Текст книги "Путь Меча"

Автор книги: Генри Лайон Олди

КНИГА ВТОРАЯ
МЭЙЛАНЬ

Часть четвертая
ЧЕЛОВЕК И ЕГО МЕЧ

 
Подобен сверканью моей души блеск моего клинка:
Разящий, он в битве незаменим, он – радость для смельчака.
Как струи воды в полыханьи огня, отливы его ярки,
И как талисманов старинных резьба, прожилки его тонки.
А если захочешь ты распознать его настоящий цвет -
Волна переливов обманет глаза, как будто смеясь в ответ.
Он тонок и длинен, изящен и строг, он – гордость моих очей.
Он светится радугой, он блестит, струящийся, как ручей.
Живой, я живые тела крушу: стальной, ты крушишь металл -
И, значит, против своей родни каждый из нас восстал.
 

Абу-т-Тайиб аль-Мутанабби

1

...Солнце неторопливо выползало из рассветной дымки, окрашивая в нежно-розовые тона далекие полоски облаков на востоке, и негромко шелестели узорчатые листья придорожных тутовников, вплетая в свой шум журчание суетливого ручья. Утро, подобно занавесу в балагане площадных лицедеев-мутрибов, распахивалось от знойной Харзы до отрогов Сафед-Кух, и мир готовился родиться заново.

Начинался день. Новый день.

И уже простучали по бревенчатому мостику с шаткими перилами копыта коня...

Нет. Двух коней.

Двух – потому что мой не в меру верный дворецкий Кос ан-Танья все же увязался за мной. И я ничего не смог с этим поделать.

Сначала я приказал – и Кос впервые ослушался приказа. Тогда я сменил тактику и попытался его уговорить. С тем же успехом я мог бы уговаривать стену комнаты, в которой мы находились. С той лишь разницей, что стена бы молчала, а у упрямого ан-Таньи на всякий мой довод находился незыблемо логичный ответ, и этот ответ никак меня не устраивал – так что спор быстро зашел в тупик.

Тогда я разозлился. Наверное, я был не прав; наверное, это было глупо – нет, не наверное, а наверняка! – но это я понимаю уже сейчас, а тогда я просто вышел из себя и заявил Косу, что он уволен.

Окончательно и бесповоротно.

На что мой дворецкий улыбнулся с просто возмутительной вежливостью и затребовал письменного подтверждения.

Еще было не поздно одуматься, но я настолько разгневался, что тут же взял лист пергамента и костяной калам, пододвинул бронзовую чернильницу и – и на одном дыхании написал приказ об увольнении.

Об увольнении моего дворецкого Коса ан-Таньи.

Я лишь запоздало удивился, подписываясь правой, железной рукой – удивился не столько своему поспешному решению, сколько тому, с какой легкостью сумел удержать в новой руке калам.

Причем текст вышел вполне разборчивым, хотя и несколько корявым, а роспись оказалась достаточно похожей на старую.

Кос самым внимательным образом прочитал приказ, удовлетворенно кивнул, помахал пергаментом в воздухе, чтобы просохли чернила, и послал гонца к городскому кади, дабы тот заверил подлинность документа.

Пока гонец мотался туда-сюда, Кос равнодушно глядел в окно, а я еле сдерживался, чтобы не треснуть отставного дворецкого чернильницей по голове.

Наконец посыльный привез пергамент, свернутый в трубочку и запечатанный личной печатью городского кади Кабира. Ан-Танья сунул свиток за отворот халата и повернулся ко мне.

– Итак, надо понимать, что я уволен? – зачем-то осведомился мой бывший дворецкий. Впрочем, Кос всегда отличался особой педантичностью.

– Да! – раздраженно подтвердил я. – Ты что, читать разучился?! У-во-лен! И теперь ты можешь идти...

– Нет уж, дорогой мой, это ТЫ теперь можешь идти, – внезапно перебил меня ан-Танья, закладывая большие пальцы рук за пояс, – и подробнейшим образом объяснил мне, Высшему Чэну из семьи Анкоров Вэйских, наследному вану Мэйланя и так далее, куда я теперь могу идти.

Ох, и далеко мне пришлось бы идти, послушайся я Коса!

– ...а я поеду с тобой, потому что, во-первых, ты без меня пропадешь, не добравшись даже до Хаффы, а не то что до Мэйланя, а во-вторых, ты мне больше не указ. Куда хочу, туда и еду. А хочу я туда, куда и ты. И кстати, с тебя еще выходное пособие, – закончил он.

Сперва я остолбенел и решил, что настал конец света, а я этого не заметил. Потом я понял, что конец света здесь ни при чем, а просто зря я уволил этого негодяя.

И безропотно выдал ему выходное пособие.

С которым он и отправился на базар закупать провизию в дорогу.

А утром следующего дня мы – я и сияющий, как новенький дирхем, ан-Танья – выехали из восточных ворот Кабира и свернули на Фаррский тракт, раньше именовавшийся дорогой Барра.

«Мэй-лань! – звенели о булыжник подковы моего коня. – Мэй-лань, мэй-лань, мэй...»

2

Ехали мы не слишком торопясь – путь впереди лежал неблизкий и не на один день – но и нигде особенно не задерживаясь. По дороге мы молчали – мне до сих пор было стыдно за свою вчерашнюю вспышку, а Кос никогда и не отличался особой многословностью.

Я понемногу привыкал к тяжести доспеха, поначалу изрядно сковывавшей движения, то и дело возвращаясь мыслями к ночной Беседе... нет, к ночной схватке, в которой погиб Друдл.

И не он один.

Да, остальных убил я. Я и Единорог. Он-Я. Или Я-Он. Мы. И, сколько ни играй словами, это было страшно. Страшнее, чем отрубленная рука и алая кровь на зеленой траве. Ведь то была моя рука, моя кровь...

А это – чужая.

Но пролитая мной.

Страшна была даже не сама смерть. Страшна была та легкость, с которой я превратил живое в неживое. Ах, как просто это оказалось!.. до ужаса просто. И теперь я боялся сам себя.

Как и Единорог.

Оказывается, свыкнуться с мыслью о возможности убийства совсем нетрудно. Ты просто снимаешь с себя тяжесть постоянного контроля – словно доспех снял – затем ты всего лишь продолжаешь начатое движение, не останавливаясь... и вот уже клинок с убийственной точностью нащупывает живое сердце, трепещущее сердце – и входит в него.

Вот и все.

И ты чувствуешь, потому что ты – это меч, а меч – это ты. Потому что таким же надтреснутым стоном отдается где-то глубоко внутри предсмертный звон сломавшегося клинка. Потому что он тоже живой – теперь-то я знаю это.

Но я знаю и другое. Я знаю, что значит слово «Враг». Есть в нашем мире такое подлое слово, и пишется оно с большой буквы на всех языках. Ты бы меня понял, смешной и грозный шут Друдл... Да, ты бы меня понял. Враг – это... это Враг. И если ты не убьешь его – он убьет тебя. Или твоего друга. Или чужого друга. Или убьет твой меч. Или меч убьет его...

Но, убивая врага, этим самым ты тоже убиваешь чьего-то друга.

Я невольно скосил глаза на рукоять Сая Второго, торчавшего из-за моего пояса. Сай молчал. Во всяком случае, мне хотелось бы, чтобы он молчал. Потом я положил железную ладонь на рукоять Единорога. Он тоже молчал, думая о своем, и я не решился его тревожить.

Похоже, Единорог, как и я, не вполне пришел в себя после вчерашнего... о Творец, какие простые истины узнаем мы иногда, и до чего же трудно привыкать к жизни, в которой есть место вот таким простым истинам!..

...Пополудни мы устроили короткий привал. Кос молча помог мне выбраться из доспеха, и я сумел слегка размяться. С непривычки тело немного ломило, и завтра это наверняка даст о себе знать, но я уже понимал – привыкну. Когда я ребенком впервые взял в руки Единорога, он тоже показался мне несуразно длинным и тяжелым. А эта железная одежда – не меч. Ею не пользоваться надо, а носить. Предки ведь носили – и не жаловались. Или, может, жаловались – но все равно носили. Времена такие были... вроде наших времен.

Ладно, хватит об этом. Впереди еще столько всего... Чего – всего? Кто его знает... Поживем – увидим.

Если доживем.

Вот с такими веселыми мыслями мы наскоро перекусили холодным мясом с просяными лепешками, запивая еду кислым вином из бурдюка. Потом, спустя полчаса, я снова облачился в доспех аль-Мутанабби и взобрался на недоуменно косившегося на меня коня.

Свистнула плеть, конь оскалил желтые зубы в подозрительной ухмылке – и мы поехали дальше.

Мерно покачиваясь в седле, я думал о том, что возьмись я рассказывать кому-нибудь о первом дне нашего пути в Мэйлань, то не смог бы сообщить ничего интересного. Ну, выехали из Кабира... ну, привал... дальше вот едем... Все. Как же это, однако, прекрасно – когда с тобой ничего не происходит! А дни, богатые событиями (и ночи тоже!) пусть отправляются под хвост к Ушастому Демону У!..

К вечеру мы добрались до караван-сарая, одного из многих, которыми изобиловал Фаррский тракт. Это дня через четыре, когда мы свернем северо-восточнее Хаффы, с ночлегом, говорят, будет сложнее – и то не намного.

Я вознес мысленную хвалу благоустроенности эмирата, и мы с Косом по молчаливому согласию решили здесь заночевать, что было вполне разумно.

3

Наутро я проснулся раньше Коса, чего никогда не случалось, пока он был моим дворецким. Теперь же ан-Танья справедливо решил, что, как вольный человек, он может отсыпаться столько, сколько захочет – и при этом храпеть на всю выделенную нам келью. Имелся определенный соблазн потихоньку улизнуть от него, пока он спит, но я сильно сомневался в успехе подобного предприятия.

Все равно ведь догонит, рано или поздно. Уж я-то знал своего бывшего дворецкого.

Честно говоря, я и сам малость поостыл и не очень-то стремился отделаться от ан-Таньи. Да и доспех с его помощью снимать-одевать гораздо легче...

Тем не менее, на этот раз я решил обойтись без доспеха и оделся быстро и бесшумно – правая рука действовала вполне нормально, и я уже начинал воспринимать ее, как обычную часть своего тела, что даже немного пугало – после прицепил к поясу ножны с Единорогом, сунул рядом Дзюттэ Обломка и отправился в харчевню на первом этаже караван-сарая, намереваясь потребовать завтрак.

Сая Второго я вонзил в деревянную панель стены, где и оставил.

...В харчевне за длинными, крепко сбитыми столами уже сидело несколько постояльцев. Похоже, все они с утра пораньше успели не только позавтракать, но и изрядно приложиться к напитку, гораздо более крепкому, чем ключевая вода. Посему разговаривали они весьма громко, перебивая друг друга, и каждый слушал в основном сам себя.

Вообще-то я не большой любитель подслушивать чужие разговоры, но на этот раз я остановился на верхней ступеньке лестницы, невидимый снизу, и прислушался, заинтересовавшись предметом беседы.

Предметом беседы был я.

– ...да врешь ты все! – рокотал внизу чей-то бас, слегка надтреснутый, как порченый кувшин.

– А вот и не вру! – возмущался его собеседник, чуть ли не переходя на визг. – То, что Чэну Анкору на турнире руку отрубили, все знают?! Отрубили или не отрубили?!

– Ну, отрубили, – подтвердили сразу два или три голоса. – По локоть. Или по плечо. Или еще дальше.

Я криво ухмыльнулся и положил руку аль-Мутанабби на рукоять Единорога, чтобы он тоже послушал. И вздрогнул. Сверху мне не был виден оружейный угол, где стояло оружие болтунов, но зато теперь я сам услыхал еще один разговор.

Блистающие в углу говорили о том же.

Я снова ухмыльнулся, настроился на голоса людей – но руки с меча не снял.

На всякий случай.

– А то, что у Высшего Чэна теперь опять две руки – это знаете?! – продолжил визгливый.

– Ну, говорили люди... – неуверенно ответствовал бас, явно смущенный напором. – Мало ли что говорят в Кабире... вот еще говорили, что ночами по площади Опавших Цветов ракшас-людоед ходит и никого не жрет, только вздыхает...

– А откуда тогда известно, что людоед? – заинтересовался кто-то.

– Так у него изо рта нога человечья торчит! Он ее выплюнуть не может, а целиком она не глотается. Вот он оттого и вздыхает, а она пальцами шевелит...

– Кто?

– Да нога же! Босая она...

– Сам ты ракшас! – визгливый чуть не захлебнулся от злости. – Я тебе про Чэна, а ты мне про ногу! Говорю вам, что сам видел – обе руки на месте, и одна – железная! И пальцами шевелит!..

– Нога?

– Рука!

– И я видел... – еще один голос начал было говорить что-то в поддержку визгливого, но тот немедленно перебил говорящего – видимо, опасаясь очередного ухода разговора в сторону.

– Так это еще не все! Кто Чэну руку железную ковал? Коблан Железнолапый, вот кто!

– Ну да, Коблан, – проскрипел старческий фальцет. – И что с того?

– А то, что и Чэн Анкор теперь Железнолапым стал! По-настоящему! И рука эта не просто так болтается, как язык у некоторых – Чэн ею, как живой, пользуется!

– Ври больше!

– Творцом клянусь – сам видел! Только не это главное... Иду я позавчера перед самым отъездом мимо квартала Су-ингра, гляжу – идет Чэн, и весь железный! Весь! Целиком!..

«Врет, – подумал я. – Не мог он меня видеть. Не был я в районе Су-ингра... А, какая разница – он видел или кто-нибудь другой!.. людям рты не заткнешь. Разве что ногу ему туда сунуть, как тому ракшасу...»

– Ну да?!

– Да! Железный! Видать, Коблан, когда руку ему новую приклепывал, малость промахнулся молотом – вот и пришлось плечо железное мастерить, а пока плечо делал – еще чего помял...

– Сказки все это! Болтаете невесть что!..

– А вот Саид руку железную тоже видел! Ведь видел, Саид?

– Ведь видел...

– Вот! А там, где рука – там и остальное...

– Остальное – это да, – прогудел бас с откровенной завистью. – Ежели оно железное, остальное-то, а еще лучше стальное, так это да... бабы, небось, с ума сходят...

Мы с Единорогом уже едва сдерживались, чтобы не расхохотаться. Интересные слухи, оказывается, гуляют по Кабиру и за его стенами!

– А голова у Чэна как – тоже железная? – полюбопытствовал невидимый старик.

– Сверху только. А лицо обычное. Из мяса.

– Так это что же получается – Коблан теперь железных людей плодить будет?

– Кто его знает... может, и будет. Ежели что, к примеру, оттяпают...

«Ладно, хватит подслушивать. Есть-то хочется! – рассердился я непонятно на кого. – А ну-ка!..»

И я решительно протопал вниз и уселся за стол неподалеку от развеселой компании. Единорога я в оружейный угол ставить не стал – по негласному уговору.

Толстый краснощекий хозяин появился почти сразу. Я заказал ему завтрак и через минуту на столе уже дымился аш-кебаб, завернутый в маринованные листья дикого винограда, белела в пиале чесночная подлива, возвышалась стопка желтых лепешек – и я жадно принялся за еду, изредка поглядывая на шумных спорщиков.

Через некоторое время визгливый сплетник – долговязый и смуглый детина с неожиданно мелкими чертами невыразительного лица – обратил на меня внимание.

Его глубоко посаженные глазки остановились на мне раз, другой – и вдруг он уставился на мою правую руку, не донеся до рта пиалу с вином. Я просто слышал, как лихорадочно трещат его заржавевшие мозги, сопоставляя увиденное с известным.

Наконец долговязый расплылся в широченной улыбке, видимо, придя к какому-то определенному выводу.

– Смотрите! – заверещал он, тыкая в мою сторону грязным пальцем. – Вот что значит мода! Теперь все хотят быть похожими на Чэна Анкора! Вон у него железная перчатка на руке, видите?!

Теперь уже все смотрели на меня. Я вежливо улыбнулся, прекратив на мгновение жевать.

– Тебя как зовут, парень? – нахально осведомился болтун. – Кабирец, да? Ты Чэна-то хоть однажды видел?

– Видел, – откусывая большой кусок кебаба, кивнул я, – каждый день, почитай, видел.

– Это где же ты его видел?

– В зеркале, – ответил я. – Когда брился по утрам.

И взял верхнюю лепешку правой рукой...

4

...А потом мы снова ехали по Фаррскому тракту, и с осенних тутовников осыпались на обочину липкие спелые ягоды, а мы по-прежнему молчали – но молчали уже гораздо веселее, чем вчера, и солнце припекало вовсю, причем я поймал себя на том, что невольно улыбаюсь этому солнцу, а Единорог у седла весело звякает в ответ каждой моей улыбке.

Впрочем, улыбался я не только солнцу. Мне то и дело вспоминалась утренняя немая сцена в караван-сарае, испуганно-уважительные лица подвыпивших спорщиков за соседним столом; недоумение в их глазах, постепенно переплавляющееся в изумление...

«Вот и родился еще один слух, – думал я. – И пойдут дальше гулять легенды о Железноруком Чэне, и буду я в этих легендах обрастать железом с головы до ног... А ведь кто-то и впрямь видел меня в Кабире, одетого в доспех – то ли по дороге домой от Коблана, то ли при выезде из города; и по пути вчера нам люди встречались, и сегодня встретятся, и завтра... Так что слухи, похоже, будут преследовать меня по пятам и, скорее всего, обгонят; и ничего из попытки тихо выяснить, что к чему, у меня не выйдет...»

Ну и не надо! Глупо было бы рассчитывать остаться незамеченным, разгуливая по эмирату в этом-то железе! Дурак ты, Чэн... дурак и есть. Прав был Друдл-покойник.

При воспоминании о шуте что-то больно кольнуло внутри, и рука сама коснулась Единорога. Дурак я или не совсем дурак – но все равно я докопаюсь до сути... и пусть слухи торопятся, пусть бегут быстрее моего коня – я одновременно буду и приманкой, и охотником. Пожалуй, так даже лучше...

Тут я обнаружил, что мой меч уже давно разговаривает с Дзюттэ Обломком, и невольно прислушался к их беседе.

Единорог не возражал. Ну а у меня уже начало входить в привычку подслушивать и подглядывать.

– Дурак ты, Единорог! – прозвучал у меня в голове голос Обломка, и я невольно вздрогнул, натягивая поводья – до того этот голос и манера говорить напоминали покойного Друдла.

Или это Друдл напоминал Дзюттэ?

– Олух безмозглый, – продолжал меж тем Обломок. – Совсем как твой Придаток... Хорош он у тебя – нацепил на себя гору всякого-разного хлама, и рад! Чего это я с вами увязался?! Он же теперь, как статуя – даром что железный! Ну, и толку с этого?!

– Поживем – увидим, – философски заметил Единорог, и я с ним полностью согласился.

– Ага, увидим, – ехидно согласился Дзюттэ. – Вот на ближайшем привале и увидим!

Я понял, что шут-Блистающий специально дразнит Дан Гьена, как Друдл в свое время дразнил меня. Единорог это тоже отлично понимал, но поразмяться нам всем действительно не мешало, так что я лишь кивнул, а Единорог мирно согласился:

– Очень хорошо, Дзю. Так и сделаем.

– Хорошо, хорошо! – не замедлил передразнить его шут. – Это тебе хорошо! А со мной рядом этот паскудный недоделок умостился!

Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы сообразить, кого Обломок имеет в виду. Конечно же, Сая Второго...

– Ты у нас доделок! – проскрипел в ответ не выдержавший Сай. – Тупица болтливый! И гарда у тебя...

Ах, лучше бы он помалкивал!

– А, так оно еще и разговаривает! – зловеще обрадовался Обломок. – Ему, видите ли, гарда наша не нравится! По-моему, тот, чье место в навозной куче, не должен встревать в разговор истинных Блистающих... верно, Единорог?

– Верно! – согласился мой меч. – Эй, Сай, видишь своих родичей?

Я сперва не понял, о чем это они. А потом обнаружил, что в стороне от тракта двое крестьян неторопливо перегружают в арбу, запряженную ломовой пегой лошадью, целую гору навоза. Грузили навоз, как положено, вилами. Собственно, я не очень-то знаю, как положено грузить навоз, но не руками же в нем копаться!

А металлические наконечники трехзубых вил, средний зуб которых был существенно длиннее боковых, отгибающихся в разные стороны, и впрямь весьма напоминали по форме торчащий у меня за поясом Сай. Похоже, крестьянские вилы действительно могли оказаться его дальними предками, как верно заметил Дзюттэ.

– Что?! – возмутился Сай, тоже сообразивший, что к чему. – Меня, подлинного Блистающего, известного древностью своего рода, который ведет начало...

– Из дерьма, – прозаически закончил за него Обломок. – И в него же вернется!

– Хорошая мысль, Дзю, – с энтузиазмом поддержал шута Единорог. – Вот в ближайшем караван-сарае отыщем палку подлиннее, примотаем к ней этого умника, затем попросим пару Придатков спустить шаровары и потрудиться во имя великой идеи – и пусть наш друг займется тем, чем ему положено!

– Да я... да вы... – если бы Сай был человеком, я сказал бы, что он задохнулся от обиды. – Мерзавцы вы, а не Блистающие!

Я более тесно соприкоснулся с Единорогом и мысленно прошептал ему:

– Ты бы лучше попробовал выяснить, куда делись его дружки! Хоть Блистающие, хоть люди... или хотя бы одни Блистающие, потому что людей мы наверняка найдем там же!

– Уже пробовали, – ответил Дан Гьен, и я не сразу понял: отвечает он мне вслух или так же мысленно, как и я. – Молчит, подлец... Ничего, мы с Дзю его разговорим! Чем и занимаемся...

Я понимающе кивнул и снова вернулся к роли пассивного слушателя.

Дзюттэ явно заметил, что Единорог отвлекся от разговора, как если бы он с кем-то беседовал помимо Блистающих, но вида шут не подал.

– Это ты здорово придумал, Высший Дан Гьен, – подчеркнуто церемонно признал Обломок. – Небось, у меня научился... Дело говоришь! Чем таскать за собой эту обузу, лучше его к полезному труду пристроить. Местность тут сельская, лошадей с овцами невпроворот, да и Придатки не брезгуют пару раз в день под куст присаживаться – так что без работы не останется, со всех трех концов рыть станет...

Сай гордо молчал – но, похоже, он всерьез начинал верить в возможность такой, мягко сказать, незавидной участи. Допекли его мои приятели! А где обида да страх, там и разговоры. Есть, есть ему о чем поговорить, а нам послушать!..

– Ладно, хватит о навозокопателях, – заявил Обломок. – Время не ждет. Как найдем подходящее местечко – так и по-Беседуем всласть, пусть попотеет в железе... Эй, Заррахид, ты как насчет Беседы?

– Всегда с удовольствием, – качнул рукоятью Заррахид, до того молчавший и лишь ритмично постукивавший о бедро Коса ан-Таньи.

Разрешения вступить в разговор эсток спрашивать не стал. Еще бы – он теперь свободен, как и Кос, поскольку мой меч оказался ничуть не умнее меня самого, уволив Заррахида с должности... с той же самой должности, с какой я уволил ан-Танью, только разве что без письменного приказа.

А результат оказался одинаковым.

Я снял руку с Единорога и задумался о перемене в поведении Коса. После увольнения мой дворецкий неожиданно преобразился: спал, сколько хотел, заказывал блюда дороже, чем я, зачастую ехал впереди меня и полюбил размышлять вслух о «некоторых бездельниках». Я уж было подумывал принять его обратно на службу, заверив необходимые бумаги в ближайшем городе – да только не знал, согласится ли Кос?

Я бы на его месте ни за что не согласился.

Потом я случайно задел локтем Сая Второго – и мысли мои вернулись к Блистающим, прошедшим Шулму и устроившим эмирату кровавую баню. С целью спасения мира Блистающих. М-да... простая, однако, штука – жизнь! Ни тебе мифических убийц-асассинов, ни зловещих Тусклых с теплым клинком – а есть себе за горами-пустынями какая-то Шулма, которой до нас восемьсот лет тянуться, и есть бежавшие оттуда наши же Блистающие, узнавшие вкус крови.

А что им оставалось – скажи, Чэн-умница?! Этому Саю дерьмо в Кабире мешать – счастье после Шулмы! Ведь они, небось, объясняли – им не верили; доказывали – их не поняли или не захотели понять; и тогда они начали нас спасать. Как могли, как умели, убеждая кровью, смертью...

И убили Друдла!

Вот не умею я спокойно рассуждать... Как вспомню последний бой шута, так готов Сая этого узлом завязать! Я руку свою родную, отрубленную – и то простить готов, а Друдла никогда и никому не прощу.

Радуйтесь, Блистающие из Шулмы – нашли вы последователей! Чэна Анкора с Единорогом... и пошли последователи по следу вашему.

Радуйтесь и ждите!

Правда, вряд ли много таких, как я, наберется. Кто еще сумеет (или захочет) узнать цену крови, и звону сломанного клинка, и звуку, с каким входит в тело отточенная сталь?

Не успеть вам, беглецам... не переучите. Даже если у вас – у нас! – есть в запасе несколько лет. Три. Пять. Десять. Все равно – не успеете. Мало найдется людей и Блистающих, способных понять; еще меньше – способных отказаться от идеала, от искусства и изящества Бесед ради жестокой науки убивать. Пусть даже и во имя будущей жизни – своей и своих близких.

Мало. Даже если каждый будет стоить десяти, двадцати шулмусов – что с того? И грозой пройдет по эмирату Джамуха Восьмирукий...

Ну а допустим, что ваш план, беглецы, удался! Чем тогда мы будем лучше тех же шулмусов? Живее – будем, а вот лучше ли?.. И покатится вспять время, отбрасывая нас к эпохе варварских войн, тяжелых доспехов и Диких Лезвий.

Что лучше?

И есть ли третий путь?

Путь Меча?

Одно было ясно – мир стремительно меняется, и никогда уже ему не быть таким, как раньше... мир – он ведь тоже один.

Один против неба.