Текст книги "Путь Меча"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Чуть в стороне от дороги нашлось прекрасное местечко для Беседы. Мы слезли с коней, у Коса в руке немедленно оказался обнаженный эсток, и они принялись методично накручивать «Большую спираль Огня», которую я до того видел в их исполнении всего дважды.

Сам я почти не разминался. Вот ночью, на постое, выйду я тихо во дворик и погляжу всерьез, как жить мне в новой одежке да за какой конец меч держать. А сейчас – пустое это дело, баловство и больше ничего. Ночью, ночью подойдем к коню неизведанного с уздечкой умения – тут спешить ни к чему, мы теперь ученые...

...Кос встал напротив – и мы поклонились друг другу, тщательно соблюдая этикет. За нами никто не наблюдал, но ритуал – это для себя, а не для других.

Повинуясь подсказке Единорога и полностью с ним согласный, я положил левую руку на рукоять Дзюттэ.

– Не возражаете? – спросили мы с Дан Гьеном одновременно у Коса и Заррахида.

– Пожалуйста, – вежливо улыбнулся ан-Танья и сверкнул на солнце эсток.

Улыбки и блеск – вещь хорошая, а добрый выпад – лучше. Посмеиваясь над собственным пафосом, я ушел от рванувшегося вперед Заррахида (или Коса?), Единорог проводил со-Беседника чуть дальше, чем тот намеревался пройти, и я попытался пустить в ход Дзюттэ – ну а он, соответственно, попытался задействовать мою левую руку.

Нет, зря я все-таки считал раньше, что работать двумя клинками – это то же самое, что спать с двумя женщинами.

Это гораздо хуже.

И с первого раза вообще не выходит.

– Твоему болвану-Придатку надо и вторую руку отрубить, а вместо нее железную приделать, – огрызнулся Обломок. – Я его веду, а он...

Я ничего не ответил, потому что Кос резко шагнул ко мне, и острие Заррахида замерло на волосок от зерцала моего доспеха.

– Ну и колол бы, – заметил я ан-Танье. – Чего испугался?

И выпятил бронированную грудь.

Бывший дворецкий немного смутился.

– Непривычно как-то... попробовать надо, – пробормотал он, пряча глаза.

– Пробуй!

Мы сошлись, я специально открылся, но острие эстока и на этот раз замерло на том же расстоянии.

– Не могу, – дрогнул эсток, а на лбу у Коса выступили мелкие капельки пота.

– Ладно, хватит на этот раз, – смилостивились мы с Единорогом, и даже Обломок не сообразил, что все встало с ног на голову, и Беседа превратилась чуть ли не в экзамен для Коса и Заррахида.

– Вот на постое повешу я доспехи на стенку, – властно бросил я, закрепляя успех, – там и поучишься. Авось, пригодится...

Кос неуверенно кивнул.

– ...На кого это ты во время Беседы отвлекался? – мрачно осведомился Дзю, когда мы снова выехали на тракт. – И вообще, Единорог – у тебя что, второй клинок вырос?!

– Сказать ему, Чэн?

– Скажи, – согласился я. – Все равно ведь придется, рано или поздно.

– С Чэном.

– С этим косоруким Придатком?! – удивлению Дзю не было предела.

– Точно, косорукий, – проворчал из-за пояса Сай. – И вообще вы тут все Грозовым Клинком ударенные. Меня бы тому Придатку, что с эстоком, во вторую руку – мы б с Заррахидом вам всем...

– А тебя, Вилорогий, никто не спрашивает, – перебил его Дзюттэ. – Во вторую руку его... Твое место – сам знаешь где! Я б тебе этого места целую кучу навалил бы – да жаль, не умею...

2

...И был день, и был вечер, и был очередной караван-сарай, как две капли воды похожий на первый; и были мы, подъехавшие к нему и привязавшие коней у коновязи.

Первым в харчевню, из которой неслись запахи, способные поднять мертвого из могилы, вошел Кос. Он с порога неспешно оглядел собравшихся, немного подождал, пока к нему подбежит хозяин – обладатель хитрющей длинноносой физиономии – и затем провозгласил с барственной ленцой:

– Ужин на двоих!.. Ну, и келью получше!

После чего Кос слегка посторонился, и вошел я. Глазки хозяина широко раскрылись и полезли даже не на лоб, а куда-то к оттопыренным ушам, отчего нос вытянулся еще на локоть, словно желая обнюхать меня с головы до ног.

Похоже, хозяин и впрямь решил, что я весь железный.

А путников в харчевне оказалось всего двое – ужинавший в углу пожилой крестьянин, чье двузубое копье в полтора роста стояло прислоненным к стене, и высушенная временем старуха с морщинистым крохотным личиком, и видом и цветом напоминающим передержанный в кладовке урюк. Правда, на этой урючине при моем появлении остро сверкнули неожиданно внимательные и любопытные глаза. Сверкнули – и погасли. Словно пеплом подернулись.

Рядом с глазастой бабкой стояло нечто, длиной почти с копье крестьянина, но расширяющееся с обоих концов и аккуратно замотанное в тряпки.

Что это было за оружие и оружие ли вообще – этого я так и не смог угадать.

Мы с ан-Таньей уселись за стол по соседству со старухой, который показался нам наиболее удобным. Почему – не знаю. Остальные столы на вид были точно такими же.

Пока удравший на кухню хозяин поспешно собирал нам ужин, старуха исподтишка разглядывала нас с неослабевающим интересом. Еще бы! Небось, у дряхлой сплетницы уже чесался закаленный в словесных боях язычок... Собственно, я бы и сам – месяца этак с три назад – увидев в харчевне человека в железном наряде, стоял бы столбом и пялился бы на него, забывая даже жевать.

А старушка жевать не забывала.

– Далеко путь держите, молодые господа? – осведомилась наконец она. Голос у бабки оказался под стать глазам – низкий и чистый, без старческой хрипотцы.

И чем-то неуловимым похож на голос эмира Дауда. Бред, конечно, но – чего в жизни не бывает?!

Я со скрежетом неопределенно пожал плечами. А Кос, которому явно понравилось чувствовать себя молодым господином в его сорок пять лет, бодро сообщил:

– В Мэйлань едем. Из Кабира.

– Попутчики, значит! – возрадовалась словоохотливая бабка. – Это хорошо, это чудесно... только я из Дурбана еду, по делам там была, а в Кабир не заезжала, нет, хоть и мечталось на столицу хоть одним глазком взглянуть, а вот не довелось, дела не пустили...

Какие такие у нее в Дурбане были дела и почему они не пустили ее в Кабир – об этом старуха умолчала. Или забыла сказать. Или попросту сочла свои дела недостойными внимания двух замечательных молодых господ. Или двух замечательных молодых господ сочла недостойными посвящения в свои замечательные дела. Или...

А, пошла она в Шулму вместе со своими делами! Не больно-то и интересно...

– Матушка Ци, – представилась между тем старуха, намекая тем самым на необходимость ответных действий с нашей стороны.

– Весьма рады знакомству, – вежливо улыбнулся Кос. – Кос ан-Танья из Кабира.

Я тоже улыбнулся, следуя примеру Коса, но улыбка вышла довольно кислой.

– Э-э-э... Чэн.

– Чэн Анкор, – машинально добавил обстоятельный Кос, а я мысленно пожелал ему убраться под седалище к Желтому богу Мо.

– Уж не из тех ли Анкоров вы, молодой господин, что зовутся Анкорами Вэйскими? Или вы из Анкор-Кунов? – аж прослезилась бабка, одновременно заглатывая здоровенный кусок лепешки с сыром. Я б таким куском сразу подавился бы и умер в мучениях. – Вот уж не ждала, не чаяла...

Тут, на наше счастье, появился хозяин с долгожданным ужином, прервав болтовню любопытной Матушки Ци, и мы с Косом принялись за еду – причем Кос принялся с завидным рвением и скоростью. Хозяин уважительно поглядел на ан-Танью и отошел, позвякивая висевшим на боку длинным кинжалом без гарды, вложенным в ножны багряного сафьяна с бронзовыми накладками.

Остаток ужина прошел в молчании. Потом мы поднялись в выделенную нам келью – родную сестру вчерашней – еще позже вышли проследить за обращением служителей с нашими лошадьми, выяснили, что лошади давным-давно распряжены и усердно хрупают овсом, и с чистой совестью вернулись в келью и сели играть в нарды.

Я выиграл у Коса восемь динаров.

А он мне их не отдал.

К этому времени успело стемнеть.

Совсем.

3

...Мы спустились во внутренний дворик караван-сарая, где было очень темно. Интересно, а чего я ожидал ночью и в неосвещенном дворе? Луна спряталась за случайное облако, лишь слегка присыпав светящейся пудрой верхний край своего временного убежища, и какие-то две нервные звезды подмигивали нам из-за глинобитного дувала.

Впрочем, особого освещения нам и не требовалось. Кос сразу же отошел к дувалу и сел спиной к нему, скрестив ноги и укрывшись плащом – темное на темном, недвижный валун у подножия сгустившейся ночи с двумя моргающими глазами-звездами.

Я свистнул ан-Танье и плавно бросил ему Сая Второго рукоятью вперед. Еще недавно я сказал бы: «Бросил сай», но теперь-то я знал, что Сай живой и говорить о нем следует, как о живом. Я бросил, услышал шорох Косова плаща – и все. Раз не было звука падения, значит, ан-Танья поймал Сая и положил рядом с собой.

Вот и пускай полежит.

Для начала я просто походил по дворику туда-сюда, поднимая и опуская руки, наклоняясь в разные стороны, передвигаясь то боком, то вприпрыжку – короче, привыкая к новому ощущению тела, заключенного в доспех

Затем я упал. Полежал. Встал. Снова упал. Перекатился на левый бок... на правый... показал язык любопытным звездам и вскочил.

Неплохо, если для начала. Падаю шумно, но вполне прилично.

Я высоко подпрыгнул, приземлившись на колени, кувырком ушел вперед, застывая в позиции низкого выпада – и обнаружил обнаженного Единорога у себя в правой руке.

Мы ничего не сказали друг другу. Что значат слова для тех, кто способен слиться воедино теснее объятий влюбленных, ближе матери и ребенка в ее чреве, неразрывнее двух смертельных врагов, сцепившихся в решающей схватке?! Язык Единорога – язык Блистающих – был ближе к тому, что переполняло нас обоих, но и он не годился для выражения очищенных от рассудочной шелухи чувств и спрессованных в мгновенный взрыв движений.

Вот мы и не говорили.

Мы двигались. Словом можно обмануть, и я не хочу никого обманывать, описывая это словами; движением обмануть нельзя. Настоящий удар не бывает неискренним.

...Я не думал о том, что делаю. Сознание мое было свободно, и я почему-то вспомнил сперва своего отца, Янга Анкора, а потом и деда Лю. В роду Анкоров существовало две главные родовые ветви – Анкоры Вэйские и Анкор-Куны, южане и северяне, но за столетия смешанных браков эти ветви срослись почти намертво. Мой дед Лю – как и я – по внешнему виду был чистым южанином: невысокий, стройный, жилистый, с буйным, но отходчивым характером и способностью моментально вспыхивать по любому поводу и без повода. В его старшем сыне и моем отце, спокойном и неторопливом Янге, волею судеб повторились в основном северные черты: мощное телосложение и уравновешенный нрав, ленивая грация крупного зверя и умение незаметно избегать любых столкновений. Впрочем, отец в последние годы жизни с Единорогом в руках выигрывал у деда, вооруженного Большим Да-дао, одну Беседу из двух.

Это было немало. Это было даже очень много. Могучий Янг с легким Единорогом и маленький Лю с огромным Да-дао. На их Беседы сходился посмотреть чуть ли не весь Кабир.

Мой отец погиб, когда мне было семнадцать лет. Погиб нелепо, по-глупому: взбесившаяся лошадь понесла по краю обрыва, случайная осыпь и... и все. Дед пережил его на восемь лет и тихо умер в своей постели пять лет тому назад. Но к Единорогу дедушка Лю с тех пор ни разу не прикасался, отдав его в мое безраздельное пользование (до того я брал Единорога лишь во время обучения – вернее, мне его давали – а так я носил точно такой же прямой меч Дан Гьен, только чуть-чуть худшей проковки.)

Дед забрал мой первый меч себе, отдав Большого Да нашему родственнику, который прошлым летом и уехал с ним в Мэйлань – и будь проклята черная лихорадка, что за неделю свела в могилу нестареющего Лю Анкора!

В нашей семье бытовало одно предание – о том, как наш божественный предок Хэн в великую засуху спас первую виноградную лозу бога виноделия Юя, и в благодарность получил от божества бочонок вина и дар «пьяного меча». Каким образом Хэн спасал эту лозу и чем он ее поливал и удобрял – об этом Анкоры предпочитали не рассказывать посторонним во избежание кривотолков. Но дальше в предании говорилось, что предок Хэн, не очень-то доверяя лукавому богу, сперва отхлебнул из бочонка один-два глотка и сразу после этого взял в руки «пьяный меч». Но погода стояла жаркая, и вспотевший Хэн вскоре выпил целую пиалу, потом перелил часть бочонка в жбан и осушил его единым глотком (ох, здоровы пить были предки!), а вскоре и в самом бочонке показалось дно.

С тех пор и делятся мастера «пьяного меча» на «пьяниц одного глотка», «пьяниц с пиалой», «пьяниц со жбаном» и «пьяниц с бочонком».

Мой дед Лю был большим мастером «бочонка» – и когда он метался по турнирной площадке с «мертвецки пьяным» мечом в руке, успевая упасть лицом вперед – плашмя! – и мгновенно перейти к «Фениксу, взмывающему в грозовое небо», то на это стоило посмотреть.

Но и не меньше стоило посмотреть на его сына Янга, чей «Феникс» был вдвое тяжеловеснее, и, прежде чем взмыть в «грозовое небо» сперва «расправлял крылья», затем «бил клювом на четыре стороны света» и лишь после...

Собственно, взмывать зачастую уже не приходилось, поскольку у со-Беседников, попавших под клюв могучего феникса Янга, возникали большие неприятности.

Вот такие-то дела... Просто-напросто сыну и внуку Чэну Анкору, надевшему доспех аль-Мутанабби, пришлось стать меньше похожим на своего деда и больше – на отца. Ладно, запомним – в доспехе мне больше жбана не выпить.

Ну и не больно-то хотелось... я ж не божественный предок Хэн, мне лозу не поливать.

4

...Мы замерли, и некоторое время я стоял, не двигаясь, и прислушиваясь к самому себе. Дыхание сбилось лишь самую малость и почти сразу же восстановилось, тяжести доспеха не ощущалось вовсе, словно он стал второй кожей и прирос к телу; само тело от ног до кончика клинка Единорога было легким и послушным.

– Ну? – бросил я в сторону мрака по имени Кос. – Как?

– Ничего, – ответила темнота. – Вполне.

В устах ан-Таньи – тем более нового, независимого ан-Таньи – это было невероятной похвалой. Впрочем, я мог и не интересоваться его мнением. Я и сам знал, что – вполне.

Мы знали. Я-Единорог.

Наступала очередь Дзюттэ. Я аккуратно и бережно опустил возбужденного Дан Гьена в ножны и вынул из-за пояса подозрительно тихого шута.

И вновь стал ходить по двору кругами, помахивая Дзюттэ в воздухе, привыкая к его балансу и рельефу рукояти. Правую, железную руку я намеренно держал подальше от Единорога – мне хотелось поближе познакомиться с шутом-Блистающим без посредничества моего меча.

Работая Единорогом, я обычно держал пальцы левой руки собранными в незамкнутое кольцо, то есть сжимая воображаемую пиалу, или смыкал прямые указательный и средний, собрав остальные пальцы к центру ладони – отчего ладонь начинала походить на своеобразный меч.

Так, держа Дзю в левой, я смогу одновременно «взять пиалу»... это хорошо. Это привычно. Поехали дальше... баланс, вроде, пойман... интересное дело – Обломок в два с лишним раза короче Единорога, а весит, почитай, столько же! Колоть им бессмысленно – он тупой; рубить тоже глупо – разве что по голове кому-нибудь попадешь...

Что ж это выходит, шут? Оказывается, ты для нападения совсем-совсем неприспособленный?! И переучивай тебя или не переучивай – ты все равно для убийства не годен? Все Блистающие могут в принципе переучиться и убивать людей, да не хотят, – а ты даже если и захочешь, то все равно не сможешь!

Вот и Друдл, пусть и с Детским Учителем в руке – хотел, да не смог... а вот их обоих – и захотели, и смогли!

Так, не будем погонять коня ненависти... не ко времени. Как же тебя перехватывать, Обломок ты этакий, чтоб ты из прямого хвата в обратный лег? А если...

И тут я отчетливо почувствовал, как Дзюттэ дрогнул в моей руке, пытаясь помочь, подтолкнуть, подсказать...

– Нет уж, погоди, – вслух сказал я, прекрасно понимая, что без помощи Единорога Обломок меня не услышит, а услышав – не поймет. – Дай-ка я сам сперва разберусь, что к чему... сам.

В общем, при определенной сноровке дело оказалось не очень сложным. Я еще раз мысленно представил, как увесистый Обломок вращается вокруг моего запястья, как после четверти круга я прихватываю большим пальцем его гарду-лепесток, удобная у тебя гарда, шут, зря над ней Кабир смеялся, дураки они все! – и к концу оборота Дзю уже...

– Ну, теперь давай, шут! – выкрикнул я.

...и через мгновение лихо крутанувшийся Дзю уже лежал вдоль моего предплечья, лязгнув о металл поручня... или наруча, или как там этот железный нарукавник называется.

– Молодец, – прошептал я, имея в виду то ли себя, то ли Обломка, то ли нас обоих вместе.

Продолжая крутить Дзюттэ, то и дело меняя хват, я прикидывал, как можно на Обломка – вернее, на руку, защищенную им, – ловить чужой клинок. Получалось, что ловить можно по-всякому и довольно неплохо. На такой толстый брусок (прости, Дзю!) и Гвениля поймать не страшно, если вовремя спружинить.

Главное – чуть проскальзывать во время столкновения, и тогда бьющий клинок вполне способен застрять между Дзю и лепестком его гарды. А там – резкий рывок с поворотом, и Блистающий вылетает из рук, его держащих, или...

Или одним Блистающим в мире становится меньше. Был бы жив Шото, он бы со мной согласился.

...Я поймал себя на том, что понятия мои и Единорога так тесно переплелись в моей голове, что я сам путаю их и не замечаю этого. Говорю «Гвениль», а представляю себе Фальгрима, и Беловолосый настолько сливается в моем мозгу со своим двуручным эспадоном, что мне, в общем-то, уже все равно – как называть получившееся двойное существо.

Опять же Кос с его Заррахидом... наши отставные дворецкие. И не только они...

Я отругал себя за посторонние мысли – думать о чем угодно я могу позволить себе только с Единорогом, да и то не всегда – и продолжил изучать Дзюттэ. Нет, не изучать – знакомиться; и не я с ним, а мы друг с другом. На равных. Это я чувствовал и без Единорога.

М-да, если со-Беседник вовсе не со-Беседник, а враг, и не имеет никакого желания останавливать свой удар – то такой вот Обломок для человека с незащищенными руками просто находка! Чуть ли не отец родной, благодетель и спаситель...

И при этом палач для Блистающих!

А ведь ты не мог не знать этого, шут... Ты обязан был это знать. В какие ж времена тебя ковали, для чьих рук?! Сколько тебе лет, Дзю?

«Сколько тебе лет, Дзю? – эхом отдался у меня в сознании голос Единорога, очень похожий на мой собственный, и я ощутил, что стальные пальцы крепко сжимают рукоять. – Сколько?»

– Много, – глухо буркнул Дзюттэ, и его ответ был подобен скрежету клинка о наруч. – Много мне лет. Слушай, Единорог, а ты действительно... ну, ты и вправду с ним, со своим... разговариваешь?

По-моему, он хотел сказать «со своим Придатком», но поостерегся.

– Да, – коротко отозвался Единорог-Я.

– А сейчас... кто из вас спрашивал, сколько мне лет?

– Не знаю, – задумчиво прошелестел Единорог-Я. – Кажется, оба. А какая разница, Дзю?

– Разница? – медленно протянул Обломок. – Не в разнице дело... А он один – Чэн твой – может мне что-нибудь сказать? Пусть через тебя, но – один?

«Скажешь? – беззвучно обратился ко мне мой меч и с готовностью расслабился, пропуская меня вперед. – Давай!..»

– Я... – начал было я и почувствовал, как шорох клинка в ножнах, еле заметное покачивание, трепет кисточек – как все это становится речью, словами, понятными и доступными нам: Единорогу, Обломку и мне.

– Я... мне... очень жаль, Дзю, что Наставника убили. Честное слово, просто очень жаль. Если б мы с Единорогом знали тогда... если б мы понимали!..

Ну вот, как с покойным Друдлом говорю! Косноязычным становлюсь, слова все куда-то разбегаются, и чувствую себя уже и не дураком, а полным недоумком. До каких пор это будет продолжаться?!

– Спасибо, – очень тихо и серьезно произнес Дзюттэ Обломок, и еще раз провернулся у меня в руке. – Спасибо и... завидую. От души.

А потом добавил более привычным тоном:

– Везет же дуракам! Правда, не всем. Ну тогда не вцепляйся в меня на перехвате со всей дури, я ж тебе не кебаб недожаренный...

5

И я кивнул, вняв дельному совету. Действительно, теперь перехват получался куда легче (я бы даже сказал – изящнее), и Дзю почти без лязга сам ложился вдоль предплечья, а когда было надо – стремительно бросался вперед, заклинивая невидимого Блистающего, уводя его в сторону, вырывая из чужих пальцев...

Я и сам не заметил, как в правой, железной руке у меня оказался Единорог, и в свете выкарабкавшейся наконец из-за облака луны тусклым маревом развернулись «Иглы дикобраза»; длинные уколы и кистевые удары Единорога сменялись короткими и азартными всплесками Дзюттэ, и все получалось само собой – хотя в каноне ничего подобного и близко не было.

Похоже, все в порядке. Ну, не то чтобы совсем в порядке – воду из этого колодца можно еще черпать и черпать, добраться до дна, пробить его и черпать снова – но для первого раза все складывалось достаточно неплохо. А о том, что на мне доспех, я вообще напрочь успел забыть...

Закончив, я посмотрел туда, где все это время сидел Кос – и обнаружил, что ан-Танья под дувалом отсутствует. Впрочем, как тут же выяснилось, отсутствовал он только под дувалом. А во всех остальных местах двора Кос присутствовал – причем, по-моему, во всех местах сразу. Ан-Танья творил что-то невероятное, став удивительно похожим на моего собственного дедушку – ну просто зависть брала, до чего ловко, хотя и не совсем привычно для моего взгляда, он орудовал почти неразличимым из-за скорости и скудного освещения эстоком!

Через мгновение я заметил, что во второй руке Коса со свистом вертится Сай Второй. Оставалось только диву даваться, как быстро наши бывшие дворецкие сумели найти общий язык с этим неприятным трехрогим нахалом!..

А потом Кос закончил свою невообразимую импровизацию, крутнул напоследок Сая, взвизгнувшего от удовольствия – и оказался напротив меня с двумя клинками в руках. Я посмотрел на ан-Танью, сделав чрезвычайно серьезное выражение лица, и мы подчеркнуто церемонно поклонились друг другу.

Поклонились, выпрямились и... застыли. Потому что я – Единорог-Я или Я-Единорог?.. неважно! – потому что мы видели, понимали, чувствовали – сейчас двигаться нельзя. Вот мы и стояли, а мгновения растягивались, сливались, их уже нельзя было отличить одно от другого – и никто не смог бы определить, когда именно моя передняя нога поползла чуть в сторону, и слегка изменился наклон Дан Гьена, а Дзюттэ приподнялся вверх самую малость...

Мы не осознавали этого. Просто Я-Единорог-Дзюттэ чуть-чуть изменился – и в ответ, уловив это, начал меняться Кос-Заррахид-Сай, но промедлил, и тогда мы поняли-увидели-почувствовали, что теперь – можно.

Можно.

Во имя Ушастого демона У, как же это было здорово! Не было врага, не было язвительного Дзюттэ и противного Сая, не было злобы, и ненависти не было – была Беседа, Беседа Людей и Блистающих, и все в ней были равны, и думать было некогда, ненавидеть некогда, и лишь где-то на самой окраине сознания пульсировало удивленное восхищение...

Вот как это было.

А слова – это такая бесполезная вещь... бесполезная, но, к сожалению, необходимая.

6

– Смотрю я на вас, молодые господа, и давно уже, надо заметить, смотрю, давно-давненько и пристально-пристально смотрю, в оба глаза и... так о чем это я? Ах да... – смотрю я на вас, молодые господа, и прям-таки сердце радуется...

Ну понятное дело, это была неугомонная Матушка Ци! Я остановился на половине фразы, переводя дух, и мысленно еще раз обозвал ее «старой любопытной урючиной». Даже если это и было невежливо. А подсматривать за людьми по ночам (да хоть бы и днем!) вежливо?! И откуда она взялась на нашу голову?

Тем временем Матушка Ци соизволила подойти поближе. В руках у нее был все тот же странный предмет, виденный нами в харчевне и по-прежнему аккуратно замотанный в тряпки.

– Сколько на белом свете живу, – продолжала меж тем старуха, – отродясь такой изысканной Беседы не видела! Даже самой захотелось молодость вспомнить, кости старые поразмять! Не соблаговолит ли кто из молодых господ снизойти к старушке, по-Беседовать с ней по-свойски?.. а то бессонница бабку вконец замучила...

Мы с Косом переглянулись. Было совершенно ясно, что просто так старуха от нас не отвяжется. Да и вообще – отказывать женщине, предлагающей Беседу... неловко как-то.

Кос чуть заметно кивнул и выступил вперед.

– Отчего же? – проникновенно сказал ан-Танья, склоняя голову. – Я с огромным удовольствием по-Беседую с вами, Матушка Ци.

– Вот и спасибо, молодой господин, – мигом засуетилась старуха, – вот уж спасибо так спасибо, всем спасибам спасибо, вы только обождите минуточку, я сейчас...

И принялась с изрядным проворством разматывать тряпки, под которыми скрывался ее загадочный Блистающий.

Он являлся нашему взору по частям. Одно было несомненным – длинное древко в рост Матушки Ци. Зато все остальное... Сперва от тряпок очистилось лопатообразное лезвие со скругленными краями – и я тут же вспомнил детские сказки о песчаной ведьме-алмасты, любившей на таких вот лопатах сажать в тандыр непослушных мальчиков Косиков. Так сказать, для запекания в чуреках. Потом на другом конце древка обнаружился полумесяц с торчащими вверх рогами. Ну и довершали все это многочисленные колокольчики-бубенчики, кисточки и ленточки, прикрепленные к этому чуду со всех сторон.

Это было не оружие, а, скорей, со-оружение. Посох, топор, алебарда, рогатина, двузубец и ритуальный символ одновременно. Я косо усмехнулся и ощутил странную дрожь Единорога.

– Кто это? – спросил я, поглаживая стальными пальцами рукоять своего меча.

– Это Чань-бо, – вместо Единорога ответил Дзюттэ. – А ну-ка, не будем лишний раз выставляться...

И чуть ли не сам полез ко мне за пояс, но позади, со спины, а я, уж не знаю зачем, постарался держаться к загадочному посоху лицом.

– Это Чань-бо, Чэн, – тихо сказал-подумал Единорог.

– Кто-кто?

Единорог повторил мой вопрос вслух – видимо, для Обломка. Зачем он это сделал – я не понял, да и не очень-то стремился понять.

– Слушай, Единорог, – обидно скрежетнул из-за моей спины Дзюттэ, – оказывается, твой мэйланьский придурок... то бишь Придаток не знает, кто такие Чань-бо! Чему их в Мэйлане только учат! Я, кабирец, и то...

– Во-первых, теперь уже не «мой», а «наш», – раздельно и отчетливо прозвенел Единорог, и Дзюттэ примолк. – Наш, и не Придаток, а человек. Во-вторых, Чэн родился и вырос в Кабире, и в Мэйлане никогда не был – как его отец и дед. И в-третьих, не забывайся, Дзю...

И уже ко мне:

– Чань-бо в Мэйлане, Чэн, это как бы Дзюттэ в Кабире с точностью до наоборот. Дзюттэ вечно в толпе, а Чань-бо, Посохи Сосредоточения, любят одиночество; Дзю язвит и суетится, а Чань-бо спокойны и рассудительны, и обидных глупостей не говорят. Есть такая вэйская поговорка: «Хочешь совета – иди к Чань-бо. Он помолчит, и ты уйдешь окрыленным».

– Отшельники, – подбросил я нужное слово.

– Примерно, – согласился Единорог.

– И это... нижайше прощения просим, – снова встрял Обломок. – Эй, Однорог, передай своему, чтоб не выкидывал меня в болото, а то с него станется...

– На дороге Барра ни одного болота нет, – серьезно сказал Я-Единорог. – А жаль.

– Будет нужда – и болото отыщется, – буркнул Дзю и больше не высовывался.

...А Беседа Коса и Матушки Ци уже была в самом разгаре. Старуха скакала из стороны в сторону с той неуклюжестью, которая дается лишь опытом и годами ежедневных изнурительных занятий, – я просто влюбился в нее за эти считанные секунды! – а ее разнообразнейший Чань-бо и впрямь то норовил поддеть Коса на свою лопату, то старался забодать его рогами полумесяца, то хотел насмерть запугать звоном колокольчиков и мельтешением лент.

Впрочем, мой отставной дворецкий держался молодцом, не роняя нашей с ним чести, а также не роняя уверенно мелькавшего Заррахида и лихо свистевшего Сая, уже успевшего оборвать с Посоха Сосредоточения одну ленту и теперь гоняющегося за крайним правым колокольчиком.

Я одобрительно цокнул языком и подумал, что когда бабка прокручивает Чань-бо через спину, согнувшись при этом иероглифом «гэ», – да, я, пожалуй, даже в доспехе рискнул бы пойти перекатом на девять стоп вперед и от земли, не вставая, тем самым косым выпадом, который так любил смотреть незабвенный крис Семар, то бишь Кобланов подмастерье...

И вдруг все остановилось. Двурогий конец Чань-бо замер у горла ан-Таньи, скользнув мимо усов припоздавшего Сая Второго, а острие Заррахида резко остановилось у живота старухи. По-моему, бабка успела чуть раньше. Хотя случай был спорный и на турнире обязательно бы Беседовали заново.

Ну и ладно... не на турнире, однако!

– Благодарю за приятную Беседу, – нимало не запыхавшись, заявила Матушка Ци, еле заметно улыбаясь.

– Ответно благодарен, – Кос подумал и выдал тройной церемониальный поклон с мелким отскоком, и я просто ошалел от этого, – за истинное наслаждение! Всегда рад Беседовать с вами, Матушка Ци...

Старуха принялась сноровисто обматывать тряпками свой Чань-бо, а Кос подошел ко мне. Вид у него был слегка сконфуженный.

– Видел? – только и спросил он.

– Видел, – только и ответил я. И у бедра согласно качнулся опущенный в ножны Единорог.

Возле Коса бесшумно, как тень, возникла Матушка Ци. Ее драгоценный Чань-бо вновь был надежно укутан. Старуха как-то незаметно обогнула меня и ан-Танью, оказавшись чуть ли не у меня за спиной, и взгляд ее буквально вцепился в торчащего из-за пояса Дзюттэ.

«Интересно, – подумал я, – от кого это Обломок прятался? От бабки? Вряд ли... Скорей всего, от посоха. Знакомы они, что ли?..»

– Откуда у вас... это? – коротко и внятно спросила Матушка Ци.

– Это... – отчего-то растерялся я. Ну как я ей объясню, что это Дзюттэ Обломок, шут ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир?!

– Это память... о друге.

– Он принадлежал Друдлу Кабирцу, – с неприятной настойчивостью продолжила старуха. – Вы сказали – память?

– Друдл погиб, – внезапно потеряв голос, выдавил я. – Его... его убили.

– Ты... вы это видели?

– Видел, – я разозлился. По какому праву она меня допрашивает?! – Я много чего видел, Матушка Ци! Много такого, чего предпочел бы не видеть.

Некоторое время старуха молчала.

– Странно, – наконец пробормотала она. – Очень странно... Если Пересмешник умер, я должна была бы почувствовать. Но раз ты говоришь... жаль. Очень жаль...

Она еще немного помолчала.

– Ну что ж, спокойной ночи, молодые господа, – произнесла Матушка Ци после долгой, слишком долгой паузы. – Думаю, мы еще увидимся...

И все так же бесшумно скользнула в темноту.

Потом чуть слышно скрипнула дверь.

Мы с Косом постояли, переглянулись и двинулись следом за старухой.

У самого порога я наступил на что-то, зашуршавшее под моей ногой. И поднял небольшой свиток пергамента. Всего один пожелтевший и скрученный в трубку лист.