Текст книги "Встреча через века"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Командир корабля повернулся к экрану, но он вдруг погас. Виктор не желал ничего слушать. Второв молча пожал плечами.

– Конечно, дома, – с оттенком недоумения сказал Крижевский. Полет окончен.

Инженер Джордж Вильсон улыбнулся и сказал по-английски (за восемь лет он так и не выучился русскому языку):

– Остался пустяк. Пролететь всю Солнечную систему.

Английским языком владели все члены экипажа.

Но Крижевский все же был прав. Они могли считать себя уже дома. Между кораблем и Землей протянулась надежная нить радиосвязи. Они не были больше вдали от людей, они обменялись с ними мыслями.

Двенадцать человек вернулись в человеческую семью.

Пусть сообщение передано еще не с самой Земли, а только с Цереры, это не имело значения. Они воспринимали его как голос Земли.

И разве могло быть иначе?

Уже восемь... нет, тысячу восемьсот лет тому назад люди освоились с Солнечной системой и всюду в ее пределах чувствовали себя почти, что дома. Когда "Ленин" стартовал в свой далекий путь, понятие "родина" постепенно переставало отождествляться с планетой Земля, а принимало более широкий смысл – Солнечная система. За восемнадцать столетий это почти что космическое представление о родине должно было еще более окрепнуть.

– Мы дети Солнца! – любил повторять Игорь Захарович Второв.

Виктор Алексеевич Озеров и Мария Александровна Мельникова мучительно тосковали о прошлом. Предстоявшее свидание с самой Землей не радовало их.

Особенно резко это сказывалось у Виктора.

Чем ближе подлетал космолет к Солнцу, тем мрачнее становился старший штурман, тем чаще раздражали его разговоры о Земле.

Накануне установления радиосвязи он не выдержал и высказал все, что накопилось на сердце.

– Не понимаю, что радует вас, – сказал он с горечью. – Мы видели планеты Веги и 61-Лебедя. Только одна из них оказалась населенной разумными существами. Остальные были необитаемы, безжизненны, мертвы. Мы с радостью покидали их, даже Грезу. Потому что ничего привычного и знакомого там нет. Почему же вы стремитесь к Земле? Она так же чужда нам, как и Греза. Всем кажется, что люди Земли – такие же братья для вас, какими они были прежде. Но это совсем не так. Они не будут понимать вас, и между вами и ими не будет ничего общего. Было бы лучше, если вместо Земли впереди снова была Греза. Ее обитатели непонятны и чужды нам, но мы и не ждем от них ничего общего с нами. Я хотел бы вернуться к ним! – вырвалось у Виктора. – По крайней мере я не испытывал бы столь острого чувства отчужденности, которое на Земле только усилится. Поймите, нас ждет не Земля, а чужая, незнакомая планета!

Никто ни слова не возразил Виктору. Говорить с ним на эту тему было бесполезно.

Немного спустя Игорь Захарович сказал Мельниковой:

– И вас и Озерова не следовало зачислять в наш экипаж. Здесь была допущена ошибка, психологический просчет. Но вы виноваты сами. Зачем вы настаивали, зачем согласились? Вы хорошо знали...

– В отношении меня дело обстоит не столь уж страшно, – ответила командиру Мария Александровна. – Я примирилась с тем, .что нас ожидает. Меня не радует возвращение на Землю, это верно, но я не делаю из этого трагедии.

– Меня очень беспокоит Виктор, – уже другим, озабоченным тоном сказал Второв.

– Обойдется, – тряхнула волосами Мельникова. – Это одна из форм космической травмы. У нас все в той или иной степени отдали дань этой болезни. Кроме вас, – добавила она с уважением в голосе. – Вы один оказались невосприимчивым к влиянию Космоса. Все пройдет когда мы ступим на Землю. Я уверена, что перемены не столь уж значительны. Виктор освоится. И перестанет стремиться в новый полет.

– Он стремится обратно?

– Да, он говорил об этом. Он считает, что на Земле ему нечего будет делать. Он хочет проситься в новую экспедицию. Куда угодно, хоть в соседнюю галактику или еще дальше.

– Вот как... – задумчиво протянул Второв.

– У Виктора, – продолжала Мельникова, – возникают странные идеи. Вы знаете, о чем он чаще всего думает? О встрече с нашими современниками. Он несколько раз говорил мне, что только надежда на эту встречу дает ему силы.

– Откуда же могут взяться на Земле наши современники?

– Экипаж "Коммуниста", например, или другого какого-нибудь космолета, покинувшего Землю после нас. Ведь мы первые, но не последние.

– Разве он забыл... – начал Игорь Захарович, но вдруг замолчал, пытливо всматриваясь в лицо своей собеседницы. Потом спросил нерешительно: – А вы сами... тоже надеетесь на такую встречу?

– Это было бы очень приятно, разумеется, но я не жду ничего подобного.

– Почему?

– Потому что следующий космолет может вернуться очень и очень нескоро.

– Вы правы, – сказал Второв. – С экипажем "Коммуниста" мы никак не можем встретиться. Неужели Виктор забыл, что он получил совсем другое задание? Они должны были уйти не в восьмилетний полет, как мы, а в одиннадцатилетний. Сами судите, каковы наши шансы увидеться с ними. Никого из нас не будет в живых, когда космолет вернется. Ведь остальную жизнь мы все проведем на Земле, в обычных условиях времени.

– Очевидно, он этого не учел.

Бедный Виктор! – прошептала Мария Александровна. Восемь лет пребывания в замкнутом мирке космолета связали всех членов экипажа большой и крепкой дружбой. Двенадцать человек, таких различных на Земле, до старта, объединились перед лицом Космоса в единую, монолитно сплоченную семью. То, что пришлось пережить вместе, никогда не могло изгладиться из памяти. И радость одного была радостью всех, горе общим горем.

Все искренне любили Виктора, жалели его, сочувствовали ему, но были бессильны помочь. Только время и люди, да, люди, там, на Земле, могли рассеять гнетущую тоску, которая все сильнее овладевала штурманом. Если вообще было возможно помочь ему.

Никто на "Ленине" не сомневался, что за восемнадцать веков человечество прошло длинный и славный путь. Люди, конечно, изменились, стали другими, не только нравственно, но, возможно и физически, и они должны были стать гораздо лучше, благороднее, отзывчивее, чем были прежде. Так неужели они не найдут способов развеять мысли о минувшем у человека, попавшего к ним из далекого прошлого? Конечно, могут найти и найдут!

На это надеялись все.

– Мария Александровна, – снова сказал Второв, – можно задать вам один нескромный вопрос? Вы очень близки с Ксенией Николаевной. Как она относится к Виктору?

– Я думаю, как все.

– Не больше?

Мельникова задумалась.

– Я понимаю вас, Игорь Захарович, – сказала она. – Это, конечно, могло бы оказать благотворное влияние. Но не знаю: Ксения очень скрытна. Одно время мне казалось, что она и Виктор любят друг друга. Но в этот последний год между ними словно пробежала черная кошка.

– Это могло быть результатом его теперешнего настроения.

– Вряд ли. Но все же это шанс на излечение, вы правы. Попробую поговорить с ней. Но когда? Ведь сейчас не до разговоров: все думают о Земле.

– Вот именно, о Земле. Жизнь, обычная, земная, вступает в свои права. Хороший предлог.

– Я попробую.

– Не обязательно на борту. Нас ждет неизбежный карантин. Вот тогда. Но только перед прилетом на Землю.

– Хорошо, Игорь Захарович.

Ей понятны и близки были заботы командира. Во что бы то ни стало надо вернуть к жизни заболевшего товарища. Любовь? Это было сильное средство. Все знали, что Виктор все восемь лет оказывал Ксении Николаевне – второму штурману – исключительное внимание. Оно было очень похоже на любовь. Но любила ли она его? Это никому не было известно.

Однажды на Грезе в тяжелой аварии с самодвижущимся экипажем (немного похожим на земной автомобиль) Виктор сильно пострадал. Несколько дней его жизнь висела на волоске. Ксения самоотверженно ухаживала за ним. Ока заметно похудела, осунулась и оправилась только тогда, когда Мельникова сказала, что Виктор вне опасности. Тогда казалось, что она переживает сильнее и больше, чем все остальные. Но была ли причиной этого любовь? А может быть, просто свойственная Ксении мягкость характера и доброе сердце? Потом, когда он совсем поправился, их отношения стали такими же, как были раньше. Даже как будто немного более холодными со стороны Ксении, Во время катастрофы Виктор получил глубокий шрам на лице. Этот шрам заметно уродовал его, но не это же послужило причиной холодности девушки. Не такой она была человек. В этом Мария Александровна не сомневалась. Ее связывали с Ксенией Николаевной Станиславской не только товарищеские, но и прямые родственные связи. Они были двоюродными сестрами и знали друг друга с детства.

Второв знал, кому поручить деликатный разговор.

Прошли сутки, и неожиданно ранняя связь с Церерой направила мысли Мельниковой в другую сторону. Сейчас не время было говорить с Ксенией, которая чуть ли не больше всех на корабле радовалась концу рейса.

И Виктор стал менее мрачен. Все заметили, с каким волнением он читал полученную радиограмму, читал три раза, как все. Это было хорошим признаком.

Космолет летел уже так медленно, что до орбиты Юпитера было не меньше недели пути.

Она прошла незаметно. Экипажу даже казалось, что время ускорило свой бег. Люди привыкли к монотонности месяцев и лет полета через бездну пространства от одной звезды к другой. И они умели наполнять это медленно текущее время интересной работой. Теперь, когда рейс подходил к концу, работу не надо было искать, она сама шла в руки. Двенадцать человек напряженно работали, до минимума сократив часы отдыха.

Командир и оба штурмана готовились к посадке, с помощью вычислительных машин рассчитывая наиболее выгодную и удобную траекторию. Чтобы миновать внешний пояс астероидов, они решили подойти к орбите Европы снизу, под плоскостью эклиптики.

Все эти расчеты пришлось производить заново. Все, что было заготовлено ранее, стало бесполезным. Они думали, что финиш космолета произойдет там же, где был дан старт, – на Плутоне, – но неведомая им космодиспетчерская станция указала Европу, о которой они никогда не думали.

– Вероятно, Плутон не так пустынен, как раньше, – высказала предположение Станиславская. – И они опасаются, что мы нанесем вред фотонным излучением.

Оба радиоинженера, Кривоносов и Вильсон, сменяя друг друга непрерывно дежурили в радиорубке, ожидая, не придет ли еще какое-нибудь сообщение с Цереры. Но станция астероида только два раза запросила данные о траектории полета и... больше ничего. Ни одного слова о Земле. А сами радисты космолета ни о чем не спрашивали. За тысячу восемьсот лет должны были произойти такие перемены о которых не расскажешь в радиограмме. Астрономы трудились больше всех. Наблюдать планеты Солнечной системы извне – разве могли они пропустить такой редкий случай! А само Солнце! Его можно было рассматривать непосредственно в телескоп.

Они понимали, что люди наверняка уже много раз производили такие наблюдения и что ничего нового для ученых Земли они не откроют, но... они сами-то видели это только второй раз!

Вместе с астрономами в обсерватории корабля дни и ночи проводили два биолога и Всеволод Крижевский. По просьбе старшего инженера, сурового и требовательного Константина Дмитриевича Котова, рачительного хозяина космолета, Второв приказал им помочь привести корабль в полный порядок.

Впрочем, один из биологов, Федор Яковлевич Федоров, являвшийся вторым врачом, недолго занимался "уборкой". Его потребовала Мельникова.

Экипажу "Ленина" предстояло пройти длительный карантин. Решающее слово будет принадлежать врачам космолета. Они должны сказать свое мнение о режиме и продолжительности карантина земным врачам. Нужно было еще и еще раз тщательно обследовать всех членов экспедиции, произвести многочисленные кропотливые анализы.

Работы хватало всем.

И дни, которые должны были казаться всем нестерпимо длинными, промелькнули совсем незаметно.

И вот настал момент, когда кресла перед пультом управления заняли сразу двое – Второв и Озеров. Это случалось только перед посадкой или взлетом.

До финиша остались считанные часы.

Теперь связь с Церерой держалась непрерывно. Космодиспетчерская следила за каждым движением космолета.

Очередная радиограмма гласила:

"Для переброски вашего экипажа на Ганимед вылетел ракетоплан "ЦМП-258". Старший пилот – Стронций. Ракетоплан находится вблизи орбиты Европы и ждет приземления "Ленина", чтобы сесть после него, "ЦМП" опустится по вашему сигналу. Свяжитесь со Стронцием на волне 0,876. Диспетчер Леда".

Леда! Стронций!

Космолетчики уже поняли, что на Земле изменились имена людей. Очевидно, вышли из обихода фамилии. Обращения друг к другу упростились. Но им казалось, что при таком положении неизбежно должна возникать путаница.

– Теперь мы все можем забыть свои фамилии, – сказал Кривоносов. Я превращусь в Мишу, а вы в Джорджа.

Вильсон кивнул головой.

– Леда! – Он повторил, растягивая слово: – Ле...да! Мне кажется знакомым это имя.

– Может быть, вы с ней когда-нибудь встречались, – пошутил Кривоносое. – Но мне тоже кажется. Как будто название картины.

– Леда и Лебедь, – вспомнил Вильсон.

– Правильно. Именно это. Забавное совпадение!

– В чем?

– В том, что, вернувшись от Лебедя, мы встретили Леду.

Наконец раздалась команда Второва:

– Прекратить связь! По местам посадочного расписания!

На всех экранах исполинской громадой вырастала Европа.

4

Четыре самых крупных спутника гиганта солнечной системы Юпитера Ио, Ганимед, Европа и Каллисто – были открыты еще Галилеем в 1610 году христианской эры.

Европа, второй спутник, отстоит от своей планеты на среднем расстоянии в 671 тысячу километров. Ее диаметр немного меньше, чем у спутника Земли – Луны (3 480км.), – и равен 3220 километрам.

Если Земля на небе Луны представляет собой внушительное зрелище, то можно себе представить, как выглядит Юпитер с Европы. Чудовищно огромный диск планеты закрывает собой чуть ли не половину небосвода. Когда нижний край Юпитера касается горизонта, верхний находится возле зенита. Еще эффектнее, когда Юпитер висит сверху, над головой.

Экипажу "Ленина" не пришлось полюбоваться этим редким зрелищем. По распоряжению диспетчеров Цереры космолет опустился на стороне, противоположной Юпитеру.

Подобно Луне, Европа обращается вокруг своей планеты за время, равное обороту вокруг оси, и всегда обращена к ней одной стороной.

Атмосферы на Европе нет. И люди тридцать девятого века не считали нужным создавать ее, как они сделал и это не только с Луной, но и с маленькой Церерой.

Глазам космонавтов предстал мрачный, скупо освещенный далеким Солнцем, неприветливый и холодный мир.

Космопорт Европы был построен и оборудован свыше пятисот лет тому назад, и на нем, как и на Плутоне, можно было, ничего не опасаясь, принять фотонный корабль.

Гигантское поле, имевшее в длину до ста километров, было не искусственным, а природным. С одной стороны к нему примыкал невысокий горный хребет, и там, хорошо защищенные от фотонного излучения, стояли здания технической службы порта.

Впрочем, они мало походили на здания. Низкие, словно прижатые к земле без окон, они больше напоминали огромные, тщательно отшлифованные каменные глыбы.

Люди здесь никогда не жили. Вся служба космопорта находилась в ведении кибернетических машин, непосредственно связанных с космодиспетчерской станцией.

Повинуясь сигналам порта и пользуясь совершенной системой пеленгации, Второв посадил космолет точно на указанном ему месте, на самой середине поля.

Когда рассеялся туман, рядом с "Лениным" опустился небольшой аппарат, казавшийся пигмеем возле гигантского тела космолета.

Это был точно самолет без крыльев и шасси, очень длинный, совсем не похожий на ракету.

Он опустился без малейшего признака пламени дюз, которых у него, по-видимому, и не было. Возле передней части, по гладкому борту чернели буквы и цифры "ЦМП-258".

– Буквы похожи на русские, – сказал Второв. – А цифры такие же.

– Видимо, – отозвался Виктор Озеров, – на Земле овладели антигравитацией. Иначе я не могу себе представить, как он мог опуститься на Европу, лишенную воздуха, так плавно и так легко.

– Да, совсем новая техника.

Они покинули пульт, за которым провели бессменно восемнадцать часов, и перешли в радиорубку.

Кривоносов только что принял приветственную радиограмму Стронция.

– Он спрашивает, когда мы думаем покинуть корабль и перейти к нему.

– Разве он не боится соприкосновения с нами? – недоуменно спросил Второв.

– По-видимому, нет.

– Он говорит по-русски?

– Нет, по-английски.

– Почему он пользуется телеграфом, а не радиотелефоном?

– Не знаю. Но на мой ответный привет по телефону он не ответил. Пришлось повторить по телеграфу.

– Они плохо владеют языком, – сказал Вильсон.

– Передавайте!

Второв продиктовал длинную радиограмму.

Стронций ответил, и начался долгий разговор по радио.

Оказалось, что Стронций – один из диспетчеров с Цереры. Ракетоплан захватил его по пути от Марса к Европе. Кроме него, на борту "ЦМП" были еще двое – пилот Кремний и врач-космолог по имени... Петр.

Это имя прозвучало неожиданно. Космонавты никак не ожидали услышать столь простое и знакомое имя.

– Стронций, Кремний и Петя, – сказал Кривоносов. – Удивительное сочетание!

– Этот Петя, видимо, крупный врач, – заметил Озеров. – Не вздумай назвать его так при встрече.

– А кто их знает, как у них принято.

Стронций сообщил, что экипаж "ЦМП" проведет весь срок карантина вместе с экипажем "Ленина". Это отчасти объяснило его непонятное бесстрашие. Риск заражения неизвестным микробом существовал, и им нельзя было пренебрегать. Хотя ни один из космонавтов не заболел неизвестной болезнью, нельзя было поручиться, что эта болезнь не проявится впоследствии. Ведь экипаж "Ленина" высаживался на многие планеты, а на Грезе провел много времени. Диспетчеры Цереры уже знали об этом.

К тому же на Грезе члены экипажа не пользовались биологической защитой.

Выяснилось, что покинуть Европу и перелететь на Ганимед нужно не задерживаясь. Космолет должен был остаться здесь. За грузом, состоявшим из бесчисленных образцов пород всех посещенных планет, замороженной флорой, а главное, трофеями с Грезы, прилетит специальный грузовой корабль. Он уже готов к старту на одном из земных ракетодромов.

– Вы не боитесь заражения экипажа этого корабля? Или ему также придется пройти карантин? – спросил Второв.

Стронций ответил, что весь космолет, как снаружи, так и внутри, будет подвергнут дезинфекции.

– Это сделают без людей автоматические установки порта. Вы должны оставить все люки корабля открытыми.

– А эти установки не могут повредить экспонаты?

– Нет, это исключено. Они же не слепые и понимают, что делают.

Подобный отзыв об автоматах было странно слышать даже людям двадцать первого века, еще до отлета хорошо знакомым с успехами кибернетики. Очевидно, роботы настоящего времени умели соображать, как люди.

– А может, и лучше, – сказал Кривоносов.

Петр попросил позвать к аппарату старшего врача экспедиции. Мельниковой разговор с ним принес новые неожиданности.

Мельникова и Федоров считали, что карантин должен продолжаться несколько месяцев, а то и целый год. И, зная об этом, экипаж "Ленина" приготовился к тому, что еще долго не попадет на Землю. И вдруг оказалось совсем не так.

Петр сообщил, что карантин на Ганимеде будет продолжаться... пять земных суток.

Мария Александровна так удивилась, что попросила повторить. Бесстрастный стук аппарата подтвердил сказанное.

– Быть может, четыре, – добавил Петр.

Было похоже, что он утешает свою собеседницу. Пять суток казались ему длинным сроком. А у двенадцати человек буквально захватило дух от радости. Пять дней!

"Каких же высот достигла медицина!" – подумала Мельникова.

– Вы считаете такой срок достаточным? – осторожно спросила она, все еще не вполне веря.

Ответ не оставил никаких сомнений.

– Вас двенадцать человек, – отстукивал аппарат, – да еще нас трое. Всего пятнадцать. По четыре часа на человека. Если вас не утомит такая нагрузка. На Ганимеде одна камера. Вторая по несчастной случайности вышла из строя. Думаю, что сумеем уложиться в четыре дня.

– Если так, то зачем пять дней или даже четыре? – сказала Ксения Николаевна. – Скажите ему, что мы согласны на любую нагрузку, лишь бы скорее.

– Очевидно, они не допускают нарушений режима дня, – ответила ей Мельникова. – Он имеет в виду сон.

– Можно спать по очереди.

– Нам, но не врачам на Ганимеде. Что ты хочешь, Ксеня? Мы были готовы к месяцам ожидания.

Почти час между Петром и Марией Александровной продолжался профессиональный разговор. Мельникова хорошо понимала, что в сравнении с врачами тридцать девятого века она ничего не знает, но ее собеседник ни разу не дал ей почувствовать этого. Он тактично избегал всего, что могло быть непонятным врачу экспедиции. Со стороны казалось, что оба собеседника равны по знаниям и опыту. Но Мельникова ясно видела тактику Петра, и почему-то ей не было ни досадно, ни обидно.

В заключение от Стронция пришла короткая радиограмма:

"Ждем вас с величайшим нетерпением".

– Приготовиться к переходу на ракетоплан! – приказал Второв.

– Что брать с собой? – спросил кто-то.

– Абсолютно ничего. Все будет доставлено на Землю грузовым кораблем. Поторопитесь, товарищи!

Вот теперь двенадцать человек окончательно осознали, что межзвездный рейс закончен. Все было сказано, все решено. Осталось только выйти из корабля, в первый раз всем вместе.

Несколько дней... и Земля!

Было грустно покидать корабль. Восемь незабываемых лет провели на нем звездолетчики. Они знали, что корабль навеки останется здесь, на Европе. Об этом сказал им Стронций.

Космолет будет переведен ближе к горам и останется там как памятник первым фотонным ракетам.

Второв в последний раз подошел к пульту управления. Долгим внимательным взглядом окинул он бесчисленные приборы, словно желая запомнить их навсегда. Прямо перед собой он увидел небольшую фотографию, которую сам же укрепил здесь восемь лет тому назад. Двое людей смотрели на него с карточки. Один еще молодой, с темным от загара лицом и светлыми глазами, другой старше, с небольшим шрамом на лбу.

Второв протянул руку, но сразу опустил ее. Он сам приказал ничего не брать. Не ему же нарушать этот приказ. Пусть фотография остается здесь.

Медленно, точно желая протянуть время, он один за другим открыл все люки на корабле, кроме выходного, и выключил механизм их запирания. Роботам, которые будут производить дезинфекцию, ничто не помешает. Выходной люк будет открыт в последний момент, когда все люди наденут скафандры. Ведь за бортом космолета почти абсолютный вакуум.

Мгновение Второв колебался. Стронций сказал об автоматах: "Они не слепые и понимают, что делают". Пусть так! Но можно ли до конца доверять их сообразительности?

"Нет, этого они не смогут понять, – подумал Второв. – А не все ли равно, корабль больше никогда не взлетит".

Переведя выходной люк на автономное управление, он разбил тонкое стекло, закрывавшее красную кнопку в центре пульта, и резким движением нажал на нее.

Пение приборов смолкло. В рубке наступила жуткая тишина. Стрелки замерли. Одна из них медленно опускалась к нулю. Второв следил за ней. Вот она вздрогнула в последний раз и остановилась.

– Ну, вот и все! – Второв еще раз взглянул на фотографию. Двое людей, казалось, одобрительно улыбались. – Прощайте!

Он вышел, не оборачиваясь.

Гигантский корабль был мертв. Пройдет еще несколько суток, и погаснет свет. Настанет мрак и вечная неподвижность. Никогда космолет не отделится от Европы. Космический рейс действительно закончился.

Лифт не работал. Второв спустился вниз по аварийной лестнице, отвесно идущей внутри узкой трубы. Одиннадцать товарищей ждали его, уже одетые в скафандры, готовые к выходу. Он быстро оделся сам.

– Стронций подвел ракетоплан к самому борту "Ленина", – сказал Кривоносов. – Нам придется только спуститься, и мы сразу попадем в их выходную камеру.

– Хорошо. – Второв кивнул головой.

– Я очень волнуюсь, – сказала Ксения Николаевна. – Какие они?

Все поняли, что она говорит о людях, ждущих в ракетоплане, людях нового времени, отдаленных потомках людей двадцать первого века.

– Я уверен, – сказал Крижевский, – они люди как люди.

Волновались все. Даже Второв. Слишком необычно было предстоявшее свидание. Виктор Озеров был бледен и мрачен. Он не сказал ни слова.

– Ну что ж, пошли! – Второв нажал кнопку.

Наружная дверь корабля отошла в сторону. Открылся взору привычный мир звезд. Внизу, под светом маленького Солнца, блестел корпус "ЦМП-258".

– Лестницу!

Длинная лента металлических ступенек поползла вниз.

– Уничтожьте кнопку двери! – приказал Второв и первым начал пятидесятиметровый спуск.

Котов быстро отвинтил прикрывающую пластинку и тремя ударами оборвал все провода. Теперь дверь уже не могла закрыться. Через несколько минут из корабля выйдет весь воздух и рассеется в пространстве.

Один за другим космонавты покинули свой корабль.

Выходной люк ракетоплана был открыт. Когда все двенадцать человек собрались в камере, он закрылся.

Помещение было довольно велико и ярко освещено. Чем? Они не видели источника света.

Чей-то голос произнес по-русски, но с заметным акцентом:

– Снимите скафандры и сложите их в зеленый ящик.

Зеленый ящик стоял у стены. Он был металлическим.

Все, кроме Озерова, разделись удивительно быстро, быстрее, чем проделывали эту процедуру когда-либо раньше. Виктор, словно нарочно, снимал скафандр крайне медленно.

Но наконец и он сложил свои доспехи в зеленый ящик.

– Закройте глаза! – произнес тот же голос.

Они почувствовали короткое дуновение очень горячего воздуха, быть может, газа, а когда открыли глаза, внутренняя дверь ракетоплана оказалась уже открытой.

За ней стояли и смотрели на них трое людей. Очень высокие, массивные, они были одеты в легкие одежды. На лицах, казавшихся совсем молодыми, белозубо сверкали приветливые улыбки.

Около минуты обе группы внимательно рассматривали друг друга.

Космонавты облегченно вздохнули. Эти люди были такими же, как они сами, но только крупнее. И они показались им очень красивыми.

Неужели все люди на Земле стали такими?..

– Это прекрасно! – прошептала Станиславская.

Один из встречающих выступил вперед.

– По поручению человечества Земли, – сказал он по-английски (космонавты догадались, что это Стронций), – поздравляю вас с успешным возвращением. Земля ждет вас.

Больше он ничего не сказал. Длинные речи, видимо, были не приняты в тридцать девятом веке.

– Спасибо! – ответил Второв.

Экипаж ракетоплана, очевидно, счел официальную часть встречи законченной. Все трое подошли к космонавтам и по очереди обняли и поцеловали одинаково всех – мужчин и женщин. Это было сделано так просто и искренне, что даже Озеров почувствовал себя свободно, словно находился среди своих, близких людей.

– Меня зовут Стронций, – сказал тот, кто говорил первый. – Его Кремний. А это Петр. Ваши имена нам известны, но покажите, кому принадлежит каждое имя.

Второв назвал всех своих товарищей. Он говорил довольно быстро, но для членов экипажа "ЦМП" этого оказалось достаточно. В дальнейшем они ни разу не перепутали ни одного имени.

Второв называл как имя, так и фамилию каждого. Но люди нового времени как будто сразу забыли фамилии. Они стали называть всех просто по именам.

Хозяева пригласили своих гостей пройти внутрь ракеты.

"ЦМП" не имел никаких кают. Одно большое помещение служило как для управления, так и для пребывания экипажа.

– Ракетоплан летает только на короткие расстояния, – пояснил Стронций.

"Ничего себе короткие, – подумал Второв. – От Марса до Европы!"

Стронций протянул Второву лист бумаги.

– Эта радиограмма, – сказал он, – получена нами в пути. Она адресована вам.

Второв прочел вслух:

– "Мои дорогие современники! Нет слов выразить мою радость. Жду вас с величайшим нетерпением. Обнимаю и целую каждого. Дмитрий Волгин".

Космонавты переглянулись. Озеров вздрогнул и весь подался вперед.

– Кто это? – спросил Второв.

– Дмитрий Волгин, – ответил Стронций, – человек, пришедший к нам, так же как и вы, из далекого прошлого. Из двадцатого века.

– Двадцатого?!..

Они хорошо знали, что в двадцатом веке еще не было межзвездных кораблей.

– Каким образом...– начал Второв, но Стронций перебил его.

– Дмитрий Волгин не космонавт, – сказал он.

5

Не было на Земле человека, который не ждал бы прилета экипажа "Ленина". Вся Земля готовилась встретить первых победителей Большого Космоса. Их имена, вошедшие в учебники истории, были хорошо известны всем. Эти люди были легендарны.

Но самым нетерпеливым, несомненно, был Волгин. С момента, когда Лоций сообщил о возвращении людей, покинувших Землю в двадцать первом веке ("в начале второго века коммунистической эры", – сказал он), Волгин не имел больше покоя. Он считал не дни, а часы. Космонавты должны были ступить на Землю 23 сентября, рано утром, на центральном космодроме, расположенном в бывшей пустыне Сахаре. Волгин устремился туда двадцать первого.

Его буквально жгло нетерпение. Увидеть, обнять, почувствовать таких же, как и он, людей, родившихся в одну эпоху, говорящих с ним на одном языке, – ни о чем другом он не мог думать.

Разница в их "возрасте" не смущала Волгина. Он был прапредком вернувшихся космонавтов, но воспринимал их как современников.

Иначе и не могло быть. В сравнении с людьми тридцать девятого века они были почти одногодками.

Имена, отчества, фамилии, профессии и краткую биографию каждого из двенадцати космонавтов Волгин уже знал наизусть. Он знал, что самый молодой из них – Всеволод Крижевский – родился через девяносто четыре года после него. В книге, которую достал ему Люций, были портреты Второва, Котова, Озерова и Станиславском, Волгин часами всматривался в черты их лиц. Это были люди, во всем подобные ему самому. Они так же отличались от теперешних людей, как отличался Волгин.

Остальные члены экипажа "Ленина" были сняты группой. Фотография выцвела от времени, рассмотреть подробности было трудно. Но четверо, командный состав экспедиции, на снимке сохранились хорошо.

Волгин попросил переснять портреты: книгу надо было возвратить в архив. Его просьбу выполнили немедля. И четыре карточки бережно хранились им.

Он уже любил этих людей, пришедших к нему, чтобы разделить его одиночество. Теперь он больше не один. У него есть товарищи, которые поймут его всегда и во всем.

Волгин был очень счастлив.

Три дня он провел в Ленинграде. О том, чтобы продолжать путешествие по Земле, не могло быть и речи. Те, кто находился сейчас на Ганимеде, несомненно, захотят ознакомиться с новой Землей – они сделают это вместе.

Люций советовал отправиться на космодром двадцать третьего. Арелет доставил бы их туда за полтора часа. Но Волгин настоял на немедленной отправке, мотивируя свое желание тем, что хочет познакомиться с переменами, которые произошли в Сахаре.