Текст книги "Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого"

Автор книги: Генрих Френкель

Соавторы: Р. Манвелл,Е. Брамштедте
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Так или иначе, но германские армии вступали в Париж, и немецкие журналисты никак не могли разобраться в том, как им осветить это событие: проводить мысль «о мести» не рекомендовалось; следовало придерживаться идеи «суровой расплаты» с Францией, но чем одно отличалось от другого, понять было трудно.

Когда стих грохот боев и немецкие бомбардировщики перестали висеть над дорогами, было подписано перемирие в Компьенне. Это был долгожданный и великий момент, и Геббельс, продумывая порядок «сцены подписания капитуляции», проявил немалые способности к пониманию сценических законов, которые могли бы сделать честь любому режиссеру провинциального драматического театра.

По его указанию капитуляция Франции была принята в том самом историческом железнодорожном вагоне, в котором маршал Фош принял в 1918 году капитуляцию Германии; для этого вагон забрали из музея в Париже и перевезли на старое место, в Компьеннский лес, где он стоял в первую мировую войну. Так новый триумф смыл позор прежнего поражения! Представители побежденной страны стоя выслушали условия капитуляции, которые продиктовал им Гитлер, восседавший (сами понимаете!) в том самом кресле, в котором двадцать два года назад сидел маршал Фош, принимавший капитуляцию немцев. Немецкие кинооператоры засняли эту сцену во всех подробностях, и ленту крутили во всех кинотеатрах под аккомпанемент восторженных комментариев диктора, упиравшего на историческую символику. Жаль, что в те времена не было телевидения! Тогда актерские способности участников сцены проявились бы, несомненно, еще более ярко!

После подписания перемирия редакторы германских газет получили указание несколько смягчить «пропаганду ненависти», не допуская, однако, никаких «фальшивых сентиментов» в отношении Франции. Составленный ранее обширный список «преступных деяний Франции, начиная с 1648 года и до наших дней», был отложен в сторону, и пропагандисты переключили все усилия на Англию, ставшую теперь «врагом № 1». Удобной мишенью для их нападок стала речь Черчилля, произнесенная 18 июня 1940 года, в которой он призвал всех французов, где бы они ни находились, бороться против немцев и помогать Англии.

Газеты получили команду (не выставляя себя друзьями Франции!), «разоблачать подлое поведение Черчилля по отношению к своему побежденному союзнику»: ведь Англия не только не послала во Францию обещанное количество дивизий, но еще в добавок ко всему 30 000 англичан отправились развлекаться на ежегодный конноспортивный праздник в Дерби, состоявшийся как раз в те дни, когда французские войска истекали кровью на полях сражений. Страдания французов, перенесенные ими во время войны (например, испытания, выпавшие на долю беженцев), тоже объяснялись происками англичан, проводивших «нечестный курс по отношению к Франции».

Итак, пропаганда против Франции постепенно свертывалась, но зато наладки па Британию достигли летом и осенью 1940 года особого размаха, и огромное большинство немцев, от самого последнего партийного чиновника и до самого министра пропаганды, считало скорое падение Британии неизбежным и не вызывающим сомнений.

Но постепенно стало наступать отрезвление: пропагандисты начали переходить от безусловной уверенности в том, что «подлая игра господина Черчилля окончательно проиграна», к более осторожным оценкам и потихоньку внушить своим согражданам сознание того, что англичане отнюдь не считают себя побежденными и что конец войны наступит еще не так-то скоро.

Как раз в то время по указанию Геббельса начал выходить новый «серьезный» еженедельник для образованных читателей – «Дас райх», и его редакторы в мае 1940 года высказали убеждение, что Британия проигрывает войну. Месяц спустя, после поражения англичан под Дюнкерком и падения Парижа, судьба Англии считалась решенной. Еще через месяц, в передовой статье от 14 июля, журнал уверял читателей, что «в Англии все простые граждане постепенно начинают понимать, что эту войну нельзя выиграть». Затем в конце августа «Дас райх» поставил вопрос: «Почему Англия проигрывает эту войну?», а в конце сентября объяснял, что полное крушение Англии – всего лишь вопрос времени, и любопытно будет посмотреть, в каком виде оно произойдет.

Министерство пропаганды придерживалось более осторожной позиции. В июле, когда Гитлер, выступая в рейхстаге, посоветовал англичанам закончить войну и заключить мир с Германией, газеты получили директиву не создавать у читателей впечатление, что высадка в Англии вот-вот произойдет, поскольку британское правительство не проявило интереса к предложению фюрера. Через две недели после этого снова было сделано предупреждение газетам не писать в специальных выпусках новостей, что решающее наступление на Англию уже началось. Было дано разъяснение, что время нанесения решающего удара будет определено лично фюрером, поскольку только он, с его гениальной проницательностью и чутьем, способен решить эту ответственную задачу.

В сентябре 1940 года германские газеты опубликовали ужасающие сообщения о пожарах в разбомбленной английской столице и о бедствиях ее жителей, и министерство снова предупредило журналистов о том, что не стоит слишком настойчиво развивать эту тему. Газетам посоветовали не расписывать панику в Лондоне и не убеждать читателей в том, что моральный дух лондонцев уже сломлен. «Какой бы мрачной ни казалась ситуация в Лондоне и какие бы сенсационные подробности ни обнаруживались при этом, следует строго избегать любых предсказаний и предположений о будущих событиях. Хребет Англии еще не сломан, и она еще сохраняет волю и способность продолжать войну», – гласила директива министерства.

Потом оказалось, что германские люфтваффе проиграли «битву за Англию», и в Министерстве пропаганды поняли, что драматические отчеты германских газет об объятых пожарами домах и целых улицах, о переполненных станциях метро и ненадежных бомбоубежищах не дают, при всей их яркости, правдивой картины событий. Поэтому в начале декабря германские периодические издания получили указание не помещать столь впечатляющих описаний ситуации в Англии, если по ним могут быть сделаны неверные выводы о моральном духе и стойкости англичан: «Население Германии не должно полагать, что сопротивление Англии будет сломлено уже через несколько недель».

Несмотря на такое благоразумие, германская пропаганда была просто не в состоянии смириться с тем, что противовоздушная оборона Британии одержала победу в боях с германской авиацией. Пропагандисты Геббельса сделали вид, что «битвы за Англию» просто не было – она никогда не происходила в действительности, только и всего: «Что же касается заявлений англичан о том, что подготовка германского вторжения в Англию сорвана и что высадка германского десанта в настоящее время невозможна, – то это не более чем уловки британской пропаганды, выдающей желаемое за действительное, как это уже бывало раньше, в октябре и ноябре 1939 года. Тогда британские газеты тоже писали, что Германия оставила попытки вовлечь Голландию и Бельгию в войну, но последующие события показали, что Германия действует так, как приказывает фюрер, знающий, что и когда надо делать. Так будет и теперь. Нужно только помнить о замечании фюрера, сделанном недавно в речи во Дворце спорта: «Когда люди в Англии проявляют чрезмерное любопытство и задают вопрос: «Почему же он не приходит?» – им следует отмечать так: «Не волнуйтесь, все еще впереди. Он придет!»

Еженедельник «Дас райх» послушно исполнял директивы министерства, делая акцент на аналогии с прошлыми победами: «Время не поможет Черчиллю, – гласил заголовок на первой странице, – оно работает против него, как это было раньше с Францией! Французы тоже ждали несколько месяцев – и дождались сокрушительного удара, день которого был назначен фюрером. Дождется и Черчилль: ему просто ничего другого не остается!» Таким образом, читателю предлагалось сделать два вывода: во-первых, разрешение ситуации зависят от фюрера, и во-вторых, Англия находится в безвыходном положении, как белка, зачарованная змеей и ожидающая ее последнего удара.

К концу сентября тезис о неминуемом крушении Англии все еще сохранял свою силу, но скорое окончание войны уже не предсказывалось. В германской пропаганде стали заметны извиняющиеся ноты. Снова ссылались на фюрера, который сказал, что война не должна продлиться в общем более пяти лет: «Это, разумеется, не означает, – объяснял «Дас райх», – что война и в самом деле будет продолжаться столько времени – нет, мы в это не верим! Это высказывание только подчеркивает, что фюрер не хочет связывать себя, назначая определенный срок, и ставить на карту престиж Германии; нет, он намерен тщательно подготовиться к последней фазе войны».

Два месяца спустя казалось, что теперь уже точно ничто не спасет Лондон от полного разрушения. Один из помощников Геббельса написал в «Дас райх», что люфтваффе обладают подавляющим превосходством в воздухе, и это делает разрушение Лондона неотвратимым: «Все, чего добьется Черчилль своим упрямством, – только то, что однажды его столица исчезнет: она будет просто стерта с лица земли! Все его надежды на оборону и на превращение Средиземноморья в главный театр военных действий – пустые мечты. Главные бои развернутся на Британских островах, которые, собственно говоря, уже и не острова! Именно здесь все и будет решено!»

К началу 1941 года германская пропаганда стала все меньше писать о немедленном завоевании Англии и все больше – о несбыточных надеждах англичан: «Напрасно Черчилль надеется отсидеться за морями, окружающими Англию: они охраняют его лишь до тех пор, пока с этим мирится Германия!»

Постепенно тот факт, что англичане могут устоять и что жестокие бомбардировки с воздуха не подорвали их воли к сопротивлению, начал доходить до сознания немцев. Журнал «Дас райх», комментируя назначение Е. Бевина министром труда, писал, что он и подобные ему новые деятели смогут «поднять моральный дух англичан, укрепить их храбрость и замедлить наступление психологического кризиса. Но все это не изменит суровой реальности. Война будет перенесена на острова, и там будет решен ее исход, который приведет к освобождению Европы от британского владычества. Пока англичане попусту тратят слова, вся Германия энергично работает на победу, и никакая сила в мире не вырвет ее из наших рук!»

Как ни агрессивен был Геббельс в своих речах и статьях, он, несомненно, задумывался и о том, что войны, может быть, следовало бы избежать. Он ясно представлял себе, что война усиливает позиции военных и принижает его собственное значение.

Несмотря на быстрые военные успехи, достигнутые осенью 1939 и весной 1940 года, Геббельс не питал слишком больших иллюзий на скорое окончание войны. Он даже не сомневался, что война продлится долго, очень долго и потребует больших жертв. Это подтверждал Ганс Фриче, начальник департамента прессы в Министерстве пропаганды, записавший следующее высказывание своего шефа:

«Что бы там ни говорили опросы общественного мнения, но оно во времена войны не является решающим фактором. Народное воодушевление напоминает костер из соломы: он быстро прогорает и почти не дает тепла. Нам же не стоит питать особых иллюзий: это будет долгая и тяжелая война. И она не будет состоять из одних побед и праздников; ее ведение потребует от нас всей нашей решительности и ежедневного исполнения своего долга».

Но свое скептическое настроение министр никак не проявлял и старательно направлял работу пропагандистской машины на обслуживание войны, которой руководил Гитлер. Было объявлено о запрете на прослушивание передач зарубежных радиостанций, которое наказывалось штрафом; таким образом, немецким гражданам предписывалось ограничиваться официальной информацией, предоставляемой ведомством Геббельса. Служащие Министерства пропаганды и другие государственные чиновники, которым приходилось слушать иностранные радиопередачи «по производственной необходимости», заносились в особые списки и получали специальные удостоверения, действительные только в часы пребывания на работе; если же этих людей уличали в прослушивании вражеских передач на своем собственном радиоприемнике в выходной день или вечером, после работы, то они так же подвергались штрафу, как и все прочие граждане. При этом они были обязаны никому не передавать сведения, услышанные по радио на работе; в противном случае им грозило тюремное заключение или отправка в концентрационный лагерь.

Так в стране, ведущей войну, был создан информационный вакуум, который министерство Геббельса заполняло сообщениями, комментариями, выпусками известий и прочими поделками нацистских «мастеров пропагандистской кухни». С большим размахом велись клеветнические кампании против государственных и военных деятелей вражеских стран. Яркий пример представил случай с гибелью британского судна «Афина», потопленного в Атлантическом океане, пассажирами которого были в основном женщины и дети. Уже тогда мало кто сомневался, что судно было «по ошибке» торпедировано немецкой подводной лодкой; позже это подтвердил гроссадмирал Редер на Нюрнбергском процессе. Однако Геббельс поместил в газете «Фолькишер беобахтер» сенсационную статью, доказывавшую, что судно было потоплено британской подводной лодкой по приказу Уинстона Черчилля (в то время первого лорда адмиралтейства), чтобы свалить вину на немцев и вызвать возмущение англичан.

К тому времени, когда мощь германской военной машины была повернута на восток, против России, немецкие газеты и радио уже с большой осторожностью описывали ситуацию в Англии, называя ее то неопределенной, то «неустойчивой». По-прежнему делался акцент на рассказы о бедах простых англичан, но и эта тема звучала более глухо, чем в июле или в сентябре 1940 года. Статья Геббельса, вышедшая в марте 1941 года, стала, пожалуй, последней, где провозглашалось, что вторжение в Англию и ее крах неизбежны; возможно, это был хитрый отвлекающий ход перед войной на Востоке. Геббельс в очередной раз посмеялся над незадачливыми английскими пропагандистами, пытающимися успокоить своих сограждан, и заявил, что вскоре, «уже этой весной, появятся факты, опровергающие ложь англичан. У Англии появится много новых забот, которые уже маячат на горизонте. Наши радиостудии уже готовятся к передаче новых победных сообщений. Фронт и тыл ждут приказа фюрера!»

И новый приказ поступил – но не о начале операции «Морской лев», которая была задумана как «последний удар по Англии», но долго откладывалась. Германия напала на Советский Союз. Англия получила передышку, и постепенно нарисованная людьми Геббельса красочная картина «полного разгрома Британии» куда-то отодвинулась и, потеряв смысл, исчезла, словно растаяла в воздухе, как дым.

«Мы, национал-социалисты, обратим наши взоры на земли, расположенные на востоке! Мы требуем территорий и колоний, чтобы поселить там избыток нашего населения и прокормить наш народ. Говоря сегодня о жизненном пространстве в Европе, мы можем в основном иметь в виду только Россию и зависимые от нее приграничные государства. Сама судьба указывает нам этот путь!» («Майн кампф»).

Глава 10
Кампания в России: до и после Сталинграда
^{(1941–1943 годы)}

 
Руссише мэдхен, геен зи шпацирен,
Геен зи шпацирен, мит дойче оффицирен!
Русские девушки, идемте погуляем,
Пошли погуляем с немецкими офицерами!
 

Немецкая солдатская песня времен второй мировой войны

1. Первые полтора года войны на Восточном фронте

«В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирными путями в порядке дружественного обмена мнениями или, в нужных случаях, путим создания комиссии по урегулированию конфликта» (Статья 5 «Договора о ненападении», заключенного между Германией и Советским Союзом 23 августа 1939 года).

22 июня 1941 года стало сюрпризом для большинства немцев. Приготовления к вторжению в Россию производились под завесой величайшей секретности. Правда, к середине июня по Берлину уже ходило множество слухов. Чтобы отвлечь внимание любопытных, ведомство Риббентропа запустило «новость» насчет того, что Сталин собирается приехать в Берлин в специальном бронированном поезде. В дипломатических кругах ожидали крупных политических событий, и было отмечено несколько интересных «утечек информации», подтвердивших обоснованность этих ожиданий. Самой сенсационной стала оплошность, допущенная профессором Карлом Бемером, начальником отдела иностранной прессы в Министерстве пропаганды, который имел слабость давать волю языку, когда выпивал лишнее. Весною 1941 года, на приеме дипломатов из Болгарии, он выболтал точную дату готовившегося нападения на Россию, вызвав этим самое живое удовольствие у недоброжелателей из Министерства иностранных дел. Ему грозило обвинение в измене и смертная казнь, и только энергичное обращение Геббельса к фюреру спасло беднягу от наказания. Впрочем, иностранные журналисты, посмеявшись, так и не придали значения откровениям профессора.

Простые граждане и не подозревали о назревавших событиях, но когда они разразились, пропагандистская машина сразу же набрала полные обороты. Нужно было объяснить публике столь неожиданный и крутой поворот, превративший недавнего «друга» в смертельного врага. К тому же вновь возникла ситуация войны на два фронта, всегда страшившая германских генералов, и требовались веские аргументы для подтверждения правильности решения, оправдания которого пошли по двум направлениям. Во-первых, было сказано о необходимости предотвратить неизбежное нападение русских: «Ведь эти отвратительные коммунисты снова начали концентрировать войска на восточных границах рейха, создав серьезную угрозу безопасности Германии, и лучшим способом защиты в таких условиях было нападение».

Вторым козырем пропаганды был страх перед большевиками: «Невозможно себе представить, – надрывался Геббельс, – что произойдет, если эти дикие орды наводнят Германию и запад континента!»

Ссылки на «заботу о безопасности» и запугивание «образом врага» стали ловким оправданием идеи «крестового похода против большевистских варваров».

Так германские солдаты, охотно последовавшие приказу Гитлера «пройти по России победным маршем», выступили, по выражению Геббельса, в облике «спасителей европейской культуры и цивилизации от угрозы со стороны мира политических уродов и недочеловеков»: «В ваших руках – факел цивилизации, свет которого будет всегда сиять для человечества!»

Все же объявление о войне против России не вызвало особого энтузиазма у населения, прийявшего эту новость как неизбежный поворот судьбы. Пожалуй, что особых опасений тоже не высказывалось. У многих были еще свежи в памяти успехи «блицкрига» 1940 года, и они не возражали против идеи «крестового похода». Среди немцев с давних времен бытовало чувство превосходства над славянами; эти настроения были сильны задолго до того, как Гитлер добавил к ним свои истеричные лозунги. Главное же – всех привлекала возможность новой блестящей победы, которую можно будет одержать всего за несколько месяцев: «Большинство населения ожидало, что кампания будет короткой, заняв от двух до шести месяцев, после чего русских можно будет вовсе не принимать в расчет». Такие же настроения были распространены и в британском военном министерстве, и в посольствах многих европейских стран. Один известный дипломат сказал в конце июня 1941 года в Лондоне: «Германские армии раскромсают Россию, как нож – каравай сливочного масла!», и это суждение не вызвало возражений.

Немецкая пропаганда, сообщая о развитии событий на Востоке, применила ловкую тактику. Всю первую неделю боев верховное командование вермахта хранило молчание, и только в воскресенье, 29 июня, население Германии порадовали «специальными сообщениями с фронта» сразу о двенадцати победах; каждое из них передавалось отдельно, с интервалом в 15 минут, во время которого звучала только музыка. Так было сказано о падении Брест-Литовска, Белостока, Гродно и Минска. В следующие недели сообщения о победах и завоеваниях тоже делались не сразу; напряжение росло и разряжалось в конце недели очередной «сводкой военных успехов».

Моральный дух населения был высоким; сообщения прессы и радио внушали уверенность; и все же, с самых первых дней новой войны, в газетах проскальзывала некая нотка неуверенности. Чувствовалось, что бои в России отличаются от прежних кампаний на Западе. «Новый враг, – предостерегала газета «Франкфуртер цайтунг» в номере от 6 июля, – реагирует на немецкую тактику клиньев и прорывов не так, как французские армии, не обнаруживая привычной растерянности и паники. В большинстве случаев его войска не теряют способности к сопротивлению и пытаются окружить прорвавшиеся немецкие части».

Пресса и радио дружно живописали «зверства комиссаров», но даже газета «Фолькишер беобахтер» признала через неделю после начала войны, что русский солдат превосходит других противников Германии своим презрением к смерти. Его стойкость и фатализм можно преодолеть, только взорвав его вместе с окопом, в котором он засел, или убив в рукопашной схватке.

Ноты трезвого реализма, прорывавшиеся в репортажах военных корреспондентов и кинооператоров (все они были членами специальных «отрядов пропаганды»), неприятно поражали читателей и зрителей. Эти люди подчинялись непосредственно Министерству пропаганды и были прикомандированы к действующим частям вооруженных сил; они сопровождали войска в бою и давали драматическую, хотя и тенденциозную, картину сражений. Их «фронтовые репортажи» посвящались обычно жизни небольших подразделений или отдельных людей и имели целью «дать образ германского солдата на войне». Готовый материал потом попадал в войска, поэтому в нем не содержалось слишком много лжи, и военная жизнь не приукрашивалась чрезмерно. Корреспонденты сразу же начали писать о суровых условиях, с которыми столкнулась германская армия, начав войну в России. «Репортажи с фронта, – свидетельствовали современники, – повествовали о крупных успехах германских войск, которые, несмотря на огонь снайперов, палящее солнце и удушливую пыль (не белую, как во Франции, а желтую, серую или черную), несмотря на натруженные ноги, уверенно двигались вперед, как на параде».

Но парадное настроение омрачалось факторами, действия которых Гитлер не учел, планируя кампанию в России: это были обширные пространства, суровость климата и громадный людской потенциал, находившийся в распоряжении Советского правительства. Все же к началу октября натиск германских армий, наступавших по трем главным направлениям: на Ленинград, Москву и Ростов, – казалось, сломил сопротивление русских, так что Гитлер с облегчением заявил: «Враг разгромлен; он лежит у наших ног и не сможет подняться снова!» Но об окончательной победе объявил не сам фюрер, а его пресс-секретарь Отто Дитрих, сделав сенсационное заявление немецким и иностранным журналистам на пресс-конференции в Министерстве пропаганды 9 октября 1941 года: «Кампания на Востоке практически закончена с разгромом группы армий маршала Тимошенко. Дальнейшее ее развитие будет происходить по нашему усмотрению. После этих мощных ударов Советский Союз перестал существовать как военная сила, так что мечты англичан о необходимости для нас вести войну на два фронта потеряли всякий смысл!»

Поскольку Отто Дитрих выступил как официальное лицо и взял всю ответственность на себя (Геббельс никогда не мог простить ему этого грубого промаха), германские газеты поспешили донести его слова до читателей, поместив кричащие сообщения под крупными заголовками, напечатанными красным цветом. Газета «Фолькишер беобахтер» сообщила о сенсации большими красными буквами на первой странице номера от 10 октября:

«Час великой победы пробил! Кампания на Востоке выиграна!»

Но в номере от 11 октября было напечатано черными буквами и помельче:

«Прорыв на Востоке углубляется!»

Наконец, номер от 12 октября сообщал: «Уничтожение советских армий почти закончено!» После этого в номере от 14 октября появилось сообщение, прозвучавшее неожиданно:

«Операции на Востоке идут по плану».

В номере от 15 октября сообщалось с полной ясностью:

«Операции на Востоке развиваются так, как и было предусмотрено».

Номер за 16 октября вышел с редакционной статьей, имевшей заголовок: «Три миллиона!» Имелось в виду количество русских солдат, попавших в плен, и делалось заключение: армия большевиков сокрушена, а оставшиеся у них резервы не имеют значения: «Война на Востоке достигла поставленной цели: враг уничтожен, армии Сталина просто исчезли с лица земли!» Геббельс, проявивший себя в первые месяцы войны еще большим оптимистом, чем Гитлер, теперь забеспокоился: ведь народ мог сказать, что если все трудности позади, то больше нечего и напрягаться! Все же оплошность Дитриха пошла ему на пользу: престиж «главного пропагандиста» вырос, и он стал действовать более независимо, полагаясь больше на свой профессиональный инстинкт, а не на указания фюрера.

Тем временем приблизилась зима, и несмотря на родолжавшееся продвижение германских армий, в декабре начались русские контратаки по всему северному и центральному участкам фронта. Создалась совершенно новая ситуация. Германские войска, плохо подготовленные к зиме и столкнувшиеся с решительно настроенным противником, умерили свой натиск, и Геббельс дал сигнал к более реалистической оценке ситуации, поместив в журнале «Дас райх» статью под названием «Когда и как?» (в номере от 9 ноября 1941 года). Это было, по словам одного из помощников министра, «прощание с идеей закончить войну в России в начале зимы 1941 года». Мрачный тон статьи не оставлял и места от жизнерадостных откровений Дитриха, подчеркивая три главных тезиса:

1) «Чтобы выиграть войну, потребуется гигантское напряжение сил германского народа».

2) «Война – суровое занятие, а не увеселительная прогулка для солдат».

3) «Спекуляции насчет даты окончательной победы абсурдны. Не нужно спрашивать, когда это произойдет; нужно делать свое дело, и тогда победа придет сама!»

Геббельс еще за несколько недель до этого выступления почуял, что события в России принимают дурной оборот. 28 ноября капитан Зоммерфельдт, пресс-секретарь генерального штаба, доверительно сообщил иностранным корреспондентам, что «германские части достигли района Большой Москвы и находятся в 25–30 километрах от центра города». Но уже через десять дней, 8 декабря, верховное командование вермахта в своей ежедневной сводке о положении на фронтах сухо сообщило, что «теперь операции на Востоке будут зависеть от зимы». Многие в Германии почувствовали разочарование: обещанный быстрый конец войны на Востоке отодвинулся куда-то «в туманную даль». Война начала действовать на нервы; она как будто приблизилась и обрела черты суровой реальности, хотя большинство населения все еще не верило, что русские (силы которых оценивались весьма приблизительно) смогут выстоять против германской армии. Вермахт еще слыл непобедимым.

Начавшееся отступление в России вся германская пропаганда единодушно оценила как результат нажима «генерала Мороза», т. е. непредвиденных условий суровой русской зимы, заставшей врасплох германские части (хотя официальные метеосводки сообщали, что температура воздуха в Москве не слишком отличалась от температуры в Берлине). Непредвиденными оказались скорее яростные контратаки Красной Армии, происходившие в декабре 1941 и в январе 1942 года. Но пропагандисты сочли за лучшее списать все на зиму. Сам Гитлер подчеркнул эту причину в ежегодном обращении к нации 30 января 1942 года, заявив: «Нас вынудили перейти к обороне не русские армии, а жестокие морозы, достигавшие сорока пяти градусов ниже нуля!»

Итак, врагом № 1 германских войск был объявлен русский климат, и Геббельс открыл специальную кампанию помощи солдатам «в борьбе с его ужасными происками». Это был знаменитый «сбор зимних вещей» для отправки на Восточный фронт, «чтобы помочь солдатам, страдающим от морозов». Возможно, что он и принес пользу, но главный эффект мероприятия состоял в укреплении связей между фронтом и тылом; к тому же он позволил чем-то занять мысли людей, отвлекая их от неуместных вопросов. В общем, получилось и практично, и трогательно, и хорошо повлияло на моральный дух. Доводы Геббельса в пользу благотворительной кампании были составлены с большим искусством:

1) Это пробуждает в людях благодарность к войскам – спасителям нации».

2) Помогает солдатам бороться с тяготами зимы, оказавшейся необычайно суровой.

3) Помогает оправдать в глазах немцев верховное командование вермахта, которое, в общем, сделало все возможное для правильной экипировки солдат.

4) Пробуждает в населении страны заботу об армии и солдатах, где бы они ни воевали.

В заключение следовал длинный список вещей, нужных фронту: от пуловеров и перчаток до нижнего белья и наушников. В радиообращении от 22 декабря сюда добавили даже непарные перчатки, ветошь и рваные одеяла; особенно же приветствовались любые меховые вещи.

Весть об акции Геббельса докатилась до Англии, и английский радиокомментатор недоумевал: «Ну а непарные перчатки на что? Или для тех, кто уже отморозил одну руку?» Так или иначе, но в последнюю неделю декабря делегации, составленные из партийных активистов, устроили обход домов и сбор вещей, которые без задержки отправлялись в Россию.

Между тем стало ясно (хотя об этом не говорилось открыто), что положение на Восточном фронте становится угрожающим и даже критическим. По свидетельству шведского журналиста, выступления Геббельса «повергли людей в шок». Многие почувствовали, что дело не в плохой подготовке к зиме: главное заключалось в том, что «судьба впервые в этой войне явила немцам свой суровый лик, и где-то вдали замаячил странный призрак катастрофы». Но все были настолько запуганы официальной пропагандой, расписывавшей ужасы гипотетического вторжения русских в Европу, что даже убежденные противники нацистов были готовы жертвовать то, что требовалось. Гитлер приветствовал кампанию помощи фронту, назвав ее «подлинной демократией», и пригрозил наказать тех, кто вздумает обогатиться на этом деле, «утаив собранные народом вещи».

В течение нескольких недель пропагандистская машина Геббельса была занята «раскручиванием» кампании «сбора вещей». В ход пошли выступления кинозвезд и известных спортсменов, показывавших пример населению. Газеты помещали их фотографии на фоне пожертвованной одежды. 4 января пресса и радио объявили предварительные итоги, сообщив, что люди поддержали призыв фюрера «о помощи солдатам, сражающимся среди холодных просторов Востока», проявив беспримерный энтузиазм. К последнему воскресенью декабря наплыв жертвователей оказался так велик, что Геббельс объявил о продлении срока кампании еще на неделю, «чтобы все могли внести свою лепту». Разумеется, пропаганда трубила вовсю, превознося успех кампании. 14 января Геббельс объявил по радио окончательные итоги мероприятия, сказав, что общее количество собранных предметов одежды составило 67 232 000 штук, и что он приносит всем жертвователям сердечную благодарность и высоко ценит их чувства, поблагодарив особо сборщиков вещей (их набралось два миллиона человек) и германских женщин (1 миллион), которые по призыву фюрера работали в 24 000 швейных мастерских, ремонтируя одежду для солдат. Геббельс приветствовал результаты кампании, объявив их «убедительным свидетельством того, что германский народ готов довести эту войну до победы». Иностранные наблюдатели отмечали, что радовался он не зря: хотя вещей на самом деле собрали едва ли не в двадцать раз меньше, чем было объявлено, но дело было и не в них; главное заключалось в том, что удалось заметно повысить моральный дух населения. Люди постепенно привыкали к мысли о том, что «эта война становится все более трудной».