Текст книги "Мы – русские! Суворов"

Автор книги: Георгий Гупало

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Усмирение пугачевского бунта. Как Суворов учил солдат

В это время в Заволжском крае появился донской казак Емельян Пугачев. Он называл себя мнимоумершим императором Петром III. К нему стали приставать злоумышленники, и в скором времени по всему Заволжью поднялся мятеж. Разбойники нападали на помещичьи усадьбы, жгли их, вешали хозяев, а крестьян, которые не соглашались идти с ними разбойничать, заковывали в цепи. Мятеж дошел до такой степени, что нужно было посылать войска. Войска эти должны были двигаться весьма быстро, чтобы настичь мятежников и поймать самого Пугачева. Вот тут-то и вспомнили про Суворова.

Быстро собрался Суворов в путь и налегке примчался на Волгу. Пугачев, уже раньше расстроенный русскими войсками, под командой Михельсона, ушел за Волгу. Но это не остановило Суворова. С небольшим отрядом переправился он в киргизские степи и бросился в погоню за Пугачевым. У его солдат не было хлеба – Суворов приказал убить быков, посолить и засушить их мясо на огне и заменять им хлеб. Он шел днем и ночью. Шел без дорог. Днем определяли путь по солнцу, ночью шли по звездам. Но как ни торопился Суворов, нагнать Пугачева ему не удалось. Он был в 50 верстах от ночлега разбойников, когда узнал, что товарищи Пугачева изменили ему и, связав, выдали его полковнику Симонову. Суворов нашел его в цепях. Он приказал сделать громадную клетку и в этой клетке на крестьянской подводе повез Пугачева. Но разбойник очень волновался в клетке, тогда пришлось его посадить вместе с 12-летним сыном его на телегу и везти, связанного по рукам и по ногам. Суворов неотлучно находился при этой телеге и стерег разбойника, так как у Пугачева были товарищи, которые могли его освободить.

Неутомимость Суворова была выше сил человеческих, и начальство его не оставило. Теперь всюду, где нужны были решительность и быстрота, вызывали Суворова. Его послали усмирять башкиров, волновавшихся на юге, ему давали все трудные поручения, связанные с большими передвижениями.

Но южный край был умиротворен, и Суворову нечего было делать там, а без дела он скучал и просил, чтобы ему опять дали солдат в командование.

Наконец в 1786 году он получил в командование войска, расположенные в Кременчуге. Он опять сошелся с солдатами, которых любил больше всего, и опять стал готовить их для войны.

Он заботился и об одежде, и о выучке солдат, и дивизия его представилась императрице в образцовом порядке. Императрица обратила внимание и на небольшого седого уже генерала, который ею командовал. Но еще негде было развернуться Суворову во всей его славе. Ему нужны были войны.

Как легко кажется на первый взгляд – быть генералом и командовать войсками! А между тем военное дело – едва ли не самое трудное. В пылу боя, когда кругом падают убитые и раненые, взрываются гранаты и свищут пули, нужно отдавать приказания и угадывать, куда хочет кинуться противник или где он ослабел. Нужно приучить солдат к своему голосу, нужно заставить их так полюбить себя, чтобы они всюду шли по одному приказанию. Когда все волнуются и бегут, когда кругом льется ручьями кровь, надо говорить так спокойно, как будто бы это было в хорошем саду в ясную погоду и далеко от войны. А это не легко дается. Не всякий бывает спокоен в решительные минуты, не всякий может успокоить солдат.

Суворов мог это сделать. Он не боялся смерти, он был храбр. Солдаты любили его и верили в него, и учил он их так, что ни большие переходы, ни турецкие пули не казались им страшны. Задумаются солдаты, а он станет шутить с ними, споет им песню, заговорит о родной деревне, глядишь – и незаметно под шутки своего генерала солдаты отмахают верст десять и не устанут.

Другой раз на походе присядет Суворов к солдатскому котлу поесть с солдатами их щей и каши, да еще и похвалит. «Помилуй Бог, – скажет он, – как хорошо!»

И от похвалы этой солдатам покажется, что и действительно хороши их щи и вкусна их каша, и веселее станет им на привале.

С такими солдатами, которые любят и верят своему генералу, можно делать прямо чудеса, да Суворов и делал их, особенно на второй войне с турками, когда он командовал уже целым отрядом войск.

Суворов защищает Кинбурн от турок

Турки не исполняли договоров, заключенных после первой войны, той самой, в которой Суворов отличился взятием Туртукая. Были турки недовольны и тем, что русские заняли Крым и приблизились к Черному морю, которое омывает и турецкую землю. К тому же они знали, что русские к войне не готовы, и им казалось, что теперь победа будет на их стороне. У турок были хорошие мачтовые корабли, на которых они могли подплыть к русской земле, мы же почти не имели здесь кораблей. На самом берегу моря, на длинной косе, у устьев Днепра лежала крепость Кинбурн. Она была плохо выстроена, стены ее можно было легко перелезть, а между тем для нас она имела громадное значение.

Она близко подходила к важной турецкой крепости Очакову, и потому туркам очень хотелось овладеть Кинбурном.

Войсками, расположенными в Кинбурне, командовал Суворов. Ему некогда было их обучать, он все время был занят постройками укреплений, подвозил пушки, устраивал валы, из-за которых было бы удобно обстреливать турок.

А турки не дремали. Осенью 1787 года они подошли на множестве больших кораблей к Кинбурну и стали его обстреливать. Русские корабли были небольшие и потому не могли помешать туркам приблизиться к нашей крепости.

Первого октября на заре турки усилили свой огонь с кораблей и начали подходить к Кинбуриской косе с двух сторон. Суворов по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы вместе со всеми офицерами находился в церкви. Между тем турки начали высаживаться с кораблей на косу и собираться верстах в двенадцати от крепости. Оттуда прискакал казак и доложил адъютанту Суворова, что турки показались на берегу. В страшной тревоге адъютант пошел к Суворову и сказал об этом ему.

– Отнюдь не стрелять ни из пушек, ни из ружей и ничем не препятствовать высадке турок, – сказал Суворов и продолжал молиться.

Но не прошло и часа, обедня приближалась к моменту выноса Святых Даров, как Суворову снова доложили, что турок собралась громадная сила, что они для укрытия своего роют ровики, а в море вбили сваи, за которыми могут укрыться.

– Их уже много повылезло, – шепотом доложил Суворову адъютант.

– Ничего, пускай все вылезут, – ответил Суворов и достоял обедню до конца.

Солдаты, которые раньше волновались, видя собиравшихся турок, начали успокаиваться. «Видно, не страшно, коли он не волнуется, – говорили в рядах. – Чего бояться! Слышь, сказывал “пускай все повылезут”, а там мы им знатно насыплем…» И каждый солдат получал уверенность, что хотя турок и много, но с Суворовым они их побьют…

Между тем к полудню турки «все повылезли». На глазах у русских они по своему обряду помолились, совершили, как то у них принято, омовение и пошли к крепости.

В суровом молчании, выстроенные в две линии, стояли русские солдаты, ожидая сигнала для боя. Турки подходили ближе и ближе. Уже можно было рассмотреть их свирепые лица, видны были чалмы офицеров, блестящие сабли и ружья. Они были в 200 шагах от крепости, когда в третьем часу дня, по приказу Суворова, был дан знак – залп из всех орудий крепости. И пошла пальба из ружей, вместе с тем казаки налетели на турецкие передовые части и всех их покололи пиками, за ними со штыками наперевес бежал Орловский полк. Он насел на турок, выбил их из их окопов и погнал в узкое место косы. За орловцами двинулась и вторая линия. Но турок было много. Так много, что вскоре от Орловского полка почти ничего не осталось, а вторая линия наша дрогнула и побежала. Не побежал только Суворов и остался один перед турками. Он был в передних рядах, пеший, и сильно устал. Тут он увидал двух турок, которые спорили из-за лошади. Зная, что у турок лошадей не было, он принял их за своих солдат и крикнул им: «Эй вы, ребятушки, дайте Суворову лошадь!»

Турки, услыхав оклик на русском языке, с несколькими солдатами кинулись на Суворова. По счастью, голос Суворова был услышан солдатом Новиковым, он побежал на выручку, одного турка заколол, другого застрелил, а остальные, испугавшись такой скорой расправы, обратились в бегство.

Е. Риппенгаузен. Сражение при Кинбурне 1 октября 1787 года. 1795 г.

Между тем это заметили наши отступавшие гренадеры. Кто-то из них крикнул: «Братцы, генерал остался впереди!», и гренадеры снова бросились на турок. Но турки, как разъяренные тигры, кидались на русских. Суворов был ранен картечью в бок, пониже сердца, и лишился чувств. И лежа на песке в полузабытьи, он видел странные картины: русские солдаты убегали от турок, и бой снова грозил окончиться удачей для неприятеля.

Тяжко было Суворову. Рана его мучила. Сил не было подняться, а тут еще больно было видеть, что турецкая сила одолевала наших. Но Бог дал ему крепость – он не сомневался в победе. Из Кинбурна, отовсюду, откуда только можно было собрать солдат, он набрал свежие полки, пришла конная батарея, и русские солдаты в третий раз бросились на турок. Обе стороны ожесточились.

Во время сражения, происходившего на Кинбурнской косе 1 октября 1787 года, Суворов был ранен в левую руку. Так как лекаря при нем не было, то он поехал к морю и дал перевязать руку казачьему старшине. Тот вымыл ему рану морскою водою и перевязал галстуком. «Помилуй Бог! – сказал Суворов. – Благодарю! Помогло, тотчас помогло! Я раненых и всех нераненых турок прогоню в море». Он сдержал слово: неприятель был разбит, и так как турецкие суда были отосланы от берега, чтобы принудить войска сражаться отчаянно, но почти все потонули, и от 6000 высаженных на косу турок едва спаслось 700 человек.

Солнце спускалось к закату, и красные лучи его играли на лужах крови и кровью залитой земле. Турок загнали на узкое место, не шире полуверсты, и тут наша артиллерия громила их выстрелами. У некоторых солдат уже не было патронов, и они работали штыками. Турки бросились в море и скрывались в воде за бревнами. Наступила страшная ночь. Кинбурн был спасен. Суворов в конце боя был вторично ранен пулей в шею. Он был весьма поражен храбростью и упорством турок.

«Какие молодцы – я с такими еще не дрался», – писал он главнокомандующему нашими войсками Потемкину.

Победа была очень важная. Турки убедились, что русские шутить не любят. Императрица Екатерина II была весьма довольна подвигом Суворова и послала ему собственноручно написанное письмо, наградила его Анненской лентой, а всем офицерам и солдатам прислала ордена.

Но, сражаясь с солдатами под Кинбурном, Суворов убедился, что они не были обучены по-суворовски, и вот, воспользовавшись маленьким затишьем, он принялся готовить свои войска для необычайных подвигов.

Артиллерии приказал он учиться скоро заряжать пушки, а стрелять редко да метко. Пехоте учиться стрелять без промаха. «Пехоте, – говорил Суворов, – стрелять реже, но весьма цельно, каждому выбирая себе противника, а не стрелять просто в толпу. А при всяком случае наивреднее неприятелю страшный наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в свете работают. Кавалерийское оружие – сабля. Лошадей приучать к блеску оружия и крику; каждый солдат должен уметь сильно рубить на карьере…» Так учил Суворов солдат, а сам медленно оправлялся от полученных им ран.

Победа Суворова над турками под Рымником

Обучение Суворова пригодилось. Осенью 1789 года Суворов должен был действовать вместе с австрийскими войсками. Австрийцы, узнав о победах русских над турками, заключили с нами союз и решили бить турок совместно. Одною частью австрийских войск командовал принц Кобург, нашими войсками – Суворов. Австрийцы любили действовать медленно. Сначала подумают, потом начертят, потом напишут, а как подойдет время действовать – все и напутают. У них писано – хорошая погода и реки мелкие, а на деле дождь как из ведра, реки надулись и переправ нет. Суворов этого не любил. Ему все хотелось вперед. Он был русский человек – храбрый, решительный, любил брать нахрапом. Жутко было первое время австрийцам с таким генералом. Да как побили они турок под Фокшанами и при том неожиданно для себя убедились, что Суворов поумней их будет в военном деле, и Кобург с большим уважением стал относиться к Суворову и хотя был и старше его чином, но во всем его слушался.

В сентябре русское войско подошло к реке Серет и тут от разных людей узнало, что главнокомандующий турецкой армией великий визирь со всеми силами стоит у Рымника. Суворов решил атаковать его. Австрийцы были далеко, нужно было с ними скорее соединиться. И вот темною ночью под проливным дождем пошел Суворов со своими солдатами. Он решил поспеть или умереть. Тяжело было идти нашим войскам. Глинистые дороги размокли, ноги скользили, солдаты падали, вставали и снова шли. Наступил день, а погода становилась хуже и хуже. К полудню прошли 25 верст и подошли к тому месту, где должен был быть наведен австрийцами мост. Но моста не было. Он был наведен в 15 верстах дальше. Пошли туда. А дождь лил как из ведра. Дорога обратилась в болото, река вздулась и бурлила. Наступил вечер, когда наконец подошли к мосту. Часть войск переправилась на другую сторону, но вдруг сердитой рекой мост был поломан. С большими трудами его починили и с рассветом пошли дальше. Буря пронеслась, показалось солнце. Оно пригрело солдат, и они повеселели. Прошли при хорошей погоде еще 20 верст и стали на отдых. Надо было дать оправиться солдатам. У всех опухли ноги, все еле двигались, почти не говорили. Тяжелее всех было, однако, Суворову. Он и устал не меньше солдат, но сильнее усталости говорило в нем чувство, что отдыхать нельзя, что нужно торопиться.

Одна минута решает исход битвы, один час – успех компании, один день – судьба империи. Я действую не часами, а минутами.

Рано утром 10 сентября наши войска подошли к австрийцам, которые были измучены ожиданием в виду турецких войск.

Крепко обнялся Суворов с Кобургом и потащил его к себе на копну сена…

– Атаковать! Атаковать турок надо сейчас, – быстро заговорил он. – Если мы не атакуем их сию же минуту, они усилятся еще больше.

– Нельзя атаковать нам, – сказал Кобург, – турок вчетверо больше, чем нас.

– Вот потому-то и надо атаковать немедленно, сию минуту, сию секунду, – сказал Суворов. – Они не ждут нас, они не знают, что мы так близко. Помилуй Бог – теперь победа!

– Э, полноте, – проговорил Кобург, – вы не знаете, сколько здесь турок. Их очень, очень много!

– Все же их не столько, чтобы заслонить солнце, – усмехаясь, возразил Суворов.

– Ваши войска изнурены этим большим походом, позиция неприятеля сильно укреплена – я не рискую…

Суворов приводил ему доказательства, что только теперь атака и возможна, что победа над великим визирем прекратит самую войну…

Кобург не слушал его и только повторял: «Я не рискую…»

Наконец Суворов рассердился. Он вскочил с сена, на котором лежал, и воскликнул:

– Если вы не согласны со мной, что теперь самое время для атаки, то я атакую турок с одними русскими войсками, и надеюсь, что победа останется за мною!

Кобург обиделся. Ему показалось, что Суворов сомневается в его храбрости и храбрости австрийских войск.

– Хорошо! – сердито сказал он. – Мы атакуем!

Едва только солнце зашло за горы, войска тронулись к турецкому лагерю. Ночь была безлунная, но звезды мерцали на небе и чуть освещали путь. Шли тихо, сигналов не подавали, команды произносили вполголоса. Прошли 14 верст, никем не замеченные, переправились вброд через реку Рымну и стали подходить к турецкому лагерю.

Турки не ждали, что союзники посмеют на них напасть. Они не верили, что Суворов, который был так далеко от австрийцев, мог с ними соединиться. На рассвете внезапно показался турецкий лагерь. Турки, как только увидали русских, подняли по ним пальбу из своих пушек. В то же время турецкая конница села на лошадей и, сверкая кривыми саблями, ятаганами, понеслась на русскую пехоту. В передних линиях произошло замешательство, но сюда уже спешил сам Суворов. Увидев его, солдаты восстановили порядок и стали стрелять, как он учил: «редко, да метко»; а когда всадники наскакивали на пехоту, то их дружно принимали на штыки.

Отбив турецкую конницу, наши и австрийские войска подались к самому турецкому лагерю и саженях в трехстах приостановились. В промежутки между пехотными колоннами проскочила полным ходом наша конница. Казаки с мощным гиком, солдаты с криком «ура!» помчались на лошадях на турецкие укрепления, сделанные из земли.

Австрийцы в Турецкой войне, начавшейся в 1787 году, до соединения их с победоносным российским войском были очень несчастливы. Турки их били и отбирали у них пушки. Суворов, отправляя к князю Потемкину реляцию о Рымникском сражении, сказал курьеру: «Донеси Его Светлости, что я военную добычу с австрийцами разделил по-братски: их пушки им отдал, а турецкие себе взял».

Так как эти укрепления еще не были вполне закончены, то лошади легко перескочили через рвы, вспрыгнули на валы, и наша конница обрушилась на турок. За нею бежали пехотные солдаты. Суворов был впереди их. Он громко кричал солдатам: «Ребята, смотрите неприятелю не в глаза, а на грудь – туда придется всадить ваши штыки!»

Началась страшная резня.

Турки не выдержали и побежали.

Наступала ночь. Все поле было покрыто убитыми и ранеными. Победа была необычайная. Этот самый визирь еще в прошлом году два раза наголову разбил австрийцев. Его считали непобедимым. Он с горя бросил армию, вышел в отставку и вскоре умер.

Турки потеряли пятнадцать тысяч человек; наши войска взяли сто знамен и восемьдесят пушек, а кроме того, множество быков, баранов и повозок со всяким имуществом досталось в добычу нашим войскам. Суворов за это дело был награжден титулом графа Рымникского, получил орден св. Георгия I степени, брильянтовый эполет и весьма богатую шпагу.

Теперь слава Суворова была громадна. Она разнеслась с австрийскими солдатами далеко за пределы России. Маленький отряд русских войск дал самой большой турецкой армии сражение и разбил ее наголову.

Наступила зима, а наши войска мало подались вперед. Побеждал и наступал на турок один Суворов. Однако все небольшие крепости, лежавшие по реке Дунай, были взяты русскими, не взятой оставалась одна грозная крепость Измаил.

Взятие Суворовым неприступной крепости Измаил

Крепость Измаил считалась неприступной. Ее стены построены из прочного камня, кругом на шесть верст тянется высокий вал, от трех до четырех саженей высоты, а вокруг вала вырыт ров шесть саженей глубиной. На валу стояло больше двухсот громадных пушек. Русские войска почти два месяца осаждали Измаил, но ничего не могли поделать. Там с тридцатью пятью тысячами солдат засел Сераскир-паша – и решил лучше умереть, нежели сдаться.

То, что русские не могли взять Измаила, затягивало войну и давало туркам надежду победить.

Измаил нельзя было взять, но его взять было нужно. Главнокомандующий русскими войсками решил послать на Измаил Суворова. Он послал ему письмо, в котором написал: «Моя надежда на Бога и на вашу храбрость, поспеши, мой милостивый государь… Огляди все и распорядись, и, помолясь Богу, – предпринимайте!..»

Как только солдаты узнали, что к ним едет Суворов, они решили, что «крепость возьмут штурмом».

Но, послав Суворова к Измаилу, Потемкин не верил, что можно что-либо сделать с Измаилом, и предлагал ему или продолжать осаду, или совсем ее снять.

Суворов прибыл к Измаилу и решил взять его штурмом.

Второго декабря 1790 года к русским войскам, расположенным под Измаилом, подъехали два всадника. Один старенький на вид человек невысокого роста, в белом кафтане, обшитом зеленым, и в маленькой каске с зеленой бахромой. На одной ноге его был сапог, а на другой туфель. Видно, эта нога болела. Другой был казак, державший в правой руке узелок с платьем. Оба были на заморенных лошаденках, запыленные и усталые. Подъехав к ближним солдатам, сидевшим у котла за кашей, оба слезли; казак взял поводья у странно одетого старика и стал поодаль, а старик подошел к ужинавшим.

– Хлеб да соль, – сказал он.

– Благодарствуем, – отмечали солдаты, хотели было встать, да не зная, что за человек говорит с ними, остались сидеть. – Присаживайтесь, гостем будете, – сказали они.

– Помилуй Бог, как хорошо, – сказал старичок и, поджав больную ногу, подсел к солдатам.

Ему дали ложку, и он поел немного из одного котла с земляками, потом отошел к сену, казак постлал ему солдатскую шинель, старичок завернулся в нее с головою, и спал ли он или думал о чем, неизвестно, но только он пролежал все время молча.

Казак, подсевший после к солдатам, говорил им, что это давно ожидаемый к Измаилу Суворов, но солдаты ему не поверили и посмеялись над ним. Под утро, когда залегшие спать солдаты проснулись, они не нашли уже подле ни старичка, ни казака. Оба уехали до рассвета.

Это был действительно граф Суворов-Рымникский, назначенный командовать тридцатитысячной армией, собранной под Измаилом.

На другой день Суворов принялся по-своему обучать войска для штурма. В стороне от лагеря он приказал вырыть ров и насыпать вал такой же величины, какие были под Измаилом, собирал по ночам к нему войска и сам показывал им, как надо подставлять лестницы, упражнял солдат в лазанье по ним, учил действовать штыком, распределял солдат – кому нести лестницы, кому стрелять, кому кидаться в штыки. В то же время он послал к Сераскиру письмо, в котором было сказано:

«Сераскиру, старшинам и всему обществу.

Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышление для сдачи – и воля; первые мои выстрелы – уже неволя. Штурм – смерть. Что оставляю вам на рассмотрение».

Ф. Усыпенко. Штурм Измаила

Турки, прочтя это письмо, говорили: «Скорее Дунай остановится в своем течении и небо обрушится на землю, чем сдастся Измаил».

Сераскир на другой день ответил длинным письмом, в котором просил перемирия на 10 дней, если же Суворов не согласен, готов защищаться.

Суворов ответил: «Получив вашего превосходительства ответ, на требование согласиться никак не могу, а против моего обыкновения, еще даю вам сроку сей день до будущего утра на размышление».

Ответа утром 10 декабря не последовало.

Тогда Суворов занялся подготовкой к штурму.

– Сегодня молиться, завтра учиться, послезавтра – победа либо славная смерть, – объявил он своим генералам.

В эту ночь никто не ложился. Суворов то и дело обходил лагерь, подходил к группам солдат, которые сидели у костров.

– Какой полк? – бодро спрашивал он.

– Апшеронский, ваше сиятельство, – отвечали солдаты, вставая.

– А, помню, помню, – говорил Суворов, – в Турции, кажись, не первый раз воюем. Славные люди, храбрые солдаты! Тогда они делали чудеса, а сегодня превзойдут сами себя

– Постараемся, – гудели солдаты, а Суворов, в треугольной шляпе и шинели, шел дальше.

– Какой полк? – слышался в ночной темноте снова его голос.

Солдаты отвечали.

– Ну, что, братцы, возьмем завтра крепость, а?

– Постараемся…

– Нет, какова крепость-то, братцы, а? Стены ее высоки, рвы глубоки, а все-таки нам нужно взять ее. Матушка-царица приказала, и мы должны ее слушаться.

– С тобою, наверное, возьмем, – дружно отвечали солдаты.

А он шел дальше. Каждому нашел он что сказать, каждого ободрил и вдохнул уверенность, что крепость будет взята.

Накануне, 10 декабря, весь день с обеих сторон палили пушки, а в полках читали следующий приказ Суворова: «Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое бы в воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала; нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою».

В 3 часа пополуночи, 11 декабря 1790 года, по первой ракете войска оставили лагерь и направились к крепости. Густой туман закрывал все предметы. В нескольких шагах ничего не было видно. Слышался только равномерный шорох ног войск, подвигавшихся к крепостным стенам.

Но вот турки, которые с таким же напряжением ожидали штурма, заметили русские войска, и гром 250 пушек с крепости и 500 кораблей, стоявших подле Измаила на Дунае, сразу нарушил торжественную тишину. Казалось, что небо запылало. Посыпались светящиеся снаряды, засвистали пули – крепость ожила. Но наши колонны будто и не видали турецких батарей. Каждый делал свое дело. Одни спускались в ров, другие устанавливали лестницы, третьи, с ружьями наперевес, лезли на городские стены. На первых же турки бросились со всех сторон. Они рубили саблями, кололи кинжалами и старались сбросить русских с вала в ров.

Труднее всех было казакам. Они бросились на штурм с одними только пиками и кололи ими турок. Турки окружили их и многих успели перебить. Увидав, что большая часть их офицеров перебита, казаки на секунду приостановились. Но тут выбежал вперед их командир Платов и крикнул: «С нами Бог и Екатерина! Братцы, за мной!» Казаки удвоили свое усердие и ринулись на турок.

Светало. На каждой улице крепости шел бой. Русские ввезли артиллерию и громили картечью по улицам. Повсюду лежали трупы.

Проезжая мимо одной крепости в Финляндии, куда Суворов отправлен был для осмотра и укрепления российских границ, спросил он у своего адъютанта: «Можно ли взять эту крепость?» «Какой крепости нельзя взять, – отвечал адъютант, – когда взят Измаил». Суворов замолчал и, подумав несколько, сказал с важностью: «На такой штурм, как измаильский, можно пускаться только один раз в жизни!»

Остатки турецких войск пытались отбить крепость обратно, но русские уже утвердились в ней. Там и там пылал пожар. Солдаты вбегали в дома, но обгоревшие полы проваливались, и они падали в погреба. Пощады не было никому. Даже офицеры не могли остановить кровопролития. К четырем часам пополудни стало ясно, что крепость покорена окончательно. Теперь шел лишь грабеж и убийства.

Турки потеряли 26 тысяч убитых, 9 тысяч взято в плен, 265 пушек, 3 тысячи пудов пороха, 20 тысяч ядер и до 400 знамен было забрано в крепости. Эти знамена и сейчас можно видеть в Петропавловском соборе, и на многих из них сохранились следы окровавленных рук.

Не было победы славнее этой. Солдаты три дня грабили город, все вдруг разбогатели…

Один Суворов ничего не взял. К нему приходили полковники и генералы, приносили ему дорогие ковры, золотые кувшины и блюда и уговаривали взять.

– На что мне это, – говорил Суворов, – я и без того буду превыше заслуг награжден моею всемилостивейшею государыней.

Наконец ему отыскали чудного арабского коня. Его поседлали драгоценным седлом, надели на голову шишак из страусовых перьев и привели к дому Суворова.

Суворов вышел в своем стареньком плаще и сказал:

– Не нужно мне вашего коня. Донской конь привез меня сюда, донской конь пусть и увезет.

– Но теперь трудно ему будет везти ваши победы.

– Донской конь всегда выносил меня и мое счастье, – возразил Суворов и не принял коня.

Неизвестный художник. Г.А. Потемкин-Таврический

Он поехал к главнокомандующему Потемкину, и там они бросились друг другу в объятия.

– Чем могу я наградить ваши заслуги, граф Александр Васильевич? – спросил Потемкин.

– Ничем, князь, – отвечал Суворов с раздражением, – я не купец и не торговаться сюда приехал: кроме Бога и государыни, никто меня наградить не может.

Потемкин очень обиделся на Суворова и не представил его к высокой награде.

Войскам были даны медали. Суворов тоже получил медаль в память штурма Измаила, но чином генерала-фельдмаршала пожалован не был, а он рассчитывал на это…

Так кончилась для Суворова вторая турецкая война.