Текст книги "Встреча через века"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Они с ужасом думали, что старый историк может оказаться прав в конечном итоге и горячо любимый ими Дмитрий Волгин окажется лицом к лицу с жестокой трагедией. И они несказанно обрадовались, когда узнали, что Волгин изменил свое первоначальное решение войти в мир только после окончания "образования" и решил осмотреть Землю и познакомиться с людьми. Благотворное влияние такого знакомства новые и сильные впечатления должны были ослабить предстоящий удар. И уже сейчас Ио и Люций обдумывали, чем занять Волгина после его возвращения, куда и как направить его внимание, чтобы отвлечь от мысли вернуться к книгам. Хотя бы на несколько лет, дальше будет легче.

В глубине души они лелеяли надежду, что Волгин так и останется в неведении.

Но здесь они ошибались.

Волгин часто думал о своем будущем. От Люция он знал, что проживет очень долго. Не так долго, как живут сейчас другие люди, но все же значительно дольше, чем он мог прожить в первой жизни. И вопрос, чем заполнить эту жизнь, беспокоил его постоянно. Он всегда был человеком деятельным и был уверен в том, что эти свойства его характера вернутся к нему, когда он привыкнет ко всему, что его окружало.

Что же он будет делать тогда?

Профессии юриста не существовало на Земле. Надо было приобрести новую. А для этого был один путь – учиться, и Волгин твердо решил приступить к учению как можно скорей. Как только вернется домой из кругосветного путешествия.

Стоять в стороне и быть только созерцателем жизни, не принося никакой пользы людям, было для него совершенно невозможным.

Он хотел жить полной жизнью, такой же, какой жили его новые современники.

Он хотел посвятить себя творческому труду, еще не представляя себе с полной ясностью глубину пропасти, которую намеревался преодолеть. Ему еще казалось, что разница между его прежним веком и нынешним только количественная; люди больше знают и больше умеют. Изменений качественных он не принимал во внимание.

В прежней жизни коммунист Волгин изучал труды классиков марксизма-ленинизма и знал основные черты будущего коммунистического общества на Земле. Он понимал, что любой труд при коммунизме является трудом творческим и что человек, чем бы он ни занимался, приносит равную пользу людям. Но сложный и длительный процесс постепенного изменения психологии людей и их отношения к труду прошел мимо него. Его психика оставалась психикой человека двадцатого века. И понимание ценности того или иного труда было на том же уровне, как и прежде.

Человек тридцать девятого века мог всю жизнь заниматься наиболее простым трудом, не требующим больших способностей, испытывая творческое наслаждение и получая полное удовлетворение от сознания приносимой пользы. Мысль, что один труд более ценен, чем другой, не могла прийти ему в голову. Каждое дело, которым он занимался, было одинаково ценным и одинаково полезным.

Люди давно забыли об оплате труда в зависимости от его качества. Уже полторы тысячи лет на Земле не существовало никаких денег или иных "эквивалентов" человеческого труда. Чем бы ни занимался человек, он получал от общества все, что было ему нужно. Так .происходило из века в век, и люди перестали замечать какую-либо разницу в исполняемой работе. Член Верховного Совета науки и рядовой раскопщик археологической экспедиции, выдающийся инженер и строитель нового дома ничем не отличались друг от друга в смысле "оплаты" своего труда. Каждый имел право на все, что производилось силами всего общества.

Из поколения в поколение люди привыкали к такому положению вещей, оно казалось им естественным и единственно возможным. Иные отношения между людьми, о которых говорили им учителя в период начального обучения, воспринимались ими так же, как в двадцатом веке воспринимались отношения людей в Древнем Египте, или еще раньше. Они понимали возможность таких отношений, но только теоретически.

И психология людей тридцать девятого века имела мало общего с психологией людей двадцатого. Для них вопрос, мучивший Волгина – какую профессию выбрать, – звучал как бессмыслица. Человек должен заниматься тем, что ему нравится, тем, что ему по душе. А чем именно, абсолютно все равно.

Но Волгин думал иначе. Пойти на завод, стать к простейшему станку, исполнять почти автоматическую работу, не требующую от человека творческой (с его точки зрения) мысли, не казалось ему позорным: он привык уважать любой труд , – но просто несовместимым с его исключительным положением в мире. Он думал, что достоинство и честь века, который он представлял здесь, в новом мире, требуют от него чего-то другого, чем быть незаметным винтиком общей машины. Подсознательно он хотел доказать, что человек двадцатого века способен ко всему, что могли делать люди теперь.

Архимед был великим, гениальным ученым, но, очутившись в двадцатом веке, не смог бы стать даже учителем физики в начальной школе. Ньютон показался бы в тридцать девятом веке неучем.

Волгин не хотел понять этого, он даже не думал о таких сравнениях. Он сам не был не только ученым, но даже и инженерам, но, несмотря на это, намеревался одним скачком одолеть бесчисленные ступени, по которым с затратой огромного труда прошла наука Землян за девятнадцать веков.

И это происходило не потому, что Волгин был глуп или самоуверен, а только потому, что он судил по мерке своего века и не знал еще качественных изменений в науке и технике, видел и понимал только количественные. Если бы знания людей изменились только количественно, Волгин осуществил бы свое намерение, с большим трудам, но достиг бы уровня знаний нового века. Но он не мог еще понять (слишком мало времени пробыл он в новом мире), что самое вещество мозга людей стало иным, чем в его время, что за прошедшие века образовались и окрепли новые мозговые центры, качественно отличные от прежних. Колоссальное наследство веков мог вместить в себя мозг Ио, Люция и других людей, но не мог мозг Волгина. Он не обладал нужным для этого объемом и весом. Недаром же все люди, окружавшие Волгина, были выше, крупнее и массивнее его. Развившийся мозг потребовал иного вместилища, голова стала крупнее, а за нею последовало и все тело. Новые современники Волгина отличались от прежних и умственно и физически.

Но Волгин еще не осознал этого.

С легким сердцем готовился он к предстоящей ему работе, С огромным интересом отправлялся он в свое путешествие, которое должно было послужить своеобразной зарядкой.

Внешние условия жизни нового общества, насколько он был знаком с ними, не смущали Волгина. За четыре месяца он привык к ним и почти перестал замечать. Он принимал их как факт. в этом сказывалась свойственная людям способность приспособляться к любым условиям и быстро приноравливаться к ним. Не понимая, на чем основаны комфорт и удобства окружающей его жизни, Волгин пользовался ими как чем-то само собой разумеющимся. Он даже научился управлять биотоками своего мозга, научился бессознательно, как научаются дети двигать руками и ходить. И биотехника тридцать девятого века, по крайней мере в пределах ее применения в доме Мунция, безотказно подчинялась ему, потому что была очень проста.

В первое время, подходя к двери и невольно желая, чтобы она открылась перед ним, Волгин каждый раз вздрагивал, когда дверь действительно открывалась. Теперь он не обращал на это внимания. Ему никто не объяснял, как именно надо привести в действие невидимый механизм; это пришло само собой и быстро превратилось в условный рефлекс. Подходя к двери или наклоняясь к крану, чтобы умыться, он не думал о том, что дверь должна открыться, а вода потечь. Он просто желал этого, даже не замечая своего желания. И возникающий в его мозгу соответствующий желанию биоток улавливался скрытым в стене приемником, преобразовывался в другую энергию, способную по своей мощности произвести нужное действие, и вода текла, а дверь отворялась.

И это уже не казалось ему странным, а наоборот, естественным, хотя пока и непонятным. Не достигнув своей первоначальной цели, Волгин все же был достаточно подготовлен к тому, чтобы ориентироваться в ожидавшем его мире и не поражаться на каждом шагу тому, что увидит в нем.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

– Ты наметил себе какой-нибудь маршрут? – спросил Владилен.

– Да, – ответил Волгин. – Я не ставлю целью объехать все континенты Земли. Это можно будет сделать впоследствии. А сейчас я хочу прежде всего добывать на моей родине, там, где раньше находилась Россия, – пояснил он. – Я знаю, что Ленинград и Москва существуют. С них мы и начнем. Затем я хотел бы посетить место, где находилась моя могила (Волгин заметил, как Мэри вздрогнула при этом слове). Потом мы отправимся в Париж, посетим Нью-Йорк, Сан-Франциско, Японию... – Он заметил, что его собеседники переглянулись, и пояснил: – Была такая страна на востоке Азии. Как она называется сейчас, я не знаю. И через Сибирь... Ну, как же сказать вам? Через Азию, что ли, отправимся в Египет... И этого слова вы не знаете?

– Нет, почему же? – ответил Владилен. – Мы учили древнюю географию Земли. Сибирь, Египет. – теперь я вспомнил. Ты так легко произносишь эти названия! Из тебя мог бы получиться замечательный лектор по древней географии.

Волгин рассмеялся.

– Я намерен избрать другую профессию, – сказал он. – А после Египта мы вернемся сюда. Вот и все. Остальное меня пока не так интересует.

– Этот путь займет немного времени, – сказала Мэри. Она помнила просьбу своего отца: задержать Волгина как можно дольше в его путешествии. Но сам Волгин, по-видимому, не собирался задерживаться. На Земле много интересных для тебя мест, кроме тех, которые ты назвал. Ты не учитываешь современных средств передвижения. Арелет будет переносить нас с большой скоростью.

– Но в каждом новом месте мы будем задерживаться на неопределенное время, – возразил Волгин. – С теми городами, которые я назвал, я буду знакомиться основательно. Так что мы вернемся не столь уж скоро.

– Как хочешь, – сказал Владилен.

Он тоже знал о просьбе Люция, который объяснил ему мотивы этой просьбы. Но что они могли сделать? Волгин высказал свое желание достаточно определенно. Оставалась надежда, что в пути он передумает.

"Его увлечет путешествие, и он захочет увидеть больше", – думала Мэри.

Отлет был назначен на следующий день утром. Трехместный арелет, красивого темно-вишневого цвета, изящный и отделанный, как игрушка, уже стоял у дома, перед верандой. Человек, доставивший его по просьбе Люция, не спрашивая никого, взял один из арелетов Мунция и улетел обратно, как будто не обратив никакого внимания на Волгина. Вероятно, он думал, что Волгин еще не решил войти в мир.

Бесцеремонность этого человека, без спроса воспользовавшегося чужим имуществом, удивила Волгина, но он ничего не сказал никому и не задал напрашивавшегося вопроса. Вероятно, так поступали все. У Мунция было три арелета, ему самому мог быть нужен только один, но ведь Мунций жил с другими людьми, например, с Волгиным. Прилетавший человек не мог знать, сколько арелетов нужно иметь обитателям дома, он должен был спросить, но не сделал этого.

Здесь проявлялась одна из черт современной жизни, незнакомая Волгину, и он думал об этом, стараясь понять. В конце концов он пришел к убеждению, что все дело заключалось в том, что Люций, прося доставить арелет, ничего не сказал о способе для доставившего вернуться обратно. Из этого тот сделал вывод, что может воспользоваться арелетом хозяина дома, и поступил согласно этому выводу. Не предполагал же Люций, что человек вернется пешком!

Впоследствии Волгин узнал, что правильно понял этот случай.

Люди всегда и во всем думали о других, заботились о них, а не только о себе. И привыкли к вниманию. В том, что любой человек, высказывая ту или иную просьбу, позаботился об исполнителе, никто не сомневался и даже не задумывался над этим. Так было всегда, на протяжении многих веков, и стало второй натурой человека. Так поступали все.

Волгин волновался накануне отлета и плохо спал ночью. Не в сферическом павильоне острова Кипр и не в доме Мунция, где он жил в одиночестве, началась его вторая жизнь. Она должна была начаться именно завтра, когда ничем не связанный, свободный, как птица, он бросится в жизнь мира подобно тому, как до этого бросался в волны Средиземного моря. Но с морем он умел хорошо справляться, сумеет ли справиться с океаном жизни?

У него были любящие и верные друзья, на которых он мог опереться в первое время. Они не дадут ему утонуть, научат) как надо плыть. И укажут правильное направление.

"Все будет хорошо", – подумал он, засыпая под самое утро.

День настал ясный и безоблачный. Для Ривьеры это было обычным явлением, небо здесь редко хмурилось и прежде, но Волгин уже знал, что погода на всей земле зависела от расписания. Мощные станции погоды, разбросанные повсюду, регулировали облачность, осадки и температуру воздуха в зависимости от планов общепланетного хозяйства. Дождь шел в заранее назначенном месте в заранее назначенное время, ветер дул там и тогда, когда это предусматривалось необходимостью перегнать скопившиеся массы теплого или холодного воздуха на другое место. Такие явления, как град, внезапные заморозки или неожиданная оттепель, стали неизвестны людям. Ничто не мешало им. Каждый человек знал за год вперед, какая погода будет в том или ином месте в любой день. Даже отправляясь на простую прогулку, люди, заглянув в календарь погоды, могли узнать, что их ждет – холод, тепло или ветер.

На всей Земле климат был подвластен человеку. Лето и зима, весна и осень наступали в точно назначенный день и не зависели больше от капризов природы. Во многих местах, где раньше свирепствовали морозы, зима вообще не наступала. Она была признана ненужной в данном месте. И, возмещая недостаток солнечных лучей, в зимние месяцы над нужной местностью вспыхивали искусственные солнца. Они грели землю с силой, не уступающей летнему солнцу, и потухали на ночь, давая людям спокойно спать, а рано утром вспыхивали снова. Когда приходила естественная весна, эти солнца гасли, продолжая висеть в небе холодным шаром, или переводились на другое место.

Все это казалось Волгину сказочным, но он знал, что современные люди не удовлетворялись достигнутым. Они видели недостатки там, где Волгину все представлялось совершенным. Он прослушал однажды лекцию какого-то ученого, предназначенную для учеников школ всей Земли, и узнал много интересного. Оказалось, что система управления погодой устарела, что она должна подвергнуться переделке. Волгину было дико слушать, как лектор возмущался тем, что в двадцатом веке было далекой мечтой, совершенно тогда не осуществимой. Это было извечным явлением, порождаемым привычкой к достигнутому и возросшими знаниями, но звучало для него странно. Наибольший сюрприз ждал его в конце лекции. Не как фантастическую гипотезу, а в плане реальной возможности, не осуществленной до сих пор только из-за "косности научной мысли" (это были подлинные слова лектора), ученый рассказал слушателям о детально разработанном проекте... изменить земную орбиту, расстояние планеты от Солнца и угол наклона ее оси.

– Тогда, – сказал лектор, – сами собой отпадут многие затруднения станций погоды, уменьшатся затраты их энергии. Климат планеты в целом будет таким, какого мы сейчас достигаем искусственно. Удивительно, как долго советы науки и техники не могут решить столь простого и ясного вопроса.

"Простой и ясный вопрос" – эти слова долго звучали в ушах Волгина.

Человек покорил Землю. Люди уже давно были хозяевами Солнечной системы, почему же они не могли переставить "обстановку" в этом своем большом доме так, как хотели, как было для них удобно?

Просто и ясно! Волгин улыбался, думая об этом, но в его мыслях царила путаница. Земля – это не стол, который можно переставить, куда угодно. И не здание, которое также можно передвинуть, используя Землю как точку опоры. Но сама Земля? На что опереться, чтобы передвинуть планету? Где взять точку опоры? Реактивные силы? Страшно подумать, сколько энергии потребуется для такого "простого" дела!..

"Если переделка строения Солнечной системы для них – задача сегодняшнего дня, – думал Волгин, – то о чем же мечтают эти люди? Что является для них фантастикой?"

Частичный ответ на этот вопрос он получил от Мунция, которому рассказал о прослушанной лекции.

– Я знаю об этом выступлении, – сказал Мунций. – И считаю, что Иосиф (этого ученого зовут Иосифом) совершенно прав. Верховный Совет науки несколько раз обсуждал этот вопрос. Он осуществим, но большинство членов совета считает, что энергия нужнее сейчас для других целей. Но проект, безусловно, будет осуществлен сравнительно скоро. Он обещает большие выгоды. Вы спрашиваете, о чем мечтают фантасты? Я редко читаю фантастическую литературу. В последнее время часто появляются произведения, посвященные переводу всей Солнечной системы на другое место, выше пылевого слоя Галактики. Некоторые предлагают перенести Солнце с семьей его планет ближе к центральной области Галактики. Фантастика всегда является заданием науке. Надо полагать, что эти вопросы назревают, раз о них думают.

– Какой это Иосиф? – спросил Волгин. – Не тот, который был вашим противником в дискуссии обо мне?

– Нет, другой. Ваш защитник, – улыбнулся Мунций, – химик. Кстати, он часто спрашивает меня о вас. И, конечно, хочет встретиться с вами.

День был безоблачным и ясным. Небо словно приглашало подняться в него.

Войдя в столовую, Волгин застал там Ио и Люция, которые прилетели проводить его. Мэри и Владилен уже переоделись в путь. На них были одинаковые костюмы, состоявшие из длинных брюк с манжетами на лодыжках и рубашек с длинными рукавами.

– В Ленинграде холодно, – пояснила Мэри. – Тебе тоже надо переодеться.

– А где я возьму костюм? – спросил Волгин.

– Я привез его, – ответил Люций.

После завтрака Ио взял Волгина под руку и увел его в спальню. За ними последовал Люций.

– Разденься, – сказал Ио. – Я хочу осмотреть тебя.

В течение прошедших месяцев Люций несколько раз проделывал эту процедуру, и Волгин хорошо знал, в чем она заключалась.

Врачебный осмотр в тридцать девятом веке не имел ничего общего с тем, что происходило в двадцатом. Раздевшись, Волгин встал перед Ио, на некотором расстоянии от него. Иногда врач просил повернуться спиной.

Ио не приближался к Волгину, а стоял на одном месте, внимательно следя за стрелками небольшого прибора, который держал в руке. Он часто поворачивал крохотные рычажки и нажимал на малюсенькие кнопки.

Что он видел и как понимал виденное, Волгин не знал, но догадывался, что невидимые лучи прибора "выслушивают" и "ощупывают" поочередно все органы его тела.

– Ты очень окреп за последнее время, – заметил Люций. – И шрам на груди почти уже не виден.

– Что ж! – сказал Ио, пряча прибор в карман. – Я не нахожу у Дмитрия ни одного дефекта. Он абсолютно здоров. Он может надеть пояс.

Волгин вопросительно посмотрел на Люция. Последние слова Ио были ему непонятны.

Волгин замечал, что все люди носят очень широкие пояса, но считал их просто принадлежностью костюма. Из близких к нему людей только Мэри не носила пояса. Костюмы самого Волгина также имели эту обязательную, по-видимому, деталь одежды. Но вот Ио говорит, что Волгин может "надеть пояс". Как это понять, если он давно надел его?

– Пояс, который ты носишь, – сказал Люций, – просто матерчатый, тогда как наши изготовлены из особой ткани.

– А именно?

– Слышал ты что-нибудь об антигравитации?

– Что-то слышал, – ответил Волгин, – только очень давно. Примерно тысячу девятьсот лет тому назад, – засмеялся он.

– Антигравитация, – сказал Люций, – в принципе то же самое, что и антитяготение. Техника использует эту силу повсюду. Например, арелеты. Наука о борьбе с силами тяжести называется гравилогией. И гравилогия полезна не только в технике, но и в медицине. Ты знаешь, конечно, что человек отдыхает лучше всего лежа. Почему? Потому что тяжесть тела меньше давит на скелет. Самая тяжелая часть человеческого тела – от пояса и выше. Естественно, возникла мысль об антигравитационных поясах. Грудь, руки, голова весят меньше, когда на человеке такой пояс. Это оказалось очень полезным для здоровья. Можно даже сказать, что внедрение поясов удлинило жизнь человека. Теперь их носят все как обязательную принадлежность костюма.

– Я думал, что это просто мода, – заметил Волгин.

– Эта "мода" держится уже шестьсот лет. И вряд ли когда-нибудь исчезнет. Разве только найдут способ изготавливать их более узкими.

– А почему Мэри не носит пояса?

– Носит, но только под платьем. Так поступают многие женщины.

– Ты тоже мажешь надевать его вниз, – сказал Ио. – Если тебе так больше нравится.

– Я буду одеваться, как все, – ответил Волгин. – Но почему я до сих пор носил матерчатый пояс?

– Потому, что твой организм должен был окрепнуть в обычных для тебя условиях.

Верный своему решению, Волгин не спрашивал подробностей о технике антигравитации. Вряд ли эти люди могли ему объяснить так, чтобы он понял. Это был очередной непонятный ему факт, и он принял его, как все остальное. Так было – вот и все!

В очень древние времена люди воспринимали весь окружающий их мир, на земле и на небе, точно так же, как делал это теперь Волгин. Они не понимали явлений и приноравливались к ним, как к существующему факту, не доискиваясь объяснений.

Такое сравнение часто приходило в голову Волгина. Его гордость страдала от этого, но надо было терпеть, сейчас он все равно не мог понять.

– Значит, – сказал он, – я уже вполне окреп?

– Да, вполне, – ответил Ио.

– Давайте пояс.

Люций указал на стул возле кровати. Там уже лежал светло-серый костюм того же покроя, который он видел на Мэри и Владилене. Только те были темноликими.

– А почему у меня другой цвет?

– Ты любишь серый, – ответил Люций.– Разве не так?

Это было, разумеется, так. Люди тридцать девятого века все замечали.

На рубашке Волгина блестела Золотая звезда. По приезде в дом Мунция он снял ее и спрятал в ящик ночного столика. Автоматы, ведавшие чистотой одежды, не были знакомы с такими вещами и могли испортить муаровую ленту и звезду. Кроме того, Волгин мог забыть снять ее перед очередной сменой верхней одежды.

Теперь кто-то, вероятно, Люций, счел нужным прикрепить Золотую звезду на ее законное место. Зачем?

– Ты должен явиться перед людьми таким, каким они знают тебя, -сказал Люций, заметив удивление Волгина и поняв его причину. – Ты легендарный представитель Героев Советского Союза, и не надо стесняться этого. Конечно, ты можешь снять эту награду, если хочешь, но я не советовал бы тебе делать этого.

– Хорошо, я буду носить ее, – согласился Волгин.

Разговор о звезде снова навел его на давно интересовавшую его мысль: как воспринимают причину присвоения ему звания Героя Советского Союза современные люди? Вражда и ненависть неизвестны им, война отошла в область преданий. Все люди относятся друг к другу, как братья. Убить человека – это должно казаться им немыслимым. А ведь он, Волгин, уничтожил свыше четырехсот человек! Способны ли Люций, Ио, Мэри понять суровую необходимость, руководившую им?

– Я давно хотел спросить вас, – сказал он, – не кажется ли вам чудовищной причина моего награждения этой звездой?

– Чудовищной? – ответил Ио. – Напрасно ты думаешь так. На Земле и сейчас встречаются гады. Мы уничтожаем их и делаем это без всякой жалости. Ты скажешь, что это не люди. Верно. Но и люди могут быть хуже гадов. Великая Отечественная война первого века нашей эры была со стороны твоей страны справедливым делом. И она имела громадное значение для всей последующей истории человечества. Мы знаем и понимаем все, что произошло тогда. И человек, принимавший участие в этой войне, нам еще дороже.

– В том, что ты именно такой человек, – прибавил Люций, – лишнее свидетельство, что нам повезло.

– Ну, со мной вам как раз не особенно повезло, – улыбнулся Волгин. – Было бы куда лучше, если бы на моем месте оказался какой-нибудь ученый.

Он внезапно заметил чуть заметную улыбку, скользнувшую по губам Ио. Она промелькнула и сразу исчезла, но ее значение было ясно. "Какая разница, – говорила эта улыбка, – ты или выдающийся ученый вашего века?"

Волгин почувствовал глухую обиду. "Как низко, – подумал он, – эти люди ставят моих бывших современников!"

Тень, пробежавшая по выразительному лицу Волгина, не укрылась от внимательных глаз Люция, и тот со всегдашней своей чуткостью понял ее причину.

Не в обычае людей тридцать девятого века было скрывать свои мнения, и Люций, не опасаясь задеть старого друга, сказал прямо:

– Улыбку Ио ты неправильно понял, Дмитрий. Он думал о том, что ты так же дорог нам, как всякий другой человек, и что мы любим тебя, как любили бы любого из людей твоего века.

– Конечно, – прибавил Ио, – я думал именно это. Если ты понял как-нибудь иначе, мне очень жаль.

– В вашей любви ко мне, – ответил Волгин, – я никогда не сомневался. И я понял именно так.

Он хотел бы, но не был в состоянии откровенно выражать свои мысли. В действительности он глубоко убежден, что понял улыбку Ио в ее истинном значении. То, что его хотели убедить в противном, доказывало только, что в исключительных случаях эти люди не избегали "спасительной" лжи.

"Ложь, – подумал Волгин, – не является органически чуждой им", Мунций пристально посмотрел на сына, и по выражению его лица Волгин понял, что отец осуждает несдержанность Ио.

А как думал он сам?..

– Одевайся! – сказал Люций как ни в чем не бывало. – Мэри и Владилен ждут тебя.

Волгин быстро оделся. Взяв в руки пояс, который, как сказали ему, был антигравитационным, он удивился, что не чувствует стремления этого куска материи подняться вверх. Ведь пояс должен был отталкиваться от земли, а не притягиваться к ней.

– Почему он не улетает, – спросил Волгин, – когда не надет на человека?

– Потому, что цепь не замкнута, -ответил Люций.

Он взял из рук Волгина пояс и застегнул его на кнопки. Пояс рванулся вверх, но Люций не выпускал его. Было ясно, что, предоставленный самому себе, кусок материи мгновенно оказался бы у потолка.

– Никогда не застегивай его, когда снимаешь с себя, -объяснил Люций.

Разъединив снова концы пояса, он протянул его Волгину.

– А это не страшно?

Люций и Ио засмеялись.

– Ты будешь чувствовать себя необычайно легко, – сказал Ио, – но быстро привыкнешь. Ты увидишь, что усталость будет наступать гораздо реже.

Пересилив невольный страх, Волгин застегнул на себе пояс.

Как только он это сделал, чувство поразительной легкости овладело им. Точно с его плеч сняли солидную тяжесть. Пояс ощутило поднимал его над землей, но не настолько, чтобы ноги отделились от пола. Руки как будто потеряли вес.

В этот момент он понял причину удивлявшей его легкости, с какой ходили все вокруг него. До этого он не мог понять, как могли люди такого роста и, следовательно, большого веса так быстро передвигаться, точно земля не притягивала их.

– Мне кажется, – сказал он, – что я мог бы сейчас подпрыгнуть до потолка.

– Нет, – серьезно ответил Ио. – Пояс уменьшает вес верхней части твоего тела в два раза. Некоторые люди носят пояса с коэффициентом действия один – три, один – четыре и даже один – пять. Но для начала тебе достаточно двойного.

– А как отражается ношение пояса на работе внутренних органов тела, например, сердца?

– Только положительно. Сердцу гораздо легче. Без этих поясов нашей науке труднее было бы добиться двухсотлетней жизни для человека.

2

Арелет приближался к Ленинграду.

С волнением всматривался Волгин сквозь прозрачную стенку машины в подернутую туманной дымкой даль горизонта.

В прежней жизни много раз случалось ему подъезжать к родному городу на поезде, подлетать к нему на самолете, и всегда он испытывал волнение. Так было и сейчас, только неизмеримо сильнее.

Великий город всегда казался Волгину отличным от других городов на Земле.

Город Ленина! Колыбель Октябрьской революции! Как близки и понятны были Волгину эти слова!

Понимают ли значение Ленинграда современные люди? Что говорит их сердцу это гордое слово?

Может быть, для них город на Неве ничем не отличается от других? Может быть, два тысячелетия изгладили воспоминания, такие свежие для Волгина?..

Нет, это было не так!

Волгин услышал, как Мэри сказала Владилену:

– Уже давно я не бывала здесь. Не правда ли, когда подлетаешь к Ленинграду, испытываешь особое чувство?

– Да, – ответил Владилен. – И это вполне понятно. Именно здесь был заложен фундамент истории человечества.

– Последних двух тысячелетий.

– О! Все, что было до Великой революции, кажется мне сплошным мраком. Здесь зажегся первый луч света.

– И как ярко этот свет разгорелся теперь! – добавил Волгин.

Он понял, что люди ничего не забыли. Человечество свято хранило память о славном прошлом, и благодарность к тем, кто создавал и строил прекрасный мир, в котором они жили, не угасла. И Дмитрий Волгин и оба его спутника испытывали одни и те же чувства, различавшиеся только неизбежным масштабом времени. Для них это была история, незабываемая и волнующая. Для него – буквально вчерашний день жизни.

Ленинград должен был вот-вот открыться. Арелет находился от города в трехстах километрах. Владилен, управлявший машиной – без помощи каких-либо рычагов управления, а только силой своего воображения, все больше и больше сбавлял скорость.

Молодой ученый отлично понимал, какие чувства волнуют Волгина. Он заметил, что Дмитрий почти никакого внимания не обращал на те места, где они пролетали. Когда раньше арелет, увеличив скорость до предела, поднялся на большую высоту и подробности земной поверхности стали плохо различимы, Дмитрий не возражал против этого. Его мысли стремились вперед, к тому, что ждало их в конце пути. Всеми помыслами он был уже в Ленинграде и только в Ленинграде.

Даже при средней скорости арелета города появлялись на горизонте, оказывались прямо внизу и исчезали из виду с такой быстротой, что рассмотреть их не было возможности. Владилен не хотел, чтобы Ленинград оказался под ними раньше, чем Дмитрий почувствует и переживет его появление. Он знал, что "постепенное приближение к родине" – это как раз то, что нужно сейчас его другу.

И он "приказывал" арелету лететь все медленнее и медленнее.

Волгин заметил и понял этот маневр. Он был благодарен Владилену за его чуткость и внимательную заботу, но говорить сейчас слова благодарности не был в состоянии.

Он умер во Франции, в Париже, и в час смерти его мысли рвались сюда, и вот он оказался здесь, снова живой и здоровый, с воскресшей тоской по родному городу.

Каким он увидит его?

Был на земле "вечный город". И грандиозные постройки этого города, полуразрушенные неумолимым ходом времени, Волгин видел своими глазами. Амфитеатр Колизея, построенного в 82-м году христианской эры, наполовину сохранился к двадцатому веку. Но не существовало ни одного здания, которое смогло бы полностью сохраниться за два тысячелетия.