Текст книги "220 дней на звездолете (изд.1955)"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Река постепенно суживалась. Вскоре мы увидели, что подлетаем к высокому горному хребту. Его вершины уходили в облака, и по радиопрожектору мы определили, что высота гор достигает семи километров. Как выглядят эти вершины, осталось тайной. Корабль перелетел их на высоте десяти километров.

Перелет через хребет доставил нам неожиданное и поразительно красивое зрелище. Уже привычный молочно-белый туман вдруг исчез. Мы оказались между двумя вершинами облачных масс. Над кораблем раскинулось темно-синее небо и на нем ослепительно яркое солнце, значительно большее, чем на Земле. Нестерпимым блеском сверкали вокруг и под нами белоснежные облака.

Мы все четверо невольно вскрикнули от восторга, но изумительная по красоте картина исчезла так же быстро, как и появилась. Корабль снова влетел в облако. Опять за стеклами окон заклубился туман. Мы стали опускаться вниз.

Горы остались далеко позади. Под нами опять был океан.

Корабль пролетел расстояние почти в восемь тысяч километров, когда мы заметили, что становится всё темнее и темнее. Очевидно, кончалась та половина Венеры, на которой был день, и мы летели в область ночи.

Камов обратился к обоим астрономам.

– Как обстоит дело с вашей программой? – спросил он.

– Выполнена.

– Пробы воздуха?

– Взяты четыре.

Действительно, мы увозили с собой воздух Венеры.

В стенки корабля были вмонтированы небольшие герметически закрытые ящики, сделанные из платины. Еще на Земле в них был создан полный вакуум. С помощью электрического тока можно было открыть маленькое отверстие и снова закрыть его. Четыре из этих ящичков были наполнены воздухом Венеры. На Земле этот воздух будет подвергнут анализу.

– Как у вас, Борис Николаевич? – спросил Камов.

– Сделано около трехсот снимков, не считая кинопленки.

Минуты две Камов молчал. Потом дрогнувшим голосом негромко произнес:

– Корабль оставляет Венеру!

Как быстро пролетели эти незабываемые часы!.. Я бросил последний взгляд на покидаемую планету.

Ты сурова, прекрасная «сестра Земли»!.. Твои грозы страшны! Но жизнь появилась!..

Пройдут тысячелетия, пройдут, быть может, миллионы лет, и всепобеждающая сила этой жизни наполнит твои леса, воды и воздух неведомыми сейчас существами.

Сквозь долгие века медленный путь эволюции приведет к появлению могучего разума. В какой форме проявится он?..

И тогда под горячими лучами твоего солнца начнется твоя история.

Я хочу верить, что она будет менее мучительна, менее кровава, чем на твоей далекой сестре.

Если когда-нибудь на тебе появится существо, подобное человеку, я от всего сердца желаю ему жить счастливо на его прекрасной родине!

Человек Земли посетил тебя и не раз посетит в будущем. Как старший брат, он поможет твоим детям добиться этого счастья!..

Прощай, Венера!..

Камов остановил работающий двигатель и включил другие.

Мощный гул раздался за кормой. Убрав крылья, космический корабль с нарастающей скоростью устремился вверх.

Встреча

8 ноября 19.. года.

Почти два месяца я не касался своего дневника. За это время не случилось ничего, достойного особого внимания. Жизнь на корабле шла спокойным размеренным темпом.

После отлета с Венеры мы долгое время находились под впечатлением всего увиденного. Ее мощные силы, первобытная ярость стихий, величавый покой природы заставили поверить в прекрасное будущее этой планеты.

Покинув Венеру, мы долгие часы оживленно и как-то радостно говорили о ней, обсуждали всё виденное и даже немного фантазировали.

У меня осталось горячее желание посетить еще раз «сестру Земли», промелькнувшую перед окнами корабля, как незабываемый сон.

Удаляясь от нее, мы испытывали грустное чувство расставания с чем-то, ставшим уже близким и любимым, и долгие часы не могли отойти от окон.

Снова мы видели белоснежную красавицу на фоне черного занавеса, усеянного бесчисленными светящимися точками.

Но не было загадочной тайны: мы знали, что скрывается под облачным покровом, и скоро, очень скоро всё человечество Земли будет знать это…

В момент нашего отлета с Венеры ее расстояние от Марса равнялось по прямой линии тремстам семидесяти миллионам километров, но Марс движется по орбите навстречу нам, и кораблю надо одолеть только двести пятьдесят миллионов километров, чтобы встретиться с ним. На это требуется две тысячи пятьсот часов, или сто четыре дня. Пятьдесят четыре из них уже прошли.

Как я уже писал, никаких особых событий не произошло. Зато вчерашний день – 7 ноября – никогда не изгладится из памяти. В этот день, который мы привыкли считать самым большим праздником, произошло событие, которое, по словам Пайчадзе, могло случиться раз в тысячелетие.

День начался необычно: впервые за весь перелет Пайчадзе и Белопольский отдыхали одновременно. Многочисленные астрономические инструменты казались покинутыми и сиротливо печальными. Обсерватория была непривычно пустынна.

Я дежурил у пульта в полном одиночестве, так как Камов занялся проверкой каких-то вычислений и находился в каюте.

Ничем невозмутимая, «мертвая» тишина царила на корабле. Только равномерное тиканье часов, вделанных в пульт управления, нарушало безмолвие. Как и все часы на звездолете, они показывали московское время.

Было 6 часов утра.

Мне стало очень грустно. Я вспомнил своих друзей и товарищей, находящихся сейчас так невообразимо далеко, вспомнил, с каким волнением просыпался всегда в это утро, как спешил на улицу, чтобы не опоздать к началу парада. Впервые в жизни я встречаю праздник не только не в Москве, но даже за пределами Земли, за десятки миллионов километров от нее. И всё же я на Родине. Этот корабль, построенный руками советских людей, несущийся сейчас с невообразимой быстротой в темных просторах неба, – неотделимая частица Советского Союза. Где бы он ни находился, мы дышим воздухом Родины…

Мои мысли были прерваны приходом Камова и Белопольского. Поздравив с наступающим праздником, Сергей Александрович попросил меня разбудить Пайчадзе.

Уже за дверью я услышал, как Камов сказал:

– Проверим еще раз.

– Всё верно, Сергей Александрович, – ответил Белопольский. – Ровно в две минуты восьмого.

Пайчадзе крепко спал в своей сетке, и мне стало жаль прерывать его сон.

Но просьба командира корабля – это приказ. Я слегка дотронулся до плеча Арсена Георгиевича. Он сразу открыл глаза.

– Извините! – сказал я. – Сергей Александрович просит вас в обсерваторию.

– Что случилось? – тревожно спросил он.

– Как будто ничего.

– Где Белопольский?

– В обсерватории.

Тревога Пайчадзе была законна. Еще не было случая, чтобы у нас на корабле нарушали чей-нибудь отдых. Ни мне, ни моему товарищу не приходило в голову, какой замечательный сюрприз приготовили для нас наши друзья.

– Поздравляю вас с праздником! – сказал я.

Когда мы один за другим проникли сквозь круглую дверь обсерватории, Камов и Белопольский находились у пульта. Перед ними висели в воздухе банки и несколько сосудов, очевидно для завтрака. Обычно он происходил в девять часов. Ничего тревожного не было в выражении их лиц. Оба встретили нас поздравлениями.

– Что случилось, Сергей Александрович? – спросил Пайчадзе.

– Праздник, – ответил Камов. – Я предлагаю выпить коньяку в честь годовщины Октябрьской революции.

Меня поразили эти слова и тон, которым они были сказаны. Как это не похоже на Сергея Александровича! Разбудить человека на два часа раньше положенного времени, как будто нельзя было отметить праздничный день немного позже. Что с ним случилось?!

Пайчадзе был тоже удивлен не меньше меня.

– Значит, – сказал он, – ничего страшного нет? А я испугался, когда Борис Николаевич разбудил меня.

– Осталось три минуты, – вместо ответа сказал Камов. – Быстрее, Константин Евгеньевич! – обратился он к Белопольскому, открывавшему бутылку с коньяком.

Опять что-то непонятное! Я вспомнил услышанные слова: «Ровно в две минуты восьмого» – и невольно взглянул на часы. Было без одной минуты семь. Что же должно произойти?

Белопольский протянул бутылку Камову.

– Друзья! – сказал Сергей Александрович. – Извините, но придется пить из одной бутылки, по очереди. Как вы знаете, на нашем корабле вин почти нет. Только для экстренных случаев. Мы сделаем по два-три глотка в тот знаменательный момент, который уже наступает. Через полминуты наш корабль пересечет орбиту Земли.

Пайчадзе и я невольно вскрикнули от неожиданности.

– Этот сам по себе замечательный для нас момент совпал с днем нашего великого праздника, – продолжал Камов. – Вот причина того, что мы собрались в неурочный час. Выпьем же, мои дорогие друзья, за успешное окончание первого большого космического рейса!

Бесшумно и стремительно несется в пространство советский звездолет. Каждую секунду остается позади двадцать восемь с половиной километров пути. Невидимая и неосязаемая «дорога Земли» промелькнула, как молния, но зоркий глаз нашего командира увидел ее, а сердце советского человека подсказало замечательную мысль – отпраздновать великий праздник именно в этой точке. Сюрприз был большой и радостный. И я и Пайчадзе горячо благодарили Камова.

– Поблагодарите также и Константина Евгеньевича. Он помог мне точно рассчитать момент и скрыть его от вас, чтобы сюрприз был приятнее.

– Теперь понимаю, – сказал Пайчадзе, – почему так туманно ответили мне, когда я спрашивал, в какой момент мы достигнем орбиты Земли. Признаюсь, я подумал, что вы равнодушны.

Камов засмеялся.

– Я еще на Земле знал, – что мы пересечем ее орбиту именно седьмого ноября, и хотел пока скрыть это от вас всех, но Константин Евгеньевич, между делом, сам вычислил всё и «обрадовал» меня своим открытием. Пришлось готовить сюрприз вдвоем и скрывать от вас двоих такое замечательное совпадение.

– Как странно, – сказал я, – что мы находимся далеко от Земли и всё-таки чувствуем себя как бы на ней.

– Мне не совсем понятна ваша мысль, – сказал Камов.

– Мне тоже она не понятна, – засмеялся я, – но, тем не менее, мне кажется это странным.

– А мне, – сказал Белопольский, – это кажется вполне нормальным. Люди всегда жили только на Земле. Сознание ее постоянного присутствия так глубоко вкоренилось в нас, что очень трудно за короткий срок отвыкнуть от мысли, что она тут, под нами. Это не мысль, – повернулся он к Камову, – а скорей ощущение.

– Во всяком случае, – ответил Камов, – у меня такого ощущения нет.

– У меня тоже, – сказал Пайчадзе.

– Это потому, что вы покинули Землю не в первый раз. Но мне представляется несомненным, что во время полета на Луну такое ощущение у вас было.

Камов отрицательно покачал головой.

– Я не помню, чтобы у меня оно было, – сказал он. – Впрочем, во время этого полета нам некогда было заниматься анализом наших ощущений. Он был слишком коротким.

– Кстати, – сказал я, – вы никогда не рассказывали нам о полете на Луну.

– И я, и Арсен Георгиевич, – ответил Камов, – рассказали всё на страницах газет и журналов. Я думал, что вы читали об этом полете.

– Конечно, читал, – сказал я. – Но, может быть, вы могли бы рассказать что-нибудь, о чем не писали раньше?

– Мы всё рассказали, – сказал Пайчадзе.

Камов посмотрел на него и усмехнулся.

– Откровенно говоря, – сказал он, – мы утаили один эпизод.

– Расскажите! – попросил я.

– Не стоит, – сказал Пайчадзе. – Ничего интересного.

– Разрешите нам судить об этом.

– С удовольствием расскажу, – сказал Камов. – Арсен Георгиевич скромничает. Когда мы опустились на поверхность Луны, то были вынуждены выходить из корабля, чтобы собрать образцы лунных пород. Эти выходы мы делали по очереди, так как выйти вдвоем было очень рискованно.

– Почему? – спросил я.

– Потому что на Луне нет атмосферы.

– Всё-таки не понимаю. Я читал, что вы были одеты в костюмы вроде водолазных.

– Не в том дело, – ответил Камов, – отсутствие на Луне атмосферы опасно в другом смысле. Вы знаете, что Земля ежедневно встречает на своем пути множество мелких тел. Только в редких случаях эти частицы вещества достигают ее поверхности. Обычно они сгорают на значительной высоте благодаря трению о воздух. Мы часто наблюдаем это явление и неправильно называем его «падающими звездами». Таким образом, земная атмосфера надежно защищает нас от этой ежедневной бомбардировки. На Луне нет такой защиты, и тысячи камней различных размеров с огромной скоростью, в десятки раз быстрее полета пули, непрерывно падают на лунную почву. Это делает лунные прогулки очень опасными. Каждый такой камешек несет смерть.

– И вы всё-таки выходили?

– Вернее, выбегали. Не могли же мы вернуться на Землю с пустыми руками. Так вот, во время одного такого выхода крохотный кусочек метеорита ударил меня в голову. Он пробил стальной шлем и застрял в кости черепа. Я упал, потеряв сознание. Как ни мало было пробитое отверстие, но через него стал выходить воздух, и через минуту я был бы мертв, если бы не Арсен Георгиевич. Правда, он был одет в «лунный» костюм, но всё же я никак не могу понять, как он успел с такой быстротой оказаться возле меня Я очнулся уже на корабле.

– Вы упали метрах в сорока от двери, – сказал Пайчадзе. – На Луне тяжесть в шесть раз меньше, чем на Земле. Я был около вас в пять прыжков. Сразу зажал отверстие. Оно было ясно видно.

– И могли сами погибнуть вместе со мной.

– Странное рассуждение! – сказал Пайчадзе. – Не мог я не пытаться спасти вас. Был бы убийцей.

– Больше того, – сказал Камов. – Когда он перенес меня на корабль, я долго не приходил в сознание. Время пребывания на Луне истекало. Арсен Георгиевич один закончил сбор образцов. Он несколько раз выходил из корабля, рискуя жизнью.

– А вы бы не сделали так?

– Положим, сделал бы, – рассмеялся Камов. – Но всё же ваше поведение было неблагоразумно.

Даже Белопольский не мог не улыбнуться на эту фразу.

– Я нигде не читал о том, что вы были ранены на Луне, – сказал я. – Почему вы умолчали об этом?

– Из осторожности! – ответил Камов. – Мы боялись, что, если этот случай станет известным, нам не разрешат третьего космического рейса.

– Не думаю, – сказал Белопольский. – Мало ли что может случиться. Это не причина прекращать исследование вселенной.

– Арсен Георгиевич просил меня не рассказывать об этом в печати.

– Во всяком случае, это геройский подвиг, – сказал я.

– Еще что! – рассердился Пайчадзе. – Не говорите глупостей.

Мы долго не расходились в это утро (утро, конечно, только по часам), делясь воспоминаниями, говоря о будущем развитии звездоплавания и о нашем полете. Астрономические наблюдения, до этого дня не прекращавшиеся на корабле ни на одну минуту, были как будто забыты.

Но прошло часа три, и всё вошло в обычные рамки. Белопольский и Пайчадзе занялись наблюдениями. Камов принял дежурство у пульта.

Праздник закончился.

Но судьба захотела, чтобы этот день ознаменовался еще одним событием.

Произошла встреча, которая чуть не погубила наш корабль, но доставила большую радость нашим ученым товарищам.

– Осуществилась мечта астрономов Земли, – сказал Пайчадзе, когда всё уже кончилось. – На такое счастье даже в мыслях не смели рассчитывать. Теперь я самый счастливый астроном.

– Я тоже! – отозвался Белопольский. На его всегда хмуром лице сияла улыбка, а голос звучал непривычно мягко. – Теперь мне уже нечего желать. Кроме Марса, разумеется, – прибавил он.

Для меня это событие было исключительно интересно. Моя коллекция снимков обогатилась изумительными, уникальными кадрами. Благодаря тому, что я всегда держал мои аппараты в полной боевой готовности, мне удалось заснять всю эту необычайную, почти фантастическую встречу от начала до конца.

– Не будь вас, – сказал Камов, – мы, вероятно, не успели бы сделать ни одного снимка. Это было бы большим ущербом для науки. Помните, вы сомневались, оправдает ли ваша работа участие в полете? Одним только сегодняшним днем ваше присутствие на корабле оправдано.

Едва не ставшая роковой, встреча произошла в двадцать один час пятнадцать минут. Я только что собрался удалиться в каюту на отдых, когда неожиданно сработал автомат радиопрожектора. Дробный звон наполнил звездолет, и сердце невольно сжалось от сознания близости внезапно возникшей неведомой опасности.

С самого отлета с Земли еще ни разу не раздавался на нашем корабле грозный сигнал.

Стремительно пролетел мимо меня Камов и кинулся к пульту.

Я не бросился за ним, а остался там, где меня застала тревога. Пайчадзе, находившийся в этот момент у окна, застыл на месте, не спуская глаз с командира. Мое тело напряглось в ожидании команды, в готовности немедленно выполнить ее, какова бы она ни была.

Но никакой команды не последовало.

Корабль неожиданно вздрогнул, и меня с силой ударило о стену. Страшный грохот тугой волной ударил в уши. Мысль о катастрофе мелькнула на короткую секунду, а в следующую я уже понял, что случилось: Камов без предупреждения включил в работу один из двигателей. Впервые я услышал эту работу без шлема…

К счастью для нас, этот чудовищный грохот продолжался не более пяти секунд. Снова настала тишина, и я почувствовал себя свободным от неожиданной тяжести. У меня кружилась голова и сильно звенело в ушах. Я видел у пульта сосредоточенно-серьезное, но спокойное лицо Камова и понял, что неведомая опасность миновала.

– К левым окнам! – крикнул Сергей Александрович. – Мельников, к съемке! – И прильнул к перископу.

Я бросился к киноаппарату, вмонтированному в левую стенку корабля, и, еще ничего не понимая, молниеносно открыл объектив и включил ленту. Затем с лихорадочной быстротой схватил переносную камеру и открыл «свое» окно.

Сначала я ничего не увидел. Как всегда, темная бездна была усеяна бесчисленными точками немигающих звезд. Всё было как всегда.

Но вот, впереди нас, из-за борта корабля начала выступать ярко освещенная изломанная линия края какого-то исполинского предмета. Он быстро увеличивался в размерах, вырастая на глазах, и, казалось, со страшной быстротой несся прямо на корабль.

Я видел причудливые нагромождения скал, острые выступы, глубокие черные трещины – сверкающую в лучах солнца колоссальную гору, готовую раздавить маленький звездолет, который бесстрашно мчался ей навстречу.

Момент – и бесформенная глыба поравнялась с окнами корабля, закрыв собой всё видимое пространство. До нее было так близко, что, казалось, стоило протянуть руку, чтобы дотронуться до светло-серой поверхности, по которой, прыгая на выступающие скалы и проваливаясь в глубокие ущелья, с молниеносной быстротой промчалась тень нашего корабля.

Показался неровный, ломаный край, и вся масса как бы растаяла в пространстве позади нас. Видение исчезло с непостижимой быстротой. Снова спокойно сверкала звездная глубина мира. Необъятная пустота вновь распахнулась вокруг корабля, и казалось, что и не было никогда уродливого обломка, промчавшегося мимо и едва не прекратившего наш космический рейс.

Всё заняло не больше двадцати секунд.

Ошеломленный и даже, пожалуй, немного испуганный, я машинально перестал вертеть ручку и остановил автомат. Снимать больше было нечего.

Камов глубоко вздохнул. Его лицо было очень бледно. Он вынул платок и усталым движением вытер лоб.

– Что это было? – тихо спросил я Арсена Георгиевича.

– Астероид, – ответил Пайчадзе. – Одна из карликовых планеток, неизвестная земным астрономам.

– Мы первые увидели ее и… так близко, – сказал Белопольский.

– На подобную встречу был один шанс из миллионов, – сказал Камов, – но я никогда не прощу себе моего самоуверенного заявления, что она невозможна.

– Зачем так говорить? – сказал Пайчадзе. – Опасаться встречи с астероидом надо за орбитой Марса. Там их главный пояс. Вблизи орбиты Земли они редки. То, что произошло сейчас, совершенно исключительный, редчайший случай.

– Но этот редчайший случай мог стоить вам жизни, – сказал Камов.

– И вам также, – сказал Белопольский. – Предупредить подобное столкновение современная техника еще не в состоянии. Если бы оно произошло, то никто не был бы виноват.

Камов молчал несколько секунд.

– Вы, конечно, правы, – сказал он. – Я виню себя только в том, что говорил о невозможности встречи. Это полезный урок и не только нам, но и всем звездоплавателям будущего. Кто дежурит у пульта?

– Я, – ответил Белопольский.

– Продолжайте дежурство!

И с этими словами Камов покинул обсерваторию.

– Вы собирались отдохнуть? – обратился ко мне Пайчадзе, когда за командиром корабля закрылась дверь. – Идем вместе. На сегодня хватит. Ничего более интересного произойти не может.

Войдя в каюту, мы удобно расположились в своих сетках по обе стороны круглого окна.

– Я всё думаю о фразе Константина Евгеньевича, – сказал я. – Помните, он сказал, что современная техника не в состоянии предотвратить подобное столкновение… Но разве невозможно соединить радиопрожектор с каким-нибудь автоматом, который бы изменил полет корабля в случае появления препятствия, снабдить корабль подобием автопилота?

– Такого прибора нет, – ответил Пайчадзе. – Что возможно на самолете, – не возможно на космическом корабле. Не забывайте, – мы летим по инерции. Двигатели не работают. Чтобы изменить направление полета, надо включить их. Предварительно рассчитать, – столкнется появившееся тело с кораблем или нет, в какую сторону надо повернуть корабль, – никакой автомат не может. Пока не может, – прибавил он. – В будущем такой аппарат будет.

– Об этом я не подумал. Остается радоваться, что случай благоприятствовал нам.

– «Случай»! – повторил Пайчадзе. – У нашего командира верный глаз, твердая рука. В момент встречи я наблюдал один объект прямо впереди и, когда появилась эта маленькая планетка, заметил ее сразу после сигнала тревоги. Она находилась правее и выше линии нашего полета. Было неизбежно столкновение. Ее траектория пересекала путь корабля. Любой на месте Камова свернул бы в сторону, но Сергей только затормозил корабль, настолько, чтобы пропустить планету перед носом звездолета. Нужен безошибочный глазомер и большое хладнокровие, чтобы решиться на такой маневр. Учтите, – у него не было ни одной секунды на размышление.

Арсен Георгиевич говорил внешне спокойно, но я обратил внимание, что он назвал Камова по имени. Это бывало только тогда, когда Пайчадзе был сильно взволнован.

– На каком расстоянии от планеты мы пролетели?

– Не больше шестисот метров.

Только сейчас я понял всю величину опасности, которой избежал наш корабль.

– При таком маленьком расстоянии планета могла притянуть нас к себе, – сказал я.

– При скорости корабля, – ответил Пайчадзе, – этот крохотный член солнечной системы не мог оказать никакого действия. Корабль не отклонился от своего пути ни на один миллиметр. Даже тело величиной с Луну не повлияет заметно на звездолет, летящий со скоростью двадцати восьми километров в секунду. А такая крошка и подавно.

– Хороша, крошка! – сказал я, вспомнив исполинскую глыбу.

Пайчадзе засмеялся.

– В астрономии, – сказал он, – Земля считается маленькой планетой. Астероид диаметром не больше, тридцати километров – совсем пылинка. Но как ни мала эта планетка, меня удивляет, что она еще не открыта, Ее орбита близка к орбите Земли.

– На ней не написано название, – сказал я. – Может быть, это одна из тех, которые известны на Земле.

Я спохватился, когда увидел, как сдвинулись брови Пайчадзе, но было поздно. Фраза уже вылетела.

– Извините, Арсен Георгиевич! – поспешил я сказать. – Я пошутил. Признаюсь, что шутка неудачна.

– Пояс астероидов, – сказал он, словно не слыша моих слов, – расположен между орбитами Марса и Юпитера. Есть предположение, – там когда-то находилась большая планета, но по неизвестным причинам раскололась на части. Малые планеты – обломки одной большой. Сегодня мы видели такую планету с близкого расстояния и могли убедиться, что это обломок, а не самостоятельно образовавшееся тело. В этом случае оно бы имело шаровидную форму. Теория образования астероидов как обломков большой планеты подтверждается. Это очень важный результат сегодняшней встречи. Как я сказал, – пояс астероидов расположен между орбитами Марса и Юпитера, но есть астероиды, которые выходят за эти пределы. В настоящее время известны орбиты трех тысяч пятисот двадцати малых планет. При подготовке экспедиции возможность встречи была учтена. Были произведены расчеты местонахождения каждого известного (он подчеркнул это слово) нам астероида, орбиту которого мог пересечь корабль. Ни с одним мы не должны встретиться. Выходит, виденный обломок – малая планета, не известная на Земле.

Он искоса взглянул на меня и улыбнулся обычной ласковой улыбкой.

– Астрономия – точная наука, – сказал он. – Спокойной ночи, Борис Николаевич!