Текст книги "Репетитор"

Автор книги: Георгий Полонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

7.

Когда она вернулась, он притворился, будто погружен в статьи Белинского.

– Наша культура, местная, – извиняющимся тоном сказала она. – Клиенты от слова "клей!"… И самый липучий из них – стыдно сказать, – мой одноклассник! Только вы не думайте, что это моя компания… Мы же не отвечаем за то, чем становятся наши одноклассники?

Женя отложил книгу.

– Вы все это лихо проделали, Катя, очень храбро, но… Вам не бывает все-таки страшновато здесь? Поздно вечером, ночью?

Она хмыкнула, сощурилась:

– А если бывает – что тогда? Охранять вам меня не надо, найдется кому охранять. Нет, пан философ, не бывает страшновато. – Зачем-то она полезла в ящик стола, на котором стояла ее музыкальная и звукоусилительная техника. – Скучновато иногда – это есть… Ну кого мне бояться?!

Она направила на Женю пистолет большого калибра. Вполне серьезный пистолет, грозно-тусклая сталь.

– Ого! Это что – положено "ночному матросу"?

– Так точно! К стене лицом! – скомандовала она отрывисто. – Живо! Руки за голову!

Женя охотно повиновался приказу и, носом касаясь стены, признал:

– Сдаюсь. Впечатляет, весьма.

– Во! А вы говорите: страшновато… Ну ладно, опустите ручки-то. Купила" я вас: он сигнальный! Ну – ракетница такая… Хотите пальнуть? – предложила она, когда он вертел в руках этот пугач.

– В другой раз, Катя. Пойду я, поздно уже. Наверно я показался вам "каменным гостем"?

Катя упростила вопрос:

– Нет, очень даже культурный гость… Гуд бай, Женя.

– Гуд найт, – улыбнулся он и, помедлив, позволил себе козырнуть своим английским:

– I wish you all the luck in the world!

– Чё-чё?

– Просто пожелал вам всяческой удачи…

– С инглишем у вас тоже неслабо? И классиков – наизусть. Господи, это с такой-то головкой – и в 1-й класс! Лучше бы мне ее одолжили! Позарез надо. На три недельки, напрокат. Я бы с ней по-быстрому поступила в Ин-яз или еще куда-нибудь – и тут же вернула бы!

Женя ответил с непостижимой для нее серьезностью:

– Я обдумаю эту вашу идею, Катя. До свидания.

– Возьмите с собой греческих на дорожку, у меня дома запас.

Потом эти орехи, десятка три, довольно долго хранились у Жени нетронутыми, в виде каких-то сувениров: он всё вспоминал, как она их колола друг об дружку, и что говорила при этом, чем и как поражала его.

8.

В актерском Доме многие окна еще светились, но вход-тамбур из двух дверей толстенного стекла – оказался уже запертым на ночь. Женя подергал ее в тоске и страхе: будить дежурную, доказывать, что он отсюда, из такого-то номера, выслушивать нотацию о режиме – морока, стыд… Но дежурная поспешила открыть прежде, чем он обеспокоил ее.

Она выглядела примерно на 45 лет. На ней был фирменный халат и невысокая белая чалма на голове, на лице играло профессиональное радушие… нет, не только оно… Еще и скромно сдерживаемый интерес – именно к нему, похоже.

– Вы простите меня, – начал он.

– Да ничего, ничего, никакого тут беспокойства. Я вам лифт сейчас включу – на ночь мы его останавливаем… Это мне Катюша моя позвонила: мама, впусти, говорит, молодого человека, это он из-за меня так поздно…

– Вы… Катина мама?!

– Что, непохожа? Все говорили: верхняя половина личика – моя, нижняя – отцова… но это в детстве, а сейчас я уж и не знаю. А что, извиняюсь за такой вопрос – неужто у вас, человека образованного, столичного, с моей Катькой общие разговоры находятся?

– Вы знаете, – Женя отвечал честно, а поэтому не моментально, – находятся. Она у вас натура незаурядная…

– Да? А училась – не очень… И в том году на вступительных ее срезали быстренько. Даже вроде как надсмеялись.

– Я про Катины знания ничего не скажу пока, но индивидуальность… она же очевидна.

Женщина засмеялась:

– Кому ж ее пристроить, такую очевидную? "Очевидную-невероятную"? Нет-нет, это я не вас, это я сама себя спрашиваю. А вы отдыхайте. Бабуле привет скажите от Тамары Филипповны. Мы с ней много уж лет знакомые…

– Спасибо. Спокойной ночи.

Лифт увез Женю от ее сладко улыбающегося лица.

9.

Ксенина кровать была во второй комнате их полулюкса. Женя услышал оттуда:

– Это свинство. Можно было предупредить. Можно или нельзя?!

– Иногда нельзя, – кротко ответил он.

– А я повторяю: свинство! Мы с Кариной полтора часа искали тебя.

– Ей-то я зачем?

– Должно быть чего-то не поняла у Гегеля! – съехидничала Ксения Львовна. – И понадобилась твоя помощь.

– А я говорю, ну ее. Клиентка от слова "клей", – воспользовался Женя лексиконом, открывшимся ему на спасательной станции. Он прошел на балкон, где был встречен внезапным дождем. Сквозь ночь, сквозь пегие косые диагонали дождя светил в сторону моря Катин прожектор.

А вот и она сама, только очень уж маленькая отсюда: влезла на свою смотровую площадку, чтобы снять кое-какие вещички, повешенные сушиться. Сняла и, похоже, смотрит сюда… на его балкон! Всего несколько секунд, правда, но явно смотрела сюда!

Не стирая дождевых капель с лица, Женя возник перед отходящей ко сну бабушкой.

– Ксения… Как бы ты посмотрела, если б свои опыты педагогические я начал уже сейчас… здесь?

Ксения Львовна надела очки.

– Вот так – в них я лучше слышу. Как ты сказал?

– Ну в общем есть одна… одна абитуриентка, которой нужна моя помощь. По истории, по языку… по литературе отчасти. Ничего особенного, – тон его грубел от смущения, а взгляд ускользал от бабкиного.

– Наклонись ко мне, – услыхал он в ответ.

– Зачем?

– Нагнись, говорю.

Он нагнулся, она поцеловала его.

– Я очень рада, миленький. Могу я тихонько порадоваться? Ну и все. И помоги тебе Бог.

Женя отпрянул, рассерженный не на шутку:

– Чему, чему радоваться?! И почему у тебя такое осведомленное лицо?!

Старая актриса преспокойно сняла очки и щелкнула выключателем ночника на тумбочке. Единственным источником света сделался Катин прожектор за окном.

– Извольте, молодой человек, не орать на женщину, которая годится вам в бабушки! Разозлился, что я поняла, где ты был? Но я же не настаиваю на слове "свидание", назови иначе… пусть это будет "коллоквиум" – пожалуйста! Смотри только, чтобы девочка у тебя не усохла… Ну что стоишь? Все, проваливай, я хочу спать.

10.

На центральной улице одна из витрин представляет собой галерею человеческих портретов, среди них преобладают дети.

Из этого фотоателье вышла Катя. И стоит в ожидании. Накрапывало – и она надвинула капюшон своей оранжевой полупрозрачной куртки. За спиной раздался голос Инки, ее подруги, обращенный к начальнице:

– Эти полчаса, Велта Августовна, я могу и после 18-ти отработать! Чем плохо-то? А сейчас – надо мне. Ну подруга в беде – можете вы понять?

Не дослушав ответ начальницы, Инка выскочила наружу. Поморщилась, раскрыла зонтик. Она старше Кати существенно – лет на шесть. И, похоже, раз в шесть обильнее представлена на ее лице косметика.

– Что ты несешь? В какой я беде? – спросила Катя.

Инка трижды поплевала через левое плечо, поискала глазами дерево, не нашла и трижды постучала по своему темени.

– "В беде" – объяснила она, – это звучит, а все остальные причины на Велту не действуют. В Майори австрийские сапоги давали – так и то с истерикой отпустила. Куда мы идем-то?

– Разговаривать.

В "стекляшке", торгующей мороженым и соками, они поприветствовали знакомую продавщицу через голову очереди, получили неформальную улыбку в ответ и почти мгновенно – подносик с двумя пломбирами, нескупо политыми вареньем.

– Девушки стояли, – объяснено было очереди.

– Это когда же?! – вознегодовал один пожилой гражданин. – Я уже 20 минут…

– Стояли, стояли, – успокоила его Катя, передавая Инке поднос, а продавщице – трешницу. Наклонилась к этому дяде, пояснила: – Легче относиться надо… в ваши годы. Вчера один вот так же завелся – и, пожалуйста, инсульт. Не отходя от кассы.

Дядя еще долго потом шевелил губами, глядя как она устраивается за столиком, как ест… Все искал слова для отповеди и не находил.

Уже поведав подруге главное, Катя ждет ее умозаключений. А Инка нарочно тянет паузу, трудолюбиво заполненную мороженым. Наконец приступила:

– Чего прибежала-то? Я так поняла, что советоваться. А ты ведь хвастаться прибежала – скажи, нет?

– Да чем же, Инка?

– В тебя по уши врезался московский философ – нормально, поздравляю.

– Брось! С первого взгляда, что ли? – не верит и смеется Катя.

– Тут не взгляды уже, тут факты! Предложил он тебе заниматься? Так? Деньги твои ему до фонаря – так? Ну сама подумай: если не влюблен, зачем ему путевочные денечки на тебя тратить?

– А я прямо так и спросила! Я говорю: вы готовый философ, я – девушка со спасательной станции. Что общего-то?

– Ну-ну! А он?

– А он: мне, говорит, казалось, когда садятся рядом два человека, говорящие по-русски, и кладут перед собой Пушкина там или Толстого, – общее между ними возникает, должно возникать…

– Слушай, а он не баптист? – засмеялась Инка. – Странный какой-то…

– Вот, говорит, у вас лежит Белинский. Его статьи, когда они впервые выходили, студенты читали вслух и обсуждали артельно, в этом был свой большой смысл… А я говорю: ну да, они объединялись в это время. Против царя и крепостного права. А мы с вами – зачем будем объединяться?

– Вот именно! А он?

– Нахмурился. На выход подался. Я, говорит, снимаю свое предложение…

– А ты?

– А я говорю: не-не-не, предложение очень подходящее, я его почти принимаю. Только сознайтесь, говорю: захотелось немного приударить за мной?

– А он?

– Погоди. Нормальное, говорю, желание. И зачем его прятать за какими-то студентами, которые в том веке сходились читать Белинского и давно померли?

– Все правильно говоришь, по делу. А он?

– Помрачнел еще хуже. Нет, говорит, Катя – я трезво смотрю на свои данные. И эту вашу гипотенузу мы больше не будем развивать. Нет, вру: не "гипотенузу", конечно, а это…

– Гипотезу?

– Да! Ее.

– Интересное кино… Эту не будем – а какую ж тогда развивать? Мудрено что-то.

…Тесен курортный пятачок, еще теснее он делается в пасмурную погоду. Видимо, так можно объяснить появление в этой "стекляшке" Ксении Львовны Замятиной с какой-то приятельницей. Катя сдавила Инкину руку. Испуганным шопотом объяснила:

– Бабка его!

– Которая? С голубой сединой? Так это ж актриса… как ее? Известная… сейчас вспомню.

– Замятина. Только ты не так сильно зыркай…

– Замятина – его бабка?! – Инку, похоже, это известие нокаутировало.

Какие-то неоткрытые наукой волны или токи, видимо, все-таки существуют, потому что Ксения Львовна осмотрела обеих девушек внимательно. Почему-то именно их! Но к моменту, когда она понесла от стойки свое мороженое, они уже выскочили вон.

11.

– Ну и ну, подруга! – потрясенно приговаривала Инка. – Ну и семейку ты подцепила…

– Я? Сама же видела: мы не знакомы! Я даже не знала, что она популярная…

– Внучек вас познакомит не сегодня, завтра – в чем проблема? Настолько близко может познакомить, что старуха не обрадуется… Но как же ты не знала? На обложке "Советского экрана" была она? Была! По второй программе, по ящику недавно кино с ней давали? Давали! Звезда, что ты! Ну, правда, бывшая. Тебя тогда еще практически не было, но то поколение ее очень даже обожало…

– А я еще подумала: с какой стати их поселили на 8-м этаже? На восьмом же директор селит самых-самых! Табаков, помню, там жил, Джигарханян, Эдита Пьеха…

У Инки вдруг сделался затуманенный, усмешливо-дальновидный взгляд и, ревизуя этим взглядом Катю с ног до головы, она сказала:

– Замятина, стоит ей захотеть, может наладить тебя в артистки! Ей это так же просто, как нам сейчас окунуться сходить…

– Смеешься? – обомлела Катя.

– Да почему? – Инка фыркнула возмущенно. – Почему мы до того себя не уважаем, что нам и замахнуться на такое смешно? А вот мы замахнемся!

– Да зачем она это будет делать?! У меня с этим ее внуком ну ничего же нет!

– Соображаешь! Так надо, чтоб было!

Этот разговор об искусстве имел место в парке, где резная деревянная скульптура изображала животный мир и всякую сказочную всячину. Можно было посидеть на огромном Питоне или на Кабане, устроиться в тени кого-нибудь из сохатых, повстречать Лешего или Сатира или Русалочку…

– Конечно, для чужой она палец о палец не ударит. У таких людей палец о палец – это ой как непросто! А вот если бы ты доросла до невесты…

– Ну что ты говоришь, Инка! Я уже дорастала один раз… И что хорошего? Ты научила б лучше, как на письма Костиковы отвечать! И брат его меня достает: все ездит с проверочками…

Инка, скучая, пожала плечом:

– Говорили про философа и его бабку. Вдруг – про Костика ни с того ни с сего… не по повестке дня выступаешь. – Она глянула на часы. – Ой, нет, на сегодня повестка вся, пора в заведение. Да, кстати, если уж про Костика… Помнишь твое с ним фото, когда он в отпуске был? Снимок увеличили, наша Велта считает его первоклассным по содержанию и по исполнению, поэтому, говорит, место ему – на витрине!

– Не надо, Инка! Мне этого сейчас совсем не надо!

– Я-то понимаю. Попробую отговорить. Так идем? Провожай назад теперь. Понимаешь, я с философами дела не имела, врать не хочу, но я имела с физиком-теоретиком, это близко. В 26 лет – плешивенький, глаза печальные…

О романе с физиком дослушать не вышло: подруги уже покидали парк.

12.

На пляже работали кинематографисты.

Эпизод, который предстояло снять, состоял в следующем. Лето 42-го. Поздний вечер над окуппированным приморским городком. Одинокая пловчиха в воде. Посреди блаженства она вдруг видит, что на берегу, где сбросила она свое клетчатое платье и туфли, вырос враг – офицер абвера. Он вспоминает что-то. Достает из бумажника фотографию: там девушка в этом самом платье. ТОЖДЕСТВО! Офицер поздравляет себя с удачей, он не сомневается, что она от него не уйдет, он даже не утруждается расстегнуть кобуру… Но девушка пока еще вольна выбрать между ним и грозной беспредельностью Балтики… между той гибелью и этой – понимайте так… "Ком!" – дружелюбно зовет ее немец. – "Ком, фройлян!". Вот и все.

Было все, как полагается: камерваген, тонваген, операторская тележка (ей предстояло достаточно быстро двигаться по вязкому песку – понадобились рельсы); шла длительная возня со светом и вся та вялая, аритмичная, изнурительная для нервов суета, которая, на взгляд непосвященного, имеет мизерный К.П.Д., а на самом деле является нормальным фильмопроизводством.

Ну и, конечно, зеваки, много зевак, их отгородили с двух сторон шнуром на колышках. Третью сторону образует береговая линия, она в кадре, там ходит в белом мохеровом халате актриса, ее щадят пока, в воду не загоняют. С четвертой стороны зевакам тоже не место: оттуда появится – уже, впрочем, появлялся дважды в ходе репетиции – актер, играющий немца.

Среди зрителей, совсем близко от ограждения – Катя. К ней пробивается тот самый проживающий в Доме им. Неждановой Виталий, который так по-свойски обращался с ней там, в баре. Вот и сейчас он берет ее за плечо:

– Объясняю. Режиссер – вон тот, вельветовый. Предыдущую картину запорол, но он зять одного корифея из Госплана – так что пришлось простить и доверить новую… Немца играет восходящая звезда из вашего Рижского ТЮЗа… Про сценарий не скажу, не читал, но второй оператор – мой партнер по теннису – говорит, что это будет перепев Бергмана. Разумеется, "для бедных".

– А белый халат – он чей? – спросила Катя. – Ее личный или ей дали погреться?

– Будет выяснено, – подавил смешок Виталий. – Твои интересы в искусстве, Катюня, – они шире и глубже моих слабых познаний…

Говоря с ней, он попутно "работал на публику".

– А фашист будет стрелять?

– Увидим, потерпи, радость моя. Они готовят наезд на крупные планы, значит им сейчас психология желательна, а не "пиф-паф"… Потом, я думаю, девушка уйдет в море, там ее на общем плане продублирует настоящая пловчиха… Могла бы ты, кстати!

– Я?

– А почему бы нет?

– Ладно, не дразните… А немец? Разве он не может взять моторку или просто пулей…

– А я тебе говорю: уйдет она! Ее спасет симпатичный дельфин, который потом, к финалу, окажется майором Лазуткиным!

Вокруг смеялись многие, но не Катя. Ее все изумляло и завораживало в этой киношной неразберихе, только вот руки Виталия наглели – и тогда она бесстрастно, молча отлепила их от себя, с тем же выражением, с каким освобождала бы свое платье от репейников…

Тем временем режиссер, стоя на дюне с "немцем", условился с ним, откуда начинать движение и где задержаться, провел две черты на песке, после чего вернулся на площадку и крикнул:

– Приготовились! Ну как, Олег, – можно? Пошел!

Слово "мотор" прозвучало тихо, камера застрекотала, оператора повезли на тележке навстречу "немцу".

Но выяснилось, что тот идет… не один. Шагах в двадцати от него появился со своей палочкой Женя Огарышев. Он был задумчив.

– Стоп! Стоп! Куда?! – закричали сразу все ассистенты и режиссера, и оператора.

Катя ойкнула. Зеваки засмеялись, и Виталий – веселее и громче других.

Гневный голос в мегафон:

– Молодой человек! Там же ограждение! Как вы сюда попали?!

– Это вы мне? – удивился Женя и, сложив ладони рупором, объяснил: – А я нагнулся. Я думал…

Но что именно он думал – заглушено было хохотом.

К Жене бежал ассистент, потому что он все медлил удалиться из поля зрения камеры.

– "Нагнулся" он! Ну философ – одно слово, – комментировал Виталий. – Вот точно также и под машину угодил когда-то. Да, кстати! Героиню-то взяли в кино – знаешь, откуда? С замятинского курса!

– Как это? – не поняла Катя.

– Ну бабка этого хроменького выучила ее на актрису. Очень может быть, что на роль сосватала тоже она…

Катя смотрела в спину Жене, он удалялся, пыля песком. Иные все еще хихикали над ним. Режиссер все еще сидел в такой скорбной позе, словно испорчен был именно тот кадр, который мог прославить его…

– Ручки, Виталик, – вдруг тихо, но очень твердо сказала Катя.

– Что-что?

Она высвободилась решительно.

– Объяснить вы все про всех можете. Но кто вы сами-то есть? Кто вы такой, чтобы над всеми смеяться? И чтоб ручонкам волю давать?!

Он оторопел, уж больно неожиданно это было.

Она протаранила толпу зевак и побежала вдоль кромки воды наперехват Жене.

* * *

13.

В этом светлом костюме он казался интересным, приятно было Кате идти рядом с таким представительным… Вот только настроение у него мрачное. Похоже, он бьет отбой… отбирает назад свое чудесное предложение!

– Нет, Катя придется мне просить прощения. Нелепая затея. Авантюра чистой воды! У нас три недели всего-навсего, так? И вы еще работаете!

– Задний ход, значит? Я поняла, Жень, я не напрашиваюсь…

– Не то, Катя! Согласитесь: дело требует как минимум полугода…

– Ясненько, ясненько. Вы, главное, не нервничайте. Вы ж отдыхать приехали? Вот и отдыхайте. И не надо ничего такого в голову брать… Сейчас начало шестого, у вас полдник, хотите повернем? Я вас провожу до столовой.

– Благодарствуйте, я на полдники не хожу.

– Да? Вы следите тогда, чтобы плюшки эти или вафли вам к ужину подавали. А то они могут их совсем "заиграть".

– Катя! – воскликнул он. – О чем мы говорим?!

– А про что надо? Про Белинского?

Он усмехнулся. некоторое время они молча шли по редколесью. Эта прогулка завела их довольно далеко – по другую сторону железной дороги.

Под какой-то бузиной Катя углядела потерянный мячик, грязно-цветной, чуть больше теннисного. Подняла, поплевала на него, оттерла грязь листьями и стала играть на все лады – это помогало скрыть разочарование, досаду…

Во всяком случае, когда она заговорила про свои счеты с миром, это не выглядело уныло или плаксиво – отчасти, может, благодаря мячику.

– Неохота мне, Женя, про Белинского. Так что не грызите себя: это лень моя виновата, а не вы… Белинский, Чернышевский, Достоевский… один Островский, другой Островский… А еще: Чацкий, Дубровский, Грушницкий, Лаврецкий… Ленский, Вронский, Болконский… окосеть можно! Я сама-то еще не жила и жизнь свою не устроила, а должна про чужую учить – или вообще про выдуманную! Место у нас курортное, все соревнуются по тряпкам фирменным, ходят в них вечером взад-вперед, песок утрамбовывают, кормят чаек, дышат ионами… А я в это время должна учить, как образ Ниловны шел к революции! Или какими чертами образ Наташи Ростовой близок к народу… Вот вы мне сказали одну ее черту: "Не удостаивала быть умной". И от нее это не требовалось, правда? Потому что – живая, хорошенькая… и потому что – княгиня!

– Графиня, – поправил Женя, чувствуя, как против воли опять завладевает его лицом та беспричинная и неотвязная улыбка.

– Ну графиня. Кстати, из-за такой вот ерундовой ошибочки они снижают на целый балл. А у человека от этих баллов зависит судьба! А человек у нас имеет такое же право на счастье, какое тогда имели графини или княгини… Имеет или нет?

– Разумеется…

– Каждый имеет или кто все баллы набрал? Хотя бы и по блату?! – наседала она и, не давая ответить, возмутилась:

– А что это вы улыбаетесь?

Он помедлил, потупился и, просияв опять, сознался:

– Нравится, Катя, слушать вас…

– Да?! Вас бы на место того аспиранта плешивого, который "зарезал" меня, собака, в прошлом году! Или вы тоже "зарезали" бы?

– Никогда! – тоном клятвы произнес философ.

Она удовлетворенно засмеялась – и поцеловала его в щеку. Этот короткий благодарный поцелуй пригвоздил Женю к месту, и его улыбка улетучилась.

– За что, Катя?

– А за все. За вашу серьезность, культурность… За те ваши диссертации, которые вы напишите. Представляю, какие они толстые будут и умные. Я ж вас не увижу, когда все вас станут хвалить и прославлять, – поэтому я сейчас, авансом… Вот. И еще – за то, что вы добрый такой, захотели помочь. Потом передумали, правда, но главное – что захотели! Интеллигент, а девушке из народа сочувствуете, не проходите мимо…

Женя вспыхнул. И так треснул своей палкой по дереву, что, не будь она эбонитовой, не уцелела бы.

– Что? Что такое? – спохватилась Катя. – Обидела я вас?

– Нет-нет. Правильно издеваетесь, Катя, поделом мне… Сейчас мы вернемся, и я не буду больше докучать вам…

Они пошли дальше – в обратном уже направлении. Она перестала играть мячом.

– Но напоследок скажу… Понимаете, я вообще-то закрытый субъект, малоконтактный… И если б не вы… Неслучайно, Катя, и не зря вы очутились на спасательной станции: вы действительно можете спасать людей! От схоластики, от рассудочности… Спасать от их собственного занудства и от пониженного кровяного давления!

– Да не лупите вы по деревьям! И не бегите так. Прямо восьмиклассник какой-то… – говорила Катя ему в затылок, потому что он со своей хромотой опережал ее сейчас.

– Но вы поняли? От этих занятий я выиграл бы больше! Какое уж тут, к чертям, "интеллигентское сочувствие"!

– Что-что-что? – она забежала вперед и не позволила ему идти дальше. – Кто больше выиграл бы?

– Я!

– Ну и кто же вам не дает?

– Сам себе не даю. Несерьезно потому что. Безответственно. К чему именно я буду готовить вас? За какой срок? Каков исходный уровень ваших знаний? Куда вы хотите поступать? – ничего же не ясно, одни шуточки: то вас влечет в Ин-яз, то во Внешторг, то в дикторы телевидения, то в стюардессы…

– Это я все темнила, Женечка, – созналась она, а потом вдруг кинула ему мяч. – Подержите-ка, я, кажется, чернику вижу… – Она метнулась вбок, вправо от тропы. – Вообще-то подчистую обобрали, но горсточка для меня всегда найдется…

И впрямь нашлась – там где увидеть ее с тропы мог поистине соколиный глаз!

…Когда их губы и языки стали вполне черными, Катя сказала почти возмущенно:

– Жень, а что это вы "выкаем" всю дорогу. Прямо как деревенские… Давай на "ты"?

– Давай… – улыбнулся он, с известным усилием отрубая кончик "те".

– Вот молодец. А теперь я тебе скажу свою мечту. Куда я на самом деле хочу… Только отвернись, а то я стесняюсь…