Текст книги "Метель"

Автор книги: Георгий Чулков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ХVIII

Князю удалось проводить Анну Николаевну до угла Каменноостровского и Большого проспекта. Сначала несчастная помешанная ехала молча, как будто не обращая внимания на своего спутника, но потом вдруг заволновалась и решительно потребовала, чтобы князь ее отпустил. Князь попробовать ее уговорить, но она объявила, что, если он ее не опустит, «она будет кричать». Эта угроза подействовала на князя, утомленного чрезмерно всеми этими ночными приключениями. Он приказал извозчику остановиться и хотел было, слезть с тем, чтобы Анна Николаевна могла доехать до дому на том же извозчике, но она почему-то воспротивилась и опять объявила, что «будет кричать», если ее князь не отпустит домой и непременно пешком. Князь на все махнул рукою и Анна Николаевна тотчас же пропала в ночном сумраке.

– Хорошо, что дождя сейчас нет и ветер утих, – подумал князь.

Но ветер точно назло снова засвистел над его головою.

А в это время вот что случилось с несчастной Анной Николаевною. Скользя и задыхаясь, бежала она по Большому проспекту, и один Бог знает, какой вихрь носился тогда в ее больной голове. Время от времени она кому-то грозила и бормотала что-то несвязное.

На углу Лахтинской остановил ее городовой, приняв, очевидно, за нетрезвую проститутку, появившуюся на проспекте в неурочный час.

– Куда бежишь? – загородил ей дорогу блюститель порядка, казавшийся теперь в ночном сумраке выходцем с того света. – Времени своего не знаешь, потаскуха. Ишь налимонилась!

Анна Николаевна, разумеется, никак не могла сообразить, чего собственно от нее хочет строгий ночной человек.

– Этот авантюрист выдавал себя за князя, – сказала она, обращаясь к городовому. – Но согласитесь, какой же он князь!

– Ты мне зубы не заговаривай, – нахмурился городовой сердито. – Князя тоже выдумала! Покаж билет. А там видно будет…

– Билет? Какой билет? Ах, да! Мы ведь в маскараде. На публичных маскарадах всегда бывают билеты. А почему же у меня нет? Это меня с толку сбил этот фальшивый человек. Я куплю билет. Все ведь это с благотворительной целью устраивается…

Неизвестно, чем бы кончился этот странный разговор, если бы случайно не проходил в ту минуту по Большому проспекту студент Скарбин. Этот чудак всегда занимался тем, что «спасал» от полиции проституток. Как известно, господа околодочные ловят ночных дам только в том случае, если они появляются без спутников. В обществе мужчины проститутка пользуется всегда драгоценным правом «неприкосновенности».

Скарбин заметив, что между городовым и какою-то дамою происходит бурное объяснение, немедленно отправился «оказывать содействие». Каково его было изумление, когда он при свете фонаря узнал Анну Николаевну.

– Господи! Что случилось? Зачем вы здесь, Анна Николаевна? – заволновался студент, совершенно сбитый с толку.

Должно быть, в голосе его было столько искреннего удивления, огорчения и смущения, что даже городовой почувствовал, что здесь дело неладно и ночная особа на самом деле вовсе не проститутка.

– Ванечка – воскликнула Анна Николаевна, всегда питавшая симпатию к простецу Скарбину. – Как я рада, что вы здесь… Требуют билет, потому что это публичный маскарад. Понимаете? А мой билет у князя, должно быть. Князь его приготовил для меня. Но, представьте, у меня теперь такая идея, что князь вовсе и не князь. Да и как-то не пристало русскому князю чародейством заниматься. Это ведь у Гофмана только какие-то мрачные немецкие бароны занимаются гнусной магией. Мы в гимназии «Майорат» читали. Я и сейчас помню, там такая была фраза: «Ueberhaupt ging die Sage, dass er schwarzen Kunst ergeben sei»[9]9
  Вообще ходил слух, что он предался тайной науке, чернокнижию (нем.).


[Закрыть]. Это про одного барона, Ванечка. Но мне надоел маскарад, и вся эта черная магия. Отведите меня, Ванечка, домой.

– Анна Николаевна! У вас жар, у вас лихорадка… Вы больны, Анна Николаевна – захлопотал студент. – Идемте, идемте со мною…

И студент повел несчастную домой.

Всю ночь просидел Ванечка Скарбин у Поляновых, помогая ухаживать за Анною Николаевною. Она бредила весьма странно, наводя ужас на Александра Петровича. Но любопытно, что кое-что сознательное и даже хитрое оставалось в этой больной душе.

Александр Петрович по крайней мере не догадался все-таки, что у Анны Николаевны было в самом деле свидание с князем Алексеем Григорьевичем Нерадовым, существом вовсе не мифическим, несмотря ни на что. Танечка была поражена не менее отца, и у нее даже явилось какое-то подозрение, очень неясное и смутное, но растревожившее ее чрезвычайно. Она почувствовала вдруг, что у матери есть от нее тайна, но Анна Николаевна с каким-то особенным лукавством ничего Танечке не открыла и на этот раз, несмотря на весь свой бред.

Такой жуткой и мучительной ночи еще ни разу не случалось пережить семье Поляновых. Лишь утром часов в одиннадцать Ванечке Скарбину удалось привезти врача, небезызвестного психиатра Проломова.

Доктор долго расспрашивал Александра Петровича и Танечку о родителях и предках Анны Николаевны и как будто обрадовался, что отец ее был склонен к попойкам и кутежам, дядя сошел с ума, а бабушка со стороны матери в припадке ревности ранила своего мужа кинжалом.

К утру возбуждение Анны Николавны прошло, и психиатр увидел ее уже молчаливой и грустной. Получив двадцать пять рублей за визит, он уехал и успел лишь посоветовать больную оставить пока дома и давать ей бром.

– Боюсь, – сказал он Танечке в передней, – что у вашей матушки разовьется меланхолия. Сейчас пока болезнь похожа на psychosis circularis. Это все-таки лучше, чем меланхолия, по крайней мере в отношении прогноза, но тоже форма не очень легкая и клонящаяся иногда к полному упадку сознания.

Танечке показалось, что карниз и картины без рам, которые были видны в открытую дверь, вдруг поплыли в сторону и вниз; колени Танечки ослабели и она схватилась рукою за деревянную вешалку, чтобы не упасть.

Часть II

I

Прошло три месяца, а взаимные отношения героев этой не совсем обыкновенной истории не только не выяснились, но еще более запутались и осложнились. Иные из ее участников даже вовсе не видели друг друга в течение всех трех месяцев, а между тем как будто тайные силы плели неустанно свою интригу и все чувствовали, что от судьбы не уйдешь и что придется подвести всему итоги в конце концов.

Молодой князь Нерадов бросил Марго, и она жила теперь с Рувимом Карповичем, известным миллионером и сочинителем порнографических сонетов. Но князь Игорь, хотя и расстался с белокурой очаровательницей, по-прежнему вел далеко не беспорочный образ жизни.

К прежним его опытам и приключениям прибавилась еще одна неприятная черта – какое-то странное бретерство. Особенно всех удивила его история с господином Кирхнером. Этот Кирхнер, учившийся, между прочим, в берлинском университете и посвятивший свои досуги истории пластических искусств, читал однажды доклад в редакции журнала «Зодиак». Доклад был весьма поверхностный, надо признаться.

А между тем в докладе этом речь шла о типе Мадонны у нидерландцев XV века. На заседании был князь, и после доклада во время перерыва произошло то странное столкновение его с Кирхнером, о котором немало потом было разговоров в петербургском обществе.

Князь подошел к этому самому Кирхнеру и попросил его повторить одну фразу из его доклада. Этот господин, весьма фатоватый, между прочим, несколько удивленный и отчасти обеспокоенный просьбою Нерадова, поспешил раскрыть рукопись и прочесть фразу, которая заинтересовала почему-то князя. Собственно говоря, в этой фразе ничего особенного не было, но, должно быть, князю не понравился тот развязный и даже фривольный тон, каким автор вообще говорил о Богоматери. В злополучной фразе легкомыслие было как-то очевиднее, чем в других частях доклада – вот и все.

– Так, хорошо – сказал князь, холодно усмехаясь. – Больше мне ничего не надо.

– Но позвольте! Как же так? – обиделся эстет. – Я хочу знать в чем дело… То есть зачем это вам…

– Затем, чтобы знать, кто вы такой…

– Вот как! И что же?

– Теперь я знаю. Вы – бесстыдник и глупец…

Само собою разумеется, так странно обиженный любитель живописи вызвал Нерадова на дуэль в тот же вечер, а на другой день князь ранил этого Кирхнера в ногу, ниже колена. Но и после дуэли князь вел себя не совсем пристойно, отказавшись подать руку противнику, который вовсе не искал ссоры.

Эта дуэль из-за Мадонны удивила многих.

Вскоре после дуэли у князя Игоря было два или три свидания с Танечкою. Потом князь переехал в Царское и жил там, усердно занимаясь наукою. Княгиня была очень довольна. Но эта идиллия продолжалась недолго.

В это время у Поляновых все было как-то безнадежно и мрачно. Анна Николаевна была весьма угнетена. С каждым днем слабели ее душевные силы. Танечка очень устала, хотя у нее был усерднейший помощник и верный друг – Ванечка Скарбин.

Что касается Александра Петровича, он совсем потерял голову. Душевная болезнь жены выбила его из колеи, как говорится. Деньги Паучинского не пошли ему впрок. Вместо того, чтобы сосредоточиться и приняться за свое «Благовещение», о котором он мечтал, пришлось ему устраивать консилиум из разных знаменитостей, а когда выяснилось, что едва ли Анну Николаевну можно вылечить от ее мрачного недуга, он на все махнул рукою. К этому времени были истрачены все деньги. Их и было-то немного за уплатою старых долгов. Паучинский сам любезно предложил Александру Петровичу еще некоторую сумму. Теперь Полянов был должен странному ростовщику двенадцать тысяч. Но мало этого любезности господина Паучинского были даже, пожалуй, и чрезмерными. Так, например, под предлогом, что Александру Петровичу необходимо развлечься ввиду тяжелых семейных обстоятельств. Паучинский увлекал своего нового друга из дому то в сомнительных качеств театрики и даже за кулисы оных, то в игорные притоны, где слабохарактерный Александр Петрович стал поигрывать. Ему сначала повезло, особенно в рулетку, а потом пошли весьма крупные неудачи, но Паучинский незамедлительно принимал на себя всякие обязательства. Александр Петрович к этому тотчас же привык и перестал даже по малодушию подводить итоги своему кредиту.

– Зачем считать, когда завтра, может быть, отыграюсь и тогда баста: буду писать «Благовещение», а в эти вертепы ни ногой, – думал он.

А между тем старому князю Нерадову донесли, что у его сынка были вновь свидания с барышней Поляновой. И это известие опять растревожило князя. У князя были свои агенты. Между прочим – Сандгрен, тот самый смазливый молодой стихотворец, который пригласил Александра Петровича в «Заячью Губу». Рекомендовал его князю Паучинский.

Сандгрен был, так сказать, слепым орудием князя. Тайны князя он не знал и даже не догадывался вовсе об его намерениях и планах. Доносил он князю об отношениях Танечки к Игорю Алексеевичу с удовольствием, но всегда под благовидным предлогом и с невинным видом.

В последний раз он сообщил князю, что видел парочку в Эрмитаже. Они стояли долго перед Рибейра, потом из испанской залы пошли почему-то к Рембрандту и смотрели «Снятие со креста».

Но на этот раз князь был нетерпелив.

– Когда у них свадьба? – спросил он вдруг, испугав даже доносчика решительною определенностью вопроса.

– Не знаю, – пробормотал растерявшийся юноша, разводя руками. – У них что ни день, то иное. То совсем как жених и невеста, то как враги.

– Это все психология, – нахмурился князь. – Мне нужны факты. Вы, Сандгрен, нерасторопный какой-то.

Сандгрен надул губки:

– На вас, князь, не угодишь. И что за тон. Я вас не понимаю. Ведь я не шпион вам в самом деле. Я делюсь моими впечатлениями. Тут нет ничего худого. А вы, я не знаю, чего хотите. Это, князь, даже обидно, право. У меня самолюбие.

– Самолюбие ваше тут ни при чем, – сказал князь. – Но я хочу знать, когда у них свадьба…

Молодой человек пожал плечами.

– Я с вами откровенен, князь, а вы не хотите мне ничего открыть. Согласитесь, это обидно. Я вам все рассказываю, а сам не знаю, зачем. Я понимаю, князь Игорь ваш сын… Но все-таки… Не все ли вам равно, на ком он женится в конце концов?..

– В конце концов, – повторил князь, смеясь. – Да вы забавный, Сандгрен. А не все ли мне равно в самом деле! Ну, впрочем, ступайте домой.

В это время князю подали чью-то визитную карточку. И Сандгрен видел, как побледнел князь и как странно загорелись его глаза.

Отпустив молодого человека, князь долго не решался принять названного гостя. Он ходил по комнате, чуть вздрагивая и кусая губы. Впрочем, он скоро овладел собою, сел в кресло и, полузакрыв глаза, сказал старому слуге:

– Проси.

Вошел господин лет сорока пяти, бритый, с коротко подстриженными волосами, тронутыми серебряною сединою; умные и спокойные его глаза твердо смотрели на князя; строгие и несколько надменная губы незнакомца не улыбались вовсе. Он назвал себя.

Это был мистер Джемс.

Он сел в кресло против князя и молча рассматривал его минуты две.

Князь, наконец, кисло улыбнулся и нетерпеливо спросил, впрочем, довольно вежливо:

– Что вам угодно, мистер? Я жду…

– Я не думал, что вы такой – сказал гость, по-прежнему разглядывая князя. – Вы, должно быть, очень устали. Я не думал, что вы так устали.

– Вы думали обо мне! – воскликнул князь. – Но какое мне до этого дело, милостивый государь? Ежели вам угодно мне сообщить что-нибудь, я выслушаю вас, но прошу покорно без этих отступлений…

Восклицание князя не произвело на мистера ни малейшего впечатления. Однако, он тотчас же объявил, что, если князю не нравится его манера беседовать, он уйдет, а за него поговорят с князем его друзья.

Князь с совершенною искренностью не понял на каких друзей намекает его странный гость, но спокойствие англичанина отчасти смягчило его гнев.

– К делу! К делу! – сказал князь. – Я слушаю вас.

– Вы антропософ? – неожиданно спросил мистер Джемс.

– Нет.

– Теософ?

– Нет.

– Это хорошо. Две ошибки.

– Какие ошибки? – удивился князь.

– Я думал, что вы не устали и довольны собою, а вы устали и даже очень. Это моя ошибка. Я думал, что вы антропософ, а вы не хотите им быть. Это тоже моя ошибка. Значит, две ошибки, – сосчитал англичанин, чуть подняв брови.

– Да, две ошибки, – улыбнулся князь.

Но мистер Джемс не улыбался.

– И все-таки я вам скажу то, что я должен сказать. Так хочет княгиня Екатерина Сергеевна Нерадова.

– Княгиня поручила мне предупредить вас, что вашему сыну грозит несчастие. Поэтому она просит вас его спасти. Княгиня восемнадцать лет тому назад дала вам слово никогда и никому не открывать вашей тайны. Но теперь она просит вас освободить ее от этого слова. Тогда она сумеет предотвратить несчастие.

– А вы? – с ненавистью посмотрел на англичанина князь. – А вам известна эта тайна?

– Мне? Но кто бы мог мне открыть ее? Кто? Я с вами, князь, не беседовал никогда.

– Зато вы не раз, я думаю, беседовали с княгинею, – злобно рассмеялся князь.

Англичанин помолчал.

– Если я вас верно понял, князь, – сказал он спокойно, опять поднимая брови, – вы намекаете на то, что княгиня не сдержала слова, данного ею восемнадцать лет назад. Но леди нельзя подозревать в этом. И тот, кто подозревает ее в этом, безнравственный человек. Значит вы, князь, безнравственный человек.

– Очень может быть, – презрительно усмехнулся князь.

Мистер Джемс поднял брови.

– Русский характер очень странный характер. Если сказать русскому, что он безнравственный человек, он не считает себя оскорбленным. Ему как будто бы это льстит.

– Довольно, – сказал князь, – кажется, вам больше нечего мне сказать.

– Нет, мне есть что вам сказать.

– Говорите.

– Намерены ли вы освободить княгиню от данного ею слова?

– Нет, не намерен. Я сам. Я знаю, что делать.

– А! – протянул мистер Джемс. – В таком случае я застрелю вас.

– Что? – удивился князь. – Меня?

– Да, вас. Я решил убить вас на поединке.

– Странно, – пробормотал князь. – Англичане, кажется, не признают дуэли.

– На островах нельзя, а на континенте можно. Я завтра пришлю к вам моих друзей.

– Уходите, – сказал князь. – Я устал. У меня тоска. Уходите поскорее.

– А все-таки я завтра пришлю к вам моих друзей. Но хорошо, однако, что вы не антропософ по крайней мере.

Мистер Джемс, исполненный достоинства и даже важности, удалился из княжеского кабинета, оставив Алексея Григорьевича в недоумении.

На другое утро к изумленному князю приехали два джентльмена. Один – из английского посольства, весьма представительный господин, в смокинге, с моноклем, другой – корреспондент Times. Они объяснили князю, что мистер Джемс считает себя оскорбленным некоторыми замечаниями князя об особенностях английского характера и требует удовлетворения.

Князь рассеянно выслушал джентльменов.

– Мне очень не хочется драться с мистером Джемсом, – сказал он искренно. – Я готов извиниться. Я в самом деле сказал неосторожно, что англичане не обижаются, когда их называют чудаками. Конечно, это несправедливо и неверно. Я извиняюсь.

Но джентльмены объяснили, что мистер не может удовлетвориться подобным извинением, что лишь поединок может разрешить это печальное недоразумение.

– Хорошо – вздохнул князь. – Придется драться, очевидно.

И через три дня в самом деле состоялась дуэль.

Князь был очень недоволен этой историей. В сопровождении двух своих секундантов, – одного графа, очень светского и успевшего пожить человека, дальнего своего родственника, и другого, совсем юного корнета, которого ему привез Паучинский, князь в десять часов утра выехал на место поединка. Господа секунданты выбрали местечко за Новою Деревнею, у так называемой Красной Мельницы. Противники должны были съехаться в автомобилях.

В то утро было весьма морозно, но, по счастью, не было ветра. И день был солнечный. Накануне выпало много снегу, и теперь ели стояли, обложенные все белыми подушками. Когда подъехал князь, джентльмены были уже там. Все трое курили. Корреспондент, самоотверженно шагая по цельному снегу, поставил барьер и указал место противникам.

– Не хотите ли мириться? – крикнул сердито князь, не дожидаясь уговора секундантов. – Я всяческие приношу извинения.

Мистер Джемс поднял один палец и помахал им перед носом в знак несогласия.

Он сбросил шубу и вышел на площадку первый. Прихрамывая на одну ногу, поплелся и князь на свое место с кислою и капризною гримасою.

После счета, как было условлено, противники стали сходиться. Мистер Джемс шел бодро, целясь, и не задерживал шага. Князь даже поднять пистолет медлил и шагал в рассеянности, как будто не замечая наведенного на него дула. Мистер Джемс выстрелил первый и промахнулся. Князь улыбнулся и выстрелил в воздух.

– Так нельзя, – сказал джентльмен из посольства. – Если вы, князь, будете стрелять в воздух, дуэль не может продолжаться.

– Да, да! – подтвердил и мистер Джемс.

– Тем лучше, – совсем откровенно засмеялся князь.

– Как? Вы будете стрелять в воздух? Вы ехали сюда с таким намерением? – строго спросил князя корреспондент.

– Ехал без намерения, – все еще улыбался князь. – А вот увидел снег и солнце и полюбил мистера Джемса. Не могу я в него стрелять, как хотите.

Джентльмен заговорил громко по-английски, пожимая плечами и сохраняя торжественную важность. А князь махал уже перчаткой шоферу, чтобы он подъехал поближе.

– Я пока мирюсь, – сказал мистер Джемс, шагая по цельному снегу и протягивая князю руку. – Я хочу мириться. Надо понять русский характер. Но, может быть, я вызову вас еще раз. Потом. Я подожду.

Князь уронил в снег перчатку и, не поднимая ее, протянул руку.

– Домой! – крикнул он шоферу и пошел торопливо к автомобилю, прихрамывая.

Так пришлось князьям Нерадовым – отцу и сыну – почти одновременно участвовать в поединках, но по причинам совсем различным, однако. Впрочем, судьба готовила господам Нерадовым и другие испытания, более трудные и ответственные.

II

Однажды, после пьяной и нелепой ночи, князь Игорь Алексеевич, вернувшись на рассвете домой на Сергиевскую, нашел у себя письмо от Татьяны Александровны Поляновой.

Танечка назначала князю свидание в час дня в Казанском соборе.

Князь представил себе ее милые чуть косящие глаза под пушистыми ресницами, строгие брови и свежий, крепкий рот, ее нежные руки с продолговатыми пальцами, ее мягкий и певучий говор, и тихо засмеялся, вдруг почувствовав, что любит Танечку и что теперь уж не спутает никогда этого чувства ни с чем иным.

А между тем у князя голова была как в угаре, и во рту все еще чувствовался терпкий вкус вина.

Едва он опустил голову на подушку, как ширмы и ночной столик с свечою пошатнулись и поплыли куда-то. Князь поднял глаза кверху, но и потолок опрокинулся и быстро стал опускаться вниз.

И в это время он вспомнил несвязные разговоры, похожие на бред, ресторанную музыку и там, за кулисами, негра в цилиндре, целовавшего на его глазах мисс Кет, которую князь недавно увозил на три дня в Финляндию, на Иматру.

И странная, еще небывалая в душе князя тоска, вдруг охватила его всего. Он вспомнил почему-то свое детство, когда еще он не был развращен и порочен, и то, что этого не вернешь никогда, показалось ему ужасным и страшным.

Он приподнялся, сел на кровать, обхватил голову руками и заплакал.

Заснул князь утром, в девятом часу. И ему все снился зеленый луг и молодая березовая роща, пахнущая медом, вся в солнце. И чудился голос Танечки. И князь все ходил по опушке и звал Танечку. И она откликалась то справа, то слева, но увидеть ее так и не удалось князю. И было больно, что где-то она близко, но увидеть ее и коснуться ее руки нельзя.

Этот сон был так похож на правду, что, когда князь проснулся, ему казалось, что в самом деле он видел сейчас живую отдающуюся солнцу березовую рощу и светло-зеленый луг и слышал голос Танечки. Этот мягкий, певучий девичий голос звучал у князя в душе, как свирель.

Огромное солнце, на этот раз не облеченное траурною пеленою туманов, сияло над снежным городом и весело, и призывно. Даже не верилось, что такой свет в Петербурге. Это был тот самый солнечный день, когда старый князь Нерадов ездил в Новую Деревню и стоял в снегу с кислою гримасою, дожидаясь покорно пистолетного выстрела своего непонятного противника.

Но князь Игорь не знал этого. В двенадцать часов он был уже на Невском около Казанского собора. Он дважды прошелся по садику, присел на скамейку, ослепленный солнцем и снегом. И зрение, и слух у него стали чувствительнее и тоньше. Он оглушен был звуками улицы – звонками трамваев, ревом автомобилей, криками извозчиков, как будто он в первый раз попал в большой город. Он все видел, как что-то новое. Это чувство новизны было так поразительно, что князю пришло в голову, не сходит ли он с ума. И люди – нянька с мальчиком в полушубке; подросток газетчик, курносый и губастый; голубоглазый студент-техник – все, случайно промелькнувшие перед князем были необыкновенно веселые, милые, светлые и простые сердцем люди и, главное, такие, каких он никогда раньше не видал.

– Но они не подозревают, – думал князь, – что в сущности вся жизнь исполнена любви и благости.

Князь даже хотел догнать голубоглазого техника и объяснить ему это.

– Как я нехорошо жил до сих пор, – шептал князь. – И как неразумно! Господи! А тайна – в простоте. Когда я слышал о том, что все люди братья, эта идея казалась мне бессодержательной и пресной. Но это не так. Теперь я знаю, что в этом и есть радость. Ванечка Скарбин – мой брат. Я разыщу его непременно и мы будем с ним на ты. Но почему все стало таким неожиданным и новым? Новая жизнь! Теперь я знаю, что это значит. Марго и мисс Кет – это гадость и позор, то есть не они дурны, а я дурен. Надо бы им тоже объяснить поскорее, в чем радость.

Князь встал со скамейки и пошел в собор. На паперти какая-то темненькая старушка, похожая на цыганку, протянула князю руку за подаянием, бормоча.

– Спаси тебя Богородица…

Князь давно не был в церкви, и ему приятно было войти в торжественный собор. Было в нем пустынно и только в правом приделе шла какая-то служба и стояло несколько молящихся.

Князь перекрестился, чувствуя в душе то новое и неожиданное, что ему открылось теперь.

– Как давно я не молился, – подумал князь и стал почему-то припоминать тропарь на Сретение: – Радуйся благодатная, Богородица Дево… Как дальше? Из Тебе бо возсия солнце правды, Христос…

В это время кто-то коснулся его руки. Это была Танечка.

– Сюда, сюда, – сказал князь, уводя ее за колонны. – Я знал, я верил, что вы придете. Так надо. Ах как чудесно!

– Что чудесно?

– Жизнь чудесна. Я многое должен вам сказать.

– И я… Я должна вам сказать всю правду.

– Говорите! – прошептал князь, с восхищением и новою нежностью рассматривая лицо Танечки.

– Нет, вы сначала.

Но оба молчали, улыбаясь. Мысли куда-то исчезли и не было вовсе слов.

– Хорошо – сказал князь, сжимая руки Танечки. – Я скажу. Простите меня. Мы ссорились с вами так часто, потому что я всегда был в дурмане. Но так нельзя. Хотите, я разыщу Ванечку Скарбина и обниму его и мы выпьем с ним на ты? Но все это вздор. Главное, мы должны повенчаться как можно скорее.

– Что вы! Что вы! – испугалась Танечка. – Зачем венчаться? А я хотела вам сказать совсем другое.

– Что?

– Я, кажется, поняла, почему у нас с вами так все не ладилось. Я кажется, догадалась отчасти. Хотите, я вам скажу, что мне пришло в голову?

– Хочу. Господи! Какая вы дивная! Какая чудесная!

– Мы с вами чудаки, но это не худо, что мы такие. Даже, может быть, прекрасно, что мы не как все. Мы с вами мучились, потому что мы не могли понять того, что теперь начинается новая жизнь. Не для всех пока, а для чудаков. А потом будет для всех. Вот мы все понять не могли, любовь или не любовь – то, что мы чувствуем. Теперь я знаю, что это не любовь, то есть не такая любовь, как у Толстого, например, в «Анне Карениной». Мы не так любим, как Анна любила Вронского. Понимаете? Вот я и решила сказать вам, что мы не любовниками должны с вами быть, а друзьями. Тогда все будет легко, легко, совсем легко…

Князь вздрогнул и закрыл лицо руками.

– Ах, какая я глупая, – воскликнула Танечка, заметив смущение князя. – Я ничего не сумела объяснить. У нас ведь не простая дружба. Наша дружба на влюбленность похожа. Вот вы коснулись меня рукою, и я волнуюсь Бог знает как. Но мы никогда не будем как муж и жена. Никогда.

– О, это я понимаю, – сказал князь в чрезвычайном волнении. – Но мы все-таки повенчаемся, непременно повенчаемся. Я хочу, чтобы вы были всегда со мною и чтобы это было благодатно… Понимаете? Но и повенчавшись, мы будем как брат с сестрою или лучше, как жених с невестою… Да, да! О, это я понимаю… Это мне снилось не раз…

– Милый! Милый! – прошептала Танечка. – Но разве надо венчаться?

– Надо, надо, – убежденно подтвердил князь. – Я все обдумал. Нас обвенчает отец Петр. Это мой друг. Я потом вам расскажу о нем. Это замечательный человек. Мы поедем в Тимофеево. Он там.

– Зачем Тимофеево? Что? – улыбнулась Танечка.

В соборе началась по ком-то панихида.

– Упокой Боже раба Твоего… – звучало торжественно из голубоватого сумрака.

Князь и Танечка выходили в это время из собора.

И когда князь взялся за ручку двери, пропуская вперед Танечку, до них долетели слова тропаря:

– Радуйся, чистая… Тобою да обрящем рай…

Они вышли на паперть и золотой день снова ослепил их.

– Таких дней в Петербурге никогда не бывало. Солнце! Какое солнце!

И когда Танечка, кивнув ему ласково, смешалась с толпою, князь все еще стоял недвижно, как очарованный. Ему не хотелось идти домой. Он пошел по Невскому и ему было досадно, что некому сейчас рассказать о нечаянной радости, которая посетила его сегодня.

– Князь! Князь! – раздался позади его веселый чуть заискивающий голос.

Это был Сандгрен.

– Какое солнце! Как в Ницце, – шутил Сандгрен, идя рядом с князем и стараясь попадать в ногу с ним.

Князь не очень любил этого юного сомнительного поэта, но сейчас ему было все равно, кто с ним. Он был готов обнять весь мир.

– Дивно! Дивно! – сказал он, удивляя Сандгрена своей восторженностью.

Ободренный веселым и дружелюбным тоном князя, юноша тотчас же начал развязно болтать все, что приходило ему тогда на ум.

– Вы знаете Клотильду из Аквариума? Нет? Ну та самая, которая жила с Митькою Эпштейном… Она беременна и не хочет делать fausse-couche. Мы ее вчера вчетвером уговаривали. Ни за что не хочет! Рожу, говорит, черноглазенького! Такая потеха.

И он громко засмеялся.

В другое время князь наверное огорчил бы Сандгрена каким-нибудь злым замечанием по поводу его веселости, но сегодня все было по-иному.

– И напрасно вы так смеялись над этой Клотильдой, – сказал князь мягко, стараясь не обидеть Сандгрена, который был всегда ему противен и которого он теперь старался оправдать чем-то, как он оправдывал сейчас решительно все. – В конце концов fausse-couche и этот Эпштейн явления одного порядка, а несчастная блудница не так уж виновата, чтобы издеваться над ее материнским инстинктом… Впрочем, и банкир Эпштейн… Чужая душа потемки… Никто не виноват, Сандгрен, и ни в чем не виноват. Тут очевидно недоразумение. Откуда бы такое солнце, если бы нельзя было все понять и всех простить.

Сандгрен с изумлением слушал сантиментальные рассуждения князя.

– Надо любить мир, Сандгрен. Вот что я вам скажу, – продолжал князь, не замечая того, что он все более и боле удивляет своего спутника. – И человека надо любить.

– Человека? Что это вы, князь, какой сегодня особенный…

– Разве?

– Ну, да! – совсем осмелел юноша. – Необыкновенный! Проповедуете как-то восторженно. И вообще всему радуетесь, как влюбленный… Как жених какой…

– Жених! Да, да! У меня невеста… Невеста! О, какое солнце! И голубизна какая вокруг… Это новая жизнь…

Сандгрен так и затрепетал от радости. Теперь он поедет к князю «расторопно» и все расскажет.

– Когда же свадьба, князь? – так и прильнул к его локтю назойливый бесстыдник.

– Скоро. На днях, – сиял Игорь Алексеевич, худо соображая с кем он говорит сейчас.

– И можно узнать, кто… То есть я хочу узнать, с кем… Впрочем, я догадываюсь…

– Солнце! Солнце! – бормотал князь.

И вдруг, заметив свободный автомобиль, он сделал знак шоферу.

– В Царское Село!

Сандгрен обиделся, и даже очень, когда князь, забыв с ним проститься, сел торопливо в автомобиль и захлопнул дверцу.