Текст книги "Сказочник"
Автор книги: Георгий Зотов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 3
Сук аль-Хамидия
(Дамаск, неподалёку от мечети Омейядов)
…Я с показным аппетитом слизываю с ложечки сливочное мороженое, густо обсыпанное миксом из орехов. Фисташки, кедровые, арахис. Жмурюсь от удовольствия. Конечно, я ничего не чувствую, и для меня лакомство на вкус – как вата. Но это исключительно известное кафе в Дамаске, открыто ещё при османах, сюда приезжают есть мороженое из Алеппо и Дейр-эз-Заура. Поэтому и нужно делать вид, будто поражён сочетанием сладчайших компонентов – иначе заподозрят неладное. Сестра Полемос ведёт себя до крайности аналогично и, кроме того, привлекает всеобщее внимание: она в прозрачной кофточке без лифчика и бесстыже короткой юбке – тут так одеваются, мягко говоря, немногие. Модельная стрижка рыжих волос под Леди Гагу, лицо, щедро оснащённое косметикой, вздёрнутый нос, не чуждый веснушкам, и чёрные очки – большие, подобно чайным блюдечкам… чтобы никто не видел её глаз. Она тоже облизывает ложку – так, что на нас оглядываются абсолютно все посетители кафе.
– Как у тебя сегодня дела? – равнодушно спрашиваю я.
Мне, собственно, плевать, как у неё дела. Я стараюсь казаться вежливым.
– Отлично, милый брат, – скалит белые зубки Полемос. – А когда они шли плохо? Ты же знаешь – я всегда наслаждаюсь своей работой, она доставляет мне букет удовольствий. Да и усилий для успеха особо прикладывать не приходится. Я как экстази на вечеринке: стоит людям меня чуток попробовать, и они моментально слетают с катушек.
Я кисло улыбаюсь. Да, Сирия – её новый проект. Слишком тут было спокойно. Зато теперь мусульмане и христиане соревнуются, кто больше отрежет ушей, дома пылают, а бомбардировщики разделали города, как бог черепаху. Можно не любить Полемос, но нельзя не признать… у сестры превосходный талант организатора. Высади её на недельку в безобидном Монако – она и это княжество завалит мертвецами по самое казино. Я вижу дрожь её тонких ноздрей – она чувствует кровь… для Полемос гемоглобин всё равно что кокаин. Стоит ей не нюхнуть красненькоготысячу раз за сутки, уже хиреет, кожа покрывается морщинами. Но когда такое было? Люди с упоением грызут друг другу глотки, поэтому сестра свежа и юна, словно шестнадцатилетняя школьница. Не стесняюсь признаться – я завидую тем, кто обожает свою работу. Полемос не застанешь в центральном офисе, она всегда в командировках. То в Ираке, то в Афганистане, то в Судане, то в Мали, одно время просто не вылезала из Югославии. В разгар Второй мировой, правда, у неё был своеобразный период осёдлости – тогда мы все остановились в Ленинграде: больше всего дел, больше всего трупов. Небоскрёб в призрачном мире так и звался – Штаб Четверых. Полемос деловито смотрит на часы. Облизывает верхнюю губу.
– Сейчас, – стонет она. – Пожалуйста, прямо сейчас!
Квартал старого рынка – Сук-аль-Хамидия – сотрясает небывалой силы взрыв. Крики раненых смешиваются с сиренами машин. Полемос опускает правую руку под стол, по телу пробегает судорога. Сестра переживает то самое, что у людей зовётся оргазмом.
В левой зажата ложечка. Зачерпнув лакомство, она отправляет его в рот.
В мороженом – битое стекло, взрывная волна высадила витрину. Но сестре это не причинит вреда, а мне-то уж и подавно. Царит всеобщая паника, столики забрызганы кровью, люди разбегаются, сбивая с ног и топча друг друга. Вспыхивает автоматная стрельба, следует второй взрыв – той же мощности, но где-то там, в отдалении.
– О да, – с удовлетворением произносит Полемос. – Я волновалась, что взрывчатка отсырела, поганое предчувствие: сидела, как на иголках. Если откровенно, иногда прямо руки опускаются. Уйму работы сделаешь, протянешь нити, организуешь заговор – и бах, облом в самый-самый последний момент. Ты постоянно в делах, и не видишь: если срывается хороший теракт или серия авиаударов, я с досады плачу в подушку – кровью. Зато, когда оба самолёта врезались в башни-близнецы Нью-Йорка, я, извини за интимное откровение, так кончила – аж колени пришлось сжать. Внутри как штыком всё пронзает, и понимаешь – вот ОНО. Братец, ради таких моментов я и вкалываю – даруя себе оргазм за оргазмом.
У неё на лице взбухают вены. Сестра всасывает кровь убитых.
– Ты бы как-то предотвращала нервные срывы, – бесцельно дроблю я ложечкой орехи. – Сейчас, например, в моде психоаналитики. Запишись на приём как обычный человек, и…
– Да фигня полная, – прерывает она меня, вдыхая дым пожаров. – Я пробовала тайком… а результат? Действительно, возлежишь на мягкой кушетке и изливаешь душу совершенно незнакомому человеку. Казалось, в чём тут подвох? Я в Ливии всего за два часа такого наговорила – психоаналитик поседел. Пришлось в этой стране срочно восстание по sms организовать, чтобы доброго доктора в перестрелке грохнули. Лучше я с тобой потреплюсь, мой славный братец. Скажи честно, я не надоедаю?
Я улыбаюсь во весь рот.
– Да ну что ты, родная. Разве ж ты можешь надоесть?
Она вздыхает, кладёт свою ладонь поверх моей. Я чувствую, как нечто пульсирует внутри: артерии умирающих, их кровь питает жилы Полемос. Её щеки медленно розовеют – она получила дозу. Ну не говорить же вслух, что я на самом деле думаю о сестре. Неугомонная хлопотунья, блядь. Сидит, такая кисуля, и словно не знает: после дел, что она натворила, мне и пришлось рекрутировать помощников– косарей. Люди сначала убивали самих себя сотнями, затем счёт пошел на тысячи… а теперь в штабелях миллионы мертвецов. У неё великое множество масок, как и у меня. Для древних греков она была Арес – бог, пьющий кровь, для египтян – богиня Сехмет, сжигающая землю, для индусов – зловещий Сканда с шестью головами. И да, я не питаю к ней нежных чувств. Знаете, почему? Полемос любят. Ей упиваются. Однажды ввязавшись в неё, люди тонут, словно в болоте, – они навечно её любовники. Она выжимает мужчин, подобно нимфоманке: жертвы теряют человеческий облик, трахаясь с её ненасытным телом, превращаясь в обезумевших свиней. Рыжаяцарствует в странах десятилетиями, а любимое место отдыха Полемос – Афганистан. Овладев её жарким лоном и кончив ей на живот, ни одна особь не догадается: этот секс будет вечным. Сестра не опустится до того, чтобы убивать лично. Зачем? Она эстет, а не мясник. Полемос обратится хоть в юную барышню, хоть в умудрённую годами старушку – и запросто, в обоих обличьях нашепчет на ухо нужные слова чахоточному сербскому гимназисту в Сараево. Или сделает нужный вброс фальшивых документов, и Буша переклинит на существовании атомной бомбы у Саддама, Ирак падёт под ударами бомб. Мы встречались с сестрой повсюду. Во время осады Трои. В горящем Вавилоне. Пили зелёный чай, сидя посреди пепла Нагасаки. Мы с ней неразлучны.
Я её не люблю. А вот она меня любит. Ну, я так думаю…
Я подарил ей (пусть и невольно) самое высшее наслаждение за время всего земного бытия. Ей стыдно в этом признаваться, однако… уверен, она была счастлива. Правда, благодарность ничуть не означает, что славная сестра Полемос одобряет мой поступок.
– Никао сказал – убеждать бесполезно, – хмурит она бровки. – А меня ты послушаешь?
– Выслушать страждущего – всегда без проблем. – На моих зубах хрустит стекло. – Но поступаю я так, как считаю нужным. Никао бубнил весь час – Мастер недоволен, Мастер то, Мастер это. Хочешь меня удивить, Полемос? Тогда поведай что-то новое. Только не оперируй вещими снами, договорились? Мне вполне хватает раскраски «мустанга».
– Я не обеспечу разрыв шаблона, – она обвивает вокруг указательного пальца рыжую прядь. – Ты и так знаешь моё мнение. Я верю в высшие силы, их всевластие и мощь. Всегда верила. Стоит тебе слажать, не выполнить работу… Мастер пойдёт на крайние меры – для безопасности земного бытия. И что тогда? Лучше не испытывать на прочность его доброту. Ты не раз за нашу историю видел, как с лица земли стирали лазарет или больницу. Я говорю чисто теоретически: если терпение Мастера лопнет, я не смогу ослушаться приказа. Да, в Петербурге давно нет полномасштабной войны… но ты же понимаешь – случиться может всякое, включая и атаку террористов.
Моя человеческая маска бледнеет. Просто реагирует на эмоции.
Она мне угрожает? Ушам своим не верю. Впрочем, их всех ЭТО волнует, и ясно, почему Полемос на стороне моих братьев. Тем не менее дошло до шантажа, значит, дело совсем плохо: они не гнушаются использовать любые методы, стараясь меня остановить.
Я радужно улыбаюсь ей – так, чтобы она не заметила беспокойства.
– Сестра Полемос, ты забыла одну вещь, – тихо сообщаю я, отодвинув мороженое. – Я – Смерть. А этот радостный либо прискорбный факт… ты уж сама выбери удобный вариант… означает следующее. Если в будущем вы с братьями умрёте, то именно от меня зависит, сойдёте вы в Бездну или останетесь кушать перец в призрачном мире. Вот ведь незадача – я не могу скончаться раньше вас. Я уважаю твои религиозные чувства, но не глупо ли братьям портить со мной отношения во имя конфеток от невидимого Мастера, подтверждений о существовании которого мы не имеем до фига тысяч лет. Поосторожней, сестрица. Даже сейчас мы не равны… Я выполняю главную работу в загробном мире. А стань вы мертвецами, гарантирую, вы всецело будете в моей власти.
Я бросаю на столик горсть монет с орлом. По привычке: принимать плату некому, хозяин вместе с официантами лежит на полу в луже крови, сражённый осколками бомбы.
Она нагоняет меня на улице, у выхода к цитадели.
– Извини! – Я чувствую её взгляд даже из-под тёмных очков. – Я не забыла, что обязана тебе главным удовольствием со времён рождения. Но сейчас… волнуюсь за тебя, хоть это и непривычно. Я вижу во снах Мастера. И уверена: если Он знает – Он не простит…
Я молчу. Она нежно берёт меня за локоть, и мы идём вдоль улицы под ручку – Смерть и Война. За нашими спинами взрываются, взлетая на воздух, автомобили, с небес сыплется щебень, здания охвачены пламенем. Наверное, мы впечатляем при взгляде со стороны. На мне тлеет одежда, лоб и щёки в копоти, её тело и вовсе одна сплошная рана, сразу три осколка попали в грудь. Пожалуй, придётся сменить внешность, принять другой облик – по всему лицу кровоточат порезы от разлетевшихся стёкол. Как люди выжили в этом мире? Тонкая кожа, тупые зубы, ломкие когти – да такого дохляка кролик заборет. А они даже слонов и тигров – и тех умудрились поставить на грань исчезновения. Лицо Полемос превратилось в кровавую маску, но я вижу – она улыбается, её молодость вечна. Покончив со слонами, люди принялись мочить самих себя, причём с удвоенной яростью. Сестра уезжает сегодня на север – в Алеппо, где весь год продолжаются уличные бои.
…А вот я – остаюсь. Этой ночью у меня в Дамаске официальный отчёт.
Глава 4
Расплата временем
(центр Дамаска, у ворот цитадели)
…Он ждёт у памятника самому себе. Статуя ему совершенно не нравится, и меня это не удивляет. Большинство обитателей загробного мира недовольны изваяниями в свою честь. Скажем, русский царь Пётр Великий работал в офисе триста лет. Но, едва увидев монумент работы одного грузинского скульптора, сам попросил сопроводить его в воды Бездны. Мне было жаль. Я часто выбираю менеджеров косарейиз числа бывших земных владык – так удобнее. Они не могут подчиняться? Чушь. Даже Иван Грозный был весьма богобоязненным… А тут, ты умер и понимаешь, твой бог – это Смерть. Разве у кого-то поднимется рука на господина призрачного царства? Да я вас умоляю. Каждый знает, в жизни ещё можно что-то изменить, а после смерти в переменах нет никакого смысла.
Я вижу султана издали. Крепкий и жилистый мужик с бородой.
– Саляму алейкум, ли сайед [5]5
Мир тебе, мой господин (арабск.).
[Закрыть], – произносит он, и в голосе море уважения. Полководец Салах-ад-Дин, бывший покоритель Иерусалима, в связке со мной уже восемьсот лет, и мы привыкли друг к другу. Да и есть ли в его работе нечто новое? Раньше он властвовал над душами живых, теперь над душами мёртвых. Как говорится, найдите десять отличий.
Я ему не мешаю. Я приехал в командировку забрать душу – по графику.
Призрачный Дамаск очаровывает в первые секунды пребывания, каждый раз я ощущаю – мне есть чем гордиться. Я – зодчий теней, и я строил эти города с помощью лучших покойных архитекторов. В центре (да и на окраинах) нет ни одной мечети, ибо я запрещаю исповедовать любую религию. Вот сами подумайте: я ж не знаю, чей престол за Бездной – Мухаммеда, Иисуса или Аматэрасу, так зачем рисковать? У мертвецов есть всё. И красивые улочки с домиками как в мавританском, так и в османском стиле, и десятки кальянных (набор табака с перцем чили и острейшими пряностями позволяет слегка чувствовать вкус), и даже торговые ряды купцов времён Арабского халифата. Да-да, в теневом царстве построен свой рынок, не хуже Сук-аль-Хамидии, – он славится на весь загробный мир, и за одеждой сюда слетаются души из Каира и Тегерана. На призрачном рынке можно купить облачение гаитянского барона Субботы, ожерелья тибетского демона Ямы и стандартные балахоны с капюшоном – к каждому бесплатно прилагается коса знаменитой дамасской стали. Украшения в виде черепов, чётки из фаланг пальцев, серьги с носовыми хрящами… Не удивляйтесь – среди косарейхватает женских душ, кои неустанно заботятся о нарядах и зависят от критического мнения других мертвецов. Повсюду телеги и фаэтоны, нередко попадаются персидские древние колесницы. Крики верблюдов, ржание лошадей и топот ослиных копыт – в городах призраков машины есть только у высших менеджеров… то есть у нас, квартетаневидимок, правящих обоими мирами. Мне было лень реформировать всё подряд.
– Что новенького? – присаживаясь на лавочку, буднично спрашиваю я Салах-ад-Дина.
– Сегодня весьма банально, халиф, – отвечает мне он, неловко вертя в руках планшет с арабской вязью на «спинке». – Свежая серия терактов вокруг рынка и мечети Омейядов, шестьдесят пять покойников. Полсотни инфарктов, четыре разрыва аорты, одна женщина упала с балкона, двое утонули в море, трое подавились мясом. Так, что ещё… – неловко тычет он пальцем в сенсорный экран.. – Один свалился в канализационный люк, другой с лестницы загремел, свернул шею. Три десятка погибли в автокатастрофах – ну ты знаешь, милостивый халиф, как в наших землях принято ездить на самоходных повозках. Четырнадцать инсультов с летальным исходом – это стандарт. Бой возле Хамы – сорок солдат и полсотни повстанцев убиты. Плюс несчастный случай, – с трудом нажимает он баннер, – некий торговец полез чинить телевизор, током убило.
Салах-ад-дин по привычке зовёт меня «халиф», на арабском – повелитель правоверных. Я не возражаю. Пусть эта должность относится к мусульманам, в ней есть доля правды.
– Вот что за народ, ей-богу, – говорю я с плохо скрытой досадой. – Неужели так сложно электрика вызвать? Нет, лезут сами разбираться, хоть и понятия не имеют, как устроен «ящик». Конечно, живым же плевать, что в загробном мире с начала года второй дополнительный набор косарейпровели. Эх, Салах… насколько бы разгрузился мой график, соблюдай люди элементарную технику безопасности! Ну, переходишь ты дорогу, – голова отвалится по сторонам посмотреть? Мне будет парадоксально жаль, если выяснится, что ада нет. Система наказаний за глупую гибель необходима. Дёрнуло тебя током по личному идиотизму, рискнул перебежать перекрёсток на красный свет – вот и жарься на сковородке, кретин. Ладно, у вас ещё гражданская война, это я хоть без радости, но понимаю. Резать ближнего своего в людской природе, такие вещи неискоренимы. Знаешь, сколько душ пришлось перетаскать в Бездну после распада Советского Союза?
– Не знаю, господин, – шёпотом отвечает менеджер косарейДамаска.
– Ну конечно, – хлопаю я крылом. – Ты ж не русский или грузин. Да неважно. Хотя войну я ненавижу. Не поверишь, самый главный пацифист по натуре – это как раз я.
– Что такое пацифист, о халиф? – удивлённо таращится Салах.
Я не обижаюсь. Это моя вина, незачем с призраком из Средних веков козырять чересчур умными словами. Попробуй подойти к неандертальцу и размеренно сказать ему в лицо: «Монетизация экономики», – дубиной по голове заработаешь и всего делов. В России то же слово «пацифист» легко путают со словом «педераст». И ведь действительно, если так уж разобраться, похоже. Мимо нас плавно движутся косари, на ходу отвешивая церемонные поклоны, некоторые прижимают к груди покупки. В призрачном мире нет денег, ты можешь расплатиться только своим временем. Пойти забрать сотню душ вместо опредёленного косаря, пока тот кайфует в баре воспоминаний, как романтично называют обычную кальянную, – тяжкий труд, ибо душа душе рознь. Так вот, самый главный пацифист и заодно главный хиппи в мире – это я. Не поверите, в разгар сражений во Вьетнаме я даже принимал участие в антивоенных демонстрациях в Нью-Йорке – инкогнито, конечно. Я ведь прекрасно понимаю, Смерть, с розой в руках распевающая песню Леннона Give Peace A Chance, выглядит абсолютно по-идиотски. Но да, я против войны. Для меня работать в период военных действий, когда трупы сыплются штабелями, это всё равно что для вас разгрузить вагон с углём, а за полчаса до выдачи гонорара в кассе обрести извещение: за те же деньги вы обязаны «облегчить» ещё двадцать вагонов.
– Человек, ненавидящий войну, – предельно доходчиво объясняю я.
– Поразительно, господин, – деликатно кланяется Салах. – Война соединена со Смертью.
Вот прикиньте только, и этот туда же. Иногда думаешь: может, заказать себе рекламную кампанию? А что, было бы неплохо. Билборды по всему Питеру, телевизионные ролики в прайм-тайм, газетные интервью. Путин может, а я не могу, что ли? С деньгами нет проблем, их даст вечно сопящий брат Никао. Наверное, это существо в волдырях богаче всех на Земле – ему принадлежат табачные фабрики, химические заводы и дорогостоящие проекты утилизации ядерных отходов. При желании, братец смог бы нанять Билла Гейтса – за обедом на балалайке поиграть. Пусть Никао профинансирует рекламу, чтобы человечество наконец уяснило: не Смерть тащит в мир иной, а лишь итоги их дебильных поступков. Я не забираю по своей воле и не прихожу за теми, кому это не суждено. А они думают, у меня стоит одна задача – угробить побольше народу. Вот удовольствие-то, ага.
Полное убожество мыслей. Но чего ещё ожидать от людей?
– Не говори о вещах, о которых понятия не имеешь, – резко прерываю я Салаха.
– Да, халиф, – немедленно кланяется он. – Как тебе будет угодно, мой господин.
Он видит – меня лучше не раздражать. Чутьё у султана на уровне.
– Кого забирать сегодня? – деловито спрашиваю я. – Мне скоро возвращаться в Питер.
Салах-ад-Дин прячет планшет за пазуху и лезет в голенище сапога за свитками. Вот что ты будешь делать, а! Средневековые призраки консервативны: они уверены, важные записи надёжней хранить на пергаменте. Я и угрожал, и ругался, и приказывал – ни Чингисхан, ни Готфрид Бульонский не признают айпэд, и всё тут. Да ладно Средние века! На днях Папе Римскому Иоанну-Павлу Второму планшет подсунул, так тот его в святую воду окунул. Хорошо ещё, что устройство призрачное, не то бы моментально технике кранты.
– Некто амир Абдаллах аль-Нури, – сообщает Салах канцелярским тоном. – Командир отряда повстанцев. Только что подорвался, собирая бомбу. Проживет ещё три минуты. Не совсем достойная вас кандидатура, господин, – но увы, сейчас нет никого уровня Каддафи.
– Годится, – киваю я. – Я рад, что не Каддафи: тот сам из меня едва душу не вытащил.
– Амир в Думе, пригороде Дамаска, – сворачивает свиток Салах. – Приятного пути, халиф.
…Я успеваю секунда в секунду. Сакральный момент, когда душа отделяется от тела и видит меня, стоящего в ожидании – иногда с улыбкой, иногда с каменным лицом, иногда нетерпеливо кидающего взгляд на часы в ожидании финала агонии. Покойный – бородатый мужик в камуфляже, с зелёной повязкой на голове. Впрочем, половины головы у него как раз и нет, камуфляж пропитался кровью. Он смотрит на меня уцелевшим глазом.
– Я в раю? А куда делись мои семьдесят девственниц?
Да, это они первым делом спрашивают. Немудрено, что среди последователей саудитов столько кандидатов в мученики. Христиане тоже смешат. Они аналогично, едва умерев, интересуются – это рай? Ну да, если видишь фигуру в чёрном балахоне, с косой за плечами и черепом вместо лица – понятное дело, ты прямиком попал в сады Эдема.
– Ушли блины тебе печь, – информирую я с постным видом. – Давай, хабиби, поднимайся.
До тени боевика (даже при отсутствии половины мозга) доходит: что-то тут не так.
– И где же Аллах? – в ужасе спрашивает мертвец.
– Не знаю, – лениво кидаю я ему через плечо. – Я его ни разу не видел, и не уверен, что ты увидишь. А ещё я не в курсе, в каком окне Небытия получать положенных тебе гурий, и не могу подтвердить или опровергнуть, что тебя ждёт рай. Официально, по твоим верованиям, я – отвечающий за сбор душ архангел Малак аль-Маут [6]6
Буквально: Царь Смерти (арабск.).
[Закрыть]. Так что можешь если не любить меня, то, по крайней мере, жаловать.
Я делаю взмах чёрными крыльями, вокруг нас поднимается ветер, гремит гром. Тут вы опять меня осудите, хотя положа руку на сердце: кто из вас не любит дешёвые понты и дорогие спецэффекты? Крылья сформированы мной впопыхах, но вряд ли он заметит.
– Я забираю твою душу, – объявляю я. – Прими судьбу, как положено воину.
Он идёт за мной к берегу Бездны, шатаясь, как пьяный. Пару раз спотыкается, но в целом, для призрака, при жизни утратившего большую часть мозга, руку и половину ребёр, парень ведёт себя прилично. Завидев Бездну, он молчит, глядя в её маслянистые воды.
– Девственниц точно не будет? – на всякий случай уточняет амир аль-Нури.
– Да вот как-то не повезло тебе с ними, – зеваю я, в то время как горизонт разрезают проблески молний, а воды Бездны издают зловещее шипение. – Сам посуди – откуда их взять-то столько? На тот свет далеко не все женщины прибывают целомудренными, плюс давай исключим старушек и младенцев, – а мучеников за веру в последнее время катастрофически много. Не удивлюсь, если в вашем раю уже тотальный дефицит гурий: введены талоны, праведники мнутся в огромных очередях, а запись на тысячу лет вперёд… Вряд ли кто-то из мучеников обслуживается по блату.
– Хватит, аль-Маут! – стонет аль-Нури, упав на колени. – У меня голова сейчас лопнет!
– Уже, – любезно улыбаюсь я ему. – Ещё вопросы есть? Нет? Счастливого пути.
…Дождавшись, пока Бездна поглотит душу амира, я поворачиваюсь, и… едва не врезаюсь в своего шофёра. Честное слово, не будь я Смертью, сейчас бы перекрестился.
– Какого хрена ты тут делаешь?!
– Э-э-э… сэр, я подал вам «мустанга», сэр.
У него зуб на зуб не попадает. Нервная личность. Есть в этом нечто абсурдное – бояться Смерть ПОСЛЕ смерти. Хотя, по справедливости, не он один такой. К теневому миру обычные косарии сотрудники(те, кто не забирает души, но входит в обслуживающий персонал офиса – шоферы, счётчики, секретари) привыкают быстро, а вот Бездна страшит своей неизведанностью. Но мой шофёр весьма нестандартная тень. Я сажусь в «мустанг», он заводит машину, – заметно, как трясутся руки. Постоянно оглядывается, в зеркальных тёмных очках – моё отражение. Автомобиль взмывает в воздух – строго вертикально, – и делает плавный разворот.
Я доволен. Не у каждого в этом мире водитель – Элвис Пресли.
