Текст книги "Торопун-Карапун и тайны моего детства"

Автор книги: Георгий Балл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

ВОЗЛЕ ПЕЧКИ

В печке горел огонь. Дверца у печки открыта, в комнате от этого все освещено: и ребята, что сидели прямо на полу, и часть стенки, и кровати. Дрова у нас были хорошие, березовые – дружно горели. Кора на поленьях скручивалась от жара. А мы, бывало, сидим и смотрим, и теплое дыхание печки шевелит наши волосы. Но самое удивительное наступает, когда прогорят дрова и остаются угли. Тогда надо немножко дунуть в печку – и родится голубенький человечек. Он сначала очень смешной, беспомощный. Он машет голубенькими ручками, прыгает с уголька на уголек. И он греет ручки об угольки, а потом убегает в темный, темный лес. Да, там далеко есть и лес. И в нем живут голубенькие человечки.

Однажды кто-то из ребят принес патроны и бросил в печку. Набрал их, наверно, на полигоне, недалеко от Ташина. Сначала ничего, но потом патроны стали взрываться, и стало страшно, как будто к нам приблизилась война.

А вообще про войну мы, ребята, говорили редко. Вот раньше, давно, еще до войны, тогда часто говорили. А сейчас нет. Мы, конечно, читали письма с фронта, показывали их друг другу, но все же о войне старались не говорить.

Первый из нас получил письмо о гибели отца Валя Шевчук.

Валя был молчаливый белоголовый паренек. Он все время читал или рисовал. А когда поднимал глаза, всех удивляло, какие они круглые и синие.

Раньше, когда Валя только что приехал в колонию, наши ташинские задиры дразнили его. «Девочка Валя!», «Валя-Валентина!»

Но он оказался парнем настоящим: никогда и ни на что не жаловался; по своей охоте ходил пилить бревна для печки; когда погас свет, починил проводку.

Однажды Валя Шевчук показал нам свой альбом. Вернее, не весь альбом, а те листочки, где были нарисованы ташинцы. Ох и здорово получилось у него! Особенно Витька – ну прямо как живой! Только я, по-моему, не очень похоже вышел: нос коротенький, волосы взъерошенные, валенки драные. Нет, я все же не такой. Но я не обиделся на Валю. Ничуточки!

А как он пел! Они с Витей всегда запевали в два голоса, а уж потом остальные подхватывали. Я хорошо помню одну их песню:

 
На опушке леса
Старый дуб стоит… —
 

начинал Валя тихо-тихо, как будто рассказывал.

Мы все замирали… И тут вступал Витя – голосом ровным, похожим на звук скрипки или еще на крик лесной птицы, пролетающей мимо:

 
А под этим дубом
Партизан лежит.
 

И мы видели, мы ясно видели, что произошло там, за лесом, и еще за полями…

– «…Партизан лежит», – тихо вторил Валя.

А Витька уже дальше, дальше вел нас вглубь горестных и непоправимых событий:

 
Он лежит не дышит,
И как будто спит,
Кудри золотые
Ветром шевелит.
 

Валя тихонько вторил:

– «Ветром шевелит».

И точно на нас дул этот ветер, что проносится над полями, где сражаются наши отцы. Так мы чувствовали, так понимали эту песню. А еще я гордился моим другом Витей.

С Витей мы были неразлучные друзья. И койки наши стояли рядом. Витя давно не получал никаких писем и ничего не знал об отце. Он вырос и еще больше похудел. Он редко смеялся и разговаривал негромко. Но ребята его слушались. И не только потому, что он был сильнее многих. У него характер был твердый, я так думаю. И потом, все любили, как он поет и как изображает оркестр.

Но Витька любил и почудить. Помню, отрывал у своего пальто пуговицы и бросал их в печку – посмотреть, загорятся ли. Многое из той жизни в Ташине забылось, а вот как Витька бросал пуговицы в огонь, хорошо помню.

Когда мы приходили с улицы, то снимали валенки и ставили рядом с печкой. Сушили. Но не очень близко, чтоб не попал уголек. И однажды, когда дрова уж прогорели, я показал Вите:

– Смотри! Вон там, видишь, черное болото. А на краю болота стоит маленький домик. В домике светится зеленый огонек. В домике все зеленое: зеленый стол, зеленая кровать, зеленая лампа…

– Как до войны, – вздохнул Витя.

– А знаешь, кто там живет? – шепотом спросил я.

– Нет, – тоже шепотом ответил Витя.

– Там живет Зеленый Кузнечик. И он пока спит.

– А что он будет делать, когда проснется? – спросил Витя.

ПИСЬМА

Витя спросил: «А что будет, когда проснется Зеленый Кузнечик?»

Но тут кто-то из ребят закричал, уж не помню кто:

– Витька, тебе письмо!

Витя вскочил с полена – он сидел около печки на полене, – и мы тоже все повскакали, закружились вокруг Вити:

– Смотри, «Полевая почта».

– От отца! От отца! – закричали с разных сторон.

И уж не помню, Витя ли читал или кто другой, только письмо это помню хорошо.

«Дорогой Витя! Я воюю очень далеко, там, где всегда холодно, где на горах лежит снег. Я воюю на море. Море это очень холодное. Я воюю на подводной лодке. Мы топим корабли фашистов.

Утром, когда мы возвращаемся к себе на базу, домой, мы стреляем в воздух. Один залп – это один потопленный транспорт. Два – это два потопленных транспорта. С нами вместе воюет мальчик, его зовут Шурик. Он еще не матрос, а юнга – сын флота. Мы его все очень любим. Все наши подводники шлют тебе привет. И просят, чтобы ты уповал на победу. Тебе шлет привет юнга Шурик».

Витя наклеил красную звезду на бумагу. И мы все вместе написали Витиному папе ответ.

«Дорогой папа и юнга Шурик! Мы живем хорошо. И мы уповаем, раз вы нам велели, хотя мы не знаем, что это значит. Мы все шлем привет юнге Шурику, отважному моряку и сыну флота. Пусть он нам пришлет фотографию.

Твой навеки сын Витя. И его товарищи».

Письма… Письма… Я помню эти письма-треугольники с адресами «Полевая почта», они, как птицы с обожженными войной крыльями, летели к нам, ребятам, у которых не было радом отцов и матерей.

А мы в Ташине, в детской колонии, не забывали, что идет война, ни на минуту не забывали. И когда разговаривали, и когда смеялись, и когда рассказывали сказки (мы тогда много рассказывали сказок. Сядем около печки, рассказываем).

Теперь я знаю, что значит слово «уповать», это слово очень старое, можно сказать старинное, и значит оно – надеяться, не терять надежду. «Уповать на победу» – верить в победу. Ах, как нам хотелось скорее увидеть эту победу, чтоб скорее вернулись наши матери и отцы, чтоб не погибли они…

…Была поздняя ночь, а мы с Витей не могли заснуть. На койке у окна плакал Валя Шевчук. Он закрывал голову подушкой, но все равно мы слышали, как он плакал. И не спали. И не решались подойти к нему. Я сказал Вите:

– Давай подбросим в печку полешек.

Огонь разгорелся снова.

Желто-красное пламя. Пламя! Где-то там, за лесом, и еще за лесом, и за речкой, за палями, оно было страшное, оно было – война. Охваченные пламенем, кружились деревья, тянулись ветками к небу. А с неба падали черные бомбы, и дрожала земля, горела земля.

– Вроде заснул… – кивнул Витя на Валину кровать. И вдруг зашептал: – Проклятые фашисты! Проклятые фашисты!..

– Эх, пацанам трудно на фронт попасть!

И вот тогда, в тот поздний вечер, мы размечтались с Витей об удивительном человеке:

– …Он захочет и станет большой-большой – до неба…

– А захочет – станет маленький, меньше муравья, хоть куда пролезет! Малюсенький такой – не углядишь.

– И чтоб смелый, никого не боялся…

– Ну, это ясно!

– И сильный, как…

– Ага… как схватит рукой дом – поднимет, как дунет – все враги разлетятся. А смеяться начнет, так земля задрожит. Он смеяться любит…

– И чтоб добрый был…

– И чтоб белочек любил и этих… кошек или там… жуков малюсеньких.

– И чтоб никогда не умирал…

– Да. Никогда не умирал.

Мы этого очень хотели с Витей, и я спросил:

– А как ты, Витьк, думаешь: будут такие люди, а?

– Будут, конечно, только не скоро – лет через сто, а может, через тысячу…

– А вдруг мы его встретим пораньше, а?

Мы засмеялись, и Витя сказал:

– Ладно, закрывай печку, пошли спать.

Часть вторая
КАПИТАН ВЕДЕТ КОРАБЛЬ

ВТОРАЯ ПЕРЕЗВОННАЯ

Вига сказал, что не скоро – через сто, а может быть, через тысячу лет… Так он сказал тогда – я помню. Теперь прошло много лет. Я теперь вырос, стал взрослым дяденькой. И живу не в маленьком городке Ташино, а в большом городе, на улице Большая Почтовая.

У меня – вот смешно! – выросли борода и усы. Конечно, удивительно, после того как я был совсем-совсем маленьким.

Теперь я как-то уже привык, что стал дяденькой. И все кругом привыкли, так что, наверное, удивились бы, если бы я вдруг опять стал мальчиком.

Нет, я об этом и не думаю, – дяденька и дяденька, очень даже хорошо. Только вот одно неудобство – борода чешется. Ничего тут страшного нет, можно почесать бороду; да она у меня небольшая: так, не борода, а бородка. Я ее гребешком расчесываю – у меня такой маленький гребешочек есть. Расчешу бородку и – фу! фу! – продую его и положу к себе в боковой карман костюма. У меня, конечно, есть и костюм, и галстук, и даже голубая фетровая шляпа. Когда здороваюсь, я теперь снимаю голубую фетровую шляпу и говорю: «Здравствуйте!» И никто, решительно никто, не удивляется, что я такой взрослый и вежливый.

Да, но не об этом речь. А приближается то, к чему я вел рассказ.

У меня на столе зазвонил телефон (он зеленый и всегда стоит на столе). Я снял трубку:

– Алло! Я слушаю.

Взрослый голос проговорил в трубку:

– Здравствуйте! Не хотите ли поехать сегодня за город?

Это звонил мой знакомый, абсолютно взрослый человек, приглашал к себе в гости. А у меня в городе была уйма дел, и я стал отказываться. Но чтоб не огорчать знакомого, я сказал, что вряд ли вырвусь, но постараюсь. (Заметили, какие у меня появились слова? «Вряд ли», «постараюсь».

Так говорят взрослые. И я так тоже говорю, потому что я дяденька, дяденька с усами и бородкой).

Целый день я не думал о приглашении. А к вечеру странное, удивительное чувство (взрослые слова!) охватило меня: мне показалось, в этот вечер что-то должно случиться.

Вечером я сел в электричку и поехал за город. Сумерки еще не сгустились. Но когда поезд тронулся вдоль перрона, зажглись огни. Сырой воздух пожелтел. Да, я забыл сказать, что была весна.

Электричка набирала скорость. Я сидел около окна.

Смотрел. Там, за окном, отступали дома, многоэтажно-каменные дома. Они не могли успеть за поездом, они отставали, они оставались вместе с улицами, людьми, машинами.

А поезд мчался дальше. Я глядел на остающийся город. В тот вечер да, честно скажу – я ждал удивительной встречи, что-то должно было случиться. И я прижался лицом к стеклу, потому что быстро стало темнеть. Электричка вырвалась из города, и там, за окном, открылись поля, подступил черный лес. Я уже плохо все различал, стало совсем темно. А я все прижимался лицом к окну, уже не надеясь увидеть, а может быть, только услышать, что мне шепчут поле и лес. Темнота стукалась в стекла вагона, оставляя блестящие капли на стекле. Дождь. Пошел дождь…

Вдруг я различил – дождь зашептал: «Жди… жди…» Колеса вагонов застучали: «Жди… жди…»

И было так приятно, что они говорят со мной очень просто, как с маленьким: «Жди… жди…»

На одной из платформ я сошел, а электричка поехала дальше. Тускло светили фонари. Я шел по размокшей дороге вдоль деревянных заборов. Тени деревьев пересекли мне дорогу. Справа от дороги стояли березы. Я искал улицу с удивительным названием «Вторая Перезвонная». Рядом с длинными тенями деревьев я заметил коротенькую тень. Посмотрел направо и увидел девочку.

– Ты здешняя? – спросил я.

Она засмеялась.

– Где ты живешь, девочка?

Она показала на березу.

– Ты спустилась с дерева, да? Но ты же не зверек.

– Нет, я зверек. Я зверек и девочка. Разве вы не видите?

Я внимательно пригляделся. При тусклом желтом свете фонаря стояла девочка в красном пальтишке, без шапочки. Рыжие волосы ее блестели, на них лежали капельки дождя.

– Очень неуютно тебе жить на дереве? – спросил я.

– Да. Был дождь.

– А не скучно? Что ты там делаешь, на дереве?

– Слушаю, как растут листья. Играю.

– Аа-а! Ты думаешь меня удивить. Нет. Когда-то, когда я был маленьким, я уже знал девочку, которая живет на дереве.

– А вы давно были маленьким?

– Тысячу лет назад.

– Тысячу лет? Как давно.

– Скажи, девочка-зверек, ты не знаешь, где здесь улица Вторая Перезвонная?

– Знаю. Я вам покажу. Закройте глаза.

– Ты смеешься! Как же я увижу, если закрою глаза?

– Так ненадолго. А сначала наступите на камень. Вон у вас под ногами камень.

Я наступил на камень, закрыл глаза.

– Повернитесь, – услышал я голос девочки. – Поднимите голову. Открывайте глаза.

Я открыл глаза. На зеленом заборе, прямо передо мной, висела табличка: «Вторая Перезвонная»..

Сзади я услышал смех. Быстро обернулся. Никого не было. В желтом свете фонаря стояли березы, темные их тени пересекали мне дорогу.

ЗДРАВСТВУЙ, ПЕЧКА!

Тени берез пересекали мне дорогу. Нужный мне дом был радом. Во мне еще звучал голос девочки-зверька и этот смех, будто он был уже мне знаком. «Куда она исчезла? И неужели правда, что она и девочка и зверек и так быстро прыгнула на дерево и спряталась там в листьях? Нет, это шутка или сказка». Так я успел подумать, когда дверь дома открылась.

– Здравствуйте, я вас давно жду.

Передо мной стоял мальчик.

– А где твои родители?

– Папа и мама скоро придут. Они раньше вас ждали. А мне сказали, если вы приедете, чтоб я вас занимал.

– Ну что ж, – сказал я чуть насмешливо улыбаясь, – занимай меня. – Я снял свою голубую шляпу, пальто и вошел в комнату.

– Если хотите, можете включить телевизор или посмотреть журналы – они на столе.

– Спасибо.

«Очень любезный мальчик, хороший, воспитанный», – подумал я.

Мне хотелось согреться, я озяб в дороге, и, словно догадавшись, мальчик сказал:

– Садитесь к печке, погрейтесь.

Я огляделся и увидел печь. Что-то знакомое, родное было в этой беленой стене. «Печка» – какое тихое, теплое слово.

– Здравствуй, печка! – шепотом сказал я. – Когда-то очень давно, может быть тысячу лет назад, я с тобой встречался. Помнишь, печка?

– Что вы сказали? – спросил мальчик.

– Так… ничего… А дровами какими топите? Березовыми?

– Березовыми, – ответил мальчик. – Я могу принести два палена. И мы можем посидеть на них около печки. Или вы хотите на стуле?

– Нет, нет. Я на полене. А ты любишь сидеть около печки?

– Ага.

– Раньше я тоже любил, а теперь я живу в большом доме.

– Ну, я пойду принесу. У нас дрова в сарае, во дворе.

– Тебе не помочь?

– Что вы, я привык.

Мальчик ушел. А я наклонился, чтоб открыть дверцу печки, и тут услышал: «Ку-ку! Ку-ку!..»

Я оглянулся. Над диваном висели часы с кукушкой. Радом с коричневым домиком на желтой перекладине сидела пестрая птичка.

Я подошел к дивану.

– Эй, кукушка! Прошло тысячу лет. Разве ты не устала? Пора тебе отдохнуть, дружок.

«Ку-ку! Ку-ку!»

– Ты уж совсем-совсем старенькая, а кукуешь еще весело.

«Ку-ку! Ку-ку!»

– Вам нравится? – Это спрашивал мальчик. Он стоял с поленьями в руках.

– Да. Нравится. Раньше у меня тоже были такие часы.

– А где они сейчас?

– Погибли. В дом попала бомба.

– Во время войны?

– Да, тогда еще.

Мальчик бросил поленья. Мы сели радом с печкой. Я открыл дверцу. Как только дверца распахнулась, там вспыхнули голубые огоньки.

– Похожи на цветы, правда? – спросил мальчик.

– И на голубеньких человечков. Они прыгают с уголька на уголек. Видишь, машут голубенькими ручками. Горячо им. Ну-ка, подуй!

– Фу-фу-фу-у-у! Бегите, человечки! – крикнул мальчик.

– О-о! Горячо. Убежали. А один упал, спрятался за уголек.

– Ага!

– Остальных не догонишь. Они убежали далеко-далеко в темный лес. Ты знаешь, что там есть и лес, и болото?

– Черное болото.

– Да. Непроходимое. А за болотом стоит домик.

– Маленький домик.

– Зеленый. Это домик Кузнечика.

– Да. И Кузнечик, когда просыпается, зажигает огонек.

– Ты знаешь домик Зеленого Кузнечика?

– Конечно, знаю.

– Послушай, как-то глупо получилось, но я до сих пор не спросил, как тебя зовут.

– Меня зовут Торопун-Карапун.

– Как? Как ты сказал?

– Торопун-Карапун. Так называет меня мама. И так все меня зовут… Смотрите, смотрите, в домике на болоте загорелся огонек!

Странно: ведь меня в детстве мама тоже так называла. Очень странно!

– Ой, ну смотрите же, какой красивый огонек!

– Да, да, – очнулся я от воспоминаний. – Это в домике Зеленого Кузнечика. Он уже проснулся. Слушай, Торопун-Карапун, давай погасим свет. И посидим около печки в темноте.

ДО ВСТРЕЧИ, КАПИТАН!

Мы погасили свет и пододвинули поленья ближе к печке.

– Давай бросим туда немножко бересты, – прошептал я.

– Ага, давайте.

Не знаю почему, но мы стали разговаривать шепотом. Торопун-Карапун бросил в печку несколько кусков коры. Кора почернела на углях, потом сразу вспыхнула. Красные отсветы пламени заиграли на лице Торопуна-Карапуна. И вдруг, сам не знаю отчего, я тихо запел:

 
Помню городок провинциальный,
Тихий, захолустный и печальный.
Церковь и базар,
Городской бульвар…
 

– Это что, очень старая песня? – шепотом спросил Торопун-Карапун.

– Да, очень.

И я рассказал Торопуну-Карапуну о своем друге Вите, о детской колонии, о маленьком городке Ташино.

– Ну-ка, брось еще береста.

И когда береста вспыхнула, я сказал:

– Я хочу вернуться…

– Куда? – тихо спросил Торопун-Карапун.

– Туда. – Я махнул рукой через плечо. – Там осталась тайна.

– Тайна? Ой, говорите же!

– Что говорить? Это осталось там, в моем детстве. Понимаешь? У меня в детстве было много тайн, но как теперь к ним доберешься? Они остались там, в моем детстве. Прошло много, очень много лет. Видишь, я стал дяденькой. У меня усы и бородка.

– Ну и что? Подумаешь, усы и бородка. Если хотите, я вам помогу.

– Ты мне поможешь попасть в мое детство?.. Послушай, Торопун-Карапун! Еще ни одному человеку в мире никогда, ни при каких обстоятельствах не удалось снова вернуться в детство. Часы не ходят назад. Нет, это невозможно.

– А я могу!

– Что ты можешь? Ты же мальчик.

– Ну и что! Я могу сразу быть большим и маленьким. Захочу – сразу вырасту до неба, а захочу – буду меньше муравья.

– Стой, Торопун-Карапун! Молчи. Я вспомнил! С моим другом Витей, там, в Ташине, мы когда-то хотели встретить такого человека. Он и большой и маленький. И сильный. И добрый. И чтоб никогда не умирал. Мы сами хотели быть такими же…

И я вспомнил, как мы сидели возле печки, там, в детской колонии, и мечтали, и был жар от печки, и горячо нам было от слов; они, как тучи, носились тогда над нашими головами, над нашими пылающими лицами…

– Чтоб он был большой и маленький, – повторил я.

– Ну конечно, – сказал Торопун-Карапун. – Я буду капитаном. И поведу туда корабль.

– А туда плывут на корабле?

– Никогда раньше об этом не думал. А что если попробовать? А? Рискнуть, а? Знаешь, Торопун-Карапун, я, пожалуй, уж не дождусь твоих родителей. Я, пожалуй, пойду. И давай встретимся с тобой. Ну, через неделю, ладно? Я приеду к тебе, ТОЛЬКО К ТЕБЕ, ТОРОПУН-КАРАПУН. Вот это будет здорово – отправиться в путешествие!

– Не забудьте захватить карту.

– Какую еще карту?

– Как же я поведу корабль без карты? Вы должны поместить на карте все ваше детство, все тайны должны отметить.

– Ладно. Я попробую. Послушай, Торопун-Карапун, не забудь закрыть трубу в печке, а то мы с тобой весь жар упустим.

– С вами, наверно, будет очень трудно, – вздохнул Торопун-Карапун.

– Что трудно?

– Отправиться в путешествие, вот что.

– Нет уж, теперь не отступай. А мне все равно, кем плыть – хоть боцманом, хоть поваром.

– Ну ладно, приходите через неделю, тогда и решим.

– Значит, до встречи, капитан!

– До встречи!

Мы пожали друг другу руки. Рука капитана была твердой. И у меня, как свет в окне, мелькнула надежда.

КАРТА

У меня мелькнула надежда. И постепенно, пока дни сменяли друг друга, как часовые на посту, я стал готовиться к путешествию в детство. Но как туда найти дорогу? И что взять с собою? Я ничего не знал. Никто еще не плавал в свое детство.

Я смотрел в окно. Из нашего окна виден огромный тополь. Скоро по нашей улице Большой Почтовой ветер понесет белый тополиный пух. И улица станет белой. А когда пушинки попадают в лужи, они сразу превращаются в белые кораблики. Да, я теперь ясно представлял эти белые кораблики с белыми парусами! На любом из них Торопун-Карапун и я могли бы отправиться в далекое путешествие. Но у нас не было карты. А ведь я обещал Торопуну-Карапуну принести ее.

Оставались всего один день и одна ночь до нашей встречи. А карты не было.

Карта… Какая ты? Где тебя найти, карта? Ты ведь не просто карта моего детства, а карта ТАЙН моего детства.

Я ходил по комнате, садился в черное кожаное кресло, дергал бородку, снова вставал. Подходил к окну. Смотрел на тополь. Огромные его ветки тянулись к моему окну.

– Ну что, старина, – шептал я тополю, – где мне найти карту? Ничего не могу придумать. Ничего.

Я сел за письменный стол. У меня большой письменный стол, очень старый, одна ножка у него слабо держится. Я ее пробовал столярным клеем закрепить и прибивал гвоздями. Но гвозди гнулись, – очень прочное, сухое, старое дерево. Ничего не получалось. Я придвинул стол к самому окну, и краем крышки он теперь упирается в подоконник и не качается.

Сверху вся середина стола покрыта зеленым сукном. Я люблю теплоту этого сукна. И вот я положил большой лист бумаги на сукно. Взял синий карандаш и красивым почерком (мне нравится писать буквы красиво, чтоб буковка к буковке) старательно написал в верхней части листа:

Карта тайн моего детства.

Написал. И задумался…

Я сидел в кожаном кресле. У меня прекрасное кожаное кресло. Старое, уже потершееся. На подлокотниках медные головы львов с раскрытыми пастями. Я люблю гладить ладонями львов, тереть их медные гривы.

– Ну что, братишки? – шептал я. Потому что львы мне были как братья. Я давно к ним привык. И гладил их, ласкал ладонями. – Подскажите, какой должна быть эта карта. Подскажите, братики!..

А львы с раскрытыми пастями молчали.

Молчал тополь. Молчали львы. Я был один. Совсем один. И некому было мне помочь.

Наступил вечер. А я еще ничего не сделал. Какой же должна быть эта карта? Какой?

Я лег спать. И почему-то у меня далеким, далеким заревом еще светилась надежда. Не знаю, не гасла надежда – и все.

Ночью мне приснился Зеленый Кузнечик. Он появился на зеленом сукне стола. Мне показалось, что он вышел из-за розовой раковины. Эта океанская раковина была привезена моим отцом, когда он в юности матросом плавал на корабле «Федон».

Розовая раковина влита в маленький постамент из темной лавы. Посреди раковины поднимается медный штырь. Я не знаю, зачем торчит этот штырь, но я очень привык к розовой раковине, и она всегда стоит у меня на столе.

И вот в ту, последнюю перед встречей с Торопуном-Карапуном ночь, оттуда, из-за розовой раковины, вышел Зеленый Кузнечик. Я не удивился.

– Здравствуй, Зеленый Кузнечик!

– Здравствуй! – ответил он. Зеленый Кузнечик со мной разговаривал на «ты», просто, как в детстве.

– Ты знаешь, Зеленый Кузнечик, я никак не могу составить карту тайн моего детства.

– А ты не торопись. Время еще есть. И постарайся вспомнить… ну… твое детство. Закрой глаза, помолчи и…

Я закрыл глаза – и вдруг вспомнил… Да, да, вспомнил!

Я тогда болел. У меня была свинка. Это такая болезнь, так называется. Я лежал в постели. И мама принесла мне в постель голубую материю и цветные нитки.

И вот пока я болел, я цветными нитками вышил Ослика. Сам Ослик был голубой, глаза желтые, копытца коричневые. (На одно копытце у меня не хватило ниток, и я сделал его розовым). Получился коврик. Мама повесила коврик рядом с моей постелью. Когда я подрос, я спрятал коврик с Осликом, и он потерялся. Теперь бы я очень хотел увидеть моего Ослика, и я рассказал об этом Зеленому Кузнечику.

– Ну, тогда возьми голубой карандаш и нарисуй Ослика, – сказал Зеленый Кузнечик.

– Где нарисовать?

– На карте, конечно.

Я послушался и нарисовал Ослика.

– А можно, я нарисую еще Принцессу? – спросил я.

– Какую Принцессу?

И я рассказал еще, как там, в моем детстве, приходила ко мне тетя Наташа. И хоть она уже давно приехала из деревни в город, а все мне казалось, все мне чудилось, как она войдет к нам в городскую нашу комнату и будто сразу запахнет лугами и веселой травушкой. Так она говорила «травушка». И ходила она в платке, по-деревенски повязанном. И вот однажды принесла тетя Наташа белые и разноцветные лоскутья: желтые, розовые, голубые и красные. И стала кроить и шить. А я ей помогал. И получилась красивая кукла-девочка. Тетя Наташа сшила ей красные сапожки.

«Тетя Наташ, – сказал я, – а где у нее волосики?»

Тетя Наташа сняла платок, вынула шпильки, распустила свою длинную косу, взяла ножницы и отрезала кусочек от своих волос: «На вот. Будет у нее коса красовитая, да вплетем хорошие семишелковые ленточки. Получай Принцессу». Так она тогда сказала: «Принцессу».

А потом мы стали играть. Тетя Наташа ушла за шкаф, задернула занавеску с красными птицами и грубым голосом заговорила: «Вот идет, вдет Раоглети-косу. Вот идет, вдет Потеряй-красу!..» Я сразу схватил Принцессу и спрятал ее в кровать за подушки. А с коврика на нас смотрел голубой Ослик. И желтые его глаза смеялись.

– Так, значит, можно нарисовать и Принцессу? – спросил я Зеленого Кузнечика.

– Конечно, – сказал он.

Но мне вдруг стало стыдно почему-то.

– А ты никому не расскажешь, что я, дяденька с бородой и усами, когда-то вышивал Ослика и делал из тряпок Принцессу?

– Но ведь это карта тайн твоего детства, – сказал Зеленый Кузнечик. Разве тайны раскрывают другом?

И тогда я, приободренный, стал вспоминать про богатырей, про молочные реки с кисельными берегами, про дремучие леса, о которых тетя Наташа рассказывала мне перед сном. И все это Зеленый Кузнечик разрешил мне нарисовать на карте. И тогда я, совсем распалившись, вспомнил еще…

– А Шоколадный городок тоже можно? – спросил я. – А мешок со страхами? И даже Ташино с главной тайной?

– Рисуй! Рисуй!

…И тут я проснулся. Сунул босые ноги в тапочки и побежал к письменному столу. На зеленом сукне лежала карта тайн моего детства. Она была вся разрисована. Долго я смотрел на карту, потом взял синий карандаш и написал в правом нижнем углу: «Карта составлена мной и Зеленым Кузнечиком. 19…год. Весна».

Из сказок я знал, что клады, сокровища, скрытые в оврагах, лесах, выходят из земли только весною.