Текст книги "Времеубежище"

Автор книги: Георги Господинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

10

Несколько лет назад, когда я все еще путешествовал, мне довелось присутствовать на воскресной службе в доминиканском костеле Кракова. Стоял февраль, было холодно, мрачно, падал легкий снег. На ступеньках храма сидели девочка в коротком пальто, родители с коляской и двумя сопливыми детьми, которые испуганно жались к ним, и какой-то бездомный, ритмично трясущий бородой, словно метроном. На лицах каждого из этих людей отпечаталась тревожность. Мне показалось, что я уже видел эту сцену где-то в сороковых (надо сказать, что я родился двадцать лет спустя). Какими будут лица у людей, когда наступит конец света? Будут ли они отмечены каким-то знаком или окажутся такими же, как наши?

Спустя годы, после какого-то очередного теракта где-то в Европе, я несколько часов провел в музее в Гааге. Словно в убежище другого времени. В залах было полно людей, явно сбежавших от новостей. Перед «Девушкой с жемчужной сережкой» стояла девушка в свитере и джинсах. Я застыл в шаге от нее, стараясь не шевелиться. Выражение лица девушки в свитере и девушки на портрете было абсолютно одинаковым. Значит, время – это всего лишь одежда, сережка… А смотритель в зале был похож на Вермеера.

11

В моих блокнотах много набросков лиц, сделанных второпях. Лиц несуществующих людей… И в этом блокноте тоже. А также во всех блокнотах, которые я вел на протяжении многих лет… Даже не знаю, кто они, не пытаюсь найти сходства.

Что ты делаешь?

Рисую лица людей, которых не существует.

Они еще не родились или их уже нет?

Еще не родились, и их уже нет.

Придумали программу, в которой можно комбинировать черты, проектировать и создавать лица, и получается очень правдоподобно. Под каждым изображением подпись, где говорится о том, что этого лица в действительности не существует. А меня не покидает ощущение, что где-то я их уже видел. Есть что-то жуткое в создании лиц несуществующих людей, я даже не могу объяснить, что именно.

12

Я соскучился по лицам. Мне девятнадцать лет, я служу на болгарско-греческой границе. Мне предстоит провести там целый год, на нейтральной полосе, где каждого, кто рискнет оказаться поблизости, придется застрелить, так как никто не имеет права пересекать границу. На заставе служат еще двенадцать солдат и один командир – только их лица я и вижу каждый день: утром, в обед и вечером И ведь это не тюрьма. Я имею право на один выходной в месяц. Большинство сослуживцев используют этот день, чтобы выспаться. Для солдата сон очень важен, как и еда. Секс – недоступная роскошь. Я же в этот день стараюсь добраться до ближайшего провинциального городка, население которого насчитывает от силы три тысячи человек. Я там никого не знаю. Обычно встаю еще затемно, потом проделываю несколько километров пешком. Если по пути попадется телега, прошу подвезти (машины здесь ездят редко). Спустя два часа я уже на месте, как раз успеваю к открытию единственного кафе в центре города. Сажусь снаружи, заказываю лимонад или «Швепс» и наблюдаю за людьми. Смотрю на лица «гражданских», как мы тогда говорили. Все они – несолдатские. Невольно провожаю каждого взглядом. Это единственное, что приносит мне удовлетворение и покой. Оказывается, в этом мире, за пределами пограничной заставы, есть люди, живущие нормальной жизнью. Мне эта жизнь кажется очень далекой, и я боюсь, что никогда не смогу к ней вернуться с сохранившимися способностями, как написано в книге, которую я прячу в сумке с противогазом.

Знание того, что существуют разные человеческие лица, успокаивает, но вместе с тем порождает страх, что твое лицо не является одним из них. А может, его вообще нет…

13

Я наблюдаю мир, отгородившись от него в комнате XVII века с вайфаем XXI века. Пишу на деревянном столе, которому по крайней мере сто лет, и сплю на кровати с металлическим изголовьем XIX века. Я пытаюсь представить себе предстоящее прошлое. Память ослабла, разум потихоньку покидает меня, то, что я сочиняю, преследует по пятам, настигает и обгоняет. Прости, Бог утопий, времена перемешались, и уже не знаешь: то, о чем рассказываешь, было, существует или только предстоит.

14

Все стало удваиваться – что было и чего не было…

События все детальнее, все ближе к реальным. Иногда даже более реальны, чем происходящее. И никто уже не может различить, где истина, а где ее подобие. Одно будет перетекать в другое, и когда станет проливаться настоящая, человеческая, горячая кровь, примутся рукоплескать, словно в театре, а где-то еще за кровь примут красную краску из ядовитой киновари, и это вызовет неописуемую ярость…

Гаустин. О смешении времен

БУРГТЕАТР, 1925/2025
15

Пер Гюнт, этот северный Одиссей, возвращается домой. Вдруг поднимается страшная буря, молнии буквально разрывают небо, огромные волны бушуют, угрожая отправить корабль на дно морское… Вдруг на фоне разыгравшейся на сцене непогоды в зале раздаются револьверные выстрелы. В ложе первого балкона бьется в истерике женщина. Пуля попала ей в щеку и вышла через другую, задев при этом язык. Зрители в партере в недоумении смотрят наверх. И – о ужас! С балкона свешивается мужчина. С его головы капает кровь. Капли орошают нежно-розовые платья двух девушек, что сидят под самым балконом. Вскочив с мест, люди бегут из зала, кто-то визжит, у выхода образуется давка. Другие, наоборот, застыли в своих креслах…

В этот момент в ложе появляется невысокая женщина, в руках у нее еще дымится пистолет. Она протягивает руку раненой, а убитый поднимает голову, и все трое раскланиваются перед экзальтированной публикой.

Конец трагедии. Медленно опускается занавес. Но никто из зрителей уже не смотрит на сцену.

Это одна из главных венских достопримечательностей – «Пер Гюнт» в постановке Бургтеатра. Полная реконструкция представления 1925 года, во время которого восьмого мая был убит македонский революционер Тодор Паница. Именно во время пятого действия, эпизода с бурей, как раз перед репликой «Нельзя умирать посередине пятого действия». Ранение в лицо получила его супруга. А невысокой женщиной, застрелившей Паницу, была член враждебной фракции Менча Кырничева (между прочим, ее настоящее имя – Мельпомена, муза трагедии, какая ирония!).

Надо сказать, зрители пришли на представление ради именно этих двух моментов: кораблекрушения на сцене и кровопролития в зале. Кто бы отказался почувствовать вкус двадцатых с убийством в театре. Места распроданы на год вперед.

16

Друзья мои, мы уже обналичили чек будущего?

Необеспеченный чек будущего…

Но прошлого уже нет, а будущего еще нет, как говорит святой Августин в Одиннадцатой книге своей «Исповеди». В этом «еще» все же имеется какое-то утешение: будущего нет, но оно должно наступить. А что станем делать, когда и будущего уже не будет? Ведь будущее, которого еще нет, очень отличается от будущего, которого уже нет. Первое «нет» абсолютно другое – оно наполнено обещанием. Второе же означает апокалипсис.

Гаустин. Дополнения о конце времени

17

Память удерживает тебя в четких рамках одного-единственного человека, и ты не можешь их сломать. Забвение приходит для того, чтобы освободить тебя. Черты теряют резкость и категоричность, а двусмысленность размывает форму. Если я не помню, кто я такой, то могу быть любым, даже самим собой… даже самим собой в детстве… И игры Борхеса, которые тебе нравились в молодости, игры с удвоением, вдруг становятся реальностью и происходят с тобой. Перефразируя Сьюзен Зонтаг: то, что было метафорой, стало болезнью. «Это не может быть метафорой», – сказал Гаустин, когда во время нашей первой встречи мы обсуждали смерть мошек-однодневок на закате дня. Здесь ты и правда не знаешь точно, по какую сторону истории находишься. И слово «я» становится совершенно бессмысленным, пустой ракушкой, гоняемой по берегу волнами.

Наступает время великого ухода. Одно за другим тебя оставляют все тела, которыми ты был. Покидают тебя. Причем ангел-хранитель покидающих и ангел-хранитель оставленных иногда один и тот же.

18

В желтом блокноте я наткнулся на следующую запись, которая вот уже несколько дней не дает мне покоя: «Пока он пишет роман о потерявших память, сам начинает ее терять… Он торопится закончить до того, как забудет, о чем рассказывает».

Он насмехается надо мной, пугает или просто подбрасывает идею?

19

Я начинаю забывать имена… Правда, на это жалуются все в определенном возрасте. Но я говорю об именах самых близких людей. Невозможно забыть имя женщины, с которой ты прожил несколько лет в браке, а сейчас она, улыбаясь, протягивает тебе роман в надежде получить очень личный автограф. Встала в очередь во время одного из моих редких появлений на публике. Стоит, улыбается… А у меня как отшибло. Я помню в деталях ее тело, могу сказать, где у нее родинка, описать, как у нас было в первый раз… Все-таки пять лет совместной жизни…

Но как ее зовут? Я перечисляю в уме множество имен, но ни одно из них ей не принадлежит. Такое со мной уже происходило, но ни разу не касалось столь близкого человека. Мне становится страшно. Беспомощно озираюсь по сторонам, очередь покорно ждет. У меня имеется несколько трюков на подобный случай. Например, если увижу поблизости кого-то знакомого, подведу его к ней, чтобы она назвала свое имя. Но к несчастью, я никого здесь не знаю. Делать нечего, перехожу к плану Б. Пишу посвящение, достаточно личное, но без имени: «За наше общее прошлое, из которого мы сотканы». Протягиваю книгу. Она читает посвящение и возвращает книгу с невинной просьбой написать имя.

От волнения я невольно сильно нажимаю на стеклянную столешницу, и осколки с грохотом сыплются мне на ноги. Кровь хлещет из раны на кисти, какая-то женщина в очереди падает в обморок, меня окружают люди, служащая книжного магазина промывает мне рану и пытается остановить кровь невесть откуда взявшимися тампонами… В общем, раздача автографов закончилась, люди расходятся, только двое фотографов продолжают лихорадочно снимать… Завтра на каком-то желтом сайте напишут: «Весь в крови…» и т. д. Но я испытываю неимоверное облегчение.

– Чем тебе помочь? – встревоженно шепчет моя жена. Моя бывшая жена, из-за которой я истекаю кровью.

– Не беспокойся, со мной все в порядке, – отвечаю и вдруг вижу на ее экземпляре книги капли крови.

– Хотите, мы заменим? – спрашивает продавщица.

– Нет, нет, благодарю вас, так даже более интимно, – отвечает Эмма и покидает место преступления.

Эмма! Ну конечно же, Эмма… Как Эмма Бовари…

20

Я не стал откладывать и посетил одного приятеля, по совместительству невролога. Он уже давно считает меня ипохондриком.

– Вполне возможно, это защитная реакция организма, вызванная стрессом. Ты общаешься со многими людьми, а если к ним добавить еще и тех, кого ты придумываешь…

Он прав, я даже не задумывался о том, что я должен хранить в памяти всех своих персонажей. Я милосерден и не расправляюсь с ними, как это делают многие, но от этого еще труднее удерживать их в голове.

– Разумеется, мы все понемногу глупеем, – говорит доктор. – Нейроны перегорают, некоторые связи безвозвратно нарушаются, хотя и могут в какой-то момент неожиданно восстановиться. Но только не тогда, когда это нужно нам. Это как со сном: чем больше повторяешь, лежа в постели, что должен заснуть, тем меньше шансов этого достичь. Что я могу тебе сказать… Отдыхай побольше…

Я покидаю кабинет и не могу отделаться от чувства, что меня считают лжецом, который выдумал собственную паранойю. Но как же его зовут, этого моего друга-невролога, вдруг приходит мне в голову всего через несколько метров. Помучившись немного, возвращаюсь к кабинету, чтобы прочитать имя на табличке…

Прежде чем родиться, мы пили воду из Леты, дабы полностью забыть нашу прежнюю жизнь. Об этом написано в мудрых книгах. Но почему же иногда посреди ночи или в три пополудни нам вдруг кажется, что это уже происходило с нами и мы знаем, что будет потом. Неожиданно появляются трещины, из которых струится свет прошлого. А ведь мы должны были всё забыть…

Даже воды Леты уже не те.

21

Я не могу отыскать в мифах бога памяти или, по крайней мере, бога забвения. Наподобие бога любви, огня, отмщения… Не нахожу ни полубога, ни нимфы. Греческая мифология, которая кишит богами, полубогами, кентаврами, героями и прочими созданиями, забыла придумать богов памяти и забвения. Да, конечно, существует Мнемозина, но она больше известна как мать муз. Еще есть Лета, но и она всегда где-то в тени, полузабыта. Вероятно, когда появились мифы, мир был слишком молод чтобы иметь воспоминания, слишком юным, чтобы начать забывать… Да и люди тогда умирали рано, прежде чем старость принималась опорожнять их умы.

В конце концов, желание писать приходит, когда человек ощущает нехватку памяти.

Древние глиняные таблички с клинописью из Месопотамии не содержат мудрости о тайне мироздания, как и следовало ожидать, но дают много практической информации о количестве овец в стаде или же разных слов для именования свиньи. Первые письменные памятники были списками. Вот так в начале (и в конце) всегда стоит список.

22

Так как в этом году в моей жизни ничего не происходит, я переписываю день за днем прошлогодний дневник. На это меня надоумила одна моя приятельница. Сегодня, двадцать шестого ноября, я переписываю случившееся в этот день в прошлом году.

Ничего мрачнее я еще не слышал.

Долгое время я вел дневник, не указывая дат, отмечая только, день сейчас или ночь. Но в один прекрасный момент перестал указывать даже это.

Однако, начав терять память, пожалел об этом. Думаю, что совершил глупость, так как у меня теперь нет опорных точек в годах и месяцах. Конечно, читая, я припоминаю некоторые вещи, но когда они случились – год или пятнадцать лет назад, мне трудно восстановить. Иные события вообще не помню, словно они происходили с совершенно незнакомым человеком или записаны чужой рукой.

Мой почерк становится все менее четким, более убористым и заостренным. Так я писал в детстве.

Некоторые слова теряют смысл уже в тот момент, когда я их пишу. Слоги меняются местами, первые переходят в конец, словно какие-то мифические животные, как наспех собранные кентавры или головастики.

Просьба – Бапрось.

О чем, собственно, я хотел рассказать… Пытаюсь закончить книгу о потере памяти… Тороплюсь ее написать, прежде чем забуду, о чем, в сущности, она. Но если и правда все, о чем я пишу, сбывается, нужно срочно менять обличье.

23

Сначала исчезло несколько слов. Это произошло давно, еще в студенческие годы. Он превратил это в игру: сообщал жене и друзьям, какие слова исчезали, и, когда требовалось, они тут же подсказывали: карниз, меркантильный, розмарин, конфронтация…

В один прекрасный день – может, потому, что расстался с женой и перестал видеться с друзьями, а количество забываемых слов росло, – он решил их записывать. Сначала ему хватало одной страницы, потом он исписал с обеих сторон лист, потом еще один и еще… Потом он завел тетрадь. Назвал ее «Краткий словарь забытого». Там был раздел с именами людей. Постепенно разделов становилось больше, появился даже раздел запахов, которые напоминают о конкретных вещах. Потом раздел звуков.

Он стал глохнуть, и один врач сказал, что потеря слуха и потеря памяти взаимосвязаны, поскольку слух и память находятся в одной доле мозга.

Наконец в тетради появился, возможно, самый важный раздел, посвященный реальным событиям. Он завел его, дабы отличать случившееся от прочитанного в книгах и сочиненного им самим.

Рано или поздно все должно было перемешаться: пережитому, прочитанному и сочиненному предстояло перескакивать и меняться местами до тех пор, пока все постепенно не стихнет и потускнеет. Но пока он не хотел отказываться от своей задумки. Спустя годы бывшая жена встанет в очередь за его автографом, а он даже не сможет вспомнить ее имя…

24

Да, хуже всего дело обстояло с именами. Но когда приходилось менять язык, это был настоящий кошмар. Он нередко забывал, как правильно извиниться или о чем-то спросить: Sorry, your name escapes me… Sorry, your name…

Каждое утро он брал чистый лист и писал пять слов, повторяя их несколько раз. Это напоминало ему наказание в школе, когда заставляли по сто раз писать слово, в котором он допустил ошибку в диктанте, или зафиксировать какую-то мелкую провинность, например «забыл сделать домашнее задание». Так он открыл, что повторение в корне меняет смысл и обезличивает написанное. Все повторенное сто раз (в том числе и его вина) распадалось на ничего не значащие слоги.

Но несмотря ни на что, эти воспоминания сейчас вызывали умиление. Они были тем немногим, что ему еще оставалось, и он пестовал их, как домашнего любимца, вызывал их, ласкал, разговаривал с ними.

Он отлично понимал, что рано или поздно произнесет эту фразу: Sorry, my name escapes me… (Извините, я забыл свое имя…)

25

Он все чаще задавал себе вопрос: когда забудутся буквы? Этого он не переживет. Он очень рано научился писать: года в четыре или в пять лет – и предполагал, что буквы пострадают в последнюю очередь. Иногда представлял себе, как они уходят, словно мелкие животные, словно муравьи или жуки. Покидают этот блокнот, книги в его библиотеке, ползут, пересекают комнату и уходят восвояси. Великое переселение букв. Например, «Щ» убегает, как стоножка, «Б» на прощание машет рукой и исчезает животом вперед, «О» выкатывается, как толстый навозный жук, «Й» прощается, приподняв свою кепочку, «Ж», словно лягушка, прыжками добирается до двери и исчезает за ней. Он берет с полки книгу, наугад открывает ее, и оттуда выпадает только маленькая «е» и тут же прячется за радиатором.

Библиотека с пустыми, оставленными книгами – без заглавия, без автора, без текста. Белые страницы, чистая доска, tabula rasa, и теперь мы все будем записывать на ней, говорила его учительница в первом классе. Он запомнил это странное выражение только потому, что не понимал его. Сейчас его ум снова превратился в tabula rasa, но теперь уже невозможно ничего на ней запечатлеть. Пленка засвечена, и ничего не поделаешь.

26

Нейрон (др.-греч. νεύρον – «волокно, нерв») – электрически возбудимая клетка, которая принимает и передает информацию. По дендритам импульсы поступают к телу нейрона, а аксоны передают их другим клеткам, которые, в свою очередь…

Анатомия. Учебник для 7 класса

Это радостное (или тревожное) общение нейронов, вспышки, движение ионов, дрожание мембран, аксонов, нейромедиатеров, обмен в синапсах, сигналы, импульсы – веселый, надо сказать, шум… И вдруг, или не вдруг, а постепенно, они перестают общаться друг с другом, обмениваться информацией, шум стихает, все работы в мастерской замирают, лампы гаснут…

27

Один друг рассказал, как его мать и теща в возрасте восьмидесяти лет почти одновременно стали терять память. Ему ничего не оставалось, кроме как забрать их в Софию и поселить у себя в квартире. Каждое утро начиналось со следующего разговора.

– Кто эта госпожа, откуда? – спрашивала одна из них.

– Да я из этого, как его, ну того, что на море. – Ни своих имен, ни названий городов они не помнили.

– Знаете, я тоже из морского города, какое совпадение! А здесь вы что делаете?

– У меня здесь сын живет с семьей. Приехала к нему погостить. И внучку повидать. А вы?

– А я приехала к дочери, они живут здесь с мужем. И внучку хочу увидеть.

– Надо же, какое совпадение. А сколько лет внучке?

– По-моему, семь или восемь. А вашей?

– Моей столько же. Да вот она на снимке.

– Вы серьезно, госпожа? Это же моя внучка!

Случалось, разговор заканчивался ссорой, но иногда они смирялись с тем фактом, что гостят в одной и той же квартире, у одной и той же семьи и что дочь одной из них является женой сына другой.

А на следующее утро все повторялось снова…

Соль
28

В древних мифах (и новых идеологиях) не рекомендуется оборачиваться назад… Оборотившись назад, Орфей навсегда потерял Эвридику, а жена Лота превратилась в соляной столб. Тех, кто не может забыть прошлое, попросту забирают. Все надо начинать заново, с чистого листа, без памяти. («Звезда коммунизма только взошла. И до нее ничего не было и нет», – декламировал в свое время секретарь партийной организации города Т.)

Как сказал святой Лука, вспоминая жену Лота, надо помнить Содом и Гоморру, огонь, низвергающийся с небес, и не оборачиваться назад. Нужно всем оставаться на своих местах.

Чем-то смахивает на команду полицейского.

Но в чем заключается преступление прошлого? Почему нельзя оборачиваться? Потому что в прошлом кроется опасность? И обращение к нему – грех, который превращает тебя в соляной столб? Апокалипсису предстоит уничтожить именно прошлое. Недостаточно покинуть Содом и Гоморру, каждый бежит от бедствия. Главное условие – забыть их, стереть из памяти, не сожалеть о нем. Жена Лота покинула Содом, но не успела его забыть. Время – это не просто очередная секунда, а целая череда прошлых и будущих провалов, руины, перед которыми, как утверждает Вальтер Беньямин, будет стоять в оцепенении ангел истории. Может, этот ангел истории (Angelus Novus Пауля Клее) и есть, по сути, жена Лота?

Почему она останавливается и оборачивается?

Потому что это по-человечески.

Что она там оставила?

Прошлое.

Но почему именно соляной столб?

Потому что у соли нет памяти. На соли ничего не растет.

В «Нюрнбергской хронике» Хартмана Шеделя, созданной в XV веке, есть иллюстрация. На переднем плане изображены отец с дочерьми. Веселый ангел, который их сопровождает, что-то говорит мужчине. Они уходят из горящего Содома все дальше и дальше. Между ними и пылающим городом женщина в белом повернулась назад. В сущности, она смотрит немного в сторону. Ведь на прошлое, как и на огонь, нельзя смотреть прямо. Ее лицо излучает умиротворенность. На нем нет ужаса, нет страха, нет боли. Все уже превратилось в соль. А старый Лот, как и его дочери, сопровождаемые болтливым ангелом, вообще не замечают ее отсутствия. Они уже забыли о ней.