Текст книги "Репетитор"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

14.

На «престижном» 8-м этаже была гостиная с лоджией, где преферансисты могли совмещать свою страсть со свежим воздухом.

Жене повезло: он заглянул туда в те минуты, когда седовласый актер расписывал новую "пульку" на двойном листке, а остальные практически бездельничали, так что Ксеню можно было отозвать. Он поманил ее, она извинилась перед соратниками и вышла к нему.

– Я вся внимание. – Замятина рассматривала внука на самом деле сверхвнимательно. – Ты ел чернику?

Вместо ответа он достал носовой платок, но бабка запротестовала:

– Не трать платка на это – не отстирается потом. Пойди лучше вымой рот.

– Ладно, потом. Ксенечка, у меня просьбе к тебе. Нетипичная: я никогда не лез по таким вопросам…

Но она перебила.

– Все, можешь не говорить. Поняла и не нахожу ничего странного. Не все же лесной ягодкой питаться! Твою ученицу нужно повести в ресторан – так? – она уже потянулась к ридикюлю.

– Да ничего подобного! Ксеня, милая, выбрось из головы эти расхожие курортные штампы, они не могут иметь ко мне отношения!

– Да? И к ней тоже?

– И к ней тоже! – почти гневно повторил Женя. – Сядь на минуту.

Уже в некоторой тревоге Ксения Львовна опустилась на край дивана.

– Ксеня, она с детства мечтает о сцене. Ты должна посмотреть ее…

Какие-то секунды бабушка сидела нагнувшись, сдавив двумя пальцами переносицу и странно посмеиваясь.

– Действительно… случай небывалый… редчайший просто! А я – со своими вульгарными штампами! Прости… О ком речь-то? О дочери этой нашей Тамары, дежурной администраторши?

– Допустим. А что тут такого забавного?

– Ксенечка Львовна, труба зовет! – поторопил ее с лоджии хорошо поставленный бархатистый голос.

– Иду-иду! Женька, не гляди на меня так, я не палач периферийных дарований, я – наоборот… Приводи, конечно.

– С чем? С этой вашей триадой: проза – басня – стихотворение?

– Мне все равно: "Муха-Цокотуха" в этом случае не хуже "Фауста", – беспечно отмахнулась Замятина и ушла к своим партнерам. Во время раздачи карт она глядела через стекло в гостиную туда, где только что стоял ее внук и где его уже не было. Взгляд ее выражал не юмор, не насмешку, а почему-то сострадание…

Седовласый актер, изящно тасуя колоду, заметил:

– Многовато вы о нем беспокоитесь… не мальчик ведь уже, а? Не пора ли передать полномочия?

– Действительно, Ксенечка Львовна, жените его! Хотите, мы его прямо здесь женим? – весело предложила еще одна партнерша.

Замятина отвечала хрипло и мрачновато:

– Я его, может, одной из миллиона отдам. Мне надо, чтобы его любили.

– Так это, голубчик, само собой…

– Нет, не само собой! А чтоб любили! – с нажимом, почти грозно сказала Ксения Львовна, к немалому удивлению партнеров пресекая их легкомысленный треп.

15.

Катя впервые была в гостях у Жени.

Поначалу она держалась поблизости от двери, боязливо прислушиваясь к шагам в коридоре:

– А вдруг она все-таки зайдет?

– Во-первых, едва ли, – успокаивал Женя. – Во-вторых, почему вам не познакомиться уже сегодня? Какая разница – когда, если я обо всем договорился? А в-третьих, – ты ли это? Так свободно общаешься тут с актерами – и вдруг…

– Ну как общаюсь? Насчет автографа? Или чашечки кофе? Насчет того, кто на ком женат? А тут – насчет жизни. Не их, а своей… Сравнил!

Говоря это, она подробно разглядывала полулюкс.

– Здесь один раз Калягин жил, – сообщила она. – Знаешь, почему я запомнила? Ключик кто-то в песке нашел, мне его принесли на "спасалку", и я объявила в мегафон: "Отдыхающего из Дома имени Неждановой, потерявшего ключ от номера, прошу зайти к дежурной…" Слушай, а может, это судьба? Я не про Калягина, конечно, – я про номер ваш: ключик-то мог быть от какого угодно, правда? Но он был от этого… Ты вообще веришь в судьбу?

Но ответить она ему не дала, воскликнув без всякой паузы:

– Ой, балда беспамятная! Я ж согласилась зайти только из-за холодильника вашего! Он работает?

– Да… кажется, – оторопел он. – А зачем тебе?

– Бельдюгу положить. Пробовал, нет? Попробуй. Бабушку угости. Языки только не проглотите! Ее при мне коптили сегодня утречком, свежей не бывает…

Она вытаскивала из одного полиэтиленового пакета другой, с рыбкой, довольно увесистый, и определяла его в холодильник. – Хочешь парочку сейчас?

– Катя, это совершенно лишнее, – запротестовал Женя. – Ну сообрази сама… Что Ксеня должна подумать? Она либо не будет тебя прослушивать… либо не дотронется до этой "бельдюги"! – он огорчен был всерьез.

– Да почему? Я ж от чистого сердца. Можешь даже вообще не говорить, что это от меня.

Такое предложение слегка успокоило его. А Кате все эти "комплексы" были просто неведомы.

– Кто-то, мол, передал для Замятиной. Сами рыбаки могли для любимой артистки – скажешь, не могли?

– Я не знаю, настолько ли рыбаки любят искусство, – усмехнулся Женя. – Да и бабка у меня догадливая, быстро вычислит этого рыбака… Катя, сколько это стоило?

– Да подарили мне на коптильне! Ну честно же… – она взяла изящный фруктовый ножик со стола. – Вот, хочешь, на ноже поклянусь?

– Не надо, верю, – улыбнулся он и отобрал нож, как у маленькой. – Мы заниматься будем сегодня? И чем именно? – поставил Женя вопрос ребром.

– Чем прикажете, я – пожалуйста. Я тетрадочку новенькую принесла.

– Да писать, может быть, пока нечего. Понимаешь, твой показ – это компетенция Ксени, я тут ни при чем. Но, кроме показа, там еще есть собеседование… Надо, чтоб ты могла толково рассказать, какие у тебя были сильные театральные впечатления, – это раз…

– Ой… у меня их так много, я перезабыла уже большинство.

– Я говорю о самых сильных! Ты что – так часто бываешь в театрах?

– Я? Нет, особо частить некогда. А если пересказываешь, что по телику видела, – это уже не то? И отметку снижают? – Катя беседовала через открытую балконную дверь, сидя на воздухе в плетеной качалке.

– Катя… – произнес ее репетитор с некоторым изумлением. – А ты ведь еще маленькая! В твоих вопросах иногда та же святая наивность, что меня ждет в начальной школе!

– Это я – святая наивность? Ой, Женечка, это у тебя ко мне симпатия, наверно. У меня, знаешь, какие мысли бывают? Если их вслух сказать, ты от меня сразу откажешься!

– А ты рискни, – предложил он.

– Еще чего! Нет-нет, не верь, это я пошутила. Слушай, а эти книжки ты для кого взял? – она опять впорхнула в комнату и разглядывала обложки; там были Немирович-Данченко, Михаил Чехов, "Пустое пространство" Питера Брука…

– Для тебя, конечно. Для нас.

– И уже закладочки сделал! Жень, а разве с них надо начинать?

– А с кого?

– По-моему, все-таки с бабушки. Ты у нее спроси: может, нечего даже трепыхаться?

– Да почему, Катя? Все зависит от нас!

– От вас, это точно. От тебя и от твоей замечательной бабушки… Гляди, чего я откопала – среди всех этих Станиславских… – из прозрачной сумки, где была рыба, Катя извлекла газету, а из нее – брошюру. – Маленькая, да удаленькая! Лучше и понятней этих толстых…

Брошюра называлась "Ксения Замятина – судьба и роли"; с обложки смотрело ее лицо, каким оно было лет 15 назад.

– Ну и чем это поможет тебе? – насмешливо спросил Женя. – Ничем. Скорее повредит даже… Видишь ли, у нас дома было экземпляров 40 этой книжонки. А зимой пришли дети, собирающие макулатуру, и Ксеня отдала им эти залежи. Раздражали ее комплименты за одну ее работу в кино, которой он стыдится. И опечатки: переврали, к примеру, имя-отчество ее любимого учителя…

Катя выслушала и ужаснулась:

– Ну все!… Если она такая… сильно принципиальная, – ничего не надо, Жень. Никакого показа.

– Какая тут связь?

– Потому что артель "Напрасный труд". Потому что боюсь я ее! Ты или вообще на меня наплюй, или давай толкаться в какой-нибудь другой институт. В плодово-консервный, к примеру. На косточковое отделение!

– Слушай меня, – Женя держал ее сейчас за пальцы обеих рук. – Ксения Львовна – человек действительно трудный. Но это по отношению к себе самой. Для себя трудный. А к другим она умеет быть снисходительной… Пастернака знаешь?

…Но старость – это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

– Жень, зачем ты со мной связался? – невпопад спросила Катя тихо и тоскливо. Сразу он выпустил ее пальцы из своих и буркнул нахмурившись:

– Так… "из общих соображений". Работать мы будем сегодня или как?

– Только не здесь – здесь я боюсь. А по дороге – в бар зайдем, хорошо? Он уже открылся…

Женя покрутил головой, взъерошил свои волосы и взял со стула пиджак. Но надевал его заторможенно, нехотя… Поразмыслил и объявил:

– Нет, Катя, иди одна. Не хочу я там появляться… там вечно эта компания, и мне не нравится, как они смотрят на нас. У тебя с собой денег нет? – он полез в карман.

– Вот еще, свои есть. А если я угощаюсь на твои, значит, они правильно смотрят! Жень, ну скажи, просто: зачем я тебе? Нравлюсь, что ли?

– Не без этого, – мрачно сказал он и пошел на балкон, затянувшись не очень умело бабушкиной сигаретой.

– Наконец-то! – засмеялась Катя.

– Но развивать этот мотив мы не будем, я уже сказал! – раздалось с балкона.

– Да почему же, почему?! Вот глупенький философ мне попался…

Она влетела к нему на балкон, но он осадил ее вопросом:

– Смотри, мама твоя… С кем это она?

У газона внизу Катина мать говорила с угрюмым рослым парнем, одетым в кожанку и держащим в руке мотоциклетный шлем. Заметно было, что мать робеет и не может дать парню каких-то объяснений, которых тот домогался.

– Это по мою душу, – прикусив палец, прошептала Катя. – Пойдем отсюда… заметит! – потащила она Женю в комнату, и глаза ее были напряженными, узкими, недобрыми, без признаков того света, который сиял в них еще минуту назад.

– Да кто он такой?

– Контролер чертов! Специально ко мне приставленный! Женечка, уехать мне надо отсюда! Мне сейчас тошно объяснять, только мне надо уехать… Помоги, а? Поможешь?

Она повисла на нем. Он боялся обжечь ее сигаретой, совершенно ненужной сейчас, а пепельницы рядом не было. Впервые Женя чувствовал физически вес ответственности, ее тепло, ее дрожь…

16.

Горничная, бренча связкой ключей, искала нужный. Замятина говорила:

– Извините, Айна, я думала, внук мой дома… Надо все-таки под ковриком оставлять ключ, а не внизу, а то пол-отпуска прокатаешься в лифтах…

Отпирая номер, Айна улыбнулась таинственно:

– Там маленький презент для вас…

Через секунду Ксения Львовна смотрела на громадный шоколадный набор и вазу с фруктами.

– Это кто принес?

– Я принес, – Айна, не искушенная в повадках русских глаголов, улыбалась скромно.

– От кого?

– От Тамары Филипповны.

Замятина вздохнула, придвинула к себе телефон.

17.

Внизу, за стойкой администратора, Катиной маме пришлось обороняться от телефонного нагоняя:

– А почему я права не имею? У меня одна дочка, и к ней такое от вас внимание… Нет, Ксеня Львовна, я обижусь… я прошу, мне самой будет сладко, если вы и ваш внук это покушаете! Он столько времени уделяет, прямо совестно… Нет, конечно, никто не обещал ничего, понимаю… А только я молюсь на вас и на вашего внучека, вот ей-богу. Что-что-что? Моя Катя? В артистки? Не поняла… Показываться вам она будет? – Тамара Филипповна изменилась в лице. – Ну вот видите, совсем уж мозги набекрень поехали… Нет, я-то знаю, что артистов, да, вот именно… перепроизводство… и что удачников мало, – тоже знаю… Так тем более, золотая моя! Объясните этой угорелой кошке! Что ей надо в какой-нибудь дельный техникум. Легкой промышленности, например…

– А еще лучше – легчайшей, – вставила Замятина.

– Вот-вот, – поддакнула Тамара Филипповна, не поняв. – Ой мама моя, это я виновата, ей нельзя было ошиваться на моей работе, возле отдыхающих! Да не в артистки хочет она, а вот именно что в контингент отдыхающих!

Спустился в этот момент лифт, из него вышла горничная Айна с тем самым шоколадным набором, с той самой фруктовой вазочкой. Поставила перед Тамарой Филипповной и развела руками сокрушенно.

– Вернули, значит… побрезговали? Ксеня Львовна, королева вы моя, да я не конфеты, я персидский ковер притащу, я сама расстелюсь ковром… только сделайте что-нибудь, чтоб она в разум вошла, Катя моя!…

Ей приходилось говорить все это тихо и плакать незаметно – ведь по вестибюлю сновали люди. Тем больше надсады вкладывала она в приглушенные свои слова…

18.

Серию уроков, полученных Катей Батистовой от ее добровольного репетитора, лучше представить в виде «комикса», что ли, или «клипа», укороченного и ускоренного. И без слов! Хотя сам Евг.Огарышев возражал бы, конечно. Ну да Бог с ним; нельзя же, в самом деле, поманить читателя или зрителя «курортной историей», обозначенной на титульном листе, а потом насильно потчевать сухомяткой учености, курсом нескольких гуманитарных наук!

Итак, – наш философ говорил, Катя слушала. (А нам в эти минуты лучше бы музыку, какую кто любит…)

Иногда местом действия был замятинский полулюкс, иногда – спасательная станция; случалось им выбраться и в парк деревянной скульптуры, было и в лодке собеседование, и на какой-то коряге, и в беседке со столом для пинг-понга: Катя сидела на этом столе, ее учитель перед ней расхаживал…

Поднять на уровень предмета Катино внимание и удержать его там – задачка почти та же, что и с камнем Сизифа! То знакомое лицо мелькнет в отдаленьи, то она божью коровку увидит, то собственный ноготь озаботит ее серьезно, а то вдруг наставник чувствовал, что она разглядывает его самого, а вовсе не то умозрительное, что ему надо рассмотреть с нею вместе…

Без конца приходилось вправлять эти вывихи внимания! Иногда Женя негодовал, иногда падал духом. Зато бывал вознагражден сполна, когда случались у Кати осмысленные реакции, словечко, сказанное "впопад", вопросы по делу. Да и не по делу, впрочем, тоже: скажем, не позволяет Катя переворачивать страницу Шекспира, потому что туда села стрекоза, и Женя снисходит до этого вздора, не выказывает нетерпения, улыбается светло… Думаете, тоже увлекся стрекозой? Нет, вовсе не за ней он следил…

19.

Разве что в последнем из таких эпизодиков не помешало бы расслышать слова.

Женя стоял перед сидящей прямо на песке Катей. Ветер унес из его книги закладку, и теперь нужное место предстояло найти.

Их увидел еще издали шагающий по пляжу Виталий, этот уже знакомый нам "плэйбой". Загодя он придумал то, с чем подойдет. Подошел вот с таким "иронизмом":

– Катенька! Ты учти: о чем бы он тебе ни пел, наш философ, все это давно упростил один знаменитый доктор. По фамилии Фрейд. Не знаешь? А он нездешний был, он из Вены…

Катя не поняла, конечно, только бровки вздернула.

А Женя стал бледен. Он не дал остряку пройти, – уцепил его за плечо рукояткой своей палки. И подтянул его к себе.

– Пожалуйста! Не говорите больше ничего такого… При Кате особенно… Я ни разу еще не бил человека по лицу и мне ужасно не хотелось бы…

– О-ля-ля… – оторопел тот. – Вы? Меня? По лицу?

– Я – вас. Поняли, да? Пожалуйста…

– Псих на свободе…

Испугался ли "плейбой" Виталий или его сбило с толку слово "пожалуйста", с нажимом повторенное, только он сделал вид, что ему очень странно и забавно. Часто оглядываясь, он удалился.

– Ну, Женечка, – выдохнула Катя, испытавшая страх и восхищение сразу. – А что тебе так не понравилось? Фрейд какой-то…

20.

На спасательную станцию зашла Инка. Сразу полюбопытствовала:

– Ну-с, как наш план боевых действий? Выполняется, нет?

– Я опухла от него! – пожаловалась Катя. – Вот, гляди: только за сегодня я должна прочесть две главы отсюда… потом отмеченные места в "Избранном" Станиславского… нет, ты глянь, сколько крестов понаставил – их на кладбище меньше! А на закуску – статью какого-то Аполлона… Григорьева!

– Сурово, – удивилась Инка. – И главное, не туда гребете, по-моему. Он у нас должен что? Млеть. Таять! А если ты такую аспирантуру осилишь, – тогда зачем нам он сам? И его бабка? Определенно не туда все поехало. Официально как-то, по-школярски… Надо же, чтоб не только ты от них зависела, но и они от тебя! Проще говоря, заиграть надо мальчика! Поняла? Вот погоди, я схожу искупаюсь, потом сообразим…

Инка расстегнула длинную молнию на платье и шагнула из него в купальнике.

Когда она уже шла к воде, Катя вдруг крикнула:

– А знаешь, почему я "заиграть" не могу? Потому что, кажется, я сама…

– Что-что? – крикнула Инка. – Не слышу. В мегафон давай!

Сегодня и впрямь штормило, ветер относил слова в сторону. Катя махнула рукой: ступай, мол, потом… А себе с ухмылкой сказала:

– "В мегафон!" Может еще – по первому каналу ТВ?

А потом она услышала нарастающий звук мотоцикла. Она готовилась к этому и не была готова. Убедилась: да, точно… Оставив мотоцикл у ближайшей сосны, неторопливо спускается сюда с дюны Борис – тот самый парень, которого она видела тогда с жениного балкона. Сейчас, правда, он не казался угрюмым.

– Катюха!

Перед его появлением она успела – показалось, что так будет лучше, спокойнее – убрать книжки по театру с глаз долой.

– А-а, Боря! – вполне сносно сыграла она приветливость. – Здорово… Каким ветром?

Боря этот не был говорлив, он был обстоятелен. В помещение заходить не стал, а сперва обошел вокруг Кати, всесторонне ее разглядывая. И хотя взгляд его был не злой, а скорее веселый, Кате стало зябко.

– Каким ветром? – переспросил Борис. – Зюйд-зюйд-вест! Годится?

– Что-нибудь есть от Костика?

– Есть, как не быть. Приветы тебе и посылочка.

– Посылочка? – изумилась она. – Откуда? Он на берегу?

– Не, берег еще не скоро. В нейтральных водах они.

– Ну и как же? Там теперь плавают отделения связи?

– Ага, – засмеялся Борис. – На китах стоят. А почтальоншами – акулы молоденькие.

Сели на ступеньках.

– Я вот все думаю, невестка: я-то где был, когда Костик тебя заарканивал? Я-то куда глядел?

Она ждала этого. Ждала и боялась.

– Боря, не надо. "Заарканить" меня вообще нельзя. А слово "невестка" говорится после свадьбы – так, нет? Слушай, а может, со мной еще кто-нибудь шутит так? Ты не подумал об этом?

Была пауза.

– Ты чего, Катюх? Какие шутки? Ваше с Костиком фото батя в большой комнате вывесил…

– Ну и зря.

– Не понял. Что у тебя, самочувствие плохое?

Она кивнула.

– Ты думаешь: а где ж посылочка? Вранье, небось? Ну правильно, ему трудно из океана. И что у матроса есть, чтоб послать? А вот есть! У него братан есть, который сделает…

Боря вынул из кожанки маленькую коробочку.

– Чтобы ты его и нас за шутников не держала! Давай палец…

Катя убрала руки за спину.

– Убери быстро! Выдумали, надо же… Ты б лучше цепь собачью купил! Привязали бы меня на все три годика к дому – и можно не сомневаться…

Но истина доходила до Бориса медленно.

– Постой, Кать! Это настоящее… Знаешь, какой пробы?

– Убери, я сказала! Боря, ну а если я передумала – как тогда? Если извинения прошу? У Костика, у всей семьи вашей, у Военно-морского флота? Да, Боря, да… Ну что делать, если мне другой человек понравился?

Когда до Бориса дошло, он стал отвешивать ей оплеухи. Такие, от которых не всякий мужик устоял бы на ногах!…

А потом вышла из воды блаженно улыбающаяся мокрая Инка и, дойдя до "спасалки", ужаснулась. Свою подругу она нашла в состоянии, которое называется "нокдаун". Кровоточили нос и губа; плакать Катя уже могла, а соображать – еще нет; падая, она здорово грохнулась затылком. В общем,Борис принял меры, чтобы его не держали за шутника.

Понуро, подавленно брел он восвояси, к мотоциклу.

– Катька… Что это?! Мамочки… – Инка не знала, оказывать ли первую помощь, задерживать ли этого "амбала"…

– Ты что же, бандюга, с девчонкой сделал?! Да я сейчас милицию!… Горилла безмозглая, уголовник! – кричала она. – Далеко не уйдешь… Через двадцать минут протокол на тебя будет!!!

Но Катя считала как-то иначе. Выгибаясь и запрокидывая голову, чтобы кровь не так обильно текла из носа, она проговорила несуразное:

– Догони… Скажи, что все правильно… я не в обиде…

– Чего-чего?!

– Не в обиде… И никакого не надо протокола… Черт, хлещет как… Он не мог по-другому… и я тоже… вот и разобрались. Мама, затылок!

Мотоцикл зарычал и рванул с места.

21.

Ксения Львовна Замятина и ее внук находились в центре местной цивилизации, шли вдоль магазинных витрин. Разговор был о Кате.

– Значит, ты похвалила ее копчушки – и все? – допрашивал Женя с пристрастием.

– Пардон, а что я должна? Разучивать с нею текст басни? Она же текста еще не знает! А я столько слышала от поступающих этих "Волков и Ягнят", "Ворон и Лисиц", "Кукушек и Петухов", что – уволь, пожалуйста… Меня можно изваять в бронзе рядом с Крыловым, я достойна уже… Сидит Крылов, а на плече у него – этакая старая ворона! Только вместо сыра у нее в клюве – студенческий билет…

– Щемящий образ. А Катя – Лиса, так надо понять? – у него желваки заходили от возмущения.

– Окстись! Если всюду тебе мерещится ее славная мордочка, – я за это не отвечаю…

Он замедлил шаг. Поглядев на него, бабушка поспешила раскаяться:

– Ну не гневайся, ну не буду… Понимаешь, меня сбивает с толку неясность твоей роли. Или то, что их сразу три!

– Какие еще три?

– Культурно-просветительная – раз. Организационно-меценатская, связанная со мной, с какими-то видами на меня, – это два. И, наконец, главная… определи ее, как хочешь, сам… но, по-моему, там все решает Эрос…

Женя почему-то ударил палкой по урне для мусора, случившейся по пути.

Но факты – полупризнал:

– Занятно. Ну допустим, допустим… Дальше-то что?

– А дальше – у меня маленькое опасение… только ты не рычи, я была бы рада ошибиться! Женька, а не может быть так, что самой Кате требуется только второе? Чтоб вытащили ее в Москву и поставили на лестницу-чудесницу, везущую куда-то вверх? А вся культура и вся лирика – это так… сбоку припека?

Он посмотрел на нее так, что она закрыла рукой лицо в комическом испуге.

– О, Боже… Марат, Дантон и Робеспьер, вместе взятые! Сказала ведь: это предположение только и дай Бог, чтоб оно было ошибочное…

Около фотоателье Замятина вздохнула:

– Хотела еще одну вещь сказать чисто фактическую, но ежели из-за этого я враг, – не буду.

И пошла дальше.

– Скажи, – попросил Женя. – Скажи, это важно мне.

– Вот именно: нельзя ведь, чтобы тебе долго вешали на уши холодную вермишель? Мы сейчас прошли фотосалон… вернись, глянь на витрину.

Женя вернулся. Центральное место в экспозиции фотографий занимала та, где Катю обнимал матрос.

– Ну и что? – быстро спросил Женя. – Ну и что?

Но потом замолчал надолго. Матрос, известный нам под именем Костика, выглядел счастливчиком. Катя, хотя и уступала ему по части ликования, красовалась на главной улице по праву. Оба были в тельняшках, и очень вызывающей получилась у нее свободная от лифчика грудь.

Чтобы увести Женю оттуда, Замятиной пришлось вернуться за ним и взять его под руку:

– Пойдем, мне надо еще на почту…