Текст книги "Подземная непогода"

Автор книги: Георгий Гуревич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Георгий Иосифович Гуревич
Борьба с подземной непогодой [Подземная непогода]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

СТОЯЛА глубокая осень. Охотское море было одето непроглядным туманом. Виктор дышал холодной сыростью и смотрел, как выплывают из молочной мглы серо-зеленые валы. Хотя его жестоко мучила морская болезнь, он не уходил в каюту, ибо настоящий геолог должен стойко переносить лишения и не терять работоспособности. Работы у Виктора пока еще не было, но он мог тренировать свою стойкость.

Когда пароход вошел в Авачинскую бухту, на сопках повсюду лежал снег. Авача красовалась в своем голубовато-белом наряде, словно гордилась обновками. Кто бы подумал, что под этим белоснежным покровом скрывется свирепый вулкан, словно волк в бабушкином чепце.

Железных дорог на Камчатке все еще не было, здесь путешествовали или на самолете, или на собаках. Виктору пришлось воспользоваться лохматой тягой. Вдвоем с проводником он прошел 300 километров на лыжах (собаки везли аппаратуру), с непривычки уставая, мучась с собаками и с восторгом встречая каждое приключение. Для того его и учили в институте, чтобы по нетронутому снегу мчаться за собачьей упряжкой, наращивать сосульки на меховом воротнике, ночевать на снегу у догоревшего костра, обмораживать щеки и оттирать их. Никаких удобств! Как говорил Сошин: «Удобства – палка о двух концах. Запасливый – раб и сторож вещей, умелый – владыка своего времени. Запасливый выгружает и нагружает, умелый находит минералы».

Виктор устал, продрог, каждый мускул у него болел от напряжения, но он радовался лишениям. Наконец-то, он приближается к настоящей геологии.

На последнем переходе собаки вывалили его из саней и умчались вперед. Проводник погнался за ними, Виктор остался один. Одна лыжа у него сломалась и кое-как, ковыляя на полутора лыжах, Виктор шел по следу целую ночь напролет. В темной тайге было жутковато. Он нервно прислушивался к ночным шорохам. Издалека доносился вой, волчий или собачий – Виктор еще не умел различать. На полянах, где снег был тверже, след саней и лыжня пропадали. Тогда Виктор искал среди ветвей ныряющий ковш Большой Медведицы и, на продолжении первых звезд – Альфы и Беты, мерцающую Полярную. И Виктор был очень горд, когда поутру он вышел на опушку и увидел за рекой большую деревню с домами, разбросанными без всякого порядка по камчатскому обычаю. Здесь было слишком много свободной земли, а дорог и строений – слишком мало, поэтому незачем было выстраивать в ряд немногочисленные дворы. В стороне от деревни на ближнем берегу стоял большой дом, похожий на сельский клуб или школу. Алый флаг рдел на снежном фоне, словно горячий уголек в золе. Виктор узнал вулканологическую станцию (он видел ее на фотографиях) и поспешил к дому, который должен был стать его собственным домом, по крайней мере, на год.

2.

НА дальних зимовках очень любят приезжих, и Виктора встретили, как долгожданного родственника. Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины повели его в камчатскую баню. В ста шагах от станции из-под земли выбивался горячий источник. Он был окутан густым паром и окаймлен зеленью. В это морозное утро среди бесконечных снегов трава выглядела просто нелепо. Казалось, художник по ошибке капнул зеленой краской на зимний пейзаж. Температура воды доходила до 75 градусов, поэтому залезть в источник было нельзя и зимовщики мылись в специально вырытой яме, где смешивалась горячая подземная вода и ледяная – из проруби на близлежащей реке.

Потом в честь новоприбывшего был устроен целый пир. Виктор испробовал все местные деликатесы: медвежий окорок, жареную чавычу, варенье из жимолости, чай с сахарной травой. Чавыча была нестерпимо солона, трава показалась Виктору приторной и противной, но он мужественно ел и хвалил, не хотел показать себя изнеженным горожанином.

За обедом Виктор познакомился со всеми работниками станции. Их было пятеро, Виктор – шестой. Начальником зимовки и старшим геологом был Александр Григорьевич Грибов, молодой ученый, лет 28 – 30 с тонким профилем и высоким красивым лбом. Несмотря на молодость, он считался видным вулканологом. Его догадки о строении вулканов признавали большие ученые. Он выдвинул смелую мысль о связи между извержениями и колебаниями уровня океана и, желая подтвердить ее наблюдениями, второй год зимовал у Горелой сопки.

Младший геолог Петр Иванович Спицын был старше старшего геолога лет на 25. Это был полный добродушный человек с седой бородкой. Жена его Катерина Васильевна – решительная женщина с громким голосом и с заметными усиками – работала на станции в качестве химика. Оба они жили здесь безвыездно 4 года и считали подножье вулкана самым уютным уголком на земном шаре. Всего на станции работали две женщины; Катерина Васильевна была старшей из них, но обязанности хозяйки выполняла не она, а Тася – коллектор, лаборантка, завхоз, повар и уборщица зимовки – очень миловидная девушка с черными блестящими волосами, удлиненными монгольскими глазами и нежным румянцем, проступавшим под смуглой кожей. Пятый работник – хмурый мужчина, лет 37 с лицом, изборожденным белыми шрамами, назвал себя Ковалевым. О его профессии Виктор узнал позже.

Накрытый стол, белая скатерть, окорок, в печке потрескивают дрова, уютно скрипят половицы под ногами, от жаркой топки горит лицо. Какие же тут лишения, какие тут опасности?

– А где вулкан? – вспомнил Виктор.

Но Горелую сопку нельзя было показать. Как застенчивый ребенок, вулкан спрятался от гостя, закрылся плотной пеленой тумана.

– Завтра, если вам не терпится, можно будет слетать, – сказал начальник станции Грибов.

– Слетать? Разве у вас свой самолет?

– Да, вертолет. И летчик свой. Вот он – за столом… Кланяйся, Степан. Ты еще не представился своему завтрашнему пассажиру?

– Куда спешить? Успеет еще налетаться, – небрежно отозвался Ковалев.

– Нет, пожалуйста, завтра же, – взмолился Виктор.

Грибов поддержал его.

– Степа, нового товарища необходимо познакомить с вулканом, – сказал он строго и настойчиво.

– Ну, если необходимо, полетим хоть сейчас.

– Завтра, если будет летная погода…

– Для Ковалева не бывает нелетных погод, – отрезал летчик.

3.

И НА следующий же день Виктор отправился на вершину вулкана. Летели они вдвоем с Ковалевым, так как вертолет поднимал только двоих – летчика и пассажира. Виктор волновался, спрашивал, не надо ли взять аварийный запас пищи, сигнальные ракеты, палатку на всякий случай, а Ковалев самым хладнокровным образом уславливался насчет обеда. «Мы будем без пятнадцати три. Ждите нас», – сказал он, как будто отправлялся не на вулкан, а в гости или в кино. (Да и то сказать, ведь он летал к кратеру восемнадцать раз.)

Как только вертолет взлетел, открылся замечательный вид на горы. Повсюду, на север и на юг тянулись хребты, вздыбленная, измятая, расколотая земля, древние полуразрушенные вулканы с озерами в кратерах, с вершинами, сорванными взрывом, изъеденными талой водой. А над всеми возвышался ровный, чуть закругленный конус Горелой сопки. Снежная вершина ее четко выделялась на темно-синем небе. Возле самого кратера вился легкий дымок, а ниже, зацепившись за склоны, висели плотные облака. Снег не везде удержался на крутых склонах. Он лежал в размытых водой ущельях, покрывая конус белыми жилками, а между этими жилками виднелись красновато-лиловые потеки застывшей лавы.

Внизу тянулся темно-синий лес, утопающий в сугробах. Виктор разглядел подвижную черточку – собачью упряжку и мысленно представил себе, как он прокладывает путь с холма на холм через эту чащу, как карабкается на этот склон, переставляя лыжи елочкой, как перебирается с лыжами на плечах через этот каменный обвал. Вертолет избавил его от трудного пути.

На склонах вулкана лежал ледник. Запорошенный вулканическим пеплом лед казался грязным и только в трещинах сиял зеленым или голубым цветом удивительной чистоты. Ледники перемежались бугристыми потоками застывшей лавы и осыпями хрупких обломков. Затем пошло фирновое поле.

Не долетая двух километров до вершины, пилот посадил вертолет на плотный крупнозернистый снег.

– Рисковать из-за вас не буду, – сказал он строго. – Берите кислородные приборы, дальше пойдем пешком.

С непривычки на высоте у Виктора кружилась голова, казалось, что уши набиты ватой. Но он хотел тренировать себя и от прибора отказался.

– Возьмите, не храбритесь, – сказал летчик настойчиво. – В обморок падают внезапно, а мне неохота тащить вас.

Они двинулись вперед. Шли неторопливо, размеренно переставляя ноги, и глубоко дышали в такт: вдох – выдох, вдох – выдох. На их пути не было отвесных стен и крутых скал – только пологий склон, усыпанный плотным снегом. От беспрерывного подъема уставали колени и сердце, но стоило остановиться – и чистый горный воздух быстро развеивал усталость.

Однако вскоре воздух стал не таким уж чистым. Довольно ясно почувствовался едкий запах окислов серы. Вскоре пошел снег. Пришлось брести в тумане, в какой-то каше из мокрого снега, теплого пара и сернистого газа. В горле першило, хотелось кашлять, никак не удавалось перевести дыхание, каждый метр добывался с величайшим трудом. Но вот подъем кончился. Ковалев и Виктор стояли на краю кратера.

У их ног лежала круглая котловина, диаметром около 200 метров и глубиной – около 20. В стороне темнели жерла. Время от времени из них вырывались клубы пара и тучи пепла и камней. Камни взлетали фонтаном с четверть километра высотой. На фоне горы они казались красноватыми, а в синем небе – черными. От беспрерывных взрывов дрожала гора.

Неподалеку ледяные глыбы вперемежку с вулканическими бомбами образовали нечто вроде лестницы. Летчик попробовал верхние глыбы ногой и махнул Виктору:

– Разве можно спуститься? – спросил его Виктор. Он был новичком здесь и не знал, где границы дозволенного риска.

Дно кратера покрывал рыхлый пепел. Летчик и Виктор утопали по колено. Виктору было страшновато. Все казалось, что податливая почва провалится под ним, что он утонет в пепле с головой. Но летчик шел впереди, разгребая теплый пепел меховыми унтами. Виктор предпочел бы умереть, но только не показать себя трусом. Они остановились, не доходя полусотни метров до жерла. Хорошо видны были отвесные стены, уходящие в глубину. Оттуда из таинственного сумрака вырывались темно-красные камни. Жерло грохотало, как поезд на мосту.

Страшно было стоять здесь на тряской и сыпучей почве у самого входа в недра вулкана. Виктору захотелось сказать: «Уйдем скорее. Я уже насмотрелся». Но он пересилил страх и заставил себя двинуться вперед.

Летчик поймал его за рукав.

– Ты, парень, зря не рискуй. Погибнешь по-глупому. Это не шутки. Тут смерть рядом ходит.

В эту минуту кратер вздрогнул, послышался страшный грохот, как будто сорвалась каменная лавина. Целый сноп вишнево-красных камней вырвался из жерла… Летчик и Виктор кинулись бежать. Им показалось, что весь кратер проваливается. Рыхлый пепел поддавался под ногами, они падали, барахтались. Рядом и впереди шлепались еще не остывшие камни.

Сердце колотилось в груди, не хватало воздуху, но не переводя дыхания, они взлетели вверх по ледяной лестнице. Жерло дымило, как фабричная труба, пар заволакивал кратер, круглая чаша постепенно превращалась в озеро, заполненное туманом.

Летчик покачал головой и засмеялся принужденным смехом.

– А я уж думал – конец пришел. Еле ноги унесли.

Виктор заглянул ему в глаза и понял, что не стыдно было испугаться.

– Опасная игрушка – поддакнул он.

Но летчик уже не думал об опасности. Он глянул на часы и сказал озабоченно: – Пошли, надо спешить. Тася не любит, когда опаздывают к обеду.

4.

И ВСЕ-ТАКИ Виктор был чуточку разочарован. Мечтая о путешествиях, он настроился на подвиг, на суровую, полную лишений жизнь. Поездка на Камчатку представлялась ему незаурядным предприятием. Он снисходительно взирал на соучеников, чьи пути кончались на Урале или в Западной Сибири.

И вдруг, вместо палатки с водой, замерзающей в чайнике за ночь, он оказался в хорошем бревенчатом доме, где люди спали на мягких тюфяках, под простынями, кушали три раза в день досыта за столом, покрытым скатертью, могли отдохнуть после рабочего дня за шахматами или с книгой в руках.

По вечерам обычно все собирались в столовой, слушали московские передачи для Дальнего Востока или нескончаемые рассказы Петра Ивановича о поисках полезных ископаемых в Якутии, на Кавказе или в Хибинах, о снежных лавинах в Карпатах, о пурге на Таймыре, о землетрясении в Ашхабаде, об охоте на тигров в болотистой дельте Аму-Дарьи и на китов в Беринговом море, о непроходимых болотах и непроходимых пустынях, которые необходимо было пройти. Виктор слушал восторженно, летчик – с недоверчивой улыбкой. Как-то не верилось, что Петр Иванович – этот пожилой медлительный и добродушный человек, любитель поспать и хорошо покушать, мог пережить такие приключения.

– А вы не вычитали это у Майн-Рида? – спрашивал летчик.

Ковалеву было уже под сорок – для летчика критический возраст. В прошлом он был испытателем и истребителем, на войне сбил 26 вражеских самолетов и сам трижды выбрасывался из горящего самолета, был контужен, один раз сломал ногу. Но сейчас его летная жизнь подходила к концу и с каждым годом ему все труднее было проходить через медицинскую комиссию. Он нарочно забрался подальше от врачей, в глушь, на зимовку к вулкану, где он был на целый год избавлен от выслушиваний и выстукиваний.

Старые раны, обида на медиков, борьба с надвигающейся отставкой ожесточили Ковалева. Он стал резок, язвителен, часто задевал людей, даже безобидного Спицына…

– А разве это был тигр? – Прошлый раз вы говорили про тигрицу… – замечал он.

Спицын горячился, обещал показать шкуру.

– Катерина Васильевна видела, спросите у нее, – уверял он.

Но Катерина Васильевна отказывалась удостоверить.

– Все пустяки, – говорила она. – Тигр – тигрица, какая разница? Давно это было. Сейчас ты и мухи не убьешь.

Катерина Васильевна сама могла рассказать не меньше мужа, если бы захотела. Она сопровождала Петра Ивановича и на Кавказ и в Якутию, тонула вместе с ним на Енисее, спасалась от лавины, землетрясения и тигров… Химик по образованию, она работала и коллектором-геологом, научилась спать на земле, есть всухомятку, грести 10 часов в день или 10 часов подряд идти на лыжах. Она не жалела об уюте и не добивалась его, не любила шить, не умела готовить и с удовольствием передоверила хозяйство Тасе. Но раза два в месяц на нее находили припадки хозяйственности. Тогда Катерина Васильевна начинала яростно кроить, вышивать, или стряпать, особенно пирожки. На несколько часов дом наполнялся криком, чадом и угаром и в результате на стол подавалось нечто жесткое, сухое и подгорелое. Ковалев отказывался наотрез, Виктор отламывал маленький кусочек, и лишь Петр Иванович, чтобы утешить супругу, мужественно доедал все до последней крошки.

Грибов обычно не участвовал в общих беседах. Он вообще держался в стороне, с ненужной официальностью. Так ведут себя молодые начальники, еще не умеющие распоряжаться без строгости. В свободное время Грибов писал диссертацию – сложную теоретическую работу, испещренную знаками двойных интегралов и формулами с латинскими и греческими буквами. (Его всегда тянуло к отвлеченной науке.) Он уходил сразу после обеда и сидел над цифрами, не разгибаясь. Но ровно в 8 часов открывалась дверь в столовую и Грибов спрашивал ледяным тоном:

– Тася, мы сегодня будем заниматься алгеброй?

– Девочка устала, пусть посидит, – отвечал Петр Иванович, – всеобщий защитник.

Но Тася начинала торопиться и, суетливо схватив тетрадки, исчезала за дверью… С ее уходом сразу становилось тихо а скучновато. Никто не смеялся, не пел, не восторгался и не ахал. Петр Иванович, скомкав рассказ, говорил потягиваясь…

– Пожалуй, и я пойду поработаю…

– На боку лежа? – спрашивала сердито Катерина Васильевна.

Петр Иванович, игнорируя нападки, важно удалялся в спаленку и плотно затворял за собой дверь. Через минуту из спаленки доносился стук сброшенных сапог и скрипение кровати.

За ним поднималась и Спицына. Пройдясь по комнате, Ковалев спрашивал Виктора:

«Завтра тоже лететь? Тогда надо выспаться, пожалуй». Виктор оставался один, задумчиво разглядывал тропические узоры на замороженном окне и часто… чаще чем нужно, перед ним появлялось смуглое лицо с черными бровями.

Довольна ли ты собой, Елена? Уютно ли тебе в увешанной расписными тарелками квартире Тартакова, любителя редких вещей? Спокойна ли твоя совесть, когда в комоде ты натыкаешься на заброшенный диплом геолога-разведчика? Случается ли тебе лечь в постель в 9 часов, потому что до рассвета нужно вылететь в поле? И вспоминаешь ли ты человека, который думает о тебе на Камчатке?

5.

ЛЕТОМ вертолет шел нарасхват. Сорок пять километров до сопки Горелой он покрывал за четверть часа. Сложный поход превращался в простую прогулку. Вместо того, чтобы тратить несколько дней на дорогу в оба конца и три часа трудиться на сопке, работники станции могли посещать вулкан ежедневно, выезжать туда, как на службу на восемь часов, возвращаться домой к обеду, а ночью отдыхать в своей собственной постели. Но, к сожалению, вертолет поднимал только одного пассажира и во избежание споров Грибов установил строгую очередь.

Но вот наступила зима и под снежными сугробами исчезли геологические обнажения. Геологи стали пропускать очередь. Пришла пора разбирать, описывать, изучать под микроскопом собранные летом образцы. Изредка, если низкие облака закрывали вулкан на целую неделю, Грибов подымался над ними, чтобы внести в журнал привычное «курится» или «клубится». В остальные дни вертолег скучал в ангаре, а возле него томился летчик Ковалев.

С приездом Виктора все изменилось. Каждый день за завтраком, стараясь не глядеть в окно, Виктор задавал один и тот же вопрос:

– Ну как, Степа, погода летная?

В ноябре летная погода – редкость. Чаще за окном хозяйничает ветер, словно дворник разметает сугробы, жалобно скулит в печной трубе, хлопает ставнями. Облака густой пеленой застилают небо и лиственницы на ближнем холме царапают их темные животы.

– Такой вопрос можно задавать только сидя спиной к окну, – замечает Грибов с усмешкой.

Ковалев делает вид, что он не понял.

– А что, не кончили вчера? – спрашивает он, выгребая ложкой консервы.

– Немножко осталось, Степа. На северном склоне пониже ложбины.

– Ну, если осталось, значит полетим. – Летчик берет шлемофон и уже возле двери говорит наставительно:

– Для Ковалева не бывает нелетных погод.

Он очень доволен, что есть возможность показать свое искусство. Летом летать не хитро, а вот сейчас, когда ветер съедает половину скорости, когда земля укутана облаками и весь путь туда и обратно нужно вести машину по приборам, полет становится заманчивым. Ковалев любит рискованные полеты, но без нужды, для собственного удовольствия он не сделает лишнего километра. Если кто-нибудь хочет лететь в Петропавловск, Ковалев придирчиво выспрашивает: почему, зачем, кто разрешил, и хорошая ли погода на трассе, и какая облачность над аэродромом. Но Виктор избавлен от допросов. Ковалев тает: – Виктору нужно лететь для съемки, Виктор работает ежедневно в любую погоду, и летчик считает делом чести в любую погоду доставить Виктора на вулкан. «Нелетных погод не существует, – говорит он, – из-за меня простоя не будет».

6.

ВИКТОР начал с самой обыкновенной съемки. Прежде всего, ему нужно было иметь очень подробную и точную карту вулкана со всеми буграми, ложбинами, приметными скалами. И повсюду на склонах вулкана Виктор расставил металлические буйки (металл легче было разыскивать с помощью радиолокатора).

Без самолета Виктор провозился бы с этой работой два года. С помощью летчика он управился за две недели. Вся съемка производилась с воздуха, иногда в сплошном тумане. Металлические буйки служили ориентирами, расстояние между ними определялось по приборам, высота самолета над землей – с помощью радиолокатора.

Всего было сделано около сотни профилей. В них нелегко было разобраться и для наглядности Виктор вылепил модель вулкана из воска. На восковой горе булавками были обозначены опорные буйки, а все заметные холмы, овраги и потоки застывшей лавы получили имена. Чтобы не утруждать себя придумыванием, Виктор называл их в честь московских улиц. Так появились на крутых склонах вулкана Сретенка, Солянка, Волхонка, Стромынка, Матросская Тишина. Сретенка представляла собой непроходимое ущелье с отвесными стенами, заваленное вулканическими бомбами. Солянка была замечательна выходами газов, образовавшими ярко-зеленые пятна на скалах. Бумажки с названиями были наклеены на восковом двойнике вулкана. А внутри модель была пустая. Ведь до сих пор никто не знал, что там находится.

Но вот подготовка закончилась и Виктор мог приступить к основной, самой интересной работе – внутренней съемке вулкана. Работа началась сверху – от основного кратера. Каждый день ровно в 9 часов утра Ковалев сажал вертолет на снежное поле где-нибудь на макушке горы. Виктор лопаткой отрывал квадратную ямку и ставил трехлучевой генератор на землю или на утрамбованный снег.

Но вот все готово и проверено. Глядя на секундомер, Виктор последовательно нажимает три кнопки: белую, красную и зеленую. Невидимые лучи трех сортов устремляются в глубины. Они скользят в подземной тьме по пластам застывшей лавы, толщам слежавшегося пепла, или погребенного льда. Первые из них (условно их называют – «белыми») – самые медленные. Это они создают в глубине зеркало для догоняющих их «красных» и «зеленых» лучей. Отразившись, лучи второго и третьего сорта возвращаются в аппарат, чтобы доложить о своих странствованиях. Их рапорт автоматически записывается на цветную пленку. Виктор снимает аппарат и медленно бредет к следующей точке. Склоны не крутые, но быстро ходить невозможно. После резкого подъема на высоту четырех с лишним километров болят уши и голова. Трудно дышать, усталость пригибает к земле, после десяти шагов тянет присесть, отдохнуть. Но Виктор не позволяет себе терять время на отдых. Короткий зимний день подгоняет его. Установка аппарата, выравнивание, переноска отнимают много времени. Только успеешь развернуться, сделать 6-7 съемок, глядь – уже сумерки, с синеющим фоном сугробов сливается вертолет, прикорнувшая на снегу стрекоза, и Ковалев торопит:

«Пора, на станцию домой. Тася не любит, когда опаздывают к обеду».

Снова плывет под вертолетом вздыбленная, расколотая, измятая земля, молодые вулканы с дымком, древние – с вершинами, сорванными взрывом, со склонами, изъеденными талой водой, с озерами в отслуживших кратерах. Виктор смотрит за борт, но привычная красота уже не волнует его. Он ищет знакомые извивы реки и думает: «Еще километров двадцать. Скоро уже дома».

Пока он заканчивает третью тарелку, мастер на все руки, расторопная Тася, уже проявила пленки. Конечно, можно отложить их на часок для просушки, и пока они сохнут, подремать немножко. Но как удержаться от любопытного взгляда, как не посмотреть, что же удалось найти сегодня? И осторожно разворачивая сырые пленки, Виктор рассматривает на свет красные и зеленые полосочки. Эти полоски – условный язык аппарата. Его еще нужно перевести на русский. Но Виктор хорошо понимает язык аппарата и умеет читать его «с листа», «без словаря».

– Возьмите бланк, – говорит он Тасе. – Пишите: 17 ноября, пункт А, точка 12, отвес.. 4 метра снег, 20 метров – лед с вулканическим пеплом, далее – вулканические туфы, прослойка льда, базальтовая лава, опять туфы, туфо-брекчии, еще раз базальтовая лава… всего на глубину 1200 метров.

Позднее, когда у Таси начинается урок алгебры, Виктор садится за модель. Восковая гора разнимается на 4 части. Внутри была пустота – она обозначала неведомое. Но теперь Виктор постепенно заполняет эту пустоту слоями подкрашенного воска. Прозрачный воск обозначает туф, красноватый – лаву, воск с золой – слежавшиеся брекчии (породы, образовавшиеся из отдельных камней, в данном случае, обломков лавы). В подлинный вулкан нельзя заглянуть, но восковая гора Виктора разнимается на 4 части. Можно рассматривать ее снаружи, можно в разрезе.

Зимовщики следят за ростом модели с уважением и интересом, только Грибов позволяет себе пошутить.

– Во всяком случае, это красиво выглядит, – говорит он. В прошлом веке очень любили такие штуки. Тогда на каждую ярмарку привозили восковые фигуры преступников. Тут бы и поставить модель Шатрова с надписью: «Чудовищный изверг и убийца – Вулкан, загубивший за пять тысяч лет трех человек».

В словах Грибова сквозит ирония. Начальник станции самолюбив. Он приехал на Камчатку со своей собственной теорией, ее поддерживали видные ученые. Он прибыл за доказательствами, ему разрешили всю работу станции направить на проверку своих предположений. Но вот появляется новый сотрудник с каким-то аппаратом, и работа Грибова отходит на второй план. Вертолет работает на Виктора, летчик – на Виктора, лаборантка – на Виктора. Начальник не консерватор – он не противник техники и уж во всяком случае, не склочник. Он не препятствует Виктору ни в чем, предупредительно вежлив, но в глубине души у него растет обида за свою работу, неприязнь к Виктору, раздражение против восковой модели. Замечая свое раздражение, Грибов старается сдерживать его, но иногда оно прорывается насмешливой шуткой, или откровенным сомнением.

– Туфы – лавы, лавы – туфы, – говорит он, поглядывая на модель, – все это мы знали и раньше. Еще в институте, будучи студентом, я читал в популярной статье: «Вулкан – это гора, которая создала сама себя». Когда-то здесь было ровное мест о, потом возникла трещина, за пять тысяч лет произошло штук семьсот извержений и вот из лавы и пепла выросла куча, почти в 5 километров высотой, что-то вроде шахтного террикона. Теперь Шатров заснял эту кучу, изобразил ее в разрезе. Как учебное пособие – это любопытно и наглядно. Но что это дает для науки? Техника подтверждает старые взгляды, то что открыто великими мыслителями без технических новинок.

Обычно Виктор отмалчивался. Он совсем не был уверен, что его работа значительна. Но однажды за него ответил летчик.

– Помнится, – сказал он, – когда я летал над Ленским трактом от Иркутска до Якутска, жил на одной посадочной площадке в сторожах отставной ямщик. И один у него был разговор: «Скушное ваше летное дело. Вот я, бывало, на тройке с колокольчиком, да в зимнее время, да в сорокаградусный мороз… на весь тракт моя упряжка первая. Какие кони были – звери! Чуть зазеваешься – вывалят в сугроб, или в полынье искупают. Вожжи в руках, как струны. Не езда – песня. А что ваш самолет? Печка на крыльях – жестяной ящик. Дернул за рычаг, он идет, дернул за другой – садится. Никакого тебе геройства».

Все рассмеялись. Грибов тоже улыбнулся нехотя, но насторожился.

– К чему эта басня? – спросил он.

– Сдается мне, – сказал летчик с расстановкой, – что вы, товарищ Грибов, из породы этих самых ямщиков. Вы говорите: «Гений, мыслитель, догадка, этакая игра ума, скачки с препятствиями». Верно, люди в прошлом ездили на перекладных, мучились, но ездили. Но ведь с техникой дальше уедешь, товарищ Грибов, как вы думаете?

Начальник станции пожал плечами.

– Отставной ямщик Грибов, – сказал он с невеселой усмешкой, – сомневается, чтобы какая-нибудь машинка могла заменить талант и знания. Пока что мы видим только туфы и лавы Самолеты летят по трассе, проложенной ямщиками, товарищ пилот.