Текст книги "Мани и манихейство"
Автор книги: Гео Виденгрен
Жанр:
Религиоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
Глава VII. Манихейское искусство
1. Мани и манихейское искусство
Мани был эстетически развитым человеком. Он любил музыку и живопись и ценил их настолько высоко, что его последователи, как рассказывает Августин (De moribus manichaeorum II,V16), возводили музыку к божественному первоисточнику. И все же наибольшую роль для потомков сыграли успехи Мани как художника. Как мы уже видели, Мани придавал в помощь посылаемым им миссионерам как писцов, так и художников. По его собственным словам, картины, которыми украшались его писания, должны были дополнять обучение для образованных людей и подкреплять откровение для необразованных (S. Ephraim’s Prose Refutations, s. XCIII). Справедливо подчеркивали, что Мани при иллюстрации своих ученых трактатов следовал традиции, выработанной в гностических кругах. Мандейские рукописи иногда, как, например, Диван Абатур, украшаются рисунками, служащими для того, чтобы сделать более наглядным их содержание. Так, мы располагаем так называемым мандейским диваном картин. Коптские гностические сочинения также в определенных случаях иллюстрированы, например, книги Иеу.Среди симониан (Ириней, Adv. Haeret. 123,4; Епифаний, Haer. XXI 3) и карпократиан (Ириней, I 25, 5; Епифаний, XXVII 6) господствовала та же самая практика.
К сожалению, мы знаем об искусстве религиозной миниатюры в Сирии и Армении древнейших времен очень немногое. Если здесь обнаруживаются иллюстрированные Евангелия, то мы обнаруживаем в них изобразительную традицию совершен но другого рода, чем традиция, представленная манихейским искусством. Мани и его искусство следует понимать, всегда имея в виду господствовавшую в Месопотамии в третьем столетии от Рождества Христова парфянско-сирийскую культуру. Настенные изображения из Дура-Европоса и из горного замка Кух-и Кваджа в восточном Иране сообщают нам определенное представление о типе тогдашних парфянских фресок. Однако о миниатюрах, традицию которых, по нашим представлениям, должен был бы продолжать Мани, мы ничего не знаем из аутентичных источников. Только косвенным путем мы в состоянии прийти к определенным выводам. В любом случае ясно, что художественный круг, к которому принадлежал Мани, является тем же, который в современных исследованиях обычно называют «парфянским койне».
Как эллинистическая литература, так и вслед за ней эллинистическо-иудейская литература отчасти была доступна читателям в иллюстрированных рукописях, часто чрезвычайно роскошных. Эти миниатюры стали прообразомдля фресочного искусства того времени. Так как евреи были в Месопотамии весьма многочисленны и по большей части также состоятельны, следует предположить, что среди них дорогие иллюстрированные рукописи не были редкостью. Поэтому Мани, скорее всего, заимствовал частью от них, частью от населения Месопотамии, испытавшего влияние эллинистической культуры, обычай распространять особенно важные произведения в роскошно оформленных, иллюстрированных свитках и книгах. Заимствовали ли этот обычай уже к тому времени, к началу третьего столетия, христиане, неизвестно. Учитывая гностическую традицию Мани, естественно, возможно также, что на него повлияла и уже упомянутая гностическая практика. В восточных источниках однозначно утверждается, что Мани сам был превосходным художником, и мы располагаем его собственными словами, судя по которым, он считал преимуществом своей религии перед религиями прежними то, что он представлял свое учение также и в легко понятной форме картины. А именно он говорит: «Ибо все апостолы, мои братья, которые приходили до меня,
[они не записывали] свою мудрость, как ее записал я,
[и не] отображали свою мудрость в картине, как ее [отобразил я]»
(Kephalaia, Kap. CLIV: 2). Под именем «Мани, художник», основатель манихейской религии в действительности продолжает свое
существование в новоперсидской традиции, и писатель– историк Мирхонд сообщает нам рассказ, который повествует о том, что происходило, когда Мани писал свой большой иллюстрированный труд Ардаханг: «Он постоянно странствовал в восточных областях. Передают, что он достиг горы, в которой была пещера, которая обладала необходимыми удобствами, освежающим воздухом и в которой, к тому же, бил ключ. В этой пещере был только один-единственный вход. Туда, в эту пещеру, доставил он, не замеченный людьми, пропитание на год и говорил перед своими учениками. “Я отправлюсь на небеса, и мое пребывание в небесных просторах растянется на год; через год я спущусь с небес на землю и принесу вам весть от Бога”. И людям сказал он: “К началу второго года ждите меня точно на таком– то и таком-то месте, неподалеку от пещеры”. После этого предупреждения он исчез с людских глаз, пошел в упомянутую пещеру и целый год занимался рисованием. На одну доску нанес он чудесные рисунки и назвал эту табличку “Ардаханг Мани”. После годового поста вновь явился он перед людьми вблизи этой пещеры и держал в руке упомянутую доску, разрисованную чудесными картинами, изукрашенную разнообразными рисунками. Тот, кто видел ее, говорил: “Тысячи рисунков произвел мир, но такое художество у нас еще не встречалось”. Когда люди застыли перед этой дощечкой в безмолвном удивлении, Мани объявил: “Ее я принес сюда с небес, чтобы она послужила моим пророческим чудом”. Тогда люди приняли его религию». (Мирхонд, История Сасанидов, s. 189f. – Kessler, Mani, s. 337f.)
Этот рассказ без труда вписывается в широкий контекст: снизошедший с небес апостол приносит записанное откровение, которое он при своем путешествии на небеса получил от самого Бога. Здесь прежде всего интересно указание, что это небесное послание было снабжено картинами, конечно же, единственными в своем роде!
Начало фресковой живописи один восточный источник, тюркского происхождения, также возводит к Мани. Здесь говорится, что в месте под названием Чигиль было святилище, которое Мани украсил картинами. Кроме того, восточные авторы соревнуются в восхвалении способностей Мани как художника. Так, Абул Маали говорит о Мани в своей знаменитой истории религий:
«Этотчеловек был мастером в искусстве живописи… Как рассказывают, он нарисовал на куске белого шелка росчерк таким образом, что можно было растянуть этот кусок шелковой ткани по ниткам, а этот росчерк остался бы невидимым». (Абу-л Маали, s. 189, = Kessler, Mani, s. 371)
И Мирхонд сообщает об искусстве Мани следующее:
«Мани как художник не имел себе равных, так что он, как говорят, мог описать своим пальцем крут размером в пять локтей, и, если проверяли циркулем, не могли найти никакой несимметричности ни в одной части окружности». (Мирхонд, История Сасанидов, s. 189 = Kessler, Mani, s. 380.)
2. Манихейская книга
Для тщательного оформления, которое манихеи придавали своим книгам, типична также тесная взаимосвязь между письмом и иллюстрацией. В качестве знаков интерпункции они использовали частью черные точки, окаймленные овалами карминного и ярко-красного цвета, частью красивые, разноцветные цветы. Уже по этим знакам интерпункции можно с первого взгляда опознать манихейскую рукопись. Начальные буквы писались в большом формате и были оформлены с особенной тщательностью, обрамлены листьями, цветами и завитками.
Манихеи также продолжили каллиграфическую традицию, которой столь прославился Восток. Однако в противоположность мусульманским каллиграфам, они не заходили в украшении письма так далеко, что отдельные буквы сливаются с декоративными элементами.
У них письмо всегда читаемо, даже в заглавиях. Достаточно только сравнить страницу из манихейской рукописи с образчиком куфийского письма, чтобы сразу же заметить разницу. Несмотря на это, манихейские заголовки все же, по всей видимости, порой предвосхищают позднейшее развитие.
Следует добавить, что хотя коптские рукописи написаны очень тщательно и красиво, однако, насколько мне известно, не было найдено ни одной иллюстрированной рукописи или книги, украшенной декорациями.
Манихейские книги, напротив, отличались не только прекрасной каллиграфией и прекрасными иллюстрациями, – они были великолепно оформлены во всех отношениях. Ученый и остроумный писатель аль-Гахиз (ум. 859 г.) рассказывает: «Ибрахим аль-Синди однажды сказал мне: “Я хотел бы, чтобы зиндики не были столь падки на то, чтобы отдавать большие деньги за чистую белую бумагу и за употребление блестящих черных чернил, и чтобы они не придавали столь большого значения каллиграфии, а каллиграфы менее поощрялись к усердию. Ибо, воистину, никакая бумага, какую я когда-либо видел, не сравнится с бумагой, на которой написаны их книги, и никакая каллиграфия с той, которая применяется в них”». (Kessler, Mani, s. 366.)
И Августин говорит о больших и дорогих рукописях манихеев (Contra Faustum XIII 6 и 18). Стоимость этих рукописей и книг была столь высокой прежде всего из– за толстого слоя сусального золота, которое применялось для обрамляющих текст миниатюр.
Благодаря раскопкам и археологическим открытиям в Центральной Азии в начале нашего столетия было обнаружено много рукописей и книг, – к сожалению, лишь незначительный и сильно пострадавший остаток огромных библиотек, которые когда-то существовали в этих местах.
То, чем мы сегодня располагаем, найдено прежде всего на земле тюркского народа уйгуров. Тому, что манихейские книги и рукописи сохранились для потомков именно в этой местности, главным образом способствовали два обстоятельства, статус манихейства как государственной религии в уйгурском государстве (ср. ниже с. 197) и сухой климат Центральной Азии. Тот факт, что манихейство являлось государственной религией в государстве уйгуров, также в определенной степени объясняет оформление этих книг, необычайно дорогое даже для манихеев. Дорогие материалы и высокие гонорары художников и каллиграфов дают основания считать вероятным, что манихейское книжное искусство и искусство миниатюры в основном процветало при царском дворе. С этим согласуется также и то, что манихейство в действительности повсюду, насколько возможно, стремилось к установлению связей с высшими слоями общества.
Среди уйгуров в ходу были различные виды книг. Однажды при раскопках были обнаружены свитки, свернутые на палке. Затем, еще использовали нечто вроде складной книги, когда длинные полоски бумаги складывались гармошкой, причем, как правило, текст наносился только на одну сторону бумаги. Также мы встречаем типично индийскую книгу потхи, связку листов из различных материалов, таких как березовая кора, пальмовые листья или бумага. Листы разрезались на части одинаковой величины и складывались в стопки между двумя несколько большими по размерам деревянными дощечками. Эти дощечки были просверлены с левой стороны в одном или двух местах, и через отверстия был пропущен шнур, который затем несколько раз обматывался вокруг стопки. Наконец, находят и западный тип книг, сшитых и снабженных переплетом. Из всех этих типов книг манихеи, по всей видимости, вообще не пользовались складными книгами, очень редко потхи, несколько чаще свитками, но прежде всего обычными европейскими книгами. Таким образом, в этом случае у манихеев западная традиция победила восточную.
В качестве писчих материалов мы находим как шелк, так и кожу и бумагу. Кожу использовали частью в виде пергамента, частью как мягкую кожу. Шелк на протяжении парфянского и сасанидского периодов употреблялся, скорее всего, только в высшем обществе. Так, на шелке выполнялись официальные царские послания. На западе Августин, по всей видимости, имел в основном дело с пергаментными рукописями, так как он говорит о «omnes illas membranas elegantes (всех этих изящных пергаментах)» (Contra FaustumXiri 18).
Бумага делалась из рами, «китайской крапивы», или (реже) из пеньки, но, скорее всего, не из хлопка. Массовое производство бумаги считают необходимым атрибутом буддийской пропаганды в восточном Иране и Центральной Азии и, кроме того, полагают, «что согдийцы как в Согде, так и в восточном Иране сначала производили настоящую бумагу в довольно больших количествах»(Ле Кок).
Некоторые из манихейских книг могут восходить к
VI или VII векам, однако наибольшее число находок следует относить к VIII и IX векам. Таким образом, не было обнаружено ни одного автографа Мани. Однако слова учителя, по всей видимости, передавались с величайшей тщательностью.
По большей части писали черными чернилами или тушью, которые, впрочем, скорее всего, были великолепного качества, так как они столетиями сопротивлялись влажности и воде. В качестве орудий письма использовались как стило из тростника, так и кисточки, последние в особенности у согдийцев и уйгуров.
К расположению текста относились с такой же тщательностью. Либо заполняли все пространство книжного листа сплошным текстом, либо разделяли текст на две или более колонки.
Название, по всей видимости, всегда писалось более ярким цветом наверху всех страниц, которые были заняты соответствующим сочинением. Цветы и украшения, которые часто окружают заголовок, выдерживаются тогда в той же цветовой гамме, прерываясь точками и штрихами, нарисованными в контрастирующем цвете.
Можно было придать пространству, заполненному текстом, разнообразие и тем, что между строк, написанных черным, вставлялось несколько строк, написанных другим, по большей части ярко-красным, цветом. Существовали и совершенно полихромные рукописные листы, в которых двенадцать строк текста разделялось на две колонки по шесть строк, написанных в симметричном порядке соответствующим цветом.
Книга, исполненная по европейскому типу, зачастую снабжалась дорогим переплетом. Края переплета могли быть даже инкрустированы пластинами из слоновой кости; бывало также, что края покрывались кожей или пергаментом, украшенными орнаментом. Переплет состоял из картона, покрытого толстым листовым золотом и обложенного черепахой.
И хотя так называемое Евангелие Раббулы586 года отличалось богатством украшений, в общем, манихейские книги в этом отношении намного превосходили современные им христианские и мусульманские книги.
3. Живопись
Большое значение имеют также картины, заново открытые в пещерах. Сюда относятся, среди прочего, картина из пещеры под Базакликом, на которой изображено дерево с тремя стволами, корнями погруженное в небольшой, по всей видимости, круглый бассейн. На картине можно заметить едва различимые знаки уйгурского письма. Каждый из трех стволов разделяется, чтобы произвести две раздваивающиеся ветви. На дереве видны большие, неловко нарисованные листья. Вся композиция с ее бедным колоритом в серых и коричневых тонах несколько оживляется только необычно большими оранжевыми цветами в форме круглых столов. Три больших грозди свисают с каждой стороны дерева.
Характерный вид этого дерева, большие листья, мощные цветы, тяжелые гроздья напоминают, как очень верно было подчеркнуто, о священном древе манихейских миниатюр. Только на манихейских миниатюрах на священном древе изображаются такие особенные цветы и такие гигантские грозди. Характерная форма древа находит свои параллели в буддийском искусстве, из которого манихейские художники, возможно, и позаимствовали этот мотив.
Другие, интересные по своему содержанию картины, показывают нам манихейских избранных, какими они были в Центральной Азии. Здесь прежде всего следует упомянуть большую настенную роспись из Кучи. Там изображен священник высшего ранга в своеобразном головномуборе, который, очевидно, был типичным для избранных. Голова его окружена ореолом, состоящим из солнечного диска и охватывающего его серпа полумесяца. Так как Мани почитался среди уйгуров как kьn ai tд ngri, «Бог-Солнце-Луна», едва ли можно сомневаться, что здесь изображен сам учитель – естественно, очень наивно и условно, так как Мани выглядит здесь не иранцем, а уроженцем Восточной Азии. Другие фигуры нарисованы гораздо мельче, что в согласии с художественной условностью означает, что они не столь значительны, как большая фигура. То, что они изображены рядами, расположенными один над другим, должно замещать отсутствующую перспективу и следует понимать таким образом, что самый нижний ряд ближе всего к наблюдателю, затем второй, затем третий.
Противоположность восточно-азиатскому типу основателя манихейства представляют два портрета манихейских избранных, также из Кучи. Здесь черты лица носят явственный западно-азиатский характер.
Стиль и манера изображения миниатюр сходны с настенными росписями, так что Jle Кок имел полное право сказать: «Настенные росписи – это просто увеличенные миниатюры или же миниатюры – это уменьшенные росписи». Так как мы уже видели, что как в эллинистической, так и в иудейской области прообразом для фресок являлась миниатюра, то же отношение, возможно, соблюдалось и в манихейском искусстве.
4. Воздействие манихейского искусства на последующую традицию
В мусульманской миниатюре присутствуют некоторые, очевидно, христианские мотивы. Среди них есть картина, которая – как можно было бы подумать – изображает Дцама и Еву в райском саду. Если рассматривать эту сцену, можно было бы предположить, что видишь Бога– Отца, прогуливающегося в саду с Адамом и Евой и ведущего с ними беседу. Однако манускрипт, иллюстрацией к которому служит эта миниатюра, не содержит никаких сообщений об иудейской или христианской религии, а миниатюра освещает зороастрийский мифологический рассказ о первой паре людей, Машъя и Машъенаг, которые 50 лет счастливо жили без еды и питья. Однако затем в облике почтенного старца им явился Ахриман и уговорил их съесть плоды с дерева. Он даже сам подал им пример, и как только он съел плод, он превратился в прекрасного юношу. Такой легенды никогда не существовало в христианской религии, и, если мы присмотримся ближе, мы откроем, что Ахриман держит в руке плод фаната, в то время как у Евы мы видим обычное яблоко. Китайская стилизация ландшафта также указывает на восточное происхождение этого иконографического мотива. Таким образом, представляется невозможным, чтобы эта миниатюра могла иметь истоки в христианском искусстве, как невозможно и то, что за ней стоит мусульманская художественная традиция, так как подобный мотив отсутствует и в ней.
Другая картина на христианский сюжет, где отсутствует традиционная христианская форма, – это миниатюра, изображающая крещение Христа. На ней представлен центральноазиатский антропологический тип; необычайно большие сапоги, идентичные изображенным на миниатюре, обнаруживают в Туркестане. Голубь, парящий над сценой, кажется сделанным из латуни. Ни христианское, ни мусульманское искусство не могут быть прообразами этого изображения. Поразительно также то, что Иисус, в отличие от христианского искусства, крестится нагим. Однако так как Иисус в манихейской системе занимает, как мы видели, особое положение, манихейские художники должны были выработать свою особую традицию, если было необходимо изобразить на картине отдельные эпизоды из евангельских преданий о жизни Иисуса. Достоверность этому предположению придает тот факт, что в данном случае перед нами картина, которая несет на себе отпечаток манихейского искусства. Таково мнение сэра Томаса Арнольдса, чью теорию мы изложили здесь. Он приводит также другие примеры того, что иконографические мотивы и художественные образы, так же, как и определенные орнаменты перешли из манихейской миниатюры в мусульманскую. В своей аргументации он особенно настойчиво подчеркивает, что мусульманское искусство было лишено собственной традиции в области живописи. Мусульманский художник должен был опираться либо на византийско-сирийскую, то есть христианскую, либо на манихейскую традицию. Критерием, который показывает, что происхождение мусульманской миниатюры с ветхо– и новозаветными мотивами следует искать вне христианского искусства, является следующее обстоятельство, говорит Арнольде: если трактовка мотива настолько чужда христианской традиции, что в этом случае мы должны предполагать посредничество со стороны манихейства. Конечно, манихейское искусство, со своей стороны, много способствовало тому, что парфян– ско-сасанидская художественная традиция еще долго существовала в мусульманском искусстве.
Глава VIII. Распространение манихейства
1. На западе
Самое позднее в конце жизни Мани манихейство достигло окрестностей Иордана; ибо в 274 году сообщается, что один ветеран по имени Акуас принес манихейское учение из Месопотамии в Элевтерополис (Epi– phanius, Panarion LXVI 1). Епифаний, кроме того, утверждает, что Мани сам посылал учеников в Иерусалим, чтобы купить христианские книги, которые – после некоторой переработки – были включены в состав собственных писаний Мани (Panarion LXVI 5). Епифаний добавляет, что Фома, апостол Мани, проповедовал манихейское учение в Иудее (Panarion LXVI 5, 3f.). Также мы узнаем, что Мани отправил своих учеников Фому в Сирию, а Герму в Египет. Позднее, по нашим сведениям, Фома также прибыл в Египет (Acta Archelai, Kap. LXIV).
Известно, что манихейство уже к 261 году распространилось в Египте. Дело в том, что этой первой миссией руководил епископ Адда, который в изобилии располагал книгами, предназначенными для широкой пропаганды учения (ср. выше с. 59–60). В нашем распоряжении имеется заметка философа Александра из Ликополя, в которой говорится, что первым манихеем, который пришел «к нам», был некий Пап. Только после него пришел Фома и «некоторые другие после них» (Contra Manichaei opin., Kap. 2). Можно предположить, что, когда Александр писал свое полемическое сочинение против манихеев, т. е. около 300 г. н. э., в Египте, где проживал Александр, уже было довольно большое количество последователей Мани. Ибо иначе не было бы необходимости его писать.
Из Египта манихейство распространилось в Северную Африку и Испанию, из Сирии через Малую Азию в Грецию, Иллирию, Италию и Галлию. Впрочем, вполне вероятно, что в западные провинции, Галлию и Испанию, манихейская миссия проникла как северным, так и южным путем. Здесь, на западе, где манихейские миссионеры пропагандировали свое учение в пределах Римской империи, манихейству пришлось уже с самого начала столкнуться с сильнейшим сопротивлением не только со стороны христианской церкви, которая видела в религии Мани опасного соперника, но и со стороны римской государственной власти. Император Диоклетиан в 297 году выпустил свой знаменитый эдикт против манихеев, направленный проконсулу Африки, Юлиану. Император почувствовал, что манихеи, как новое и нежданное чудовище, порожденное враждебным римлянам персидским народом, ворвались в ойкумену и творят там многие преступления. Они подрывают основы спокойного общежития, и следует опасаться, что они попытаются с помощью своих отвратительных обычаев и безумных законов персов, как ужасным ядом, заразитьлюдей более невинной природы, спокойный римский народ, и даже всю ойкумену. Поэтому Диоклетиан предписывает чрезвычайные меры: предводители и сочинители должны быть сожжены вместе с их писаниями, сподвижники наказаны лишением жизни, а их собственность конфискована в пользу государства.
Так как Диоклетиан из-за войны с царем Нарсесом живо воспринимал политико-военное противостояние с сасанидским Ираном, высказанная им позиция вполне объяснима, исходя уже из общих военных и политических соображений, ибо он явственно рассматривал манихейство как «секту», происходящую из Ирана. При этом представляется нелишним обратить внимание на то, что римской стороной с чрезвычайной ясностью был распознан иранский характер системы Мани. Манихейство в действительности всегда рассматривалось на западе как персидское религиозное учение, как религия персов, постоянно враждующих с Римом, adversaria nobis gens путы (враги нашего рода), по выражению Диоклетиана. Таким образом, уже одно иранское происхождение делало новую религию опасной для спокойствия империи. Характерно и несколько странно то, что император беспощадно карал манихеев за maleficium, то есть за колдовство.
Однако к этому добавляется еще одно особое обстоятельство. Дело в том, что в 297 году Египет находился в состоянии восстания против Рима, и вполне можно предположить, что к этому восстанию, используя экономические трудности, население подстрекали проживавшие там манихеи. Нужно заметить, что, вероятнее всего, манихеи спланировали свои действия, согласовав их с сасанидским царем Нарсесом, правившим с 293 г. Этот царь известен в манихейской традиции как яростный гонитель манихейской религии. Одновременно в качестве защитника преследуемых манихеев упоминается арабский князь Амр ибн Ади, царь Хиры, правивший приблизительно с 270 по 300 гг. н. э. Послом Амра к Нарсесу называют ученика Мани Инная. Если манихеи после 293 года активно содействовали восстанию в Египте, должно быть, между Нарсесом и их братьями по вере в сасанидском государстве состоялось примирение. Могли Амр быть посредником в этом примирении с Нарсесом? И была ли ценой этого манихейская пропаганда восстания в Египте? Это вопросы, на которые мы еще не можем дать ответа.
Однако и со стороны христианской церкви манихейство натолкнулось на горячее сопротивление. В начале христианская церковь вынуждена была ограничиться ведением борьбы в основном духовным оружием. От этого борьба была не менее ожесточенной и велась с применением всех мыслимых средств.
О своеобразной истории манихейской миссии на западе нам рассказывают лишь описания ее противников. Однако их вполне достаточно, чтобы дать нам возможность взглянуть на то, как к тому времени складывались отношения между отличными друг от друга религиозными воззрениями.
Действие происходит в Палестине приблизительно в 375 г. н. э. Это время после неудачи анти-христианской акции, которую предпринял Юлиан Отступник, и поэтому христианство занимает сильную, так сказать, «официальную» позицию. Свидетелем выступает Марк Диакон, который в своем жизнеописании святого Порфирия из Газы предоставляет нам описание манихейской миссии в Газе. «Примерно в это время прибыла, чтобы жить в городе, одна женщина из Антиохии, по имени Юлия, которая придерживалась мерзостной ереси так называемых манихеев. И в убеждении, что многие люди очень плохо просвещены и не укреплены в святой вере, она действовала скрытным образом и губила их, околдовывая их своим учением, а еще более денежными подарками. Ибо она, принесшая безбожную ересь, была не в состоянии приобретать сторонников иначе, как денежными подарками. Ибо для тех, кто обладает разумом, их учение преисполнено всевозможной клеветой, и проклятиями, и бабьими сказками, которые соблазняют безумный женский пол и инфантильных мужчин, слабых разумом и духом. Ибо из различных ересей и воззрений у греков создали они эту их дурную веру, желая злобой и хитростью привлечь к себе всех людей. Ибо чтобы понравиться грекам, говорят они, что есть много богов и одновременно принимают гороскопы и предсказания судьбы, и мудрость о звездах, чтобы иметь возможность грешить без страха, считая, что свершение грехов лежит не в нас, но происходит из необходимости судьбы.
Но они признают и Христа; ибо они говорят, что он внешне был человеком; и сами они внешне называются христианами.
Однако, как было упомянуто выше, когда та несущая заразу женщина прибыла в город, некоторые лица были введены в заблуждение ее лживыми рассказами. Но через несколько дней, когда святой Порфирий был извещен неким верующим, послал он за ней и расспросил ее, кто она и откуда, и какую веру имеет. И она признала как свою родину, так и то, что она принадлежит к манихеям. И, когда стоявшие вокруг нее возмутились гневом – ибо при нем было несколько благочестивых мужей, – воззвал святой муж к ним, чтобы они не возмущались, но с терпением увещевали ее первый и второй раз, следуя словам святого апостола (ср. Тит 3, 10). Затем сказал он женщине: “Отрекись, сестра, от этой дурной веры, ибо она от Сатаны!” Но она ответила: “Говори и слушай, и либо убеди, либо убедись!” И благословенный муж сказал: “Подготовься к завтрашнему дню и вновь явись сюда!” Тогда простилась она и удалилась.
Но после того как благословенный муж попостился и много молился Христу, чтобы он дал ему сил посрамить дьявола, подготовился он к следующему дню и призвал нескольких людей из благочестивых как священников, так и мирян, послушать диспут между ним и этой женщиной.
И наутро явилась женщина в сопровождении двух мужчин и такого же количества женщин: они выглядели молодыми и красивыми, и лица всех их были бледны;
Юлия между тем была уже в годах. И было их поведение скромно, а приемы кротки, но – как сказано – внешне были они агнцами, а внутренне яростными волками и ядовитыми тварями, ибо лицемерие во всех их речах и делах. И, держа в руках святые Евангелия и приложив крест к своему рту, пригласил их святой объяснить свою веру, и они начали говорить. И брат Корнелий, диакон, который искусно владел системой скорописи Эннома, по приказу благословеннейшего епископа отмечал все, что было сказано в диспуте, в то время как я и брат Бароха напоминали ему».
К сожалению, Марк не передает содержания манихейского учения. Он извиняет себя тем, что оно чересчур обширно; однако вполне можно предположить, что он, как и большинство христианских авторов, преднамеренно опустил описание манихейских воззрений, опасаясь, что дуалистические идеи приглянутся некоторым читателям. Вместо этого Марк продолжает свой рассказ: «И когда она в течение многих часов говорила многие бессмысленные вещи и возводила обычную клевету на Господа и Бога Всего, воспламенился святой Порфирий божественным пылом, когда он увидел, как Его, который заключает в себе все вещи как видимые, так и невидимые, поносит женщина, одержимая дьяволом и покорная его воле, и сказал он свой приговор ей в таких словах:
Бог, который сотворил все вещи, который единственный вечный, которому нет ни начала, ни конца, который прославлен в Троице,
он ударит твой язык и замкнет твои уста,
так чтобы ты не могла говорить дурные вещи!
И одновременно с приговором пришло наказание; ибо Юлия начала дрожать и меняться в лице, и определенное время, застыв как бы в трансе, она не говорила, но пребывала без речи и движения, с глазами, открытыми и устремленными на святейшего епископа. Но бывшие с ней, узрев, от чего она страдает, были весьма напуганы и пытались пробудить ее дух и пели ей в уши заклинания, но не произошло от этого ни речи, ни понимания. И после того как она некоторое время пробыла в оцепенении, дух покинул ее, и она удалилась во тьму, которую она почитала, считая за свет». Епископ Порфирий позволил подобающим образом похоронить старую женщину. Марк говорит, что «он был исключительно участлив»!
