Текст книги "Встреча через века"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Он понимал это, но все же чего-то боялся.

Каждый день он решал, что сегодня обязательно познакомится с кем-нибудь, но каждый раз возвращался домой, не выполнив этого решения.

Даже с Мэри и Владиленом он говорил не обо всем. Он "отводил душу" только в редких беседах с Люцием по телеофу. Своего отца Волгин не стеснялся и мог говорить с ним свободно.

Окружающие замечали, что характер Волгина начинает портиться. Все явственнее проступали признаки тоски по прошлому. Он сам видел это.

Комфорт в доме все чаще раздражал его. Иногда ему мучительно хотелось своей рукой повернуть кран умывальника, самому открыть дверь. Он попросил Владилена вызвать механика и выключить автомат в своей спальне. Это было тотчас же исполнено, и Волгин с удовольствием убирал комнату и стелил постель. Он был бы не прочь вообще убрать все автоматы в доме, но сдерживался, не желая доставлять неудобства Мэри и Владилену.

А они оба скучали в этом вынужденном безделье. Пребывание в Ленинграде становилось томительным. Они с нетерпением ждали, когда, наконец, Дмитрий решит продолжу путешествие.

Они видели, что Волгин день ото дня становится все более мрачным и раздражительным, и с тревогой сообщали об этом Люцию.

Но даже Люций не считал себя вправе вмешиваться в личную жизнь Волгина.

Так прошло две недели.

Сергей все еще не улетал домой. Волгин приписывал это желанию быть возле него, но в действительности дело обстояло иначе. Сергей, выполняя просьбу Люция, следил за здоровьем Волгина и регулярно информировал о нем как Люция, так и Ио.

Внешне Волгин был совершенно здоров. Благодаря антигравитационному поясу он не чувствовал никакого утомления, исходив за день десятки километров. Он возвращался домой свежим и бодрым. Для поверхностного взгляда все обстояло благополучно.

Но Сергей был не просто медиком. Он являлся одним из лучших учеников выдающегося врача – Ио. И он видел, что за внешним здоровьем Волгина таится прогрессирующая болезнь.

Медицина тридцать девятого века первое и главное внимание уделяла душевному состоянию человека. Малейшее расстройство нервной системы расценивалось как признак, требующий врачебного вмешательства . А у Волгина эти признаки проявлялись все чаще.

– Он должен уехать отсюда и как можно скорей! – категорически потребовал молодой ученый при очередном разговоре с Люцием. – Вы один можете воздействовать на него.

– Хорошо, попробую поговорить с ним, – ответил Люций, – но вы не подавайте и виду, что заметили что-нибудь неладное. Пусть Дмитрий считает себя здоровым.

– Физически он здоров, – вздыхал Сергей. – Ему вреден именно Ленинград и только Ленинград. Как только он покинет его, все придет в норму.

Люций был согласен с этим выводом. Ио также разделял мнение своего ученика. Мэри и Владилен думали о том же.

И все четверо ошибались.

Причиной раздражительности и мрачного настроения Волгина был не Ленинград. На новый и незнакомый ему город он не обращал большого внимания, а Октябрьский парк ему нравился. Ведь все наиболее памятные места сохранились в неприкосновенности.

Само по себе место, где был Ленинград, хотя и вызывало мысли о прошлом, но не могло послужить причиной усиливающейся тоски.

Этой причиной был портрет Иры, висевший в его комнате.

Здесь была допущена большая ошибка. Чуткость изменила Люцию, по просьбе которого был написан этот портрет с бюста, стоявшего в шестьдесят четвертой лаборатории. Он думал доставить радость своему сыну, но не учел, что этим портретом близкого человека подчеркнул и обострил одиночество Волгина в новом мире.

Никто не знал, какое потрясающее впечатление произвел на Волгина этот неожиданный подарок, как тяжело и трудно было ему видеть его ежедневно.

Каждый вечер Волгин долго стоял перед картиной, всматриваясь в любимые черты. Они были не совсем такие, как в его памяти. Ведь портрет был написан не с оригинала.

Это была Ира, но в то же время не совсем Ира, и различие, легко находимое Волгиным, еще больше угнетало его. Если бы она была "как живая", ему было бы легче.

Благодаря этой картине он каждый день целиком погружался в прошлое, и настоящее становилось ему все более чуждым.

Если бы Люций знал это, то постарался бы любым способов изъять портрет из комнаты Волгина, исправить допущенный промах. Но было уже поздно: Волгин ни за что на свете не согласился бы расстаться с ним.

Он привык к портрету, доставлявшему и боль и радость.

Волгин решил найти художника, писавшего картину, и попросить его изменить отдельные детали и выражение лица на портрете, которое совсем не соответствовало характеру Ирины. Она никогда не была такой замкнувшейся в "учености", строгой жрицей науки, какой изобразил ее на полотне этот художник.

Одна из этих деталей особенно была неприятна Волгину. На сером платье Иры блестела Золотая Звезда Героя.

"Неужели они не могли узнать подробности ее жизни? – думал он с досадой. – Ведь она никогда не носила звезды. Она была награждена посмертно!"

Звезда на груди Ирины, совершенно такая же, какую носил постоянно сам Волгин, подчеркивала разницу между ними. Она умерла, погибла, не зная, что удостоена высочайшей награды, а он живет, и весь мир чтит его, как героя былых времен.

Она умерла, а он жив!

Эта мысль постепенно становилась невыносимой для Волгина.

Своим поступком, вызванным самыми лучшими чувствами, Люций достиг того, чего и он и Ио боялись больше всего, – разбудил в Волгине неутихающую тоску, которую теперь нельзя уже было исцелить.

Но сейчас Люций даже не подозревал об этом.

Однажды, когда соскучившийся Волгин вызвал его по телеофу, Люций, как бы между прочим, спросил его, думает ли он когда-нибудь продолжать путь. Вопрос был задан в шутливом тоне, и Волгин не заметил ничего необычного в этом вопросе.

– Да, – ответил он, – на днях я думаю перелететь в Москву. Мне трудно расстаться с Ленинградом.

– Тебе тяжело?

– Нет, не тяжелее, чем будет в любом другом месте. Мне хорошо было в доме Мунция,– вырвалось у Волгина. – Там я был иногда даже счастлив.

Люций пытливо посмотрел на сына.

– Ты хочешь сказать, что чувствуешь себя несчастным?

– Не то что несчастным, но очень одиноким. Мне не хватает товарища, хорошо понимающего меня спутника. Такого, который мог бы понять и разделить мои чувства. Мэри и Владилен – чудесные люди, я их очень люблю, но... они не всегда способны понять меня. Ведь они так безмерно моложе меня. Все любят, – тоскливо продолжал Волгин, – все заботятся, все окружают меня вниманием. А когда все люди кругом друзья, настоящего друга нет. Ты знаешь, – прибавил он с улыбкой, иногда меня раздражает внимательное ко мне отношение.

– Ты соблюдаешь предписанный мною режим? – неожиданно спросил Люций. – Делаешь волновое облучение?

– Ты думаешь, что у меня нервы не в порядке? Возможно, что это так. Да, я выполняю все. Очень аккуратно. Это может подтвердить Владилен.

Волгин сказал это машинально. Он знал, что Люцию и в голову не может прийти усомниться в его словах.

– Советую тебе уехать из Ленинграда, – сказал Люций.– Незаметно для тебя самого родные места влияют на тебя.

– Не думаю, чтобы это было так,– ответил Волгин, – Но я уеду и очень скоро,

И он действительно сказал на следующее утро Мэри и Владилену, что пора отправляться дальше.

Молодые люди обрадовались.

– Когда же мы улетаем? – спросила Мэри.

– Завтра. Сегодня я в последний раз слетаю в парк. А завтра в Москву! Не бойтесь, там я не задержусь так долго, как здесь. Наше путешествие пойдет быстро.

– Мы не торопимся, – сказал Владилен. – Задерживайся, где хочешь и на сколько хочешь.

Волгин оказал Мэри, что Золотая Звезда на груди Иры раздражает его, и объяснил почему. На следующее утро он не увидел этой звезды. Она была закрашена и с таким искусством, что нельзя было заметить ни малейшего следа.

– Кто это сделал? – спросил Волгин.

– Я,– ответила Мэри. – А что, разве плохо?

– Наоборот, очень хорошо. Так ты, значит, художница?

– Ничуть. Я училась рисованию, как все, и не обладаю способностями.

Несомненно, она говорила правду. Но работа была выполнена с большим мастерством. Складки платья выглядели нетронутыми, будто на этом месте никогда ничего не было. Чувствовалась талантливая рука.

Ответ Мэри заставил Волгина задуматься.

Она говорила искренне, в этом не было никакого сомнения. И с точки зрения современных людей она действительно не обладала художественными способностями. Мэри во всем была обычной, рядовой женщиной. Но был случай, когда Волгин попросил Владилена исполнить обещание и спеть. Молодой астроном тотчас же согласился, и вдвоем с Мэри они исполнили сцену из старой (написанной через тысячу лет после смерти Волгина) оперы. Сила и красота голоса Владилена не удивили Волгина, он заранее знал, что услышит одного из лучших певцов века, но Мэри!.. Она пела так, что в любом театре двадцатого века могла быть выдающейся примадонной. А вместе с тем она считала – и это подтверждали другие, -что у нее нет и не было вокальных способностей.

Значит, так петь и рисовать могли все.

Это было нормой для людей тридцать девятого века.

Волгин вспомнил рисунки древних египтян, они выглядели работой детей. Но их рисовали не дети, а художники Древнего Египта, особо одаренные люди.

Да, подход к понятию "талант" изменился. Способности человека совершенствовались вместе с его общим развитием. Такого голоса, каким обладал Владилен, не было и не могло быть прежде. А Мэри казалась всем самой обыкновенной женщиной, "умеющей петь", и только.

Волгин вспомнил детскую книгу о технике, которую он так и не смог одолеть. Это было явление того же порядка. Для детей этого времени непосильная ему книга, безусловно, была легкочитаемой, в противном случае она не была бы написана для них.

И, думая об этом, Волгин впервые почувствовал тревогу. "А смогу ли я догнать их? – подумал он. – Что, если передо мной все-таки не мост, а непреодолимая пропасть?"

В этот день он так и не вернулся к вечеру из Октябрьского парка. Всю ночь он бродил по аллеям, любуясь наиболее памятными ему зданиями при свете луны.

Обеспокоенная Мэри связалась с ним по телеофу, но, узнав причину опоздания, как всегда, не возразила ни слова.

Уже под утро Волгину захотелось в последний раз прокатиться по Неве. Поднявшись по реке до здания Смольного, он повернул назад и направил арелет к Финскому заливу.

"Надо посмотреть на Кронштадт, – решил он, – ведь я еще не видел, что стало с этим островом".

Арелет плавно и быстро шел вперед. До Кронштадта было минут пятнадцать пути. Волгин поудобнее устроился в мягком кресле.

Равномерный шум рассекаемой воды действовал усыпляюще, и, утомленный бессонной ночью, Волгин незаметно заснул.

Он открыл глаза, когда уже наступил день. Кругом не видно было никаких признаков берегов.

Волгин находился в открытом море.

В арелете, по-прежнему мчавшемся вперед, было жарко и душно.

Волгин отодвинул стекло, но сильный ветер заставил тут же задвинуть его. Тогда Волгин остановил машину.

Она закачалась на волнах. Море было хмуро и неспокойно. Но это не смущало Волгина: в любую минуту он мог подняться в воздух.

Сколько же времени он спал?

Часов у Волгина не было. Они давно вышли из употребления, люди узнавали время с помощью телеофа. Для этого достаточно было слегка нажать на верхнюю крышку. Автоматический голос называл час и минуту. Это происходило совсем так же, как в двадцатом веке с помощью телефона АТС. Только телеоф всегда находился в кармане, вполне заменяя часы.

Волгин узнал, что уже половина одиннадцатого.

Значит, он спал более пяти часов. Он хорошо помнил, что вернулся к арелету около пяти утра.

Где же он?

За пять часов арелет на полной скорости мог уйти очень далеко. Правда, по воде он двигался медленнее, чем в воздухе, но все же неизмеримо быстрее самых быстроходных глиссеров.

Прежде чем заснуть, Волгин направил машину к Кронштадту. Она давно миновала его, автоматически обогнув остров. Куда же помчалась она дальше?

Волгин знал, что предоставленный самому себе арелет в воздухе летел прямо, по заданному направлению. Но на воде он вел себя, как любая лодка. Ветер и течение могли изменить курс.

"Неужели меня занесло в Балтийское море?" – подумал Волгин.

Он не мог определить, где север, а где юг. Солнца не было видно за тяжелыми тучам. В Ленинграде для Волгина поддерживали ясную погоду, а здесь, очевидно, было место, куда направляли облака

Они нависали низко. Значит, подняться и сверху попытаться увидеть землю было бесполезно. Куда же направить арелет?

Волгин не испытывал никакого волнения и нисколько не боялся. В его распоряжении находилась надежная и "умная" машина.

Его только тревожила мысль о Мэри и Владилене. Они должны были очень беспокоиться.

"Надо сообщить им и заодно посоветоваться".

Он снова вынул телеоф и тут только вспомнил, что не знает номера ни Владилена, ни Мэри. Ему не приходилось самому связываться с ними, они сами вызывали его до сих пор.

Ему говорили, что любой индекс и номер можно узнать в справочной. Но как вызвать ее? Этого он также не знал.

"Не беда! Я сообщу Люцию, а он передаст им", – успокоил себя Волгин.

Телеоф был в полной исправности, но проходили минуты, а Люций не откликался. И тогда Волгин вспомнил то, что не мог сообразить сразу. Работая в своей лаборатории, отец имел привычку прятать телеоф в ящик стола, чтобы чей-нибудь случайный вызов не помешал производимому опыту. Конечно, Люций в лаборатории и не может услышать тихое гудение прибора.

"Неприятная история", – подумал Волгин.

Он решительно поднял машину в воздух. Повернув ее на сто восемьдесят градусов, он полетел наугад.

Для арелета любой берег Балтийского моря находился не очень далеко. Через несколько минут Волгин должен был достигнуть земли. А там всегда попадется какой-нибудь дом, в котором есть люди, и все будет в порядке.

Его не удивило, что Мэри и Владилен не вызывают его. Наверное, они делали это все утро и, не получая ответа, вообразили бог весть что. Вероятно, сейчас в Ленинграде множество людей заняты поисками пропавшего арелета.

Волгин хмурился, думая об этой тревоге, вызванной им. Не следовало уплывать в море, будучи сильно утомленным. Кронштадт можно было осмотреть когда угодно.

За весь вчерашний день Волгин так и не ел ничего, и теперь голод давал себя чувствовать.

Внизу показался остров. Подлетев ближе, Волгин понял, что ошибся: это был не остров, а судно, очень большое, неподвижно стоявшее среди моря. На нем не было ни мачт, ни труб, потому он и показался сперва небольшим островком.

На палубе было много людей. Они махали руками, точно подавая сигналы. А может быть, просто приветствовали его.

Волгин решил, что верно последнее, и пролетел мимо.

Но через несколько секунд с палубы судна сорвался арелет и быстро догнал Волгина. Человек, сидевший в машине, делал выразительные жесты, могущие означать только одно: он требовал, чтобы Волгин вернулся назад.

В чем дело? Вряд ли этот человек мог знать, что в вишневом арелете находится именно Волгин. А если и знал, то почему требовал возвращения? Это было не похоже на обычное поведение людей этого времени.

Волгин подчинился, вероятно, были серьезные причины не позволить ему лететь дальше.

Вслед за маленьким одноместным арелетом он опустился на палубу судна.

Подошел высокий пожилой человек, одетый в непромокаемое платье, как будто из кожи. Выражение его сурового лица было хмуро.

Как только Волгин отодвинул стекло, этот человек сказал довольно резко:

– Куда вы летите? Разве вы не знаете, что в этом районе нельзя летать на арелете?

Он замолчал, пристально вглядываясь в лицо Волгина. Хмурое выражение сменилось крайним удивлением.

– Что такое? Уж не Дмитрий ли Волгин? – Он улыбнулся так добродушно, что сразу потерял весь свой суровый вид. – Так вот вы где оказались! А в Ленинграде не знают, что и думать о вашем исчезновении. В чем дело? Куда вы направились?

Человек двадцать членов экипажа судна столпились возле арелета.

– Вот так подвезло! – наивно и весело сказал кто-то.

Волгин вышел из машины.

– Я очень голоден, – сказал он. – Надеюсь, вы меня накормите?

– Но как вы сюда попали?

Волгин рассказал о своем приключении. Общий смех был ответом на его слова. Волгин и сам смеялся. Ему стало хорошо и спокойно среди этих людей, видимо, искренне к нему расположенных. Эпизод был исчерпан, через несколько минут Мэри и Владилен узнают, где он находится, и перестанут волноваться. Все успокоятся.

– Но почему вы не назвали первый попавшийся индекс и номер? Всегда мог найтись владелец этого номера м ответил бы вам.

– Не сообразил.

И снова все рассмеялись.

В их смехе не было ничего обидного для Волгина. Точно так же они посмеялись бы, случись подобное нелепое происшествие с кем-нибудь другим.

Человек в кожаном платье оказался командиром этого судна.

– Идемте в каюту, – сказал он. – Я вас накормлю, я надо сообщить о вашем местонахождении.

Волгин ожидал, что на этот раз Мэри и Владилену изменит их всегдашняя выдержка и они, по крайней мере, выскажут свое возмущение. Но этого не случилось.

– Когда тебя ждать? – спросила Мэри как ни в чем не бывало. Ее голос был спокоен и ровен.

– Сейчас я узнаю.

Командир судна на вопрос Волгина ответил, что отсюда до Ленинграда минут восемь полета.

– Ждите меня домой через полчаса, – сказал Волгин. – Раз я попал сюда, то немного побуду здесь.

– Ты хотел лететь в Москву не позже одиннадцати, – заметила Мэри.

– Что поделаешь! Не сердитесь на меня.

Мэри засмеялась, и разговор окончился.

За завтраком Волгин узнал причину своего "задержания".

Судно было филиалом Ленинградской станции погоды. Одним из трех. Еще два точно таких же судна стояли по углам большого треугольнике, в самой середине Балтийского моря, южнее бывшего Рижского залива.

Время от времени нужно было разряжать накапливающееся в атмосфере электричество – излишки используемого для практических целей. Для этого и предназначались эти суда. Мощные установки на них притягивало, концентрировали в одно место грозовые тучи с огромной площади, и в центре треугольника разражалась чудовищная по своей силе гроза. Ни один арелет не смел приближаться к этому месту. Увидев на море судно станции, пилот тотчас же поворачивал обратно и облетал это опасное место на весьма почтительном расстоянии.

– Вы летели прямо в центр треугольника, – сказал командир судна (он же был старшим инженером станции). – Сперва мы подумали, что пилот машины заснул. Но когда арелет не послушался сигнала опасности, мы поняло, что вы не спите. Не обижайтесь, Дмитрий, но я решил, что в машине летит безумец.

– Так и должно было быть, – ответил Волгин. – Иначе вы не могли подумать. Но что бы произошло, если бы я все-таки пролетел дальше? Ведь я мог лететь выше облаков или в самих облаках.

– Выше опасности нет. А в облаках машина не укрылась бы от наших локаторов. В ста километрах отсюда происходит разряд. Ваша машина сгорела бы в огне молний.

Волгина интересовало, как поступают на станции в случае опасности для кого-нибудь, и он спросил снова:

– Хорошо. Но если бы я все-таки полетел дальше, как бы вы поступили?

Инженер улыбнулся.

– Наша станция, – сказал он, – прямо связана со всеми энергетическими установками, расположенными в круге радиусом в шесть тысяч километров. Это наш район. Установки для концентрации туч требуют огромного расхода энергии. Когда происходит разряд, в наших руках управление всеми этими энергетическими станциями. Если бы мы увидели, что вы не сворачиваете с пути, пришлось бы разом отключить подачу энергии по всему району. Ваша машина опустилась бы на воду. Так же и все остальные, которые находятся в нашем районе, совершили бы вынужденную посадку.

Волгин протянул руку своему собеседнику.

– Спасибо за мое спасение, – сказал он смущенно. – И извините меня за то, что я чуть было не причинил большой неприятности.

– Но ведь вы этого не сделали, – добродушно сказал инженер.

– Мог сделать.

– Нет, не могли. Вы человек военный и, значит, дисциплинированный.

Слово "военный" он произнес по-русски. На современном языке этого слова не было.

– Вы знаете наш язык? – удивился Волгин.

– Нет, не знаю. Но я слушал выступление Мунция, который рассказал о вас всем людям, и запомнил это слово. Оно похоже на слово "война". Его легко запомнить.

Волгин первый раз слышал о выступлении своего "деда".

"Что ж, это естественно, – подумал он. – Они должны очень интересоваться мною".

– А откуда у вас слово "война"? Ведь у вас давно нет войн.

– Оно известно из курса истории.

– И все же, – сказал Волгин задумчиво, – вы неправильно поняли Мунция. Я не был военным по профессии. Я стал им только во время войны. Вероятно, я задерживаю вас? – прибавил он, вспомнив, что сейчас на судне рабочая пора.

– Да, лучше мне вернуться наверх, – с обычной откровенностью ответил инженер. – Я хотел бы поговорить с вами о многом.

– Как-нибудь в другой раз. Я рад буду, если вы навестите меня. Кстати, я до сих пор не знаю вашего имени.

– Меня зовут Дмитрий, как и вас. И мне это очень приятно.

Они вышли на палубу.

Все взгляды тотчас же устремились на Волгина. Но люди не подходили и нему и явно старались рассматривать его незаметно.

Он вспомнил чью-то фразу, что его появление на судне – удача для экипажа. Конечно, они все интересовались им и не надеялись увидеть вблизи. То, что произошло, – это действительно счастливый случай для них. Не каждый день появляются на Земле воскресшие люди.

– А нельзя ли, – спросил Волгин у своего спутника, – увидеть район грозы, то место, куда я летел?

– Почему же? Пройдемте на пост наблюдения.

Они спустились по другой лестнице и вошли в полукруглую каюту посередине которой стоял также полукруглый стол. Он был сплошь заполнен бесчисленным количеством кнопок и приборов. На потолке ровно горели или непрерывно мигали разноцветные лампочки.

У стола в напряженных позах сидели три человека. Они оглянулись на вошедших, но тотчас же снова повернулись к стене, где находился очень большой экран. Очевидно, работа не позволяла отвлекаться.

Волгина оглушил неистовый грохот. Было совершенно непонятно, почему этот шум не слышен не только на палубе, но и у самых дверей каюты.

Он тотчас же понял, что грохот – это раскаты грома могучего и почтя непрерывного грома, идущего от места, где бушевала гроза, в ста километрах отсюда.

Экран казался отверстием в стене. В его глубине творился хаос из воды и огня. Эта гроза, являвшаяся суммой всех гроз, собранных с площади диаметром в двенадцать тысяч километров, не имела ничего общего с самыми сильными грозами, которые приходилось когда-либо наблюдать Волгину. Это было падение в море сплошной массы огненной лавы. Молнии сливались друг с другом, и потоки воды были окрашены в желто-красный цвет.

"Как много электричества в воздухе!" – подумал он, вспомнив слова своего тезки, что все это только излишки атмосферного электричества, подавляющая часть которого шла на полезную работу.

Волгин даже вздрогнул, вспомнив, что совсем недавно летел прямо в этот хаос, и если бы не персонал станции...

Ему хотелось еще раз выразить свою благодарность за спасение, но говорить здесь было совершенно невозможно.

Инженер дотронулся до плеча Волгина и знаком предложил выйти отсюда. Волгин последовал за ним.

Как только дверь закрылась, грохот прекратился, сменившись полной тишиной. Звукоизоляция была, очевидно, совершенной.

– Теперь я понял, какой опасности подвергался! – сказал Волгин. Еще раз спасибо!

– Вы увидели бы грозу, – ответил инженер, – и свернули бы в сторону. Но все же приближаться к ее району очень опасно. Бывает, что группы молний выходят из повиновения и уклоняются в сторону. Что еще хотели бы вы увидеть?

– Если можно, хотел бы посмотреть, что представляют собой ваши установки для сбора туч.

– Вот этого как раз и нельзя. – В голосе инженера слышалось сожаление. – Входить в помещение, где они расположены, во время их работы не менее опасно, чем лететь в полосу грозы. Они будут работать еще долго.

– Тогда я покину вас. Будем надеяться, что мне еще представится случай осмотреть их.

– Если не у нас, то на любой другой станции. Мне хотелось бы, чтобы вы приехали к нам.

– Обещаю, что приеду, – сказал Волгин.

Он чувствовал, что люди, находящиеся на судне, ждут от него какого-нибудь знака внимания. Кроме того, ему хотелось лично поблагодарить того человека, который догнал его на арелете и вернул обратно. И он попросил командира познакомить его с членами экипажа.

– Все наверху, – ответил тот, – кроме трех, которых вы видели на посту. Но они не могут покинуть его.

– Вы передадите им мой привет.

С каждым работником станции Волгин обменялся крепким дружеским рукопожатием. Трое не удержались и обняли Волгина.

Так произошло его первое, непредвиденное и случайное, близкое соприкосновение со своими новыми современниками. С этого момента Волгин сбросил наконец стесняющее его чувство обособленности. Он стал обычным человеком, таким, каким был всегда, – любящим людей и их общество.

Он сел в свой арелет, и инженер Дмитрий объяснил ему то, чего Волгин еще не знал, – как пользоваться указателем направления. Он и раньше видел маленькую светящуюся зеленую точку на крохотном щитке, но ни разу не спрашивал, что это такое.

По указанию инженера Волгин соединился с Мэри и попросил ее дать пеленг. Зеленая точка сразу вспыхнула.

– Теперь летите прямо, – сказал ему командир судна. – Арелет сам приведет вас к тому месту, где находится телеоф вашей сестры, а следовательно, и она сама. Когда вы будете близко, зеленая точка превратится в красную. Тогда смотрите вниз и выбирайте место посадки.

– До свидания, друзья! – сказал Волгин.

Он видел на всех лицах грустные улыбки, и ему стало вдруг жалко покидать этих людей, которых он совсем не знал.

Арелет плавно поднимался.

Вскоре станция исчезла из виду.

Зная, что машина летит правильно и что его вмешательства в управление ею не требуется, Волгин отдался своим мыслям.

Он думал о карманном телеофе. В этой маленькой коробочке, такой невзрачной с виду, помимо телефона и часов, находилось еще и пеленгационное устройство для арелетов. Что еще может в ной заключаться?..

Сможет ли он понять когда-нибудь всю "чудовищную" технику этого века? Технику, столь отличную от прежней.

"А ведь и прежнюю-то технику я почти не знал", – опасливо думал Волгин.

Зеленая точка превратилась в красную, когда арелет был уже над Ленинградом. Посмотрев вниз, Волгин легко нашел свой дом. Опускаясь, он с удивлением увидел на веранде Люция.

Неужели он бросил работу и примчался в Ленинград, узнав об исчезновении своего сына? Какой же переполох учинил он своим легкомыслием!

Волгин готов был выслушать любой выговор от своего отца. Хорошая головомойка была вполне заслужена.

Опустив арелет у самой веранды, Волгин вышел из машины.

Люций, Владилен и Мэри бросились ему навстречу.

Но они и не думали упрекать Волгина. Совсем другая причина заставила их нетерпеливо ожидать блудного сына и брата.

И то, что Люций тут же сообщил ему, было так неожиданно, так волнующе необычайно, что Волгин сперва не поверил.

А когда убедился, что ему говорят правду, почувствовал буйную, всепоглощающую радость.

И, не в силах сдержать ликующий восторг, схватил Мэри и пустился с нею в дикий танец.

Люций и Владилен смеялись. Они радовались за Волгина, понимали и разделяли его чувства.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Волны золотистых волос падали на плечи, обтянутые коричневой кожей комбинезона. Девушка задумчиво смотрела на экран. Лучи Солнца были еще слабы, и не нужно было надевать защитные очки, чтобы смотреть на него.

Темная бездна по-прежнему окружала корабль. Немигающие точки звезд не притягивали к себе внимания, как восемь лет тому назад. Только одна звезда изменила свой вид, не казалась больше точкой, не имеющей размера, а сияла крохотным диском. Эта звезда была Солнцем – старым знакомым Солнцем, под светом которого прошла вся жизнь.

Вся, кроме последних восьми лет,

Девушка смотрела прямо на Солнце, не мигая, не отводя взгляда, уже около часа.

У нее были большие, совсем черные глаза с длинными ресницами, над которыми в смелом полете изгибались черные брови. Это создавало странный контраст с цветом ее волос.

Она сидела в кресле перед пультом, искрящимся бесчисленными огоньками разноцветных сигнальных ламп. Едва слышный шелест, различный по высоте и тону, исходил от многочисленных приборов пульта. Создавалось впечатление, что в помещении рубки играет тихая музыка. Иногда в нее вмешивалась певучая нота, короткая, как вскрик, или длинная, постепенно замирающая. Точно песня, исполняемая под аккомпанемент шелестящего оркестра.

Девушка не обращала внимания на эти звуки. Она ловила их, машинально отмечая, что ничего тревожного нет, все в порядке.

За восемь лет она привыкла к пению приборов. Оно сопровождало весь путь корабля, не стихая ни на минуту даже тогда, когда корабль стоял на поверхности посещенных им небесных тел. Приборы никогда не выключались. Этого нельзя было сделать. Остановить их могла только катастрофа, последняя и непоправимая.

Восемь лет назад девушка не обладала еще непоколебимым спокойствием, присущим ей сейчас. Она с замиранием сердца думала о возможности катастрофы не боялась ее, а именно думала о ней с тревожным любопытством.

Человек боится смерти, когда не хочет расставаться навсегда с любимыми людьми. У девушки не было любимых и близких. Они все умерли давным-давно, все сразу, за те короткие месяцы, так быстро промелькнувшие, когда корабль вступил во второй год полета.

Она и ее товарищи пережили тогда тяжелые дни.

Нет, они не жалели ни о чем! Они знали, на что пошли, и малодушию не было места в их мужественных сердцах. Они просто грустили, по-человечески грустили о безвозвратном прошлом. Каждое мгновение уносило их все дальше и дальше от всего, что было дорого, от того, что они знали и любили.

Каждая прожитая секунда ложилась между ними и Землей преградой более непреодолимой, чем пространство. Они одолели пространство и вернулись обратно. Но время нельзя было одолеть. Их полет продолжался восемь лет. На восемь лет постарели все члены экипажа. Не так уж много! Но они знали, что не только никто, но и ничто знакомое и привычное не встретит их по возвращении. Там, на родной Земле, все было уже другим.

Мигнула одна из лампочек на пульте. Девушка не обратила на это никакого внимания, она знала, что это отворилась дверь рубки,

Вошел мужчина высокого роста, одетый в такой же, какой был на девушке, коричневый кожаный комбинезон. У него были темные глаза и смуглый цвет лица. Поперек лба, переходя на щеку, тянулся глубокий шрам.

Он подошел к пульту и остановился позади кресла.