
Ничего не понимая, она выдернула нож, вонзившийся во что-то мягкое и удивительно податливое. Нож выскользнул обратно, испачкав руки в тёплой жидкости. Рядом закашлялся отец – долго и надсадно, словно в горле застряли рыбьи косточки. Она начала тихо подниматься, как вдруг железные пальцы защелкнулись на лодыжке и рванули к себе. Она упала с отчаянным криком.
– УБЬЮ! – прорычал отец над головой; кровь брызнула изо рта и оросила её ухо. Он тянул её, чтобы задавить под собой, смять кости в бесформенную груду, выдавить глаза. Крича до рези в горле, Анжела отползала от ворочающегося на полу чудища, утратившего всякую связь с её отцом. Но он не отставал… не выпускал её ногу, неумолимо двигаясь вслед, выкрикивая нечленораздельные ругательства. Свободной ногой Анжела отпинывалась от него, как могла, несколько раз даже попала по лицу, на что отец ответил поросячьим хрюканьем. Они доползли так до кухни, где наступила катастрофа: у Анжелы больше не осталось сил, чтобы ползти, волоча за собой многсотфунтовый груз, и, воспользовавшись этим, отец сделал рывок, оказавшись над ней. Глаза остекленели, затянулись дымкой безразличия; но пальцы упорно шарили по её лицу, чтобы поймать, схватить, разорвать на куски. Анжела не могла уже даже кричать; её клонило ко сну, и всё больше хотелось прекратить сопротивление и поддаться зову бесчувствия. Наконец отец нащупал её шею и испустил победный рык…
… второй удар попался по шее. Кровь брызнула фонтаном; Анжела ощутила, как под её рукой оборвалась пульсирующая ниточка, и всё содержимое хлынуло наружу. Пальцы ослабели и скользнули вниз. Несколько секунд они смотрели в свете фонаря друг другу в лицо – он с безграничным удивлением, она – с угасающим огнём сознания, с лицом, перекошенным в улыбке триумфа. Потом отец упал; голова уткнулась сначала в свитер, потом непостижимым образом свесилась куда-то вбок. Тяжесть в груди спала. Анжела почувствовала, как невидимые, но ласковые волны подхватывают её и уносят с собой вдаль в темноту.
Вся одежда пропиталась кровью. Так не годилось. Анжела прошла в спальню и быстро переоделась в белый свитер, лежащий в чемодане и любимые тёмно-красные брюки. Приятно было снова чувствовать себя человеком, а не ходячим трупом, обагрённым кровью. Увидев, что мятные конфеты по-прежнему дожидаются её в карманчике чемодана, Анжела положила в рот одну из них. Острый край конфеты тут же порезал ей язык, и она с отвращением выплюнула её прямо на пол.
В дверь звонили. Должно быть, звонили уже давно, но она заметила дребезжащий возглас звонка только сейчас. Соседи не часто тревожили их… привыкли к ночным крикам, которые частенько сотрясали стены их скромного жилища. У Ороско опять ссора. Что за гнусный человек, и эта её бедная девочка. Они хорошо относились к Анжеле – некоторые даже предлагали ей помощь в мелких делах. Она всегда отказывала им. Какой смысл в том, что тебе помогут донести сумку с продуктами до нужного этажа, если этим всё равно ничего не решить?
Она подкралась к двери, прислушалась. Звонящий тяжело дышал и топтался на месте. Должно быть, старик Фрэнк – старик с противоположной квартиры, ветеран Корейской войны. На него единственного не действовали обещания отца оторвать ему голову, если он сунется ещё хоть раз.
Анжела открыла дверь. Руки не дрожали. Крови на одежде не было. Она надеялась, что выглядит нормально.
– Да?
– Мисс Ороско? – Фрэнк сразу потерял бравый вид; видно, он ожидал, что ему откроет сам хозяин и он сможет выговориться от души. – Э-э… отец дома?
– Да, – спокойно ответила она, – но он спит.
– У вас всё в порядке? Я слышал…
– В полном. Просто мне приснился кошмар. Знаете, они часто мне снятся.
– Да-да, конечно, понимаю, – покорно закивал Фрэнк, – просто хотел сказать, что я лёг спать, ну и проснулся из-за этого. Захотелось проверить, а вдруг что – ну вы понимаете, что я хочу сказать…
– Отлично понимаю, – Анжела даже улыбнулась, и старика передёрнуло, – но вы ошиблись. Спокойной ночи.
– Да, конечно. Извините за беспокойство.
Он не ушёл. Анжела закрыла дверь и подождала минут пять, прежде чем шаркающие шаги и звук дыхание не убрались восвояси. Тогда она осторожно открыла дверь и вышла в подъезд. Глазок противоположной квартиры был тёмным и безжизненным. До третьего этажа Анжела спустилась спокойно, ни о чём не думая. Потом сорвалась с места и побежала, и слёзы градом хлынули из глаз. Далеко-далеко наверху еле слышно скрипнула дверь.
Твой ад.
Отец снова сделал шаг вперёд, и Анжела не выдержала. Веки рвались вверх, дыхание сбивалось – у неё не осталось сил сопротивляться. Она открыла глаза.
Отец протягивал к ней мускулистые ручища, и первым делом Анжела увидела, что ноготь на указательном пальце правой руки свисает на тонком лоскутке кожи. Голова была всё так же скошена набок, с правой стороны на шее зияла страшная рваная рана, открывающая ребристую трахею. Глаза выпучились и остановились, но белки ещё вращались, жадно улавливая каждое её движение. Увидев, как она открыла глаза и затрепетала в ужасе, отец победно осклабился почерневшими мёртвыми губами. Между зубов по-прежнему краснела кровь. Резцы удлинились, превращаясь в клыки. Он сделал ещё один шаг, оставляя на полу кровавый отпечаток.
– Не надо! – завизжала Анжела, сползая на пол; в памяти мелькнула сцена прошлой ночи, где отец шёл к ней, и на губах его играла похотливая ухмылка. – Папочка… Пожалуйста!
– За каждым преступлением следует наказание, – процедило чудовище, окатив её облаком отвратительных сизых паров. Он навис над ней, протянул омертвевшие холодные руки к её шее, чтобы сжать, давить и не отпускать. Анжела утратила способность соображать – она смотрела на палец с отслоившимся ногтем, который приближался к ней, и чувствовала, как наконец подходит к концу этот длинный кошмар.
Хлопнула дверь. Пальцы чудовища дрогнули и застыли в нескольких дюймах от её лица. Отец недовольно оглянулся через плечо. Анжела не имела возможности видеть, что там происходит, но отец смачно выругался и отвернулся от неё.
– А ты ещё кто такой? – рявкнул он. Анжела вяло изучала широкие вельветовые брюки, что были перед глазами. Ей хотелось спать. Просто так и уснуть, прислонившись к стене, и не видеть снов.
Она услышала, как чей-то дрожащий голос сказал:
– Оставь её в покое.
Отец надвинулся на пришельца, загораживая его своей тушей. Анжела посмотрела на телевизор со следами кровавых пальцев. Записки на нём уже не было, но ведь так и должно быть… Никакой записки не было. Ничего не было.
– Пижон вонючий, да из тебя всю дурь…
Вспышка, грохот. Комната утонула в красном свете. Анжела будто слышала всё это издалека через толстое зеркальное стекло. Гулкий, словно из бочки, нечленораздельный рёв отца и короткий вскрик. Комната на мгновение застыла, потом снова пришла в движение. Странные поршни заработали быстрее, безжалостно растирая края отверстий. Цвета обрели невыносимую чёткость, тянущую в себя, увлекающую. Анжела не могла оторвать взгляд от красного отпечатка ладони на телевизоре. Мысли остановились. Кто-то приближался к ней, был совсем рядом – она это чувствовала, но не могла повернуть голову, чтобы посмотреть на него. Это мог быть отец. Мог быть Рон, мог быть плохой парень Эдди из тюремной камеры, а может…
– Анжела? Ты в порядке?
Джеймс. Опять он… Человек в зелёной куртке, заляпанной кровью, с растрепавшимися волосами, нервно сжимающий в руке пистолет. Ствол пистолета дымился. За Джеймсом на полу растянулся отец – вернее, то, чем он стал. Рот приоткрылся и искривился, голова запрокинулась назад. Посреди лба появилась открытая рана, из которой сочилась кровь и какая-то вязкая серая масса. Он был мёртв, уже окончательно. Анжеле захотелось закинуть голову назад, рассмеяться, захлопать в ладоши и плюнуть прямо в разворошенную свиную харю. Отец лежит перед ней. Его больше не волнуют ни бутылки, ни очередная Марго, ни упрямая дочь. Он мёртв. Она убила его.
Уголки губ чудища дрогнули, что-то шевельнулось в сером провале, который зиял у него на лбу. Он был… всё ещё жив?
Анжела вскочила на ноги, превозмогая боль. С надрывными всхлипами она подбежала к телу и пнула его в бок. Отец дёрнулся, открыл мутные, блуждающие глаза.
… жив! Кровь снова запульсировала в венах, бурля с бешеной скоростью.
– Анжела, что ты делаешь?
Не обращая внимания на обеспокоенный голос Джеймса за спиной, она подбежала к телевизору и подняла тяжёлый аппарат на руки. Старый телевизор, набитый массивной электроникой… Сгодится. Сгодится, чтобы отправить чудище в ад.
Она швырнула телевизор на пол, целясь в голову. Ожидала вспышки, синих искр и звона плавящегося кремния, но ничего подобного не случилось. Приёмник мягко печатался в неживое лицо и отскочил в сторону, перевернувшись на другой бок. Левое веко отца от удара опустилось, и теперь он сверлил потолок единственным остановившимся глазом. Кинескоп отчётливо хрустнул.
– Да успокойся же! – отчаянно закричал Джеймс, отступая в угол. Анжела обернулась, как ужаленная. Джеймс смотрел прямо ей в глаза, и она прочитала в них – помимо всего прочего – предупреждение. Она отпрянула к двери:
– Не смей приказывать мне!
– Да я и не приказываю, – Джеймс опять говорил голосом профессионального психиатра, от которого у неё сводило зубы. – Просто нам обоим сейчас нужно прийти в себя. Эта тварь…
… ей показалось, или на его губах проскочила улыбка?
– Что тебе нужно? – прокричала Анжела ему в лицо; кровь прилила к щеке. Голова гудела от напряжения. Ей стало дурно. Ноги вновь отказывались держать её. – Почему ты стараешься быть добрым со мной? Думаешь, я ничего не замечаю?
Джеймс торопливо вскинул руки – его любимый жест. Похоже, он использует его каждый раз, когда его прищучивают за правду. Анжела посмотрела на его тонкие пальцы, вспомнила, как они превращались в похотливые щупальца-присоски, и содрогнулась от отвращения.
– Анжела, я… – слащавое, лживое увещевание.
– Вам всем нужно одно, – она прикрыла глаза, чтобы не видеть это подобострастное лицо, – всегда одно и то же. Только одно…
– Ты не права, Анжела. Я вовсе не хотел…
– Почему ты врёшь? – спросила она. – Давай, скажи, что тебе нужно на самом деле, почему ты гонишься за мной по всему городу.
Джеймс едва заметно покачал головой. Пальцы сильнее вцепились в рукоятку пистолета. Анжела вспомнила выстрел, который слышала, едва зайдя в Историческое общество. В воображении возникла яркая картина: Джеймс, возвышающийся над беспомощной жертвой, верша суд, как грозный судия, его щупальце, спускающее курок. А вместо лица – образ жестокого божка.
– Ты такой же, как он, – слёзы душили её, одновременно накатывала и отпускала вязкая тошнота, зажимающая грудь в железный обруч, – ты хочешь избить меня… взять силой, как он. Жирная, отвратительная… свинья!
Она упала на колени и зарыдала. Джеймс ушёл из поля зрения, но она догадывалась, что он сейчас делает. Победно ухмыляется. Или взводит курок пистолета. Всё одно. Слишком много за одну ночь…
Склизлая, мелко дрожащая рука легла на плечо, заставив содрогнуться и вскочить на ноги. Джеймс озадаченно смотрел на неё, потом перевёл взгляд на свою ладонь. Обычная ладонь, человеческая. Когда на неё смотришь прямо, она всегда человеческая. Но стоит отвести глаза…
– Не прикасайся ко мне, – процедила Анжела, пятясь к выходу. – Меня от тебя тошнит.
Джеймс оставался на месте. Из нагрудного кармана куртки выглядывал край помятой фотокарточки. Той самой фотокарточки, где была его мёртвая жена. Но тогда он обращался с фотографией бережно, как с фамильной драгоценностью… а теперь она небрежно скомкана и криво засунута в карман. Анжеле пришла на ум мысль – что сказала бы его жена, если бы видела истинную сущность мужа так же хорошо, как видит она? Это клиновидное лицо, эти скользкие руки подводной гидры? Тошнота снова дала о себе знать скрутившимся желудком.
– Ты сказал, что твоя жена умерла, не так ли? – холодно спросила Анжела, взявшись за ручку двери. Так удобнее, можно в любой момент выскочить в коридор.
