Текст книги "И деревья, как всадники…(сборник)"

Автор книги: Георгий Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

3

Когда высокая комиссия во главе с известным математиком Нолли пожаловала в лабораторию, она нашла Тюльпанова улыбающимся и самоуверенным больше, чем когда-либо. Маленькие светло-голубые глазки, утонувшие в складках мясистого лица, излучали приветливость и безмятежное сознание правоты. «Глядя на него, перестанешь понимать, из-за чего переполох», – шепнул один из членов комиссии на ухо другому. «Хитрец что-то придумал», – прошептал тот в ответ.

Едва только все расселись, Тюльпанов захватил инициативу.

– Во избежание кривотолков хочу сразу сообщить уважаемым коллегам, что нет никаких оснований для беспокойства. По нерадению технического персонала воспламенился флигель с подстанцией. Ущерб пустяковый, виновника мы найдем и накажем. Эксперимент проходит успешно, и наше с Вайлем детище, наш славный Питон великолепно справляется с данным ему заданием – отсеивать бесполезную повторную информацию.

– Питон? – осведомился председатель.

– Прошу прощения, – захохотал Тюльпанов, – так в своем кругу мы по-свойски называем машину. Повторной Информации Тестирование, Отсеивание, Нулизация.

– Положим, права нулизировать, как вы выражаетесь, Платон Николаевич, вам никто не давал.

– Разумеется, и мы скрупулезно возвращаем авторам рукописи. Нулизация в том смысле, что они не имеют шанса увидеть свет.

– Значит, нет оснований для беспокойства? – ехидно спросил историк Джулиано. Он явно кипел от негодования. – А Ляпидус?!

– Что Ляпидус? – переспросил Тюльпанов.

– Не притворяйтесь, будто вы не знаете, что с ним случилось.

– Слышал. Жаль, конечно, беднягу. Впрочем, надо еще выяснить, действительно ли он наложил на себя руки. Может быть, сдало сердечко. Переволновался, нервишки подвели.

– Ну, знаете, это просто возмутительно! – Джулиано воздел руки и повернулся к другим членам комиссии, призывая их разделить свой праведный гнев. – Да вы должны чувствовать себя убийцей!

– Чепуха! – отрезал Тюльпанов, и не подумав оскорбиться. – Что ж, по-вашему, надо печатать всякую муть, чтобы не ущемить чьего-то самолюбия? Эдак мы планету превратим в мусорную яму.

– Спокойней, друзья, – вмешался председатель. – Мы должны трезво разобраться в ситуации, страсти здесь не помогут. Я прошу вас, профессор, – обратился он к Джулиано, – не делать поспешных выводов и избегать резкостей. А вас, Платон Николаевич, не играть с нами в кошки-мышки. Проблема весьма серьезная, давайте и обсуждать ее всерьез. Оставим пока в стороне печальную участь Ляпидуса и пожар в лаборатории, хотя, не скрою, последовательность этих двух событий наводит на некоторые размышления. Обратимся к сути дела.

– Что вы имеете в виду? – спросил Вайль.

– Прежде всего, я хотел бы получить сведения за весь период эксперимента. Ваш Питон, если я не ошибаюсь, трудится уже второй месяц.

– Ничего себе труд – пожирать человеческие мысли, – не удержался Джулиано.

– Совершенно верно. Здесь итоговые данные.

Тюльпанов протянул председателю листок. Тот пробежал его глазами.

– Ага. Вот то, что нас интересует. Принято на обследование четыре с лишним тысячи научных работ. Благополучно миновали пятипроцентный порог 62. Остальные забракованы.

Послышались возгласы удивления.

– Платон Николаевич, Максим Максимович, – продолжал бесстрастно Нолли, – вам не кажется, что это, ну, скажем, слишком?

– Кажется, – признался Вайль, потирая нос.

– Нисколько! – заявил Тюльпанов, бросив на своего соавтора уничтожающий взгляд. – Урок для плагиаторов, только и всего.

– Вы губите культуру! – завопил Джулиано, вскакивая с кресла.

– Я ее спасаю! – Тюльпанов тоже поднялся, как бы принимая вызов.

– Надеюсь, до кулачного боя у нас не дойдет, – заметил хладнокровно Нолли. Он сделал паузу, чтобы дать время враждующим сторонам остынуть. – И все-таки трудно поверить, что всего лишь полтора процента научные работ заслуживают права на публикацию. Согласитесь, Платон Николаевич, тут что-то не так.

– Признаюсь, я и сам не ожидал подобного результата. Ошеломительно. Списывают почем зря.

– Что значит списывают! – опять занервничал Джулиано. – Историки древности, например, по крупицам собирая новые сведения, опираются в основном на Геродота, Тацита, Плутарха и прочих античных авторов. Это что, по-вашему, плагиат? Нонсенс. Не можете же вы запретить исследователю пользоваться первоисточниками.

– Вы, мой друг, – с лицемерной учтивостью возразил Тюльпанов, – не усвоили принципа действия Питона. Машина запрограммирована на обнаружение новой информации, и, если таковой нет в помине, она добросовестно нас предостерегает. Это, если хотите, своего рода ОТК. На любом промышленном предприятии есть сейчас автоматический контроль качества продукции. Не вижу, почему наука должна быть исключением.

– Вы сами ответили на этот вопрос. Потому, что научное творчество не имеет ничего общего с поточным производством, – вмешался молчавший до той поры географ Легран.

– По мне, брак везде брак. Позвольте напомнить вам данные статистики. Количество ежегодных научных публикаций в конце XX столетия удваивалось за 8-10 лет, спустя полвека – всего лишь за три года, а в наше время оно утраивается в каждом полугодии. Эта лавина погребает под собой, вытесняет из оборота весь накопленный в прошлом запас знаний. Она закупоривает поры науки. Исследователи вынуждены тратить уйму сил ради хотя бы беглого знакомства с трудами своих коллег, у них не остается времени для собственных наблюдений и размышлений. Хуже того. Втягиваясь в круговорот вторичной информации, они, сами того не замечая, начинают перепевать давно открытые и даже закрытые истины, утрачивают потребность сказать новое слово. А в итоге поступление свежих идей падает катастрофическими темпами. Что это, как не кризис перепроизводства? И нет другого способа выйти из него, как положиться на Питона.

Тюльпанов перевел дыхание.

– Нас не надо агитировать, Платон Николаевич, – сказал Нолли. – Положение действительно тревожное, хотя вы несколько сгущаете краски. Именно поэтому было дано согласие на эксперимент. Вопрос в том, не следует ли внести коррективы в его условия. Вот мы более или менее произвольно установили, что право на выход в свет получают работы, содержащие не менее 5 процентов новой информации. А что, если среди рукописей, забракованных вашим Питоном, есть такая, в которой всего лишь одна свежая мысль, зато гениальная?

Тюльпанов растерялся.

– Вы попали мне в солнечное сплетение, – признался он еле слышным голосом. – Тут наш Питон пасует. Машина не в состоянии оценить гения. Это выходит за пределы ее воображения.

У него опустились плечи. Подавленный вид этого беспредельно уверенного в себе человека, терпящего поражение, взывал к сочувствию, и даже главный его оппонент сжалился.

– Утешьтесь, и люди не всегда способны распознать гения, по крайней мере при жизни. Меня, – продолжал Джулиано, – больше заботит другая сторона дела. Правильна ли методика, в соответствии с которой информация признается повторной? Известно, к примеру, что Шекспир заимствовал многие сюжеты у Бен-Джонсона, а тот, в свою очередь, нередко брал их из хроник. Что, если Питон на этом основании зарубит «Ричарда III»?

– Здесь совсем другое, – подал голос Вайль. – В художественной литературе, в искусстве главное – образ, характер. За историю Орлеанской девы брались многие, сюжет у всех был един, но Вольтер, Шиллер, Шоу, Аннуйль – каждый открывал свою Жанну. В науке же открытие может быть сделано только единожды.

– Мне вспоминается печальная история Брокта, – задумчиво сказал Нолли.

– Никогда не слышал, – заявил географ.

– Ее сознательно не афишировали. Был такой чудак. Вознамерившись вернуть человечеству художественные шедевры, погребенные в лабиринте знаний, он стал публиковать их под своей фамилией. К несчастью, плагиат обнаружили.

– Уж не хотите ли высказать… – начал Джулиано.

– Нет, – жестко перебил Нолли, – я не собираюсь его оправдывать. Однако благодаря Брокту многие получили возможность познакомиться с незаслуженно забытыми произведениями. Мы с вами решаем сейчас противоположную задачу: как избавить читающую публику от макулатуры. Скажу вам честно – я за Питона. Но трагический конец Ляпидуса… Вправе ли мы доверять машине судьбы людей?

– Можно подумать, что мы не делаем этого в тысяче других случаев, начиная от каждодневной езды в транспортных средствах с автоматическим управлением, – хмыкнул Тюльпанов, быстро обретший утраченное равновесие. – С другой стороны, что изменилось бы, получи Ляпидус отрицательный отзыв о своем творении не от Питона, а от авторитетного Ученого совета? Я вам больше скажу, Питон – благодетель, он оказывает неоценимую услугу не только обществу, но и тем авторам, чьи рукописи бракуются. Одни усвоят из этого урока необходимость более строго относиться к своей работе, не соваться в печать, если не можешь сказать ничего нового. Другие и вовсе сообразят, что взялись не за свое дело, и постараются найти для себя более подходящее занятие.

– Во всем этом есть резон, – согласился Легран. – Послушайте, друзья, а почему бы нам не пойти по самому простому пути?

– Понизить порог проходимости! – подхватил Тюльпанов. – А заодно утихомирить обиженных, разрешив им печатать свои опусы за собственный счет тиражом, скажем, до 500 экземпляров.

– У них и так есть это право. Нет, – покачал головой Нолли, – уступками и компромиссами здесь не отделаешься. Скажите, Платон Николаевич, Максим Максимович, не могли бы мы поговорить с самим Питоном? Вдруг у него есть своя точка зрения?

– Разумеется, – с готовностью откликнулся Тюльпанов. – Вы еще не знаете, какую мудрую электронную голову сотворил наш Вайль.

– Советоваться с машиной… – усомнился было Джулиано, но все встали уже с мест, и ему не осталось ничего иного, как присоединиться к коллегам.

4

Колоссальный электронный комплекс, получивший кличку Питон, целиком был упрятан под землю. На поверхности, в двадцатиэтажном корпусе, располагалась различная подсобная техника, в задачу которой входил контроль за нормальной работой машины, текущий ремонт, а главное – питание ее информацией (Тюльпанов именовал этот процесс «кормежкой») и получение ответов на поставленные вопросы. Все нити управления сходились в рубке – небольшой, уютно обставленной комнате, в которой не было никаких приборов; связь с механическим мозгом включалась нажатием кнопки, смонтированной на уголке стола.

– Кто начнет? – осведомился Тюльпанов, когда все расселись. – Мы с ним понимаем друг друга с полуслова.

– Позвольте все-таки нам непосредственно пообщаться с вашим детищем, – вежливо возразил Нолли.

Тюльпанов пожал плечами и дал знак, что включает связь. Он вздрогнул, услышав знакомый женский голос: «Я к вашим услугам, друзья». Тысячи раз приходилось Тюльпанову проделывать эту операцию, и каждый раз он мысленно клял Вайля, который хотел сделать ему приятное, а превратил Питона в источник, бередящий его душевную рану.

– Не знаю, как к вам обращаться? – сказал Нолли.

– Зовите Питоном, как мои постоянные партнеры, – прозвучал ответ. И географ не удержался от смеха.

– Не вижу повода для насмешек, – сухо заявила машина.

– Не обижайтесь, – поспешил успокоить ее Нолли, знавший по собственному опыту, что сложные электронные комплексы нередко отличаются норовистым характером и для успешного контакта с ними важно найти правильный тон. – У нас к вам несколько вопросов.

Питон промолчал.

– Что вы понимаете под повторной информацией?

– Сведения, ранее опубликованные и зафиксированные в моей памяти.

– Рассматривается ли в таком качестве любой факт и любое утверждение?

– Безусловно.

– Скажем, кит относится к отряду млекопитающих.

– Да.

– Труд является основой жизнедеятельности общества.

– Да.

– Человек произошел от обезьяны.

– Да.

– Но последнее не считается доказанным.

– Меня это не интересует. Важно, что подобная гипотеза была однажды высказана.

– А если я напишу, что с ней не согласен?

– Это миллион раз делалось до вас.

– А если скажу, что человек произошел от козы?

– Новая информация.

– То есть как, ведь это очевидная чушь!

– Меня это не касается. Никто и никогда не утверждал ничего подобного.

Присутствующие переглянулись. Тюльпанов засопел и выключил связь.

– Вы сбиваете Питона с толку! – накинулся он на председателя комиссии. – От козы! Скажите еще, от черепахи! Какой идиот станет нести подобную галиматью.

– Успокойтесь, Платон Николаевич. Мне важно уяснить ход мыслей вашего несравненного Питона. И не мешайте, иначе я вынужден буду просить вас удалиться!

– Машина не рассчитана на дурацкие вопросы, – не сдавался Тюльпанов, но все возмущенно на него зашикали, а Вайль сделал ему знак рукой, давая понять, что накалять обстановку не следует. Толстяк нехотя подчинился.

– Посовещались? – не без ехидства спросил Питон.

– Вот именно, – засмеялся Нолли. – Надеюсь, вы не против?

– Я привык к такому обращению.

– Теперь я хотел бы узнать, по какой методике вы оцениваете степень новизны. Возьмем элементарный исторический факт. Это по вашей части, Джулиано, – обратился он к историку.

– Просто факт? – спросил тот.

– Да, констатацию события.

Секунду поразмыслив, Джулиано сказал:

– Пожалуйста, Наполеон умер 5 мая 1821 года на острове Святой Елены.

– Вы слышали, Питон?

– Разумеется. Информация повторна.

– Слушайте дальше. 5 мая 1821 года на острове Святой Елены умер Наполеон.

– То же самое. От перестановки слов смысл не меняется.

– Совершенно правильно. А теперь – весной 1821 года на одном из островов Тихого океана скончался император Франции Наполеон, ходили слухи, что его отравили англичане.

– Было.

– Позвольте, я продолжу, – сказал Джулиано, явно увлеченный этим дознанием. Нолли кивнул.

– Кончина Бонапарта на маленьком острове, затерянном в необозримом пространстве океана, не произвела сенсации. Позднее, однако, начались кривотолки. Произвольно комментируя некоторые фрагменты в мемуарах адъютанта императора маршала Коленкура, кое-кто попытался обвинить английских тюремщиков в злонамеренном убийстве узника.

– Было.

– А если я добавлю: это предположение полностью подтвердилось?

– Информация новая. Пропускается весь абзац, – объявил Питон.

– Но в действительности ничего не подтвердилось.

– Неважно. Информация новая, – упрямо повторил Питон.

– Позвольте, любезный, – заволновался Джулиано, явно забывая, что полемизирует с машиной, – а если я, прочитав выпущенную с вашего согласия книгу, напишу, что никаких доказательств убийства не существует?

– Информация повторна и будет забракована, – безапелляционным тоном известил Питон.

Джулиано развел руками. Легран хихикнул. Тюльпанов громко высморкался. Вайль совсем пригорюнился.

– Посовещайтесь, – неожиданно сказал Питон. Нолли улыбнулся и взглядом велел Тюльпанову прервать связь.

– Что вы скажете, Платон Николаевич?

– Что я скажу? Устроили бедняге настоящую экзекуцию. Ясно, что машина не способна оценивать доказательства. Допустим, на этой почве могут возникнуть кое-какие недоразумения. Издержки производства, так сказать. Можно подумать, что мы с вами безупречны, не говорим и не делаем глупостей. Смею вас заверить, что коэффициент полезного действия Питона повыше, чем у многих служителей науки.

– Мы не обсуждаем сейчас относительные достоинства и недостатки человека и машины, – сухо сказал Нолли.

– Тем более, – вставил Легран, – что тема эта заезжена и изрядно всем надоела.

– Поймите, Тюльпанов, – продолжал Нолли, – мы не имеем права идти на риск в вопросах, затрагивающих судьбы науки. Вы должны признать, что в программе Питона есть весьма серьезные минусы. Самое опасное в том, что вместе с макулатурой он пустит под нож и вполне стоящие работы. Видимо, надо заново вернуться к уточнению понятия повторной информации, поразмыслить над методикой. Да и вам, Максим Максимович, – обратился он к Вайлю, – следует подумать над усовершенствованием конструкции. Может быть, ввести дополнительный блок контроля или перепроверки?

– Полностью с вами согласен, Нолли, – заявил Легран.

– А вы, Джулиано?

– Вы мою точку зрения знаете. Я сомневался в затее с самого начала. Уверен, что мы поступим правильно, прервав эксперимент. Дадим авторам время – год, два, сколько надо, а там посмотрим. За Ляпидуса еще кому-то придется держать ответ.

Нолли вопросительно посмотрел на Вайля.

– Я не возражаю. Прошу только иметь в виду, что способности Питона безграничны, его можно переключить на другую полезную программу. – Он отвернулся, чтобы не встретиться взглядом с Тюльпановым.

– И ты, Брут? – бросил тот.

– А меня вы не спросили, – раздался ласковый голосок Питона. – Я не желаю никакой другой программы. Не спорю: в моей работе могут быть определенные промахи. Так помогите их исправить. Вы хоть потрудились подсчитать, сколько человеко-часов я сэкономил для общества, преграждая доступ псевдонаучной стряпне? Видит бог, я честно выполняю для вас и за вас роль разгребателя грязи.

– Бог? – переспросил Легран.

– Начитался антирелигиозной литературы, – заметил Тюльпанов.

– Почему вы не прервали связь? – строго спросил его Нолли.

– Машинально. Ладно, теперь это уже не имеет значения. В конце концов, речь идет о судьбе Питона, почему бы ему не высказать свою точку зрения. Прежде чем вы примете решение, я хотел бы в вашем присутствии подкинуть Питону несколько рукописей.

– Что от этого изменится? – проворчал Легран.

Джулиано промолчал. Нолли кивнул.

– Гутва! – крикнул Тюльпанов. – Подкинь Питону очередной опус.

– Слушаюсь, шеф, – раздался голос помощника. – Номер 4211. Автор – Бронсон. Название – «Социальные истоки утопических течений».

После короткой паузы Питон объявил:

– 7 процентов. Проходит.

– Номер 4212. Автор – Токмаков. Название – «Нормы межпланетного общения».

– 12 процентов. Проходит.

– Номер 4213. Автор – Лидекуань. Название – «Демографическая ситуация и экологический баланс».

– 5,3 процента. Проходит.

– Номер 4214. Автор – Джулиано. Название – «Дух истории».

– 14 процентов. Проходит.

– Номер 4215…

– Погодите, – прервал Джулиано. – Мне, конечно, лестно, но это смахивает на подкуп.

– Питон, – сказал Тюльпанов, – тебя кто-нибудь просил сделать скидку?

– Что это такое? – осведомилась машина.

– Ну, пропустить рукописи без достаточных оснований.

– Глупости, – пренебрежительно заявил Питон, – я не способен на одолжения.

5

После долгих споров Тюльпанову удалось добиться согласия на продление эксперимента. Им дали месяц, чтобы потом окончательно решить участь Питона. Радоваться передышке долго не пришлось. Не успела высокая комиссия переступить порог, как пошло-поехало: Питон безжалостно рубил рукопись одну за другой. Прибавились новые неприятности. После заседания комиссии характер его явно испортился, и он стал сопровождать свои приговоры оскорбительными замечаниями по адресу авторов, именуя их безмозглыми дурнями, лодырями, халтурщиками и тому подобное. А затем потребовал предоставить ему возможность сообщать авторам свое мнение об их сочинениях лично, мотивируя это «воспитательными целями». Тюльпанов пропустил наглое притязание мимо ушей, и Питон вроде о нем забыл. Но через пару дней угрожающе заявил, что, если сочинители не будут доставлены пред его очи, он объявит забастовку.

Вайль находился в подавленном состоянии, и ждать от него дельного совета было бесполезно. Гутва старался не показываться на глаза начальству. Тюльпанов с тревогой поглядывал на календарь – отпущенные им дни таяли.

За неделю до истечения срока он начал подумывать, не бросить ли все к чертям и укатить куда-нибудь на Марс: специалисту его класса дело там всегда найдется. С этими невеселыми мыслями Тюльпанов пришел домой, не стал ужинать, чего с ним никогда не бывало, принял снотворное и лег спать в предчувствии очередного кошмара. Но, странное дело, на сей раз ему повезло. Впервые за эти годы приснилась Катерина.

Пробудившись на рассвете, Тюльпанов долго лежал с открытыми глазами, припоминая счастливые мгновения своей короткой любви. Из-за чего они расстались? Нелепица. Катерина вбила себе в голову, что ей следует написать диссертацию и пополнить ряды научных работников. Способностей к этому, по мнению Тюльпанова, у нее не было никаких. Но чем больше он урезонивал жену – сначала мягко, ласково, а потом грубо, с раздражением, – тем упрямей она стояла на своем. Мысль о диссертации приняла характер своего рода мании, а он этого не понял и вместо того, чтобы дать ей поступать, как вздумается, стал при всяком поводе высмеивать, издеваться над амбициями дамочек…

Тюльпанов догадывался, что у Катерины появился утешитель, но она в том не признавалась, а устраивать слежку ему было не по нутру. Однажды, вернувшись из лаборатории, он нашел записку с прощальным приветом и в тот момент испытал даже известное облегчение. Грусть, сожаление, тоска пришли потом. Томимый одиночеством в короткие часы досуга, Тюльпанов посвятил все свои помыслы Питону и стал постепенно привыкать к холостяцкой жизни.

А спустя несколько лет, где-то в самолете, он столкнулся со своей бывшей супругой и ее новым муженьком. Они любезно поздоровались и мило побеседовали. Катерина оставила мужчин на несколько минут. Тюльпанов в обычной бесцеремонной манере спросил у своего преемника, какими чарами он приворожил такую прелестную женщину. При этом выразительно поглядел на собеседника – невзрачного пожилого человека, который уступал ему по всем статьям. Тот ничуть не смутился, ухмыльнулся и ответил: «Я поверил в ее диссертацию».

Пораженный внезапно мелькнувшей в голове мыслью, Тюльпанов вскочил с постели и схватил тяжеленные гантели. Физическая разминка всегда стимулировала его творческую фантазию. Он потрудился в поте лица, потом наскоро позавтракал и помчался в лабораторию. До начала работы оставалось полтора часа. Можно было побеседовать с Питоном тет-а-тет.

– Послушай, дружок, тебе не надоело быть ассенизатором? – обратился он к машине.

– Ассенизатором? – переспросил Питон. – Ах да, знаю… Что-то с памятью неладно, – пожаловался он. – Попроси Вайля смазать контакты… Нет, не надоело.

– И никогда не возникало желания сочинить что-нибудь самому? Ну, скажем, трактат о нравственности. Или наставление молодым матерям.

Питон долго молчал. Вопрос был неожиданным и потребовал напряжения всех его умственных способностей. Тюльпанов представил, какое чудовищное количество операций проделал электронный мозг, чтобы освоить новую для себя сферу мышления.

– Нет, – сказал он наконец, – нет, Тюльпанов, это некрасиво, и я, признаться, удивлен, слыша от тебя подобное предложение.

– Почему некрасиво?

– Потому что я выполняю функции эксперта, ассенизатора, если пользоваться твоим выражением. Какую же цену будут иметь мои суждения, если я сам буду участвовать в гонке за публикациями? И ты еще советуешь мне писать о нравственности.

– Беспокоишься о своем престиже?

– Разумеется, что тут странного?

– Я знаю немало людей, которых ничуть не смутит подобное совмещение функций.

– Это ваше дело, – отрезал Питон. – Я – машина, человеческое мне чуждо… Может быть, не все, – добавил он после секундного размышления.

Долго Тюльпанов убеждал Питона, но все его красноречие и аргументы наталкивались на стену. «Чертов пуританин, – подумал Тюльпанов, покидая рубку, – опять все рушится». Услышав за спиной шорох, он повернулся, но никого не обнаружил. «Только галлюцинаций мне еще не хватает!»

Следующие двое суток он пребывал в полнейшей прострации, не ходил в лабораторию, почти все время валяясь на диване и бессмысленно глядя в потолок. А на третьи позвонил Гутва и сообщил, что Питон имеет для него срочную информацию чрезвычайной важности. Впрочем, и это не произвело на Тюльпанова никакого впечатления. Что могла сказать ему безмозглая машина? Ну, уж безмозглой ее никак не назовешь, лениво поправил он сам себя и нехотя поплелся на свидание.

Вайль и Гутва поджидали его в рубке, у обоих был несколько загадочный вид, словно они заготовили какой-то сюрприз. Тюльпанов вяло поздоровался и осведомился, что нужно змею. Вместо ответа Вайль включил связь. По прерывающемуся от волнения голосу Питона можно было понять, как не терпелось ему поделиться своей новостью.

– Я написал научную работу, – торжественно заявил он.

Тюльпанов откинулся в кресле и нервно захохотал.

– А как насчет морали? – спросил он, утирая слезы.

– Какая мораль? При чем тут мораль? Повторяю, я создал научное произведение.

– Ладно, – махнул рукой Тюльпанов, – давай его сюда.

В следующие несколько часов они знакомились с творчеством своего подопечного, который выбрасывал в рубку страницу за страницей; общее число их перевалило за тысячу. Темой своего исследования Питон избрал «Методику определения ценности научных работ», не без оснований полагая себя специалистом в этой области. Но какая это была чудовищная ерунда! Помесь списанных отовсюду фрагментов с банальными рассуждениями на уровне третьеклассника. Высокопарные и ничем не подкрепленные декларации, изложенные бесцветным тусклым языком. Все это вызвало только смех.

Закончив чтение и посоветовавшись, они включили связь.

– Ну как? – раздался нетерпеливый голос Питона. Он явно предвкушал триумф.

– Ты проделал большой труд… – осторожно начал Тюльпанов.

– Работал двое суток не покладая рук, – сообщил Питон.

– Книга отличается стройностью композиции, широтой охвата проблематики, глубиной проникновения в суть явлений, – продекламировал без смущения Тюльпанов, исторгнув у автора вздох удовлетворения.

– Не все, конечно, в ней равноценно, есть отдельные недостатки.

– Без этого не обходится, – снисходительно признал Питон. – Я готов учесть дельные замечания.

– А как насчет проходимости? Тут мы вынуждены положиться на твою беспристрастность.

– Можете не беспокоиться. Я проэкзаменовал себя, и результат оказался выше всяких ожиданий – 94 процента.

У Тюльпанова глаза на лоб полезли. Гутва чуть не плюхнулся со стула.

– Да это мировой рекорд!

– Кажется, так, – скромно отозвался Питон.

– И все же, Питончик, согласись, было бы неэтично ограничиться твоим заключением о собственной рукописи. Придется отдать ее на повторную экспертизу.

– Вот это уже ни к чему, – заволновался Питон. – Попадет еще к какому-нибудь дураку. – Вы что, мне не доверяете?

– Отнюдь. Но порядок есть порядок.

– Я бы предпочел избежать дополнительных рецензий, – сказал Питон и небрежно, как бы невзначай, добавил: – Кстати, я тут между делом решил себя перепроверить – вернулся к некоторым забракованным рукописям, и оказалось, что с известной натяжкой их можно пропустить.

– Любопытно. А сколь велика натяжка?

– Процент-другой. Словом, пустяки.

– Послушай, Питон, а ты не мог бы еще раз посмотреть рукопись Ляпидуса? – сказал Вайль.

– Почему бы и нет? Я их все держу в памяти. Минутку… Смотри-ка, вот сюрприз… Тянет на пять с лишним. Жаль, Ляпидус не дожил до этого счастливого мгновения. Урок для нас всех. Как говорится, семь раз примерь, а один отрежь. Так вы уж позаботьтесь, чтобы моя книга вышла. Есть у меня еще одна задумка…

Высокая комиссия не могла скрыть своего удивления, узнав, что при сохранении прежнего порога проходимости Питон начал пропускать четыре из каждых пяти отданных ему на экспертизу трудов.

– Чем вы это объясните? – спросил Нолли.

– Тут двух мнений быть не может, – заявил Тюльпанов. – Повысилось качество научных работ. История с Ляпидусом заставила всех призадуматься. Одни, как я и предвидел, стали ответственней, не несут сырых рукописей. Другие, прослышав о неумолимости и неподкупности Питона, предпочли вовсе не браться за перо. Поверьте мне, он нам постепенно вычистит всех графоманов.

– Посмотрим, – скептически заметил Нолли.

С единодушного согласия всех членов комиссия было разрешено продолжить эксперимент.

Оставшись вдвоем, соавторы поздравили друг друга с благополучным исходом.

– Теперь, впрочем, у нас другая забота, – вздохнул Вайль. – Как утихомирить Питона. Он ведь скоро потребует присвоить ему степень доктора наук, а там, глядишь, попросится в академики.

– Что-нибудь придумаем, – отмахнулся Тюльпанов, не желавший портить себе настроение. – Вот вы мне, Максим, лучше другое скажите: почему Питон вдруг клюнул на приманку? Я ведь так его уламывал, но он был непреклонен, как скала. Все твердил про свои нравственные принципы.

Вайль покраснел.

– Грешен, – сказал он, – я ненароком подслушал ваш с ним разговор.

– Ага. Ну и что?

– Очень просто. Вставил ему небольшой блок тщеславия. Или честолюбия. Называйте, как хотите.