Текст книги "Рим. Прогулки по Вечному городу"

Автор книги: Генри Мортон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Иннокентию X к моменту его избрания было семьдесят два года. Этот, в общем-то, чувствительный и сострадательный человек совершенно подпал под влияние своей вдовствующей золовки. Ватикан просто гудел от женских склок. Бедный папа пытался отгородиться от них, и дворец Памфили стал тем местом, где принималось большинство решений. Пока Иннокентий X умирал в едва ли не единственной оставшейся у него рубашке, укрытый рваным одеялом, его золовка проскользнула в комнату и вытащила из-под кровати две коробки с деньгами, которые бедному папе удавалось до сих пор прятать от нее. Иннокентий X умер в одиночестве, забытый своей разбогатевшей семьей. Когда к донне Олимпии обратились насчет похорон, она заявила, что она бедная вдова и не может этим заниматься. Тело отнесли в собор Святого Петра и положили в комнате, где каменщики держали свои инструменты. Один из мастеровых из жалости зажег свечу за гробом, а так как в помещении было полно крыс, кому-то заплатили, чтобы он подежурил две-три ночи. Наконец, согласно милостивому правилу, которое Иннокентий когда-то отменил, на его похороны потратили пять крон. Трудно поверить в эту грустную историю, когда смотришь на портрет Иннокентия X кисти Веласкеса в палаццо Дориа или на памятник ему в церкви Святой Агнессы, поставленный через сто лет после его смерти.

Портрет был написан в 1649 году, когда Веласкес в Риме покупал античные статуи для Филиппа IV Испанского. Многие считают этот портрет одним из трех-четырех лучших в мире, а Джошуа Рейнолдс называл его прекраснейшим портретом в Риме. Я часто стоял напротив него в длинном коридоре дворца Дориа, уставленном золочеными, эпохи Людовика XIV канапе и столиками, и размышлял, не является ли Иннокентий X воплощением Джекила и Хайда. Человека, которого изобразил Веласкес, не смогла бы держать под каблуком и обворовывать женщина. Он выглядит суровым и непреклонным и совсем не располагает к себе. Однако в том же дворце есть еще и бюст работы Бернини, и здесь мы видим доброго и нежного мечтателя, человека, который ради сохранения мира в доме готов отдать последний грош. Каким был Иннокентий X в действительности? Бернини знал его лучше, чем Веласкес, однако надо помнить, что у Бернини были все основания льстить папе, а у Веласкеса не было никаких. Не знаю, был ли еще случай, когда два великих художника так по-разному интерпретировали свою модель, и как жаль, что большинство посетителей палаццо Дориа уходят, посмотрев на портрет, написанный Веласкесом, но даже не попробовав отыскать бюст, изваянный Бернини.

В период правления Иннокентия X на Пьяцца Навона начались эти забавные водные празднества, которые продолжались до 1867 года. По воскресеньям в июльскую и августовскую жару перекрывали трубы, отводящие воду фонтанов, и фонтанам позволяли «выйти из берегов». В конце концов вся площадь оказывалась затоплена водой.

В окрестных домах устраивались вечеринки, нанимали музыкантов, аристократы в своих золоченых экипажах медленно проезжали по запруженной площади. Среди наслаждавшихся празднествами были Старший Претендент и Мария Клементина, известные в Риме как Яков III и королева Клементина Английская. Однажды в 1727 году кто-то, выглянув с балкона, увидел, как Красавец принц Чарли, в то время семилетний мальчик, увлеченно бросает монетки в воду, и их вылавливают уличные мальчишки. При первых ударах церковного колокола экипажи исчезали и площадь осушали.

Пьяцца Навона знала всякие народные увеселения: в римские времена там были состязания колесниц и атлетов; в Средние века – турниры и бой быков; в XVIII веке – Festa di Agostox. [95]95
  Августовские празднества (ит.).


[Закрыть]В наши дни здесь отмечается праздник Бефаны, на Крещение, в январе. Римляне представляют себе Бефану старенькой феей, грубоватой старушкой, чем-то вроде Санта-Клауса. Она раздает детям игрушки, особенно любит дарить шумные, такие как трубы и барабаны. Как и большинство народных празднеств, сейчас это уже совсем не то, что было раньше. Однако на несколько дней каждый год площадь оживает и цветет яркими воздушными шарами и счастливыми детскими лицами.

Когда мне случалось бывать на Пьяцца Навона, я подолгу смотрел на фонтаны и обязательно съедал мороженое в gelateria, [96]96
  Мороженица (ит.).


[Закрыть]где лучшее в Риме мороженое, а потом заглядывал в палаццо Браски на углу, рядом с дворцом Памфили. Теперь это Музей Рима, и он полон всяких интересных вещей, особенно старых городских пейзажей. Там есть также макеты гробниц Эдуарда Исповедника и Генриха III в Вестминстерском аббатстве, выполненных в стиле Космати. На первом этаже выставлены вагоны железнодорожного поезда, изготовленного в Париже для Пия IX в 1858 году. Смотритель расскажет вам, что Pio Nono был первым папой, который решился попробовать путешествовать по железной дороге, и гордо откроет двери, пропуская вас в поезд. Вагоны производят впечатление совершенно фантастическое – изысканное мастерство XVIII века, приложенное к паровозу. Салон, тронный зал и часовня. Зеркальные двери ведут в покои папы, затянутые красным шелком. Большинство посетителей так ослеплены великолепием убранства рококо, что совершенно не замечают иронии судьбы: первый вагон для папы делался для первого «пленника Ватикана».

В картинной галерее наверху я нашел портрет черно-белого кота. Это царственное импозантное существо кралось по залам какого-нибудь дворца XVII века, а на картине изображено на вышитой подушке, с широким воротником с колокольчиками. К занавеске позади кота приколото небольшое стихотворение, в котором сказано, что знатная и красивая дама однажды поцеловала кота и завещала ему держать свое сердце и рот в чистоте и помнить ее поцелуй. Никто не знает, кто эта дама. Можно лишь надеяться, что это не графиня из старинной римской истории, которая, овдовев, не могла надышаться на своего кота и велела каждый день готовить для него цыпленка. Однажды она уехала на виллу к своей подруге в Кампанью, и в ее отсутствие слуги решили съесть цыпленка сами, а кости положили на обычное место. Графиня была удивлена, когда вернулась. Кот не бросился ей навстречу, а сидел и смотрел в сторону с глубоко оскорбленным видом.

– Что с котом? Разве ему не дали его цыпленка? – спросила графиня.

– Дали, синьора графиня, – ответили слуги. – Посмотрите, кости на полу, там, где он всегда оставляет их.

Графине нечего было возразить. Вскоре она легла спать. Кот улегся тоже, так как он всегда спал на ее постели. В ту ночь он задушил свою хозяйку.

Римляне трактуют эту историю так: коты умны, но жестоки и себялюбивы. Кот рассудил, что если бы хозяйка не уехала, оставив его на милость слуг, с ним не обошлись бы так плохо. Значит, это она виновата и пусть умрет. Собаки – верные животные, говорят римляне, а кошки – предатели. Однако я уверен, что верность английских и сиамских котов никогда не подлежала сомнению! Возможно, каждая страна имеет кошек, которых она заслуживает.

Прежде чем покинуть палаццо Браски, я постоял в воротах, вспомнив об одной антидемократической сцене, происшедшей здесь во время правления Пия VI. Возбужденная римская толпа, обвиняя папу в намерениях Наполеона захватить Италию, напала на дворец племянника папы, герцога Браски-Онести, и жаждала его крови. Вдруг ворота распахнулись, и на пороге появился герцог, и в обеих руках У него было по кнуту. Следом шли лакеи с корзинами золота, которое они бросали толпе. Возмущенные вопли скоро прекратились, и люди стали, ползая по полу, собирать монеты, а герцог прохаживался между ними, хлеща кнутами направо и налево. Показав всем, как надо обращаться с толпой, он вернулся во дворец, и ворота за ним закрылись.

6

Позади палаццо Браски есть довольно побитый фрагмент скульптурной группы, которая когда-то представляла Менелая, поддерживающего Патрокла, и столетиями была известна как Пасквино. В эпоху Возрождения злые и часто клеветнические остроты прикрепляли к этой статуе, а ответы на них – к статуе Марфорио, которая так уютно облокачивается на Капитолий. Некоторые папы возмущались этими пасквилями – они были так названы по имени портного Пасквино, который считается законодателем моды на такие остроты. Иногда тем, кто их сочинял, предлагали награду. Наживку редко заглатывали, но если какой-нибудь неосторожный остряк являлся за своей наградой, то унести ее не мог – ему отрубали обе руки. Журналистика была опасным занятием в Риме эпохи Возрождения.

Типичным пасквилем было заявление о том, что Сикстинскую капеллу так наводнили посетители-англичане, что римлянам и приткнуться негде. Он начинался с вопроса от Пасквино:

– Куда путь держишь, братец, в черной одежде и с мечом?

Утром на статуе Марфорио был найден ответ:

– Иду в Сикстинскую капеллу послушать «Miserere». Пасквино замечает:

– Напрасно прогуляешься. Швейцарская гвардия даст тебе от ворот поворот, а папские camerieri [97]97
  Слуги (ит.).


[Закрыть]пошлют тебя заниматься своими делами.

Марфорио отвечает:

– Ничего страшного, братец. Я точно войду: ведь вчера я стал еретиком.

От статуи Пасквино через Пьяцца Навона по боковой улочке можно выйти на площадь Святого Евстафия, где, как вспоминает Мэрион Кроуфорд, была старая римская таверна «Фалько». Зимой она славилась кабаньей головой со сладким соусом и кедровыми орехами, а также запеченными дикобразами, теперь исчезнувшими, как и сам «Фалько». Но «Орсо», одна из римских средневековых гостиниц, в которой, говорят, останавливался Данте, до сих пор стоит за Тибром. Сейчас это фешенебельный ресторан, где официанты снуют под готическими канделябрами, а бармен знает, что бурбон не имеет ничего общего с французской монархией.

Еще несколько шагов – и вы на оживленной маленькой площади перед Пантеоном. Из ее света и шума вы попадаете вдруг в безмолвный и безоконный тупик со стенами кирпичной кладки и невольно поднимаете глаза к небу, чтобы посмотреть, откуда идет свет. В центре железной крыши – круг голубого неба, и в полдень солнце бросает столб золотого света в этот перевернутый сосуд, и свет неторопливо путешествует по стенам, так что всякий, кто находится в церкви, по этим солнечным часам может узнать, какое сейчас время дня. Почти все, кто когда-либо посещал Пантеон, говорят о странном эффекте, который возникает, когда над отверстием в крыше пробегают облака, хотя мне лично не приходилось видеть этого. Но однажды, когда я проходил мимо, внезапно начался ливень. Я вошел внутрь и увидел воронку из серых капель, сверкающих и торопящихся вниз, этакую подвижную паутину в сумерках здания. Вода стекала в канал, вырытый Агриппой и призванный осушать эту часть Марсова поля. Дж. Миддлтон сказал, что в его время воду иногда выталкивало обратно во время наводнений, и она била фонтаном из пола. Видеть снег в Пантеоне, должно быть, еще более странно, и, возможно, именно это навеяло чьему-нибудь поэтическому воображению в Средние века мысль в праздник Троицы бросать вниз розовые лепестки. Это делал папа в знак того, что к нам снисходит Дух Святой.

Подобно Смоллетту и президенту де Броссе, я сначала был несколько разочарован Пантеоном, но после двух или трех посещений понял, что это величайший из памятников архитектуры, дошедших до нас из времен Древнего Рима. Представьте себе купол собора Святого Петра на уровне первого этажа. Пантеон лишь немногим больше. Интересно, могут ли в наш век стекла и бетона воспроизвести такое сооружение. Теперь мы видим это здание лишенным всей былой славы: драгоценных сортов мрамора, которыми когда-то были облицованы стены, больше нет, нет и золоченой плитки на крыше. Так как римляне не использовали сусальное золото, а клали настоящее тонкими пластинами, Пантеон должен был казаться людям золотой горой. Когда готы ушли, в 663 году всю эту роскошь вывез император Константин для украшения Константинополя, но его убили в Сиракузах по пути домой, и плитка Пантеона оказалась утеряна. В потолке было так много бронзы, что Урбану VIII удалось отлить из нее восемьдесят пушек, которые он установил на бастионах замка Святого Ангела, но вот история о том, что ему хватило и на огромный балдахин работы Бернини с витыми колоннами в соборе Святого Петра, не соответствует действительности. Возможно, на него и пошло несколько тысяч фунтов бронзы Пантеона, но большая часть металла все же поступила из Венеции.

Однажды я провел в Пантеоне целый день и увидел там женщину, которая вошла с букетом гвоздик и, обойдя здание, постояв у гробниц королей и художников, оставила свои цветы у гробницы Рафаэля. Великий мастер, чей творческий путь продлился всего лишь около шестнадцати лет, умер от горячки в тридцать семь, и в последний путь его провожал весь Рим. Его неоконченное «Преображение» несли перед процессией как знамя.

Любовь Рафаэля к дочери булочника ежегодно приводит тысячи людей к дворцу Барберини – посмотреть на «La Fornarina» [98]98
  Булочница (ит.).


[Закрыть]– предположительно ее портрет. Когда Рафаэль умирал, несчастную плачущую девушку прогнали от его постели, потому что посланцы папы, прибывшие с его последним благословением, отказались войти, пока она не уйдет. А потом ее ожидало еще одно унижение – узнать, что сам Рафаэль просил похоронить его рядом с останками его невесты, Марии Биббиены.

В то время, когда Рим посетил Гёте, в академии Святого Луки хранился череп, про который говорили, что это череп Рафаэля. На поэта он произвел большое впечатление, он сказал, что эти благородные кости, несомненно, служили «вместилищем прекрасной душе». Но это была чья-то другая прекрасная душа, не Рафаэля. 14 сентября 1833 года в Пантеоне произошла странная и зловещая сцена: комитет из церковников и художников открыл гробницу Рафаэля. Там они обнаружили череп и кости художника, лежавшие в тибрском иле. Останки были позже выставлены под стеклом на некоторое время, а после перезахоронены.

Бронзовые двери Пантеона, которым чудом удалось спастись от грабителей, когда-то были обиты пластинами золота. Вы можете провести дни на Форуме, пытаясь представить себе, каким был Рим в дни имперского величия, но Пантеон остается единственным тому свидетельством, это мощное строение сохранило нетронутыми крышу и двери и пережило бури и невзгоды восемнадцати столетий.

7

Пьяцца Санти Апостоли, в стороне от Корсо, вообще с трудом можно назвать площадью – это всего лишь узкая улица. На ней стоит церковь Апостолов, а также два самых крупных дворца в Риме, палаццо Колонна и палаццо Одескальки, которые белеют подобно двум океанским лайнерам в доке. Глубоко под улицей находятся останки Скотланд-Ярда имперского Рима – залы, полные колонн, статуй богов и императоров, комнаты для ожидания, канцелярии и резиденция командующего. В узком конце этой улицы находится скучный маленький дворец, которого никто не заметил бы, если бы к нему не привлекали внимания. Его заняли офисы разных контор, и среди них я заметил пансион Святого Георга, что вызвало у меня удивление: неужели еще остались английские якобиты, пожелавшие к тому же жить в здании, где умер Старший Претендент и где родились Красавец принц Чарли и Генрих, герцог Йоркский? Потому что это – палаццо Мути.

В течение семидесяти лет это здание было резиденцией «Короля за морем», а сейчас оно в жалком состоянии и не может служить достойным памятником несчастным изгнанным Стюартам. Ни один англичанин не пройдет мимо него, не задумавшись о многих жизнях, загубленных здесь, о хитроумных заговорах, о шпионах, которые с радостью пересказывали любое событие, происходившее в старых комнатах, где теперь стучат на своих машинках машинистки, а повар готовит еду, и запах доходит до нижнего этажа.

Я перешел дорогу и вошел в церковь Апостолов, где древность совершенно подавлена барочной лепкой. В ризнице я нашел священника и хотел поговорить с ним о Стюартах, но он ничего не знал о них. Однако, боясь разочаровать меня, он отвел меня в неф и указал на мраморную урну на колонне. В этой урне хранится сердце Клементины Собеской.

Ей было шестнадцать, когда она приехала в Рим, чтобы выйти замуж за Якова Стюарта, которому в ту пору был тридцать один год. Премилая малышка со вздернутым носиком, голубыми глазами и светло-каштановыми волосами до пят. Маленькой девочкой она играла в королеву Англии и приехала в Рим в счастливом волнении и блаженном неведении – ей назначено было исполнить свою роль в этой игре, но так никогда ни разу и не выиграть в ней. Ее дед был тот самый великий Ян Собеский, который разбил турок у ворот Вены и освободил Венгрию от османского ига. Частично ее приданое составляли реликвии, привезенные из этого похода. Например, мощная, на четырех толстых ножках кровать с балдахином из тканей, окружавших знамена Магомета. На них бирюзой и жемчугом по золотому полю вышиты арабские тексты. Сама кровать – из позолоченного серебра. Еще в ней были три огромные рубина, найденные в шатре гарема великого визиря Амурата. Прибытие в Рим этой кровати из сказок «Тысячи и одной ночи» казалось еще более необычным, чем прибытие самой Клементины.

По пути из Польши невесту похитили люди императора, который состоял в сговоре с Англией, и заперли в замке Инсбрук, с целью, разумеется, не допустить брака, задуманного, чтобы посадить наследника-католика на английский престол. Четверо храбрых ирландских офицеров вызвались выручить Клементину из плена. Они поскакали в Инсбрук сквозь альпийские бури, снег и дождь. Замысел был таков: тайком провести в замок молодую женщину, положить ее в постель Клементины, а принцесса тем временем убежит со своими спасителями. Ночь была темная, хоть глаз выколи, и сильно мело. Стража ушла внутрь замка, улицы были пусты. К Чарлзу Воэну, старшему из четверых офицеров, ожидавшему на улице, подошла молодая девушка в плаще с капюшоном. Она шла, наклонив голову, то и дело оскальзывалась и спотыкалась в грязи и слякоти. В руках Клементина держала два свертка. В одном были три сорочки, нижняя юбка, отороченная горностаем, и несколько носовых платков; в другом же – завернутые в коричневую материю, лежали драгоценности английской короны, посланные ей Яковом в подарок по случаю обручения.

Воэн отвез девушку в гостиницу, где ожидали трое офицеров. В комнате, освещенной лишь одной свечой, четверо мужчин по очереди коснулись губами руки дамы. У них был специальный экипаж с двойными рессорами для путешествия по горам. Имелись веревки и кожаная подушка на случай, если Клементина пожелает ехать не в экипаже, а верхом. Не успели они выехать, как принцесса хватилась драгоценностей короны, которые забыла в гостинице. Один из офицеров, О'Тул, вернулся и нашел их.

Путешествие через перевал Бреннер было не из легких. Дважды экипаж ломался и один раз едва не рухнул в пропасть, но, к счастью, шторы были задернуты и принцесса ничего не поняла. В конце концов полетела ось, и Клементина пересекла австрийскую границу, за которой была уже в безопасности, на телеге. Через пять дней они добрались до Болоньи, где она была обвенчана с Яковом по доверенности. По прибытии в Рим Яков произвел всех четырех офицеров в рыцари, а папа сделал Чарлза Воэна римским сенатором.

Яков был без ума от своей очаровательной молодой жены, и она очень старалась угодить ему. Среди не очень корректных описаний ее характера уместно было бы назвать шутливое письмо, написанное во время медового месяца, в котором Яков пишет, что не уверен, есть ли вообще своя воля у его дорогой маленькой супруги. Это, мол, еще предстоит выяснить.

Рим нашел ее очаровательной, и первые шесть лет они прожили безоблачно. В 1720 году родился Карл (Чарлз) Эдуард (он же Красавец принц Чарли); спустя пять лет – его брат, Генрих, будущий герцог Йоркский. Злокозненный двор, разногласия и склоки, вечно озабоченный и пребывающий в унынии муж, его протестантская родня, которую Яков держал при по дворе по политическим причинам при полном одобрении папы, – все это не могло не действовать Клементине на нервы. Про нее говорили, что она более ревностная католичка, чем сам папа римский. В припадке истерического гнева она бежала из палаццо Мути и нашла приют у монахинь монастыря Святой Цецилии, на Виа Витториа, в здании, где сейчас знаменитая Академия музыки монастыря Святой Цецилии. Здесь она провела два года, упрямо не желая возвращаться.

Кардиналы и даже сам папа тщетно умоляли ее вернуться в палаццо Мути: ведь поступок совсем испортил характер ее многострадального супруга, к тому же в Европе о нем шла слава как о жестоком деспоте, заточившем свою молодую жену в монастырь. Это был прекрасный козырь антияко-битской пропаганды. Затем, так же внезапно, как бежала, она вернулась. Яков принял ее с радостью и любовью. Но это была уже совсем другая женщина. Теперь она посвятила всю себя религии. Когда она умерла в возрасте тридцати пяти лет, Яков и двое ее сыновей были безутешны.

Цвет волос Клементины передался по наследству Красавцу принцу Чарли. Ее польская кровь объясняет северный тип внешности Стюартов. Смуглость у Стюартов появилась после рождения детей Генриетты-Марии, и самым темным из них был Старший Претендент, Яков III, сын Марии из Модены, «черной пташки» якобитской стаи. Яков оставался безутешным вдовцом всю свою оставшуюся жизнь, то есть еще тридцать один год. Он проводил долгие часы на коленях у могилы жены.

Следующей хозяйкой дворца Мути стала молодая жена Карла Эдуарда, который к моменту своей женитьбы, в пятьдесят два года, уже не был тем неотразимым молодым человеком, чье появление всюду вызывало переполох. Он вел весьма рассеянный образ жизни, однако сумел взять себя в руки на время, когда в Рим приехала его хорошенькая девятнадцатилетняя невеста, принцесса Луиза Стол-берг, сопровождаемая молодым красавцем Томасом Коком Норфолком, с которым она познакомилась во время путешествия. Естественно, злые языки болтали, что молодые люди успели влюбиться друг в друга. Как бы там ни было, они расстались и больше никогда не встречались.

Луиза очаровала римлян, которые прозвали ее Королевой Сердец, и даже ее зять, герцог Йоркский, нашел ее обворожительной. На какое-то время показалось, что жизнь Карла Эдуарда изменится к лучшему, но он был уже не в том возрасте, чтобы меняться, и его трагический портрет кисти Батони в Национальной галерее в Лондоне говорит лучше всяких слов. Через пять лет во Флоренции Луиза встретила графа Альфиери, итальянского поэта, и они полюбили друг друга. Альфиери был красив байронической красотой, незадолго до знакомства с Луизой дрался на дуэли в Гайд-парке с оскорбленным им мужем одной дамы, и печальная несвобода этой красивой двадцатичетырехлетней женщины, связанной узами брака с ревнивцем и пьяницей, возбудила в нем рыцарский дух и любовь. Однажды ночью, накануне дня святого Андрея, Красавец принц Чарли ворвался в спальню жены и, обвиняя ее в неверности, пытался задушить. Луиза бежала в монастырь, взывая о помощи к своему деверю, кардиналу. Тот устроил ей переезд в Рим, дав убежище в том самом монастыре Святой Цецилии, где скрывалась когда-то его мать.

Альфиери последовал за Луизой в Рим, куда простодушный кардинал, единственный, видимо, в Риме человек, веривший в платонический характер этих отношений, перевез ее из монастыря. Он поселил родственницу в великолепном палаццо делла Канчеллериа, одном из величайших дворцов в Риме. Альфиери поселился неподалеку на вилле, которая располагалась на месте теперешнего оперного театра. Здесь он писал пьесы и стихи и катался с Луизой верхом по живописным окрестностям. Счастье было полным. Альфиери представили папе, Луиза находилась под защитой кардинала, так что, к удивлению всего Рима, любовная связь расцветала прямо под носом высочайших стражей нравственности! Счастье длилось два года, за это время Альфиери написал четырнадцать трагедий. Римское общество одобряло этот роман, графиня и поэт были всюду приняты. Одним из важных для них моментов было первое представление «Антигоны» Альфиери в палаццо ди Спанья, когда сначала вся римская аристократия при свечах смотрела пьесу, в которой играл и сам Альфиери, а затем лакеи в ливреях желтого и красного испанских цветов разносили мороженое. Все это внезапно кончилось.

Было объявлено, что Карл Эдуард умирает и принял последнее причастие. Он верил, что действительно умирает, и на смертном одре исповедался в своих грехах, не пытаясь обелить себя, но заодно и рассказав правду о графине и Альфиери и о том, как они спровоцировали его на покушение. Целомудренный герцог Йоркский пришел в ужас. Он страшно разгневался от мысли, что, по сути дела, поощрял греховную связь целых два года! Вернувшись в Рим, он тотчас же отправился к папе, который, видимо, был столь же простодушен, так как тоже ужаснулся и с готовностью издал указ, запрещающий Альфиери жить в Риме. Так, к великому сожалению всего римского общества, любовников разлучили.

Альфиери отправился в Англию покупать лошадей, которые были еще одной его страстью, после литературы и Луизы. Графиня скоро уехала из Рима в Эльзас, где к ней присоединился Альфиери. Из Франции их выгнала революция, и в конце концов они осели во Флоренции. Больше они не расставались до самой смерти Альфиери. Он умер через двадцать лет.

Но для палаццо Мути это был еще не конец. Карл Эдуард выздоровел и дал этому дворцу его последнюю и наиболее удачливую хозяйку, его незаконнорожденную дочь Шарлотту Стюарт. Годами он делал все, чтобы забыть ее, и однажды жестоко ее оттолкнул. Но теперь, старый, больной, разочарованный во всем, он обратился к ней, и она с готовностью отозвалась. Ее мать он встретил в Шотландии. Ее звали Клементина Уокингшоу, и после восстания она разделила бродячую жизнь Красавца принца Чарли на континенте в качестве его жены. Они путешествовали как мистер и миссис Джонс или мистер и миссис Томсон. Бывало, они страшно ссорились и часто устраивали ужасные сцены при посторонних, пока в один прекрасный день Клементина не бежала от него, взяв с собой ребенка.

Шарлотте был тридцать один год, когда она воссоединилась с отцом. Взглянув на нее, он увидел себя в женском обличье, такого, каким был в молодые годы: прямой нос, высокий рост, каштановые волосы. Даже интриганы и сплетники не осмеливались шутить над Шарлоттой. Она наконец навела порядок в жизни своего отца.

Теперь он был инвалидом, и она преданно и с любовью ухаживала за ним. Он не отпускал ее от себя ни на минуту. «Если бы доброты сердца было достаточно для завоевания трона, – писал современник, – то его дочь взошла бы на него немедленно, потому что она – воплощенная доброта; доброта не по долгу, а исходящая из самого сердца, доброта, которая сочетается с природным изяществом, завоевывает сердца и вызывает преклонение». Первое, что сделал Карл, – это признал дочь законной и дал ей титул герцогини Олбани.

При ее неусыпной заботе Карл снова стал самим собой. Когда он почувствовал себя лучше, то начал вместе с дочерью выезжать в свет. Они катались по Риму в экипаже в сопровождении слуг в королевских ливреях. На дверце кареты была монограмма CR под королевской короной. Но чаще он мирно коротал дни в палаццо Мути, уносясь иногда мыслями в горы Шотландии, а однажды, услышав мелодию «Lochaber no more», [99]99
  Старинная шотландская баллада. – Примеч. ред.


[Закрыть]разрыдался. Он был старый человек и сознавал, что жизнь его кончена, и все же под его кроватью хранилась коробка с двенадцатью тысячами цехинов на случай, если его призовут на трон его предков.

Итак, последние два года своей жизни он прожил достойно. В конце января 1788 года Красавец принц Чарли, чье имя всегда будет звучать в шотландских песнях, скончался на руках у Джона Нэрна, предводителя клана Нэрн. Верные ему люди, посвятившие свои жизни погибшему делу, собрались у его постели. Дочь скрасила ему последние минуты жизни. Во дворце было тихо, лишь звучали голоса францисканцев, читавших молитву по усопшему.

Грустно говорить об этом, но Шарлотта, герцогиня Олбани, пережила своего отца лишь на год и восемь месяцев. Ее лошадь споткнулась и упала вместе с наездницей в Болонье, и Шарлотта умерла от полученных увечий.

Когда сегодня смотришь на ветхий старый дворец Мути, приходит еще одно, последнее воспоминание. Это было в 1811-м, через двадцать три года со дня смерти Карла Эдуарда. Невысокая полная женщина пятидесяти девяти лет стоит и смотрит на здание. С ней страдающий подагрой сорокапятилетний мужчина. Остается только гадать, о чем думает женщина, ибо это Луиза, графиня Олбани, жена Карла Эдуарда. Это дворец, куда она пришла юной девятнадцатилетней невестой тридцать девять лет назад. Но кто ее прихрамывающий друг? Это вовсе не ее поэт, Альфиери, который уже восемь лет как в могиле. Он умер в пятьдесят четыре года, и его смерть подкосила ее. Их любовь была счастливой, несмотря на его ужасные припадки гнева, от которых она часто плакала, и его отвращение ко всему французскому, особенно к Наполеону.

Тот человек, что стоял с ней около дворца в 1811, был французский художник Франсуа-Ксавье Фабр. Его портреты Луизы и Альфиери до сих пор висят во французском зале галереи Уффици во Флоренции. Подобно Луизе, Фабр искренне восхищался Альфиери, и кажется очень естественным, что после смерти поэта эти двое проводили много времени вместе. Разумеется, не обошлось без сплетен. Во время своего визита в Рим Фабр и Луиза спустились в склеп собора Святого Петра, где она постояла над могилами своего мужа, его брата и их отца. О чем она думала? В ее дневнике нет никаких записей об этом. Побывав в Риме, они не спеша вернулись в Casa Alfieri, на берегу Арно во Флоренции.

Хотя Луизе не суждено было стать королевой Англии, она, безусловно, была настоящей королевой Флоренции в последние тринадцать лет своей жизни. Обычно она сидела в большой комнате с видом на реку, принимала посетителей, все ее любили и восхищались ею. От ее волшебной красоты не осталось и следа, она скрылась за немецкой угловатостью лица и фигуры. Луиза восседала в кресле с величественным видом, отяжелевшая и старомодно одетая, с шейным платком а ля Мария-Антуанетта на груди, и гордо хранила память о своем Поэте. Английских посетителей тем не менее она интересовала исключительно как вдова Младшего Претендента. [100]100
  Прозвище Карла Эдуарда Стюарта (Красавца принца Чарли), сына Старшего Претендента Якова Эдуарда Стюарта. – Примеч. ред.


[Закрыть]Однажды, когда вести о смерти Георга III дошли до Флоренции, одна глупая женщина, надеясь заслужить этим благосклонность старой графини, с чувством воскликнула: «Графиня, объявляю вам о смерти узурпатора!» Луиза бесстрастно посмотрела на нее, и сухо спросила: «Какого узурпатора?»

Когда она в семьдесят один год умерла, то оставила все наследие Альфиери Фабру. И тот, кто посетит старинный городок Монпелье во Франции, родной город Фабра, обнаружит все книги и рукописи там. Они аккуратно выставлены и окружены заботой в музее Фабра. Ничто не могло бы разозлить Альфиери больше, чем то, что его произведения хранятся на столь ненавидимой им французской земле!