Текст книги "Мы – русские! Суворов"

Автор книги: Георгий Гупало

* * *

Отъезжающий в Рим английский путешественник был у Суворова и спросил его, не сделает ли он ему каких-нибудь туда поручений? Суворов отвечал: «Зачем вы туда едете? Вы, по пословице, в Риме будете, а папы не увидите. Он в руках разбойников. Но поезжайте. Рим останется Римом и без похищенных статуй Аполлона и Лаокоона. Пока Тибр его орошает, память величия его не исчезнет. Кланяйтесь от Скифа Капитолию и теням великих бессмертных. Скажите им, что он плачет, не видя их потомков, а только лишь выродков».

* * *

Отдавая английскому курьеру письмо к адмиралу Нельсону, Суворов сказал: «Кланяйтесь другу моему, Нильскому герою, сказавшему накануне Абукирского сражения: «Завтра я – или лорд, или ангел».

* * *

В Дерите явился к Суворову какой-то его старый сослуживец. Суворов обрадовался, разговорился с ним и вдруг спросил: «Какие будут станции от Дерпта до Риги?» Не зная названия их, но зная, что немогузнайство рассердит старика, сослуживец важно отвечал:

– Первая Туртукай, вторая Кинбурн, третья Измаил.

– Помилуй Бог! – важно сказал Суворов. – Видно, названия переменили. А за Ригой что?

– Там первая Милан, вторая Турин, третья Париж.

– Ох, да как же ты географию знаешь хорошо! – сказал Суворов и потрепал по плечу старого знакомого.

У Суворова за обедом рассказывали о Шерере, что по прибытии его в итальянскую армию главнокомандующим на первом смотре армии в Мантуе поднимал он сам головы солдат, оправлял шляпы и заметил тотчас недостающую на мундире пуговицу. Суворов на это сказал: «Ну, теперь я его знаю. Такой экзерцирмейстер не увидит, когда его неприятель окружит и разобьет».

* * *

Узнав, что французский главнокомандующий Шерер сдал свое начальство генералу Моро и удалился в Париж, Суворов сказал: «И здесь вижу я перст провидения. Мало славы было бы разбить шарлатана. Лавры, которые похитим у Моро, будут лучше цвести и зеленеть».

* * *

Мелас выразил сомнение, когда Суворов изъяснил ему свой новый план.

– Знаю, что вы генерал vorwärts (вперед), – сказал он Суворову.

– Полно, папа Мелас, – сказал Суворов, – правда, что «вперед» – мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь.

Мелас спорил не долго. Вникнув во все распоряжения Суворова, он с восторгом воскликнул:

– Где и когда успели вы все это обдумать?

– В деревне. Мне там было много досуга, зато здесь думать некогда, а надобно делать, – отвечал Суворов.

* * *

Почти все письма Суворова содержат в себе черты характеристические. В 1796 году писал он к российскому послу в Вене, графу Андрею Кирилловичу Разумовскому, о тогдашней войне австрийцев с французами. Рассуждения свои заключал он следующими словами: «Хоть бы один день посмотреть на военные действия дал бы здешний праздный год».

* * *

В Павии приглашали Суворова посетить университетскую библиотеку, но он отговорился недосугами и, обратясь к секретарю своему Фуксу, сказал: «Сходи посмотреть этот макулатурный магазин. Сколько миллионов гусей должны были поставлять свои перья? Какой чернильный океан должен был разлиться, чтобы белое сделать черным? Но скажи им, что Суворов в Варшаве не был Омаром в Александрии, что Суворов не сжег библиотеки, но поднес плод оружия отечеству».

* * *

У Суворова собралось много знатных французских эмигрантов, которые взапуски говорили о своих пожертвованиях в пользу несчастного короля. Суворов прослезился при воспоминании о добродетельном государе, падшем от злодейской руки своих подданных, и сказал: «Жаль, что во Франции не было дворянства. Этот щит престола защитил в Стрелецкий бунт нашего помазанника Божия».

После этого все эмигранты замолчали.

* * *

Суворову доложили о приходе портного для снятия с него мерки мундира Сардинского генералиссимуса. Он тотчас спросил: «Какой он нации? Если француз, то я буду говорить как с игольным артистом. Если немец, то как с кандидатом, магистром или доктором мундирологического факультета. Если итальянец, то как с маэстро или виртуозо на ножницах».

Когда же было объявлено, что итальянец, то Суворов сказал: «Тем лучше. Я не видал итальянца, хорошо одетого: он сошьет мне просторный мундир, и мне будет в нем раздолье».

* * *

В Пиаченце один маркиз, хозяин дома, в котором жил Суворов, был истинный чудак. В шитом золотом кафтане розового цвета, с громким хохотом, не говорил, а кричал он беспрестанно о погоде и повертывался, чтобы показать свой камергерский ключ. Суворов едва от него избавился, причем сказал: «Ради Бога, спасите меня от этого гостя, который хуже татарина. Он измучил меня своими метеорологическими разговорами. Сто раз показывал мне ключ, который ничего не отпирает и не запирает, и верно, не из благородного металла, но только прикрытый золотом, как и сам он шитым своим кафтаном».

* * *

Когда в Линдаве поздравляли Суворова с переходом через Альпийские горы, он отвечал: «Бог помог нам одолеть их и пройти сквозь громовые тучи. Но поможет ли нам отвести громовые удары, устремленные на престолы?.. Его святая воля!»

* * *

В Италии в театре дана была пьеса, в которой представлялись разные военные эволюции. Оно превзошло всякое ожидание. Стройность, размеренные шаги, точность в движениях – все восхитило зрителей. Суворов, говоря об этом представлении, сделал свои замечания: «Нет, пьеса мне не нравится. Нравственной цели не вижу. Вся пьеса из лоскутков, как платье арлекина. Но солдаты дрались храбро. Зачем не показали они такого проворства против французов?»

* * *

Когда под Нови сказали Суворову, что одним отрядом французских войск командует польский генерал Домбровский, Суворов сказал: «Ах! Как я рад. Это знакомый. В польскую войну этот мальчик-красавчик попался в плен. Я его тотчас отпустил к маменьке, сказав: беги скорее домой и кланяйся мамаше, а не то русские тотчас убьют. Как бы я хотел возобновить с ним знакомство!»

* * *

Когда Суворову донесли, что один из достойных офицеров помешался, он начал спорить. Но когда выяснилось, что он говорит совсем о другом офицере, то Суворов сказал: «Ну, теперь вижу, что ошибся. А готов был спорить до завтра. И вот причина: тот, о котором я думал, не имеет у себя того, что этот потерял. Жаль! Но время ли теперь сходить с ума, когда и вся война – хаос».

* * *

«Что, разобьем ли мы французов, старик?» – спросил Суворов старого гренадера австрийского. «Мы бивали неприятеля с Лаудоном, а с вами еще лучше бить будем!» – отвечал гренадер.

* * *

Граф Сент-Андре, почтенный сардинский генерал, преданный Суворову, сказал ему однажды в разговоре: «Ваше сиятельство имеете врагов, но не соперников».

* * *

Суворов приготовился к сражению с турками. Распределив все, он хотел начать действие, но австрийский генерал, который был там, спросил у Суворова, где он назначает место отступления в случае неудачи? «На месте сражения!» – отвечал герой.

* * *

Один иностранный генерал, желая дать почувствовать Суворову, что с французами вести войну – не то что с турками или поляками, сказал Суворову:

– Ваше сиятельство теперь на поприще гораздо знаменитейшем, нежели когда-либо. Ибо народ французский не равняется ни с турками, ни с поляками.

– Без сомнения, – отвечал Суворов, – народ этот превознесся и над англичанами, которые хотят владеть всеми морями. А французы, с помощью своих Монгольфьеров и Бланшаров, – даже воздухом вселенной.

* * *

Одному иностранцу, слишком приверженному идеям французской революции, Суворов сказал: «Покажи мне хоть одного француза, которого бы революция сделала более счастливым? При споре о том, какой образ правления лучше, надобно помнить, что руль нужен, но важнее рука, которая им управляет».

* * *

Во время разговора о вступлении в Рим французского генерала Бертье и о грабежах и злодеяниях там французов-республиканцев Суворов, вздохнув из глубины сердца, произнес: «Если бы я вступил в эту столицу мира, то строго запретил бы касаться памятников, святотатствовать. К ним должно благоговеть. Они – торжество древности, а нашего века – отчаяние. Но я велел бы срыть до основания ту башню, которая, как мне сказывали, стоит близ садов Мецената, где Вергилий и Гораций песнями своими обессмертили покровителя своего. С этой башни чудовище Нерон тешился воз-женным им пламенем Рима и воспевал на арфе пожар Трои. Память такого исчадия ада должна изгладиться навеки».

* * *

После Новийского сражения секретарь Суворова Фукс пришел к нему для получения приказания, чтобы писать реляцию.

Суворов с восторгом воскликнул:

«Конец, и слава Богу!

Ты будь моей трубою».

* * *

Перед Турином некоторые генералы в рассуждении о взятии города осмелились представить Суворову различные затруднения. Он рассердился и воскликнул: «Пустое! Аннибал, пройдя Испанию, переправясь через Рону, поразив галлов. Перейдя Альпы, взял в три дня Турин. Он будет моим учителем. Хочу быть преемником его гения».

* * *

В Аугсбурге поставлена была к дому, где жил Суворов, в караул рота. Он тотчас велел отпустить ее, сказав: «И в мирное, и в военное время охраняюсь я любовью моих сограждан. Два казака – вот моя прислуга и стража».

* * *

После взятия австрийским генералом Кеймом Турина Суворов возносил его похвалами и пил за его здоровье. Один из генералов знатнейшей древней австрийской фамилии сказал: «Знаете ли, что Кейм из самого низкого сословия и из простых солдат дослужился до генерала?» «Да, – возразил Суворов, – его не осеняет огромное родословное древо. Но я почел бы себе особенной честью иметь его после этого подвига своим, по крайней мере хоть кузеном».

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова иностранного офицера с известием о взятии Корфу спросил он:

– Здоров ли друг мой Федор Федорович?

Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают. Ему шепнули, что об Ушакове. Он, как будто очнувшись, сказал:

– Ах! Да, господин адмирал фон Ушаков здоров.

– Возьми к себе свое «фон». Раздавай кому хочешь, а победителя турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков! – вскричал Суворов с гневом.

* * *

Суворов, проказничая, был всегда серьезен и никогда не улыбался, как будто бы все это в порядке вещей.

На одном балу в Праге он пустился в танцы. Люди вправо, а он влево: такую затеял кутерьму, суматоху, штурм, что все скакали, прыгали и сами не знали куда. По окончании танцев подбежал он к секретарю своему Фуксу и с важностью сказал:

– Видишь ли ты, как я восстановил порядок: забыли курс, направление, шоссе.

– Как же, видел, – отвечал Фукс, – как вы восстановили шоссе.

На обратном пути из Швейцарии в Россию, на Святках в Праге, провел Суворов время очень весело. Он завел у себя на банкетах святочные игры, фанты, жмурки, жгуты, пляски и прочее. Мило было смотреть, как престарелый седой военачальник бегал, плясал, мешался в толпе своих подчиненных и с какой точностью исполнял то, что ему назначалось делать, когда его фант был вынут. Все знатнейшие богемские дамы, австрийский генерал Бельгард, английский посланник при венском дворе лорд Минто и множество иностранцев путались в наших простонародных играх. Но это была последняя песнь лебедя на водах Меандра: в Кракове ожидали его немощи и телесные, и душевные, ускорившие кончину знаменитой его жизни.

* * *

По прибытии в армию генерал-лейтенанта Ребиндера, назначенного комендантом в Мальту, Суворов встретил его следующими словами:

– Здравствуй, друг Ребиндер. Ты поплывешь на тот остров, где некогда Каллипсо хотела хитрого Улисса уловить в свои сети. За тебя я также не боюсь: у тебя не устоит и железная клетка (Ребиндер был необыкновенный силач). Ты, наш Голиаф, будешь стоять с храбрыми своими рыцарями на той неприступной Средиземного моря скале, которая несколько веков издевалась над турецким колоссом и была щитом христианству. Но прежде оставайся с нами, сперва побьем здесь безбожников.

Есть народное предание. Записано оно в середине XIX столетия у крестьян Боровицкого уезда Новгородской губернии. Там, в тиши села Kончанского, коротал Суворов томительные дни вынужденного досуга.

В глухом темном лесу, рассказывают крестьяне, среди мхов и болот лежит огромная каменная глыба. Подступ к ней прегражден по точинами и ржавыми окнами. Вход в нее скрыт за уремою, под болотом. Гробовая тишина царит вокруг. Зверь лесной не заходит сюда. Лишь ворон каркает порою да орел парит над таинственным камнем. А внутри пещеры, склонив седую голову на выступ камня, спит мертвым сном богатырь – Суворов. И будет спать он до тех пор, покуда не покроется русская земля кровью бранному коню по щиколотку. Тогда пробудится от сна могучий воин и освободит свою Родину от злой напасти.

В этом предании выразилось твердое убеждение в том, что Суворов не может умереть. Он будет жить в своих заветах, бессмертных в памяти народа.

А народ, хранящий заветы Суворова, побежден быть не может.

К. Пигарев

Переписка А. В. Суворова с разными особами

Я был отрезан и окружен,

ночь и день мы били противника с фронта и тыла, захватывали у него орудия,

которые приходилось сбрасывать в пропасти

за недостатком перевозочных средств,

и он понес потери в четыре раза больше, чем мы.

Мы прорвались всюду как победители…

Из письма А.В. Суворова А.И. Бибикову.

25 ноября 1772 г.

Крейцбург

Животное, говорю я, нам подобное, привыкает к трудам, пусть даже заботам сопряженным, и, лишившись их, почитает себя бессмысленной тварью: продолжительный отдых его усыпляет. Как сладостно мне воспоминать прошедшие труды! Служа августейшей моей Государыне, я стремился только к благу Отечества моего, не причиняя особенного вреда народу, среди коего я находился. Неудачи других воспламеняли меня надеждою. Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд.

…Теперь изнываю от праздности, привычной тем низким душам, кои живут для себя одних, ищут верховного блага в сладостной истоме и, переходя от утех к утехам, находят в конце горечь и скуку.

…Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение так же оживотворяет ее, как ежедневное движение укрепляет тело.

Письмо принца деЛиня, генерала австрийского, к Суворову

Любезный мой брат Александр Филиппович![2]2
  Принц де Линь был другом Суворова. Он называл его Александром Македонским, сыном Филипповым, и отечество Филиппович ставил в письмах вместо Македонского.


[Закрыть] Любезный зять Карла XII, любезный племянник рыцаря Баярда[3]3
  о
  Легендарный воин французского короля Франциска I.


[Закрыть], потомок де Блуа-за и Монмана![4]4
  о
  Знаменитые полководцы, бывшие при королях французских – Генрихах III и IV.


[Закрыть] Ты заставил меня проливать слезы чувствительности и удивления. Надеюсь с тобою же вместе проливать и кровь неверных батальонов каре, который никогда не остается пуст, ибо всегда будет наполнен твоею благоразумною храбростью. Увидишь меня подражателем тебе сколько возмогу, обнимая тебя от всего сердца, подражателем славе Императрицы нашей, нашего Князя, нашей с тобою собственной. Уповательно, что скоро будет еще чем похвалиться. Ты оправдал мою догадку, любезный сотоварищ, когда слушал слова людей, что они говорили о тебе. Кажется мне, что могу подобного ожидать и от тебя нисколько дружбы ко мне во мзду наижарчайшего моего к тебе привержения.

Ответ Суворова.

Ноябрь 1789 г.

Любезный мой дядя! Отрасль крови Юлия Цезаря, внук Александров, правнук Иисуса Навина! Никогда не прервется мое к тебе уважение, почтение и дружество: явлюсь подражателем твоих доблестей героических. С радостью, с обычайным нашим хладнокровием, при содействии силы, оросим мы плодоносные поля кровию неверных, которою покроются они так, что после ничего уже на них расти не будет. Толстый и плотный батальон-каре, развернутый фалангою, решит судьбу. Счастье поможет нам. Пожнем колонну огромную и колыхающуюся, подобно как бы ударяло во оную великое стенобойное орудие. Во вратах, в которых душа оставила тело Палеологов[5]5
  Константин Палеолог, последний греческий император, убит у ворот города при взятии Константинополя Магометом II в 1453 г.


[Закрыть], будет наш верх. Там-то заключу я тебя в моих объятиях и прижму к сердцу, воскликнув: я говорил, что ты увидишь меня мертвым или победоносным. Слава обоих наших Юпитеров, Северного и Западного[6]6
  Л
  Екатерины II и Иосифа II.


[Закрыть], и Антуанетты[7]7
  Мария Антуанетта (1755–1793) – жена французского короля Людовика XVI, родная сестра Иосифа II. Гильотинирована в 1793 г. во время французской революции.


[Закрыть], подобной Юноне, обоих Князей наших[8]8
  Князя Потемкина и принца Кобургского.


[Закрыть] и собственная наша с тобою слава как некий гром наполнит нас мудростью и мужеством. Клеврет знаменитый, имеющий чистое сердце, чистый ум! Ты – Сюлли[9]9
  Герцог Максимильен де Бетюн, барон Рони (1560–1641) – выдающийся государственный деятель, один из ближайших соратников Генриха IV.


[Закрыть] Великого Иосифа! Марс – родитель твой. Минерва родила тебя. Обожают тебя Нимфы Цитерские. Внутренние изгибы сердца твоего устроены только для вмещения чести, славы, прочные владычицы вселенной. Ты, как осторожный Улисс, преданный Великому Иосифу, как великодушный лев – укротитель неверных. Страна Бельгийская усердствует к тебе, ты ее опора, ты будешь для нее соединителем между нею и престолом. Имя твое сопровождаться будет от столетия к столетию, самые судьбы участвовать в том станут. Провидение печется о продолжении лет твоих.

Граф А. Суворов Рымникский

Измаильским властям 7 декабря 1790 г. от Генерал Аншефа и кавалера Графа Суворова Рымникского

Превосходительному Господину Сераскиру Мегамету-паше Айдозле, командующему в Измаиле; почтенным Султанам и прочим пашам и всем чиновникам.

Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками, в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую, даю знать чрез сие Вашему Превосходительству и почтенным Султанам! И требую отдачи города без сопротивления. Тут будут показаны всевозможные способы к выгодам вашим и всех жителей! О чем и ожидаю от сего чрез двадцать четыре часа решительного от вас уведомления к восприятию мне действий. В противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не только никто, но и самые женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства, и за то никто как Вы и все чиновники пред Богом ответ дать должны.

Письмо Суворова принцу Кобургскому о взятии Измаила

Гарнизон состоял действительно из 35 000 вооруженных людей, хотя Сираскир и получил провианту на 42 000. Мы полонили: трехбунчужного пашу Мустафи, 1 султана, сына Сираскова, Капиджи-Башу, множество Бим-Башей и других чиновников. Всего 9000 вооруженных людей, из коих в тот же день 2000 умерло от ран. Около 3000 женщин и детей в руках победителей. Тут было 1400 армян, всего 4285 христиан да 135 жидов. Во время штурма погибло до 26 000 турок и татар, в числе коих Сираскир сам, 4 Паши и 6 Султанов. Нам досталось 245 пушек и мортир, все почти литые, 364 знамени, 7 бунчугов, 2 санджака, превеликое множество пороху и других военных снарядов, магазины, полные съестных припасов для людей и лошадей. Добычу, полученную нашими солдатами, ценят свыше миллиона рублей. Флотилия турецкая, стоявшая под батареями измаильскими, совершенно почти истреблена так, что мало осталось из оной судов, которые бы можно было, вычиня, употребить на Дунае.

Мы потеряли убитыми в приступе: 1 бригадира, 17 штаб-офицеров, 46 обер-офицеров да 1816 рядовых. Ранено: 3 генерал-майоров, граф Безбородко, Мекноб и Львов, около 200 штаб– и обер-офицеров, да 2445 рядовых.

Письмо Павлу Николаевичу Скрипицыну.

Октябрь – ноябрь 1793 г.

Дражайший Павел Николаевич!

Посылаю тебе копию с наставления, писанного к одному из моих друзей, родившемуся в прошедшую кампанию посреди знаменитых побед, одержанных его отцом, и названному при крещении моим именем. Упомянутый герой

• весьма смел без запальчивости;

• быстр без опрометчивости;

• деятелен без суетности;

• подчиняется без унижения;

• начальник без высокомерия;

• победитель без тщеславия;

• ласков без коварства;

• тверд без упрямства;

• скромен без притворства;

• основателен без педантства;

• приятен без легкомыслия;

• единоравен без примесей;

• расторопен без лукавства;

• проницателен без пронырства;

• искренен без панибратства;

• приветлив без околичностей;

• услужлив без корыстолюбия;

• решителен, убегает неизвестности.

Основательное рассуждение предпочитает он остроумию;

• будучи врагом зависти, ненависти и мщения, низлагает своих недругов великодушием и владычествует над друзьями своею верностью.

Он утомляет свое тело для того, чтобы укрепить его;

• стыдливость и воздержание – закон его;

• он живет, как велит религия, его добродетели суть добродетели великих людей.

Исполненный чистосердечия, гнушается он ложью;

• праводушен, рушит замыслы двуличных;

• знается он только с добрыми людьми;

• честь и честность составляют его особенные качества;

• он любезен командиру своему и всему войску, все ему преданны и исполнены к нему доверия.

В день сражения или похода размеряет он все предлежащее, берет все нужные меры и вручает себя совершенно Промыслу Вышнего.

Он никогда не отдает себя на волю случая, но напротив, покоряет себе все обстоятельства по причине прозорливости своей;

• он во всякий миг неутомим.

Июль 1793 г.

Любезный мой крестник Александр!

Как человек военный вникай прилежно в сочинения Вобана, Кугорна, Кюраса, Гюбнера. Будь знающ несколько в богословии, физике и нравственной философии. Читай прилежно Евгения, Тюренна, записки Цезаря, Фридриха И, первые тома истории Роллена и «Мечтания» Графа Сакса. Языки полезны для словесности. Учись понемногу танцам, верховой езде и фехтованию.

Военные добродетели суть отвага для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала, но они должны быть руководимы порядком и дисциплиной, управляемы неусыпностью и прозорливостью.

Будь чистосердечен с друзьями, умерен в нуждах и бескорыстен в поведении. Являй искреннюю ревность к службе своему Государю, люби истинную славу, отличай честолюбие от надменности и гордости, приучайся сызмальства прощать погрешности других и никогда не прощай их самому себе.

Обучай тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример. Упражняй непрестанно глас свой – только так станешь великим полководцем. Умей пользоваться положением места. Будь терпелив в трудах военных, не унывай от неудач. Умей предупреждать случайные обстоятельства быстротой. Различай предметы истинные, сомнительные и ложные. Остерегайся безвременной запальчивости. Храни в памяти имена великих мужей и подражай им с благоразумием в своих военных действиях. Неприятеля не презирай, каков бы он ни был. Старайся знать его оружие и способ, как оным действует и сражается; знай, в чем он силен и в чем слаб. Приучай себя к деятельности неутомимой, повелевай счастьем: один миг иногда доставляет победу. Счастье покоряй себе быстротою Цезаря, коий и средь бела дня умел своих неприятелей уловлять и окружать и нападал на них когда и где хотел. Не упускай пресекать неприятелям жизненные припасы, а своему войску учись всегда доставлять пропитания вдоволь. Да возвысит тебя Господь до геройских подвигов знаменитого Карачая!

Письмо к Т.И. Тутолмину, извещающее о победе – взятии Костюшки.

Брежецк. 4 октября 1794 г.

Милостивый Государь мой

Тимофей Иванович!

Поспешаю уведомить Ваше Превосходительство о знаменитой победе, одержанной генерал-майором Денисовым с его отделенною частью войска над главным бунтовщиком Костюшкою в 29 день сентября при замке Мушковском, на правой стороне Вислы. Неприятель, бывший в девяти тысячах, с 22 пушками, упорно сражался 7 часов; но потерпел совершенную гибель, и сам Костюшко, в тяжелых ранах, с генералами Каминским и Сираковским и всею артиллериею достался в ваши руки.

Пребываю впрочем с совершенным почтением и преданностью,

Милостивый Государь мой!

Вашего Превосходительства

Граф А. Суворов

Ответ бакалавру Е.И. Кострову на присланную от него эпистолу. Варшава. 3 апреля 1795 г.

Христос Воскрес!

Милостивый Государь мой, Ермил Иванович!

 
В священный мудрые водворены быв лог,
Их смертных просвещать есть особливый долг;
Когда ж оставят свет, дела их возвышают,
К их доблести других примером ободряют.
Я в жизни пользуюсь, чем ты меня даришь,
И обожаю все, что ты в меня вперишь.
К услугам общества, что мне не доставало,
То наставление твое в меня влияло:
Воспоминаю я, что были Юлий, Тит,
Тык ним меня ведешь, изящнейший пиит,
Вергилий, Гомер, о! если бы восстали,
Для превосходства бы твой важный слог избрали.
 

Милостивый Государь, мой!

Вашего Высокоблагородия покорнейший и преданнейший слуга

Граф А. Суворов Рымникский.

Милостивый Государь![10]10
  Письмо Г.Р. Державина, при котором он прислал поздравительные стихи на покорение Польши.


[Закрыть]

Преисполнен будучи истинной любви к Отечеству, почтения ко всему тому, что называется мужество или доблесть, уважения к громкой славе россиян, обознания к великому духу нашей Государыни, беру смелость поздравить Ваше Сиятельство и сотрудников ваших с такими знаменитыми и быстрыми победами. Ежели б я был пиит, обильный такими дарованиями, который могут что-либо прибавлять к громкости дел, и именно героев, то бы я вас избрал моим и начал бы петь таким образом:

 
Пошел – и где тристаты злобы?
Чему коснулся, все сразил;
Поля и грады стали гробы,
Шагнул – и царства покорил…
 

Но как ненадежность на мой талант удерживает меня пуститься в сие ристалище чести – ибо достойно воспеть героев надобно в их же духе, – то между тем прося Вашего Сиятельства о благосклонном принятии сего моего искреннего и патриотического поздравления в молчании, с особливым высокопочитанием и глубокою преданностью пребываю…

Ответ А.В. Суворова Варшава.

21 декабря 1794 г.

Милостивый Государь Гаврила Романович.

Простите мне, что я на сей раз, чувствуя себя утомленным, не буду вам ответствовать так, как громкий лирик; но в простоте солдатского сердца моего излию чувства души своей:

 
Царица, севером владея,
Предписывает всем закон;
В деснице жезл судьбы имея,
Вращает сферу без препон,
Она светилы возжигает,
Она и меркнуть им велит;
Чрез громы гнев свой возвещает,
Чрез тихость благость всем явит.
Героев Росских мощны длани
Ея веленья лишь творят;
Речет – вселенная заплатит дани,
Глагол Ея могуществен и свят!
О вы, варшавские калифы!
Какую смерть должны приять!
Пред кем дерзнули быть строптивы?
Не должно ль мстить вам и карать?
Ах, сродно ль той прибегнуть к мщенью,
Кто век свой милости творит?
Карать оставит Провиденью;
Сама как солнце возблестит,
Согрея всех лучом щедрот —
Се царь иль Бог… исполненный доброт!
 

Счастлив вития, могущий воспеть деяния толико мудрого, кроткого, человеколюбивого, сидящего на троне Божества! Вы, имея талант, не косните вступить в сие поприще: слава ожидает Вас. Гомеры, Мароны, Оссианы и все доселе славящиеся витии умолкнут пред вами. Песни Ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства возгремят в наипозднейших временах, пленяя сердце… душу… разум.

 
Парнасский юноша на лире здесь играет:
Имянник князя муж достойно стих сплетает.
Как Майков возрастет, он усыпит сирен:
Попрет он злобы ков… прав им ты, Демосфен!
 

Венчаю себя милостьми Вашего Превосходительства; в триумфе моей к Вам, Милостивому Государю моему, преданности, чистейшая моя к особе Вашей дружба не исчезнет, и пребуду до гроба моего с совершеннейшим почтением,

Государь мой,

Вашего Превосходительства покорнейший слуга

Граф Александр Суворов Рымникский

Просьба Графа А.В. Суворова об увольнении его в Нилову пустынь

Всепресветлейший Державнейший Великий Монарх!

Вашего Императорского Величества всеподданнейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новогородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности моей прости, милосердный Государь. Повергаю себя к освященнейшим стопам Вашего Императорского Величества.

Всеподданнейший богомолец

Божий раб

Граф Александр Суворов Рымникский

Письмо г– жи Синицкой к Графу А.В. Суворову о предстателъстве за ее сына, сосланного в Сибирь.

Сиятельнейший Граф,

Милостивый Государь!

Семьдесят лет живу на свете, шестнадцать взрослых детей схоронила. Семнадцатого, последнюю мою надежду, молодость и запальчивый нрав погубили: Сибирь и вечное наказание достались ему в удел. А гроб для меня еще не отворился… Государь милосерд, Граф Рымникский милостив и сострадателен: возврати мне сына и спаси отчаянную мать лейб-гренадерского полку капитана Синиц-кого.

Ответ Графа А.В. Суворова.

Милостивая Государыня!

Я молиться Богу буду, молись и ты, и оба молиться будем мы, с почтением пребуду[11]11
  Через некоторое время Суворов нашел удобный случай, испросил у государя прощение Синицкому, и он был возвращен из Сибири.


[Закрыть].

М.Ф. Меласу

На марше подле Меллы.

11 апреля 1799 г.

До сведения моего доходят жалобы на то, что пехота промочила ноги. Виною тому погода. Переход был сделан на службе могущественному монарху. За хорошей погодой гоняются женщины, щеголи и ленивцы. Большой говорун, который жалуется на службу, будет, как эгоист, отрешен от должности. В военных действиях следует быстро сообразить – и немедленно же исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться. У кого здоровье плохо, тот пусть остается назади. Италия должна быть освобождена от ига безбожников и французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели. Ни в какой армии нельзя терпеть таких, которые умничают. Глазомер, быстрота, натиск! – этого будет довольно.

К.В.Кейму

Александрия.

2 июня 1799 г.

Любезный мой генерал Кейм.

Я отправляюсь в Пиаченцу; иду разбить Макдональда. Возьмите скорее цитадель Туринскую, чтобы я не пел благодарственного молебна прежде Вас.

Письма А.В. Суворова дочери Наталье

(Суворочке)

Кинбурн.

20 декабря 1787 г.

Любезная Наташа!

Ты меня порадовала письмом от 9 ноября. Больше порадуешь, когда на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе. Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку Софью Ивановну; или она тебя выдерет за уши да посадит за сухарик с водицею. Желаю тебе благополучно препроводить Святки; Христос Спаситель тебя соблюди Новой и многие годы! Я твоего прежнего письма не читал за недосугом; отослал к сестре Анне Васильевне.

У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцевали, то я с балету вышел – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили: насилу часов чрез восемь отпустили с театру в камеру. Я теперь только что поворотился; выездил около пятисот верст верхом, в шесть дней, а не ночью.

Как же весело на Черном море, на лимане! Везде поют лебеди, утки, кулики; по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерлядки, осетры: пропасть!

Прости, мой друг Наташа; я чаю, ты знаешь, что мне моя Матушка-Государыня пожаловала Андреевскую ленту «За веру и верность».

Целую тебя. Божье благословение с тобою.

Отец твой Александр Суворов.

Кинбурн.

16 марта 1788 г.

Милая моя Суворочка!

Письмо твое от 31 января получил. Ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую, чтоб ты меня не перещеголяла. Милостивой Государыне Софье Ивановне мое покорнейшее почтение!