Текст книги "История науки о языке"

Автор книги: Георгий Хухуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Деятельность А.Х. Востокова

Александр Христофорович Востоков (Остенек)[44]44
  А.Х. Востоков был внебрачным сыном прибалтийского немца Остен-Сакена.


[Закрыть] (1781–1864) внес огромный вклад в самые разные области славянской филологии. Он занимался описанием и изданием древних рукописей (в частности, знаменитого Остромирова Евангелия), лексикографией (одним из главных его научных достижений считается двухтомный «Словарь церковнославянского языка», изданный в 1859–1861 гг. в Петербурге), написал «Грамматику церковнославянского языка» (СПб, 1863), а также труды по поэтике и теории стихосложения. В последние десятилетия своей жизни ученый уделял много внимания разработке проблем русистики, выпустив в свет в 1831 г. неоднократно затем переиздававшиеся «Сокращенную русскую грамматику для употребления в высших учебных заведениях» и «Русскую грамматику А.Х. Востокова, по начертанию его сокращенной грамматики полнее изложенную». Эти работы, с одной стороны, продолжавшие и развивавшие ломоносовскую традицию, а с другой – содержавшие ряд интересных наблюдений над фактами русского языка, сыграли важную роль в развитии отечественного языкознания. Однако, говоря о вкладе А.Х. Востокова в науку, называют прежде всего относящийся к 1820 г. труд «Рассуждение о славянском языке, служащее введением к грамматике сего языка, составляемой по древнейшим оного письменным памятникам», с которого и принято начинать историю сравнительно-исторического метода в России, а также принадлежащие ему исследования по славянской этимологии.

Характернейшей особенностью деятельности Востокова, свойственной в значительной степени всему русскому языкознанию первой половины XIX в., является то обстоятельство, что хотя ученый и высказывал уже в начале 1810-х гг. мысль о родстве европейских языков с санскритом, но сам занимался почти исключительно славянскими языками, устанавливая их отношение друг к другу, причем основным объектом его изучения был старославянский язык. Таким образом, в отличие от Западной Европы, где применительно к рассматриваемому периоду можно говорить о двух направлениях формирования компаративистики: с одной стороны, как индоевропеистики в целом, а с другой – как разработки истории тех или иных отдельных языков и их групп – германской, романской и т. п. (условно их иногда называют «линией Боппа» и «линией Гримма»), в России отмечалось бесспорное доминирование второй, что, конечно, не исключало привлечение данных индоевропеистики во вспомогательных целях.

Суммируя выдвинутые А.Х. Востоковым принципы сравнительно-исторического исследования, их можно представить в следующем виде:

1. Все славянские языки восходят к одному общему источнику, который нельзя отождествлять с церковнославянским (старославянским) языком[45]45
  «…Язык, на который переложены священные книги, – писал Востоков, – не мог быть коренным или первобытным языком всего народа славянского, разделенного тогда на многие племена и на великом пространстве».


[Закрыть]. Вместе с тем «древний» славянский язык (IX–XIII вв.), отраженный в ранних письменных памятниках, позволяет сделать вывод, что «чем глубже в древность идут письменные памятники разных славянских диалектов, тем сходнее они между собой… Разность диалектов, существовавшая, без сомнения, в самой глубокой уже древности у разных поколений славянских, не касалась в то время еще до склонений, спряжений и других грамматических форм, а состояла большею частью только в различии выговора и в употреблении некоторых особенных слов».

2. При употреблении лексического материала с целью установления языкового родства, надлежит различать слова «первоклассные» и «второклассные» («первенствующие» и «второстепенные»). К первым относятся слова, обозначающие части тела, родственные связи, главные объекты окружающей природы и их качества, некоторые глаголы и служебные слова. Этот пласт лексики является наиболее древним и, как правило, в нем отсутствуют заимствования. Именно входящие в него слова служат в первую очередь базой для установления генетической связи между языками. Напротив, «второклассные слова» (названия орудий, ремесел, искусств и т. п.) в результате контактов между народами часто заимствуются; поэтому их сходство в сравниваемых языках само по себе «не составляет еще доказательства о единоплеменности народов или о сродстве языков».

3. Важнейшую роль при установлении языкового родства играет наличие звуковых соответствий в словах первого типа: «…Если такие первоклассные слова при тождестве значения в двух, трех или множайших языках имеют тот же или подобный звук, то сие может служить верным доказательством, что языки сим одного происхождения и корени».

4. Для восстановления исходного состояния родственных языков (праязыка)[46]46
  Сам термин Востоковым не употреблялся.


[Закрыть] необходимо сопоставлять данные живых языков и диалектов с сохранившимися письменными памятниками, поскольку «каждый из новославянских языков и диалектов сохранил какие-нибудь особенные, потерянные другими слова, окончания и звуки общего их прародителя, древнего словенского, как сие можно видеть, сличая их грамматики и словари с памятниками, от древнего языка оставшимися».

Руководствуясь этими принципами, Востоков сделал ряд открытий, вошедших в арсенал славистики. Особое место среди них занимает разгадка так называемой «тайны юсов» – специфических букв славянского алфавита, называвшихся «юс большой» и «юс малый». Отмечая, что русские не имели соответствующих звуков, а выговаривали вместо них у и я, Востоков, привлекая данные польского языка, установил, что эти буквы должны были обозначать носовые гласные: юс большой – носовое «о», юс малый – носовое «е». Востокову принадлежит и периодизация истории старославянского языка, который он подразделял на древний (IX–XIII вв.), средний (XV–XVI вв.) и новый (язык печатных церковных книг), отмечая, что последний «утратил многие формы грамматические, которые обогащали древний славянский и которые открываются еще и в среднем языке; но принял зато другие, заимствованные частью из образовавшихся между тем живых языков – русского, сербского, польского, коим говорили переписчики книг, часто же изобретенные позднейшими грамматиками».

Таким образом, труды А.Х. Востокова заложили в России надежные основы сравнительно-исторического изучения славянских языков, получившие в последующие десятилетия дальнейшее продолжение.

Развитие славянского языкознания в трудах И.И. Срезневского и Ф.М. Буслаева

После трудов А.Х. Востокова в России быстро развивается славянская филология, представленная именами О.М. Бодянского (1808–1877), П.И. Прейса (1810–1846), В.И. Григоровича (1815–1876) и целого ряда других выдающихся ученых. Однако говоря о развитии в рассматриваемый период лингвистики в целом, выделяют прежде всего деятельность И.И. Срезневского и Ф.М. Буслаева.

Измаил Иванович Срезневский (1812–1880) оставил после себя более 800 печатных трудов, посвященных различным вопросам славянской и русской филологии, истории культуры, археологии, педагогики, методики преподавания и др. Важнейшей заслугой ученого перед отечественной наукой стала подготовка «Материалов для словаря древнерусского языка по письменным памятникам», которые были завершены и изданы уже после его смерти в 1893–1911 гг. Первым в России в 1849/50 учебном году он стал читать курс лекций по истории русского языка (сохранилась его запись, сделанная будущим вождем «революционных демократов» Н.Г. Чернышевским). Однако для развития теории языкознания особенно важна произнесенная им в 1849 г. на торжественном акте Санкт-Петербургского университета речь, опубликованная под заглавием «Мысли об истории русского языка».

В этой работе Срезневский подчеркивает тесную связь между языком и говорящим на нем народом: «Народ выражает себя всего полнее и вернее в языке своем. Народ и язык, один без другого представлен быть не может». Вместе с тем, перекликаясь в определенной степени с формировавшимся в середине XIX в. натуралистическим направлением, автор «Мыслей» подчеркивает: все, что есть в языке, «и сущность его, и изменяемость, все законно, как и во всяком произведении природы». При этом необходимо принимать во внимание как внешние, так и внутренние обстоятельства, обусловливающие эволюцию языка. К первым относятся «связи народа промышленные, умственные, политические, религиозные, кровнородственные с другими народами». Определенную роль могут сыграть и контакты с другими языками, в результате которых «может образоваться новый язык, по формам своим и похожий и не похожий на те, из которых он произошел. Ко вторым принадлежат действующие в языке противоречия, выявление того, какие явления и формы языка обязательны и необходимы, а без каких можно обойтись, установление в нем разновременно образованных слоев, древних и новых».

Важнейшими задачами истории языка, по мнению Срезневского, должны стать ответы на два вопроса: «Что был язык народа в то время, когда народ, как часть племени, отделился сначала вместе со всем племенем своим от семьи племен, и потом, когда как отдельный народ отделился от других народов своего племени?» и «Как изменялся язык в народе?» При этом ученый указывает, что «язык племени нельзя объяснить исторически без знания языка семьи племен, из которых он произошел», т. е. ставит вопрос о включении славистики в общую сферу индоевропейского языкознания. Однако вместе с тем он считает необходимым до сравнения русского языка с родственными ему «славянскими наречиями» провести подготовительную работу по описанию древних письменных памятников, диалектов, современного литературного языка в его отношении к народному и т. п. Основная часть «Мыслей», по существу, представляет собой программу всестороннего исторического изучения русского языка.

Подобно своему старшему современнику Срезневскому Федор Иванович Буслаев (1818–1897) отличался широтой и разнообразием научных интересов, создав ряд работ по древней и новой русской и славянской литературе, фольклору, искусствознанию и др. Однако для истории языкознания особенно важны его работы «О преподавании отечественного языка» (1844), «О влиянии христианства на славянский язык» (1848) и книга «Опыт исторической грамматики русского языка» (1858), впоследствии неоднократно переиздававшаяся под заглавием «Историческая грамматика русского языка».

На лингвистические взгляды Буслаева в достаточно большой степени повлияли концепции современных ему западных ученых, в частности, В. фон Гумбольдта и особенно Я. Гримма, многие положения которого отразились в его трудах. Вслед за своим немецким коллегой Буслаев считал, что «язык есть выражение не только мыслительности народной, но и всего быта, нравов и поверий, страны и истории народа». Причем все части – от звуков до предложений и их сочетаний – дополняют друг друга и образуют «одно целое, которое, в свою очередь, дает смысл и значение каждому из этих членов». При этом в языке могут быть представлены хронологически различные явления, образуя одновременное сосуществование старого и нового.

Как и большинство современных ему лингвистов, Буслаев (подобно Срезневскому) говорил о двух периодах существования языка – древнейшем и позднейшем. В первом периоде, который он считал самым интересным, «выражение мысли наиболее подчиняется живости впечатления и свойствам разговорной речи», наблюдается «сознательность в употреблении грамматических форм», тогда как во втором творчество завершается и словам «дается смысл общих отвлеченных понятий», происходит разрушение форм языка, которые начинают употребляться бессознательно[47]47
  Отсюда Буслаев, как и многие зарубежные языковеды, делает вывод о том, что если в древнейшем периоде важной частью грамматики была морфология, то в позднейшем периоде господствует синтаксис, те. синтетический строй индоевропейских языков сменяется аналитическим.


[Закрыть]. Отсюда вытекает необходимость сравнительно-исторического подхода, поскольку «только сравнительное изучение языков дает истинное и ясное понятие о законах языка, и только историческое исследование генетически объясняет, почему так, а не иначе употребляем мы ту или другую форму».

Говоря о принципах такого изучения применительно к русскому языку Буслаев (первый в России начавший преподавать сравнительную грамматику индоевропейских языков, хотя и не создавший в этой области оригинальных исследований) подчеркивал, что понять его как живое целое можно только в связи с другими славянскими и индоевропейскими языками. Поскольку каждый из них в процессе развития многое терял, а многое и сохранял из своих первичных свойств, постольку сравнительная грамматика, воссоздавая доисторическую жизнь индоевропейских языков, позволит восстановить и организм самого праязыка. С другой стороны, при объяснении фактов собственно русского языка Буслаев использовал данные немецкого, готского, латинского, санскрита, отмечая даже наличие в русском более древних явлений, чем в санскрите. Как и Срезневский (на работу которого он откликнулся небольшой рецензией), Буслаев отмечал, что «сравнительная часть истории русского языка должна решить, во-первых, чем отделился язык русский от прочих славянских наречий – именно, какие удержал древнейшие свойства, общие всем славянским наречиям, и какие изменил или вовсе утратил; во-вторых, чем отделился славянский язык вообще от прочих языков индоевропейских, какие свойства, общие им всем, удержал и какие изменил либо утратил». Отмечал он и практическое значение истории языка применительно к современности, поскольку, «чтобы отчетливо объяснить себе грамматические формы современного русского языка, необходимо исторически рассматривать их первоначальные и позднейшие изменения, подводя и то и другое под общие законы».

Важное место в концепции Буслаева занимали проблемы грамматической теории, в решении которых у него наблюдалась определенная двойственность. С одной стороны, он явно отмежевывается от «старинных так называемых общих грамматик, имевших целью решение весьма странной задачи оправдать язык логически, т. е. доказать, что параграфы схоластической логики удобно применяются к грамматическим фактам», в связи с чем достаточно критически оценивает воззрения К. Беккера, который, по его словам, «не умел определить настоящих границ между грамматикою и логикою». С другой стороны, подход к центральному понятию синтаксиса – предложению у Буслаева вполне логистичен: «Присоединение сказуемого к подлежащему именуется суждением. Суждение, выраженное словами, есть предложение». Подобные высказывания, естественно, делали ученого своеобразным символом логико-грамматического направления, а в последующие десятилетия – основным объектом критики его противников.

С такими результатами русская наука о языке подошла ко второй половине XIX в., ознаменовавшейся появлением целой плеяды выдающихся лингвистов.

РАЗДЕЛ VIII

Формирование и развитие младограмматического направления. Предпосылки появления младограмматизма

Во второй половине XIX в. на развитие языкознания существенное воздействие стала оказывать позитивистская философия, основателем которой был французский философ Огюст Конт (1798–1857). Основные положения концепции Конта были изложены еще в 30-40-х гг. XIX в., когда был опубликован шеститомный «Курс позитивной философии», а в 1851–1854 гг. вышел в свет четырехтомный труд «Система позитивной философии, или трактат по социологии, устанавливающий религию человечества». Идеи Конта получили дальнейшее развитие в трудах ряда европейских ученых (Джон Стюарт Милль (1806–1873), Герберт Спенсер (1820–1903) и др.). Вплоть до начала Первой мировой войны позитивизм оставался наиболее влиятельным течением в науке.

В отличие от классической немецкой философии конца XVTII в., наиболее ярко отразившейся в концепции Гумбольдта и в значительной степени определившей лингвистическое мировоззрение Шлейхера, позитивизм принципиально отказался от рассмотрения таких «вечных» проблем (бытие, сущность и т. п.), которые в силу их высокой абстрактности не могут быть подкреплены фактическим материалом. Единственным источником знания объявлялся опыт; всякое знание должно было носить исключительно эмпирический характер; задача исследователя сводилась к наблюдению, регистрации и первичному обобщению фактов; всякая «метафизика» (восходящий к Аристотелю термин, обозначавший высшие, недоступные для органов чувств, лишь умозрительно постигаемые и неизменные основы всего существующего, обязательные для всех наук) провозглашалась ложной или лишенной смысла.

Наступивший, по выражению крупнейшего представителя младограмматизма Г. Пауля, «нефилософский век», с одной стороны, характеризовался отказом от широких теоретических обобщений, а с другой – накоплением фактов и развитием экспериментальной методики. Последний момент особенно сказался в области изучения звуковой стороны языка, где в рассматриваемый период начинает складываться находящаяся на стыке языкознания, акустики и физиологии экспериментальная фонетика, представленная трудами Э. Зиверса, Г. Суита и ряда других ученых.

Продолжалась и работа по уточнению и углублению принципов сравнительно-исторического исследования, сформировавшихся в предыдущий период, причем ряд кажущихся «исключений» в известных к тому времени «фонетических законах» получил убедительное разъяснение. Так, датский языковед Карл Вернер (1846–1896) в опубликованной в 1877 г. статье «Исключение из первого передвижения согласных» отметил, что кажущееся нарушение закона Раска – Гримма, согласно которому система смычных согласных германских языков передвинулась на одну ступень, объясняется действием индоевропейского ударения, т. е. влиянием другого фонетического закона[48]48
  Например, в санскритском слове bhratar (брат) ударение падает на первый слог, откуда в готском brothar; тогда как в санскритском pitar (отец) оно на последнем слоге и поэтому в готском встречаем форму fatar.


[Закрыть]. Несколько раньше, в 1875 г., немецкий языковед Вильгельм Шерер (1841–1886), книга которого «К истории немецкого языка», вышедшая в 1868 г., оказала, по признанию самих младограмматиков, большое влияние на формирование их взглядов, писал, что «изменения звуков, которые мы можем наблюдать в засвидетельствованной памятниками истории языка, осуществляются согласно строгим законам, нарушения которых, в свою очередь, могут быть только закономерными».

В то же время новые факты, добытые в языкознании, позволили уточнить методику реконструкции и убедительно показали, сколь наивно-прямолинейным было представление А. Шлейхера об индоевропейском праязыке и тем более о возможности его полного восстановления, что также требовало пересмотра многих сформулированных им и его современниками положений.

Наконец, сохранявшееся влияние психологизма, сочетавшееся с отказом от понятий «духа языка», «духа народа», «психологии народов» и т. п., также объявленных «метафизическими», привело к тому, что единственной общетеоретической базой лингвистики неизбежно становилась индивидуальная психология. При этом, однако, ни исторический характер языкознания как такового, ни ведущая роль в нем компаративистики, приводившая, по существу, к их отождествлению, под сомнение не ставились.

Указанные обстоятельства приводят к формированию в последней трети XIX в. нового течения, вошедшего в историю языкознания под именем «младограмматизма». Само название было первоначально применено немецким лингвистом более старшего поколения Фридрихом Царнке (1825–1881) и носило иронически-неодобрительный характер; однако впоследствии оно не только закрепилось, но и было принято самими представителями нового направления.

Первоначальным ядром младограмматической школы был Лейпцигский университет, а ведущими ее представителями – Август Лескин (1840–1916), Герман Остхоф (1847–1909) Карл Бругман (1849–1919), Бертольд Дельбрюк (1842–1922), Герман Пауль (1846–1921). В начале своего возникновения младограмматизму пришлось столкнуться с достаточно резкой критикой со стороны более старшего поколения компаративистов, однако к последним десятилетиям XIX в. он стал ведущим направлением в науке о языке и младограмматиками стали называть всех, разделявших в той или иной степени установки лейпцигских языковедов. Среди них – датские ученые Вильгельм Томсен (1842–1927) и упоминавшийся выше Карл Вернер, французский лингвист Мишель Бреаль (1832–1915), итальянец Грациадио Асколи (1829–1907) и др., хотя у каждого из названных ученых были и свои оригинальные взгляды.

«Младограмматический манифест»

Теоретические взгляды младограмматиков были впервые изложены в предисловии к книге «Морфологические исследования в области индоевропейских языков», которое часто называют «Манифестом младограмматиков». Авторами этой работы, изданной в Лейпциге в 1878 г., были Г. Остхоф и К. Бругман. Оба они являлись достаточно известными компаративистами, сделавшими ряд важных открытий в области индоевропейского языкознания.

Если оставить в стороне резкую полемичность тона по отношению к лингвистам предыдущего поколения (и которой, собственно говоря, младограмматики и были обязаны данным им прозвищем), основные положения «Манифеста» сводились к следующему:

1. Прежнее языкознание, изучая индоевропейские языки, не интересовалось «говорящим человеком», т. е. не занималось психофизическим механизмом речи; сосредоточив свое внимание почти исключительно на физиологии звуков, оно пренебрегало психической стороной речевого процесса. Между тем необходимо учитывать, что «даже преобразования и новообразования, возникающие лишь во внешней языковой форме и касающиеся только звукового выражения мысли, в громадном большинстве случаев основываются на происходящем перед произнесением звука психическом процессе».

2. Главной целью сравнительно-исторического языкознания была реконструкция языка-основы, а внутри отдельных языков внимание привлекали почти исключительно древнейшие эпохи, тогда как более поздние периоды развития квалифицировались как время упадка и разрушения. Соответственно основное внимание уделялось реконструированию праформ («являющихся, конечно, чисто гипотетическими образованиями»). Однако исходить следует от известного к неизвестному; поэтому создание общей картины языкового развития должно быть основано «на материале таких фактов развития языков, история которых может быть прослежена с помощью памятников на большом отрезке времени и исходный пункт которых нам непосредственно известен… следовательно, ученый, занимающийся сравнительным изучением языков, должен обратить свой взор не к праязыку, а к современности, если он хочет иметь правильное представление о характере развития языка».

3. Гипертрофированное внимание к прошлому приводило к изучению языка «на бумаге», т. е. почти исключительно по древним письменным памятникам, без учета того, что «буквы всегда представляют собой лишь грубые и неумелые, а зачастую вводящие в заблуждение отображения звуков живой речи», а сами тексты фиксируют не естественный, «неподдельный» разговорный язык, а язык, подвергшийся литературному (в широком смысле слова) влиянию. Между тем центральное внимание исследователя должно быть обращено на живые языки и диалекты, поскольку «во всех живых народных говорах свойственные диалекту звуковые формы проводятся через весь языковой материал и соблюдаются членами языкового коллектива в их речи куда более последовательно, чем это можно ожидать от изучения древних, доступных только через посредство письменности языков».

4. При изучении языка необходимо руководствоваться двумя основными положениями: «Во-первых, язык не есть вещь, стоящая вне людей и над ними и существующая для себя; он по-настоящему существует только в индивидууме, тем самым все изменения в жизни языка могут исходить только от говорящих индивидов; во-вторых, психическая и физическая деятельность человека при усвоении унаследованного от предков языка и при воспроизведении и преобразовании воспринятых сознанием звуковых образов остается в своем существе неизменной во все времена».

5. Важнейшим понятием сравнительного языкознания должен стать принцип, согласно которому «каждое звуковое изменение, поскольку оно происходит механически, совершается по законам, не знающим исключений, т. е. направление, в котором происходит изменение звука, всегда одно и то же у всех членов языкового сообщества, кроме случаев диалектного дробления, и все без исключения слова, в которых подверженный фонетическому изменению звук находится в одинаковых условиях, участвуют в этом процессе».

6. Этот первый методический принцип должен быть дополнен вторым – понятием аналогии, т. е. звуковых изменений в отдельных словах или грамматических формах под влиянием других слов или форм. При этом «к аналогии следует прибегать только тогда, когда нас принуждают к этому звуковые законы». Признавая, что аналогию трудно доказать и во многих случаях применяющий ее исследователь «может апеллировать только к вере», Остхоф и Бругман называют ее «последним прибежищем», настаивая, однако на том, что «самое смелое предположение о влиянии аналогии, если оно не переходит границ возможного, все же дает гораздо больше оснований к тому, чтобы в него “верили”, чем произвол в обращении с механическими звуковыми законами».

7. Совершенно неоправданно представление, согласно которому в развитии языка выделяют «юношеский возраст» с развитым языковым чутьем и «старческий возраст», когда языковое чутье ослабевает и затемняется, что способствует более широкому применению аналогии. Во-первых, само представление о «древности» и «новизне» достаточно относительно и связано не с самим языком, а с уровнем наших знаний о его прошлом: «Разве грамматист, если бы ему вдруг стал известен, например, греческий диалект XX в. до н. э. или германский диалект VIII в. до н. э., не изменил бы тотчас свое представление о древности, связывающееся у него с языковыми формами гомеровского и готского языка, и не стал бы с этих пор считать древнее новым, и разве бы он не стал, по всей вероятности, после этого считать греков гомеровского времени и готов IV в. нашей эры людьми с “ослабленным языковым чутьем”, “с затемненным языковым сознанием?”». Во-вторых, неизменность психофизической деятельности человека по усвоению и воспроизведению языка, о которой говорилось выше, требует признать, что важная роль аналогии в жизни новых языков предполагает такое же, если не большее значение последней и для древнейших и древних периодов языкового развития.

Как отмечали авторы «Манифеста», основная задача последнего заключалась прежде в распространении принципов младограмматизма. Их дальнейшим углублением и развитием занимались и коллеги Остхофа и Бругмана, среди которых особенно выделяется Герман Пауль.