Текст книги "Графиня Шатобриан"
Автор книги: Генрих Лаубе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Молодая графиня, увидев свою мать, хотела подойти к ней, но та остановила ее своим ледяным взглядом и приковала к месту. Немного погодя дворецкий вышел в коридор и запер за собой дверь. Но графиня Шатобриан не сдвинулась с места и молча смотрела на знакомое морщинистое лицо старого слуги, который поклонился, не глядя ей в глаза.
– Графиня Фуа, – сказал он еле слышным голосом, – поручила мне спросить, какого рода услуги желает от нее дама, прибывшая в замок.
– Что это значит, Бернар? Разве вы не узнаете меня?..
– Графиня Фуа предполагает, что вероятно произошло недоразумение вследствие случайного сходства… Ее сиятельство графиня Шатобриан, урожденная Фуа, не станет путешествовать одна по большим дорогам. Она живет в Бретони, в замке своего мужа, графа Шатобриана…
Молодая графиня не нашлась, что ответить на это, и стояла неподвижно перед дворецким, который окончательно растерялся и добавил печальным тоном, что если приезжей даме будет угодно, то ей накроют стол в зале и позаботятся о ее слуге и лошадях для дальнейшего путешествия.
– Для дальнейшего путешествия, – воскликнула графиня, опустившись в изнеможении на каменную скамью у окна и закрыв лицо руками.
Ворон, испуганный этим движением, вскочил на оконный карниз, между тем как дворецкий отошел от нее на несколько шагов, выжидая, на что решится молодая графиня. Крупные слезы текли по его морщинистым щекам.
«Разве я заслужила это?» – спрашивала себя с отчаянием несчастная женщина, припоминая одно за другим события последних месяцев, которые могли навлечь на нее гнев матери. Но чем больше думала она, тем мрачнее становилось у нее на душе; она горько упрекала себя за то, что, не застав мужа в Блуа, тотчас же не вернулась домой. В этом заключалась ее главная ошибка, испортившая всю ее дальнейшую жизнь. Если бы она могла оправдать себя перед судом собственной совести, то у нее хватило бы мужества бороться с судьбой. Но, не встречая ни в себе, ни в других поддержки, она решила навсегда отказаться от счастья и всего, что составляет прелесть жизни, с тем чтобы обречь себя на безропотное и молчаливое страдание.
Теперь у нее было одно желание: уехать скорее из негостеприимного дома ее матери. Она подняла голову. Перед нею стоял священник в лиловом одеянии. Из груди ее вырвалось радостное восклицание.
– Ты не отвернулся от меня, Флорентин, – сказала она, протягивая ему руку, – и не оставишь меня!
– Церковь не покидает заблудшей овцы.
– Значит, только церковь привела тебя ко мне!
– Только церковь, Франциска! Разве может быть что выше ее!
– Я не спорю против этого. Но сердце друга приносит еще большую отраду и ближе нам.
– Не каждый человек может иметь друга, а церковь открыта для всех. Вспомни о нашей молодости, Франциска, вспомни о том, что так часто говорил тебе наш духовник! Сколько раз предостерегал он тебя от греховной уверенности в собственных силах! Люди не более как тростник, растущий в тине; разве трудно уничтожить его! Но ты поддалась самообольщению и, рассчитывая на свои силы, вообразила, что ты выше мужа и семейных обязанностей.
– Нет, Флорентин, ты напрасно обвиняешь меня! Судьба распорядилась мной помимо моей воли!
– Судьба – языческое слово, и добрая христианка не должна употреблять его! Ты стремилась к необычайному и ты дорого заплатишь теперь за свое стремление! Ты покинула мужа для удовольствий придворной жизни, как гласит молва, которая с быстротой бури уничтожила твое доброе имя с конца в конец нашей земли. Нам передали, между прочим, что ты из тщеславия позволила себе выразиться о нашей религии, что она выдумана людьми.
– Я не говорила этого! – робко возразила графиня.
– Разве Бюде, Маро, герцогиня Алансонская и вся их клика не вели длинных бесед о преступном учении немецкого еретика, как будто это был самый обыкновенный сюжет для разговора? Разве вы не унижали нашу святую веру, взвешивая ее мерилом несовершенного человеческого ума? Никто из вас не задал себе вопрос: может ли божественное подлежать людскому суду? Ты спокойно слушала эти толки. Разве ты не находила греховное удовольствие в языческом искусстве, которое король проводит в постройке и живописи? Разве ты не забыла свои обязанности и честь, вступив на этот скользкий путь?
– Флорентин, я невинна…
– Невинна! Ты считаешь себя невинной душой и телом?
Франциска молчала.
– Ты, может быть, предполагаешь, что тело важнее души! Спроси себя, положа руку на сердце: осталась ли душа твоя верна супругу, с которым связало тебя таинство церкви? Сохранила ли ты верность католической вере, в которой воспитали тебя? Разве ты не видишь, что мать не признала собственное дитя! Не оттого ли, что земные связи ничего не значат перед небесными узами? Где же земные связи, которые поддерживали и охраняли тебя? Дуновение ветра порвало их; точно дитя в пустыне блуждаешь ты в нашей прекрасной стране, терзаясь горем и раскаянием. Ты сама не уверена, хватит ли у тебя силы устоять против греха или ты обречешь себя на вечную гибель и поддашься ему в надежде найти в нем мимолетное удовольствие и утешение. Вот положение, в которое ты поставила себя, воображая в своем высокомерии, что можешь безнаказанно нарушать законы, данные вам Божественным откровением!
– Чем могу я искупить свой грех? – проговорила, рыдая молодая женщина.
– Молитвой и раскаянием!
– Я молюсь и каюсь…
– И при этом воображаешь себе, что страдаешь напрасно! Но ты вполне заслужила то, что испытываешь теперь. Целый мир отделяет тебя от покаяния и отпущения грехов. Пойми, Франциска, что пропасти со всех сторон окружают тебя и что свет – не гладкая танцевальная зала. Ты утверждаешь, что ты невинна, тогда как ни один человек не верит твоей невинности.
– Флорентин!..
– Повторяю тебе, что ни один человек не верит этому! Даже твоя мать и я!
– Еще этого недоставало!.. Если вы так безжалостны, то и мне нечего жалеть, что я лишилась вашей привязанности! – проговорила с гневом молодая графиня; и, закрыв вуалью свое заплаканное лицо, встала с места, чтобы навсегда оставить замок своих предков.
– Твое сердце, теряя мать, лишается самого дорогого сокровища на земле! – сказал священник.
– Я вижу из твоих слов, что я лишилась ее привязанности прежде, чем приехала сюда. Скажи ей, что с сегодняшнего дня дочь навсегда прощается с нею.
– Лучше вовсе не иметь детей, нежели тяготиться их существованием, – продолжал священник, – девушка, которую ты видела сегодня у твоей матери, служит наглядным доказательством этого.
– Кто она такая?
– Она дочь твоего двоюродного брата, герцога Инфантадо. Ты видела в детстве этого человека, погруженного в глубокую скорбь: он дошел до этой скорби вследствие того, что пренебрегал советами благочестивых людей. Когда ему было двадцать лет, живя в Севилье, он отправился раз со своим приятелем на маскарад, где они вдвоем преследовали одну даму в черном национальном костюме. Дама эта была высокого роста, имела красивую ножку и соблазнительную шею, как выражаются легкомысленные молодые люди. Лицо и вся ее фигура были закрыты, так что она издали ничем не отличалась от других дам, кроме яркого малинового банта, пришпиленного к ее груди. Толпа скоро разлучила герцога с его приятелем и ему удалось сговориться с дамой относительно рандеву, но под условием не говорить с нею ни одного слова при свидании и не наводить никаких справок об ее имени и звании. Герцог, имея в виду только удовлетворение своей прихоти, торжественно обещал исполнить ее требование; и так как свидание было назначено через час, то поспешил отыскать своего приятеля в толпе, чтобы сообщить ему о своей победе. Оказалось, что приятель искал его с тем же нескромным побуждением, потому что маска с малиновым бантом равным образом назначила и ему свидание через час. «Мы одурачены!» – воскликнули оба приятеля в один голос и бросились отыскивать обманувшую их маску, чтобы потребовать от нее объяснения. Но они не могли найти ее и, потратив почти час на поиски, решили прямо отправиться на рандеву, которое было назначено в разных местах. Предполагаемый обман не остановил их, потому что у каждого из них было на уме: «Она сдержит данное мне обещание и, вероятно, одурачит моего доверчивого друга».
Герцог Инфантадо не ошибся: он встретил таинственную даму на рандеву. Но, возвращаясь утром домой, наткнулся на труп своего приятеля под забором ближайшего сада. Глубокий удар кинжала пронзил его в самое сердце, около раны как будто в насмешку красовался малиновый бант, кокетливо пришпиленный к груди несчастного. «Какое странное совпадение!» – подумал герцог в своей юношеской греховности, которая была настолько велика, что его менее занимала смерть друга, чем вопрос: кто мог украсить его малиновым бантом? И он старался припомнить, был ли приколот этот бант к груди красавицы во время их нежного свидания.
В это же утро герцог получил приказание от своего отца немедленно ехать в Мадрид, чтобы быть представленным при дворе. Подобная поездка, разумеется, казалась ему важнее, чем неожиданная смерть друга и разъяснение любовной истории, которая уже потеряла для него всякий интерес. Он тотчас же отправился в Мадрид и скоро забыл о своем приключении в Севилье среди веселия и разнообразия столичной жизни. Дамы настолько баловали его своим вниманием, что он не считал нужным помышлять о браке, пока ему были доступны радости необязательной любви. Между тем здоровье его сильно расстроилось и он незаметно достиг сорокалетнего возраста. Тогда он решил, что пора подумать о законном наследнике и преемнике герцогской короны, и стал искать себе невесту среди самых красивых и знатных девушек страны. Наше высшее общество в своем легкомыслии оправдывает юношеский разврат и считает подобных господ, заплативших дань молодости, наиболее годными для супружества, как людей опытных и пресыщенных. Таким образом, герцогу Инфантадо не трудно было жениться на красивой и знатной андалузской девушке с весьма значительным состоянием, и при этом круглой сироте, не имевшей близких родственников, что особенно прельщало его. Благодаря опытности в любовных делах герцог очень скоро расположил к себе сердце своей девятнадцатилетней жены, которая еще больше привязалась к нему после рождения дочери и мало-помалу сообщила ему все тайны своего семейства. Между прочим, она рассказала мужу об одном приключении, бывшем с ее матерью и теткой в Севилье. Они были близнецы и очень несчастливы в супружестве, но это не мешало им наслаждаться жизнью. Раз ночью, начала свой рассказ герцогиня, отправились они вместе в маскарад в одинаковых костюмах…
– В одинаковых костюмах? – спросил герцог, у которого пробудилось воспоминание о своем любовном похождении вместе со смутным опасением, что одна из дам окажется его маской с малиновым бантом.
– Да, они нарядились в черное андалузское платье, которое очень шло им, потому что обе были высокого роста и могли похвалиться своей красивой шеей и ножкой. Чтобы отличить друг друга в толпе, каждая из них приколола к груди малиновый бант.
– К груди?
– Точно так, мой дорогой супруг! Почему вы переспрашиваете меня? Мой рассказ, по-видимому, очень интересует вас!
– Да, эта история очень интересует меня! Продолжайте, пожалуйста.
– По какому-то странному совпадению, они познакомились в маскараде с двумя молодыми людьми одних лет, одного роста, которые были совершенно одинаково замаскированы.
– Не в черных ли домино?
– Как вы отлично угадываете! Впрочем, тут нет ничего удивительного, вы были тогда в Севилье и, вероятно, слышали об этой истории.
– Нет, ничего не слыхал!..
– Моя мать и тетка увлеклись молодыми кавалерами и в тот же вечер, не задумываясь, назначили им свидание; моя мать одному черному домино, тетка – другому. Обе пары встретились ночью, как им казалось, в безопасных местах. Но мой отец, муж моей тетки, или кто другой, потому что за обеими красавицами ухаживали многие, подстерег одного из господ, замаскированных в черное домино, и убил его, когда тот возвращался домой с нежного свидания.
– Который же из них был убит – любовник твоей матери или тетки?
– Они сами не знали чей! Этот вопрос чрезвычайно мучил их, но остался неразрешенным.
– О, Боже!..
– Дома моего отца и дяди стоят рядом, а труп был найден в ста шагах от них. Когда мать и тетка узнали о смерти несчастного, то он уже был похоронен, а его товарища, вероятно, оставшегося в живых, они не могли найти несмотря на все свои поиски. С этого времени на обеих женщин напала такая тоска, что они удалились от света.
– Были ли у них дети?
– Вы, вероятно, хотите спросить: имела ли детей моя тетка, потому что в моем существовании вы, кажется, не можете сомневаться. Да, у меня был двоюродный брат, одних лет со мной, который был товарищем моих детских игр, пока дядя в припадке непонятного бешенства не лишил нас его присутствия. Весть о смерти сына уложила в гроб тетку; моя мать ненадолго пережила ее; она все стремилась в монастырь, но отец не соглашался на это; между тем здоровье ее становилось все хуже и наконец, она окончательно слегла в постель. Однажды вечером, когда я должна была в первый раз выехать в свет, мать подозвала меня и рассказала эту историю. К несчастью, неожиданно во время рассказа за мной пришел отец и так испугал ее своим появлением, что, вернувшись с праздника, мы застали ее мертвой… Но что с вами! Вы так странно смотрите на меня, как будто рассказ мой заключает для вас нечто ужасное!..
Ему было от чего прийти в ужас! Жена, ребенок, счастье всей жизни было разом отняты у него! Он имел полное основание предположить, что держит в своих объятиях свое собственное дитя. Он возненавидел свою новорожденную дочь и навсегда удалил ее от своих глаз. Вы видели сегодня несчастную Химену; с клеймом отцовского греха на челе, она странствует из замка в замок, от родных к чужим. Ее мать зачахла от разлуки с единственным ребенком и еще более – от таинственного поведения мужа. Что же касается герцога, то после смерти жены он стал еще более походить на привидение и нигде не находил себе покоя…»
– Вот, Франциска, каковы светские пути! – продолжал священник торжественным тоном. – Сначала они манят нас к себе и кажутся привлекательными, а потом последовательно ведут нас к неизбежной гибели. Никто прямо не начинает с проступков; сперва у человека являются затаенные желания, которые кажутся безвредными и невинными. Помни, Франциска, путь к смерти, на лоно Господа, проложен мимо бездонных пропастей! Кто знает это, тому нечего ждать прощения, если он совращается с открытой и безопасной дороги для удовлетворения мимолетной земной склонности.
– Не это совратило меня с пути…
– Но факт все-таки совершился!
– Помоги мне!
– Ты должна желать нашей помощи, чтобы не погибнуть навеки.
– Я желаю ее всем сердцем!
– Ты должна отречься от той жизни, которую вела до сих пор.
– Она кончена для меня с этого момента. Помоги мне!
– Дом Святой Женевьевы открыт для тебя, если ты хочешь отречься от мира.
– Да, я хочу этого.
– Иди за мной!
Франциска, под влиянием отчаяния, была в таком напряженном состоянии, что в эту минуту совершенно искренне желала во что бы то ни стало покончить со светом. Так слабый человек ввиду опасности закрывает глаза, думая этим способом избежать ее.
Графиня молча последовала за своим спутником по коридору к лестнице, ведущей к выходу. В это время на дворе послышались быстрые удары копыт. Священник подошел к окну, но молодая женщина была слишком расстроена, чтобы интересоваться чем бы то ни было, – она остановилась посреди коридора и пристально смотрела на каменные плиты под ее ногами. Если бы она взглянула в окно и узнала в прибывшем всаднике Шабо де Бриона, который с инстинктом романической любви выследил ее от Блуа до Пиренеев, то и это не имело бы никакого влияния на ее решение. В настоящую минуту она видела спасение только в отречении от света; рассказ Флорентина привел ее в такой ужас, что она с отвращением относилась ко всякой любви. Полное одиночество на всю жизнь было теперь ее единственным желанием.
Таким образом, Флорентин совершенно напрасно вывел ее из замка потаенным ходом и выбрал дальнюю дорогу в аббатство через густой сосновый лес. Если бы Шабо де Брион встретил ее, то и тогда он не мог бы остановить ее; но нелегко было обмануть Батиста. Ожидая свою молодую госпожу у лестницы, он слышал весь разговор ее с Флорентином и, прокравшись за ними вслед, загородил им дорогу у ворот аббатства.
Но все просьбы и увещания верного слуги оказались напрасными. Молодая женщина совершенно поддалась духовной власти Флорентина; она потребовала от озадаченного бретонца торжественного обещания уехать из Фуа и никому не говорить, где она.
Тяжелые ворота с шумом затворились за ней. Старый Батист, со слезами на глазах, стоял, сложив руки перед серым монастырским зданием, скрытым в тени леса, у слияния рек Аржета и Ариеж, которые грозно шумели в своем полноводии. Бретонец робко взглянул на бушующие волны и на темный лес, как будто предчувствуя, что так же таинственна и мрачна будет судьба, ожидавшая его госпожу. Его понятия о церковной реформе были настолько элементарны, что он не мог дать себе ясного отчета о непригодности монастырских учреждений, но сомнение уже настолько закралось в его душу, что он тихо произнес:
– Моя бедная госпожа, зачем обрекаешь ты себя на эту мертвящую жизнь! Кто знает – может быть, судьба предназначила тебя к великим деяниям и ты напрасно хочешь похоронить себя!
Печально поднялся он на гору к замку. Что оставалось ему делать!
– Поеду я в Женеву, – пробормотал он. – Когда мы нагрянем на Францию несметной толпой, чтобы очистить церковь и веру, то я приведу сюда войско и освобожу мою бедную графиню. Разумеется, пройдет года два, пока все это устроится, а к тому времени она опомнится от своего заблуждения!..
Войдя во двор замка, Батист встретил Шабо де Бриона, который с радостью бросился к нему, так как, увидев его, не сомневался больше в близости любимой женщины. Старая графиня только что приказала передать молодому дворянину грозный приказ немедленно удалиться из ее замка. Брион надеялся, что, по крайней мере, получит от Батиста точные сведения относительно его госпожи. Но верный слуга дал слово никому не говорить, где она, и в точности исполнил это обещание, хотя в душе у него было сильное желание сообщить свое горе сеньору, которого он любил за рыцарское обращение и привязанность к графине. Он был даже настолько добросовестен, что молча вынес оскорбления, которыми осыпал его Брион, не сказав ни одного слова в свою защиту. Между тем Брион имел полное основание подозревать Батиста, потому что уликой против него служила измученная лошадь графини, стоявшая на дворе рядом с другой оседланной лошадью у башни. Кто мог поручиться ему, что старый слуга намеренно не сманил графиню, сговорившись с нею в Блуа, а затем неожиданно выдал ее Шатобриану.
– Я тебя привяжу к этой башне и заставлю под ударами ремня сознаться в твоем преступлении! – воскликнул Брион, выведенный из терпения упорным молчанием бретонца.
Пока вся эта сцена происходила среди двора, в зале замка собрались все слуги и конюхи, поспешно созванные дворецким, который, нарядившись в парадную ливрею дома Фуа, с большим жезлом в руке торжественно вывел их на двор. Здесь он велел им остановиться на некотором расстоянии от незнакомца и, выступив вперед, спросил громким голосом:
– Известно ли приезжему господину, что в замке не желают его присутствия, и намерен ли он последовать приказанию ее сиятельства?..
Сделав этот запрос, дворецкий запнулся. Ему было тяжело спровадить, таким образом, одного из друзей графини, и он добавил от себя под страхом подвергнуться строгой ответственности:
– Если дом Фуа по некоторым причинам не может принять молодого сеньора, то богатое аббатство Святой Женевьевы, вероятно, не откажет ему в ночлеге.
Но разгневанный Брион не обратил никакого внимания на слова дворецкого, сел на лошадь и, приказав своим слугам захватить с собой Батиста и обеих лошадей, поспешно спустился с горы в надежде найти себе помещение в городе.
Старая графиня де Фуа никогда не выказывала привязанности к своей единственной дочери и постоянно относилась к ней с неумолимой суровостью. Она опасно заболела после рождения Франциски и принуждена была отдать ее на попечение кормилицы; но к этому присоединилась и другая причина отчуждения. Проболев несколько лет, она принуждена была по совету доктора навсегда отказаться от супружеской жизни. Граф де Фуа, в то время еще бодрый и полный сил, не мог смириться с подобным положением и старался найти себе утешение на стороне, что служило источником глубоких огорчений для его жены, которая бессознательно мстила за них своей, дочери. Она холодно относилась к маленькой Франциске, хотя любила ее горячей своенравной любовью. Но тем нежнее и ласковее обращалась с девочкой кормилица Марго, у которой умер ребенок, родившийся одновременно с Франциской. Марго принадлежала к числу женщин, способных быть только женами и матерями, которые при своем непосредственном отношении к жизни не задаются никакими вопросами и спокойно выносят величайшие несчастия, почти не сознавая их. Условные приличия не существуют для таких женщин, их добродушие и простота обезоруживают самых строгих моралистов. Марго, еще будучи молодой девушкой, славилась своей красотой, напоминавшей изображения Мадонны, но эта красота скоро послужила причиной ее гибели, так как один из графов боковой линии Фуа соблазнил ее. Марго не считала нужным скрывать свое несчастье и, родив сына, окрестила его под именем Флорентина. Когда кто-либо из родных или знакомых настоятельно расспрашивал ее об отце Флорентина, она отвечала улыбаясь, что это был, вероятно, какой-нибудь принц, потому что он показался ей необыкновенно красивым, когда подошел к стогу сена на лугу, у которого она дремала и взял ее за руку. Вот все, что ей известно о нем, а что Флорентин так же очень красив, это всякий может видеть.
Флорентин был на пять лет старше Франциски. «Он похож красотой на святого, – говорила Марго, – и должен быть священником!» Флорентин жил и учился в аббатстве Святой Женевьевы и, бывая часто в замке Фуа в качестве молочного брата молодой графини, очень подружился с нею. Когда ей минуло пятнадцать лет и граф Шатобриан увез ее с собой в Бретонь, Флорентин был так огорчен ее отъездом, что беспрекословно согласился на все планы матери и, окончательно поселившись в аббатстве, сделался священником. Таким образом, молодая графиня при своем затруднительном положении имела полное основание рассчитывать на искреннее участие друга детства и беззаботно последовала за ним, не подозревая, в каком направлении развились склонности и характер Флорентина.
Его нельзя было назвать злым человеком, но чувственность, проявлявшаяся у его матери таким наивным и добродушным способом, превратилась у него в сознательное стремление к наслаждению. Благодаря своему светлому уму, чуждому предрассудков, он скоро поднялся выше уровня большинства своих товарищей и обратил на себя внимание начальства. Реформация в те времена еще мало производила впечатления на испанской границе, но цивилизованное папство последнего десятилетия, получившее небывалый блеск при Льве X, создало во многих христианских государствах новое поколение образованных священников, отличавшихся своеобразным направлением. Это было своего рода иезуитство, предшествовавшее настоящему, но иезуитство чувственное и искусственное, так же неразборчивое в средствах, которое хотело победы не для церкви, а для себя и для кружка избранных. Оно преимущественно льнуло к великим и сильным мира, не с целью действовать через них на массу, а с тем чтобы наслаждаться вместе с ними прелестями жизни. Мир верований этих людей был миром формул, не имеющих никакого значения, и просвещенный священник, по их понятиям, должен был соблюдать их только по наружности и поддерживать изворотливостью своего ума.
Дойдя мало-помалу до таких убеждений, Флорентин уже несколько лет мечтал о том, как бы ему попасть в Рим или Париж, и зорко следил за тем, что делалось в свете. Занимая должность секретаря аббатства, он ни на минуту не терял из виду французского короля и узнал раньше старой графини о пребывании Франциски в Блуа. Равным образом ему было известно настроение лиц, окружающих короля, и он безошибочно взвесил то влияние, какое может оказать на молодую женщину просвещенный ум Маргариты и Бюде. Ввиду этого и очевидной привязанности короля Флорентину было чрезвычайно важно завладеть молодой женщиной, которой, по всем данным, суждено было рано или поздно играть видную роль при французском дворе.
Но в этом случае Флорентин должен был убедиться, что настоящая минута может разрушить все старательно придуманные планы и что страсть красноречивее рассудка. При первом своем свидании в замке он не мог заметить, насколько похорошела Франциска со времени замужества, потому что видел ее в запыленном платье, с лицом, искаженным от горя и слез, и сам был слишком занят мыслью о той выгоде, какую она может доставить ему в будущем. В этом же настроении он назначил ей комнату, послал за ее чемоданом в замок и сделал доклад аббату. Но теперь, когда он увидел при наступающих сумерках красивую, изящно одетую молодую женщину, сидевшую у камина с выражением безропотной покорности на благородном лице, у него явилась преступная мысль, что он так же красив, как король, и имеет такие же, если еще не большие, права на нее.
Глава 7
Батист не нарушил слова, данного графине, несмотря на ожидавшее его наказание плетьми, которому хотел его подвергнуть разгневанный Шабо де Брион, но, выждав удобную минуту, напомнил молодому сеньору о предложении дворецкого остановиться в аббатстве. Брион, не доверяя старому слуге, нанял себе помещение в городке Фуа, где думал провести остаток дня и следующую ночь, так как был уверен, что графиня Шатобриан в замке или где-нибудь поблизости от него, и надеялся, что может быть ему удастся отыскать ее. Он велел позвать к себе хозяина гостиницы, и тот сообщил ему, что час тому назад какая-то дама проехала верхом в сопровождении слуги. Брион при этих словах бросил угрожающий взгляд на Батиста и спросил хозяина, успеет ли он до наступления ночи побывать в аббатстве Святой Женевьевы.
– Аббатство от нас на расстоянии ружейного выстрела! – ответил хозяин. – Если вы дойдете до лесу, то оно будет от вас налево, у реки. Привратник обходительный малый, вам будет не трудно выведать у него, остановилась ли у них сегодня приезжая дама со слугой.
Брион тотчас же отправился в путь и через десять минут позвонил у ворот аббатства. Дородный монах, исполнявший должность привратника, отодвинул немного засов, чтобы убедиться, стоит ли обращать внимания на посетителя и впускать его в монастырь. Увидя статного сеньора в шляпе с пером, он поспешил отворить ворота и сделался необыкновенно вежливым. Вероятно, Брион получил бы сразу удовлетворительный ответ на свой вопрос, потому что Флорентин не счел нужным наложить на привратника обет молчания относительно прибытия графини в аббатство. Но он начал с того, что всыпал целую горсть серебряных монет в протянутую руку улыбающегося привратника и этим возбудил его подозрение.
«Если требуемое свидание так важно для этого господина, – рассуждал про себя привратник, – то мне нечего торопиться с ответом и, может быть, удастся выманить у него еще прибавку». Руководствуясь подобными соображениями и желая протянуть время, он ответил уклончиво и спросил имя приезжей дамы. Брион начал терять терпение и этим еще более убедил плутоватого монаха в его догадке, так что не мог ничего добиться от него, кроме обещания навести справка, на другое утро дать ответ сеньору.
Между тем Брион, возвращаясь в город и припоминая неловкое обращение привратника, окончательно убедился, что графиня находится в монастыре и что он должен действовать скоро и решительно, если желает добиться успеха. Сделав еще несколько шагов, он повернул назад и, громко позвонив у ворот аббатства, повелительно крикнул озадаченному привратнику, чтобы тот впустил его в монастырь.
Монах молча повиновался. Он отворил сначала дверь, ведущую в его келью над воротами, потом в первый двор аббатства, поглядывая с недоумением на сеньора.
– Доложи господину аббату, что сеньор Шабо де Брион желает видеть его преосвященство! Поворачивайся!..
– Меня не пустят к его преосвященству! Я простой привратник…
– Ну, так позови кого следует, и прикажи доложить обо мне.
Хотя привратник не знал, должен ли он что скрывать от приезжего господина и не пускать его в аббатство, но старался задержать его насколько возможно, не столько в надежде получить от него деньги, сколько из инстинкта братского самосохранения и желания оградить монастырь от неприятной случайности.
– Я займу твое место у ворот, пока ты не вернешься.
– Сделайте одолжение, но вы не знаете наших монастырских правил и можете нарушить их…
– Ну, скорее, я не привык ждать.
Если бы Брион мог знать, насколько его помощь была необходима любимой им женщине, то он не велел бы докладывать, о себе, а прямо, без всяких разговоров, обнажив шпагу, принудил бы привратника немедленно проводить его в комнату приезжей дамы.
В это самое время, при наступающих сумерках, Флорентин изощрял свое красноречие диалектика и влюбленного. Взгляды, которые он высказывал теперь, были совершенно противоположны всему тому, что он говорил графине несколько часов тому назад в замке. Там он хотел внушить ей страх и отвращение от мирских радостей; здесь, в монастыре, он рисовал перед ней яркими красками наслаждения тайной незаконной любви. Странная перемена в словах и обращении Флорентина пугала графиню, но она была так несчастна, что не доверяла логичности собственного мышления и всем сердцем желала услышать ласковое слово. Потребность ласки присуща женщине даже тогда, когда она удалена от любимого человека, и потому нет ничего удивительного, что Франциска так доверчиво относилась к другу своего детства. Его мужественная красота нравилась ей; священнический сан служил ручательством его бескорыстных намерений; к тому же она верила, что только он один может успокоить ее разбитое сердце.
Таким образом Флорентину скоро удалось согнать облако печали с лица Франциски; он уверил ее своими льстивыми речами, что причина того затруднительного положения, в котором она очутилась так неожиданно, заключается в ее неотразимой красоте и что все мучения происходят от ее болезненного настроения и сомнений робкого ума.
