Текст книги "Кровь пьют руками"

Автор книги: Генри Лайон Олди

Соавторы: Андрей Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Богом?!

Удивление длилось недолго. Где-то я об этом уже слыхала!

…Только боженька у них живой. Понятливый бог. Он им и разрешает. Как чего? Мокруху, бля, разрешает, со стволами ходить разрешает…

– И каких именно жертв требовал Великий Боженька Капустняк?

Лукьяненко не спешил отвечать. Яркие губы сжались – дон Сергей раздумывал. Я его понимала. То, что он сейчас делает – измена. По всем их воровским законам измена.

– Сергей Сергеевич, если вы полагаете, что мы не знаем о ганфайтерах, то вы ошибаетесь!

Он вздрогнул – впервые за весь разговор.

– Значит, Боженьке Капустняку требовались иные жертвы? Потому и бомжи с вокзалов исчезли?

Лукьяненко вздохнул, сильные пальцы дробью ударили по белой скатерти.

– Вы с ним не были знакомы, Эра Игнатьевна! Он был страшным человеком! Он говорил, что в нашем городе богом может стать каждый – у кого хватит смелости и силы. Когда он собрал вокруг себя этих отморозков и разрешил убивать – мы не верили. Ведь мы здесь даже оружие с собой не носим! Город – наша крепость, какая тут стрельба?! Воркутинцы – и то поняли, третьей дорогой объезжают. Но у него… У Панченко получилось. Как – не знаю. Дело не в бомжах. Он собрал каких-то парней, то ли ученых, то ли шаманов…

Договаривать дон Сергей не стал, но этого и не требовалось. Итак, шаманы и ученые.

Шаман Ерпалыч Молитвин и ученый Фимка Крайц.

– Когда Панченко умер, мы, честно говоря, вздохнули с облегчением.

– Умер? – переспросила я. – Вы уверены?

Широкие плечи поднялись, снова опустились.

– Я сам был в Порто. И сам хоронил его. Господина Панченко сожгли в крематории, у меня есть справка… Но не это важно. Он умер, Эра Игнатьевна! И когда он снова появился…

Дон Сергей замолчал. Я не торопила. Взгляд скользнул по тарелке – пусто. Странно, когда только успела? Странно – и обидно: ни тигра не распробовала, ни дракона.

– Не знаю, кто он и откуда взялся, Эра Игнатьевна, но это не Панченко. Точнее, не прежний Панченко. Прежний не стал бы… Впрочем, это уже наши дела. Для вас важно другое. Этот, новый, не останавливается ни перед чем.

Кажется, воскресший Капустняк доставил новому железнодорожному боссу немало хлопот. И дон Сергей явно не прочь избавиться от них нашими руками.

– Итак, Трищенко убил он? – поторопила я.

– Трищенко? – в глазах было удивление. – А, бармена! Его – не знаю. Там есть еще Калиновская. Говорят, они с Трищенко поссорились, а эта девица, извините, фик-фок, к тому же злая, как собака. Вы бы на нее посмотрели пару лет назад – тля, шавка! Зато теперь!.. Дело не в Трищенко. Вот, смотрите!

На столе появилась папка – бумажная, с белыми тесемками. Среди окружающей роскоши она смотрелась совершенно по-плебейски.

– Снято неделю назад.

Я поднесла снимок к глазам.

– Господи!..

Трупы – совершенно голые, в луже темной, уже застывшей крови. Девушка и парень. Обоим не больше восемнадцати.

– Вот еще!

Еще смотреть не стала. И так понятно.

– Турист-траст помните? Если не ошибаюсь, кто-то из ваших им занимается?

– Работа в Греции, – кивнула я, отдавая фотографию. – Вот, значит, где эта Греция!

– Панченко (то есть этот, новый!) организовал, как он говорит, Дом отдыха. Туда привозят почти всех наших бонз из города, из области. Там не только девочки и наркотики, Эра Игнатьевна! Мне рассказывали: тот, кто побывал там однажды, уже не сможет оторваться. Там что-то страшное! Говорят, можно попасть в какой-то другой мир, превратиться в монстра, отомстить даже тем, кто давно умер. Они теперь все повязаны! И УВД, и мэрия…

И не только. Как бишь в моей считалочке?

Калиновская-Очковая, Капустняк-воскресший, Хирный-главжорик, стрикулист-ФСБ-ист, Лычаков-Цицерон.

Кто будет водить?

Теперь ясно – кто.

– Говорят… Не знаю, правда ли, Эра Игнатьевна, но говорят, будто он может все. Будто он и вправду бог!

Я посмотрела ему в глаза – они оставались серьезны. Дон Сергей не шутил. Лицо побледнело, даже родинка стала почти незаметной.

– И что вы ждете от прокуратуры? – вздохнула я. – Мы ведь не экзорцисты!

На стол легли фотографии, затем – несколько машинописных страниц.

– Это показания одной девушки. Ее уже нет в живых, но подпись заверена. Там адреса, по которым вы сможете найти Калиновскую и его.

– А Дом отдыха? А шаманы?

Вновь пожатие плеч. Кажется, и то, и другое дон Сергей оставлял для личного пользования. Спросить о Малыжино? Нет, не стоит!

– Это вам поможет взять его. Будем считать, что я выполнил свой гражданский долг.

Теперь он снова улыбался, но глаза оставались серьезны. Стало ясно – бывший чемпион напуган. Настолько, что готов спрятаться за нашими спинами.

– Постарайтесь справиться побыстрее, Эра Игнатьевна. Это в ваших же интересах. И мой вам совет – уходите в отпуск. Желательно месяца на два-три. Скоро здесь может быть очень жарко.

Жарко? Видимо, дон Сергей тоже читал проект Указа. Итак, все ясно! Братва залетела в непонятку, спешит замочить пахана – и сделать ноги, пока шухер не пройдет. А еще говорили: новая эра!

– Учту, – кивнула я. – Господин Лукьяненко, позовите, будьте добры, официанта. Хочу расплатиться.

– Ну что вы, Эра Игнатьевна! Вы же гость… – начал было он, но наткнулся на мой взгляд и поперхнулся.

Кажется, тигр с драконом застряли у него в горле.

Сегодня было не время для драконов.

3

…Потом нам сказали, что мы должны будем заниматься половыми сношениями с гражданами, которых нам укажут. Галина Челковская отказалась, и гражданка Калиновская стала бить ее плетью. Назавтра Галина Челковская умерла. Лиду Тимошенко тоже убили, ей перерезали горло и заставили нас всех выпить по глотку крови. Мы не хотели, тогда гражданка Калиновская стала нас бить. Меня тоже били и подвергали иным методам физического воздействия, пока я не согласилась. Гостей приводил чернобородый гражданин, которого называли Панченко Борис Григорьевич. Сначала я занималась половыми сношениями с гражданином Хирным, начальником УВД. Он меня бил и заставлял заниматься половыми сношениями в извращенной форме. При этом гражданин Хирный находился в состоянии наркотического опьянения. Затем меня принудили к половым сношениям с гражданином Ейбоженко, заместителем начальника областного управления ФСБ…

Читать показания гражданки Левченко Екатерины Алексеевны, восемнадцати лет, разыскиваемой по делу Турист-траста, было тяжело. Это был не ее голос. Кто-то другой продиктовал все – и нелепые, жутко звучащие канцеляризмы, и фамилии гостей. Но Катя Левченко действительно жила на белом свете! Жила, росла, мечтала уехать в Грецию, где так легко заработываются деньги.

Ее труп был на одной из фотографий. Горло перерезано, рваная рана тянулась поперек живота…

Я отложила страшный документ. Дон Сергей постарался – такого не простят. Даже если Капустняк – мертвец, вернувшийся из могилы. Точнее, из крематория.

Из ада – в ад.

За окном сгустился вечер. Пора что-то решать, рапорт лежит на столе, фотографий и показаний девушки хватит с головой. Теперь понятно, почему они все так забегали! Сволочи! И чемпион этот с родинкой – хорош гусь! Капустняка выдал, а Малыжино себе оставил. Феод, так сказать! Не выйдет, Сергей Сергеевич, не выйдет!

Я уже совсем было собралась к Ревенко, когда телефон негромко звякнул. Почему-то подумалось о Никаноре Семеновиче и о статье в Независимой; но это оказался дуб. Собственной персоной. Живой, здоровый – и странно веселый. Странно потому, что мне самой было совсем не до веселья.

* * *

Следователь Изюмский ввалился в кабинет прямо в своей новенькой чукотке, оставляя за собой мокрый след – сбить снег с ботинок он не догадался. Таким я дуба еще не видела. Глаза блестели, золотые зубы сверкали – червонец, не человек!

– Ну, блин, подруга, отпад, елы!

Я только моргнула. Пора браться за зажигалку.

– Блин, инспектора наши – козлы! В натуре, козлы, подруга! Я же их, блин, козлов, по-человечески спрашивал – смотрели вы, козлы, хазу Очковой или не смотрели? А они зенки пялят – смотрели, мол, ништяк, все в рапорте, блин! А я сегодня утром прикинул к носу – а вдруг эти козлы не все поглядели? Ну, ноги в руки – и айда! Два часа Му-му трахал, но нашел!

– Володя! – взмолилась я. – Переходите на русский!

Дуб осекся, рука потянулась к затылку:

– Эх, Эра Игнатьевна, тяжелый вы человек! Ну, это… В ходе повторного обыска на квартире этой бля… то есть гражданки Калиновской мною был найден билет на междугородний автобус, проданный пятнадцатого января сего года от станции Золочев, блин… Не могу, Эра Игнатьевна! Разрешите по-нормальному!

ВЗГЛЯД ИСПОДТИШКА…

Зря он золотые зубы вставил! Кабы не рыжевье во рту, да не дурацкая цепь, вполне пристойный парень бы получился. Из тех деревенских, что всем вы говорят и здороваются с незнакомыми людьми на улицах. Русый, чубчик симпатичный, а в глазах, когда наносная лихость сходит, проступает что-то наивное, добродушное. Но – не глупое. Такой моргнет, моргнет, а потом как выдаст! Долго же старались, чтобы парня испортить!

А еще у него уши смешные – без мочек.

Вот он какой, Володя Изюмский…

Я подумала – и разрешила. Поскольку этот день прошел для следователя Изюмского не зря.

Еще бы! Дуб не поленился съездить в Золочев. На автостанции удалось узнать, что билет был продан до села Малыжино. Вот так! Быстро и просто, без всяких Голицыных!

– Видели там эту суку, то есть Калиновскую, Эра Игнатьевна! И Капустняка видели! Два дня назад видели! И мерсы туда регулярно шастают – городские, с номерами служебными. Там дурдом… помните, вы о психах говорили? А директором там – Калиновский! Дядька ее родной! Ну, блин, козлы инспектора! Неделю назад гадов бы накрыли, пидоров гребаных!

Потребовать зажигалку? Я взглянула на дуба – дуб был хорош.

– Володя! – улыбнулась я. – А вы молодец, Володя! Давайте я вас поцелую!

Дуб смутился и покраснел – впервые за наше знакомство.

4

Экран неярко светился. Доклад уже там, у моих безликих шефов, и теперь остается одно – ждать. Чей сегодня день? По обычному расписанию – Девятого, но после всей этой чехарды угадать мудрено. Неужели опять придется ругаться с остолопом-Пятым?

Взгляд скользнул по томику Лойолы, мирно дремлющему на кресле. Что там вычитал сероглазый Маг? Три степени повиновения? Да, три степени – телом, разумом и сердцем. Сердцем… Такую работу не полюбишь сердцем! Неужели шпионское ремесло можно любить? Игорю легче, для него весь наш кошмар – просто наука. Факты, которые надлежит осмыслить, проанализировать… Кризисные культы: культ карго, культ Капустняка…

Игорь опять не позвонил. А я ждала – весь вечер.

Экран по-прежнему безмолвствовал. Чего они тянут? Читать разучились?

Ага, есть!

Сначала буква, затем строчка. Я затаила дыхание…

Девятый – Стреле.

Добрый вечер, голубушка!..

Я облегченно вздохнула. Добрый дедушка сидит у компьютера, длинные тонкие пальцы скользят по клавиатуре. Дедушка улыбается…

…Давно с вами не общался – начальство запрягло. Не обижайтесь, ладно? Вы и без нас прекрасно справляетесь. Могу обрадовать – до отпуска осталось чуть-чуть. Вы должны помочь специалисту завершить работу, а это займет не больше недели. Заранее приглашаю вас на ужин в Берлин. Не откажетесь?

Неделя! Всего неделя! Это после пяти-то лет!

Стрела – Девятому.

Спасибо. Не откажусь. Что мне делать с Капустняком?

Ответ пришел не сразу. Добрый дедушка задумался, морщинки на лбу стали глубже…

Девятый – Стреле.

Постарайтесь успешно закончить дело. Это важно. Кстати, уговорил начальство выделить вашей дочери грант для обучения в Гарварде. Только не благодарите, обижусь! Билет до Нью-Йорка вам уже заказан – на 10 апреля.

10 апреля! Полтора месяца! Это пустяки, это ерунда. Пять лет! Господи, пять лет!..

Кажется, я так и не успела поблагодарить.

…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок…

Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку, и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад… Мяч уже в воде, ленивая теплая волна слегка подбрасывает его вверх, солнце сверкает на мокрой резине. Девочка оглядывается…

Экран пуст, можно выключать компьютер. Если и мог кто-то меня успокоить, то это Девятый. Какой он все-таки молодец!

Я протягиваю руку к мыши, но внезапно экран оживает.

Черт, дьявол!

Не может быть!

Пятый – Стреле.

Внедренный сотрудник Стрела! Немедленно перейдите на синий код!

Все-таки успел – испортил настроение. Но какого беса? То Воздух, то код. Синий – самый сложный, бедняга-компьютер целую минуту расшифровывает!

Делать нечего. Где тут синий?

Стрела – Пятому.

Слушаю вас!

Пока компьютер переваривает недлинное послание, я начинаю потихоньку звереть. Задание я получила, все понятно, так какого хрена Пятый вмешивается? У них там что, раскол? Если так, перехожу к Девятому!

Пятый – Стреле.

Личное…

Что?!!

…Неофициально предлагаю немедленно воспользоваться пунктом N 8 Правил и покинуть город. Предупреждаю – сигнал Этна отменен и нарушено ПРАВИЛО НОЛЬ. Повторяю: ПРАВИЛО НОЛЬ. Со специалистом видеться запрещаю. Уходите из квартиры немедленно. Свяжетесь со мной из Минска по известному вам адресу. Предупреждаю еще раз – мое послание носит личный характер.

* * *

Экран давно погас, в комнате темно, нет сил даже пройти на кухню, чтобы сварить кофе. Или достать из бара бутылку коньяка. Знаю – не поможет.

Пятый перемудрил – никакого правила ноль (тем более, ПРАВИЛА НОЛЬ) я не знаю. В том, что приходилось заучивать, его нет. Правила начинаются с первого: Внедренный сотрудник обязан…

Это я помню.

Пункт восьмой – его я тоже помню наизусть, как и все остальные. В случае явной и непосредственной опасности внедренный сотрудник имеет право…

Да, я имею право.

Бросить все, не выполнить приказ, подвести Девятого?.. Неужели он бы не предупредил, случись беда? Нет, чушь! У Пятого маразм! Или хуже – специально решил напугать, сорвать задание. Потом пиши объяснительные полгода – и то не поверят! Опасность? Какая? Я даже не смогу сослаться на приказ – послание-то личное!

Вдобавок – Игорь. Маг останется здесь один – совсем один, среди людей и нелюдей.

Нет!

Сотрудник Стрела все поняла правильно!

Сотрудник Стрела остается.

Сердце…

Почему так болит сердце?

ВТОРНИК,
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ ФЕВРАЛЯ

Когда я служил в операх ямщиком * Началось, блин! *

В грудь слетели пташечки… * Да не прийдет царствие его *

Стрела? Я не ошибаюсь?

1

За Золочевым, прямо за сгоревшим еще в дни катастрофы храмом Троицы, дорога стала совершенно ни к черту. На обледенелых подъемах буксовали даже Уралы, а наш джип, украшение дорог Айовщины и Пенсильванщины, то и дело постыдно тыкался носом в кювет. Впрочем, вся дорога походила на один большой кювет. Наверное, в последний раз ее ремонтировали в 1654 году, когда в эти места пришли переселенцы из далекой Галиции. Галиция… Не оттуда ли Голицыны, давным-давно облюбовавшие здешние глухие края? Впрочем, нет, Саша как-то объяснял мне, что под Москвой тоже есть Галич. Гал – в старину это слово означало соль…

Размышлять о Галиции, Галиче и соли мне никто не мешал. В джипе нас было трое – шофер-сагайдачник в камуфляже, старший следователь Гизело в пальто и сапогах на высоком каблуке, и сам господин Бажанов. Сегодня я впервые увидела его в форме – тоже камуфляжной, но без погон. Заместитель мэра был суров и не разомкнул уст от самого города.

Уралы ползли сзади. Восемь машин, две пустые, в остальных – сплошные сагайдачники. Рота полного состава, два тяжелых пулемета и еще что-то, мне, штатской, непонятное.

Дуб – следователь Изюмский – тоже в одной из кабин. С автоматом, в бронежилете и (о Господи!) в каске. Каска ему велика – все время сползает аккурат к подбородку.

Все, что можно, сделано. На квартиры, засвеченные доном Сергеем, посланы группы захвата, еще одна направлена к Казаку Мамаю. Когда около двух недель назад мне всучили дело о сгинувшем алкоголике, могла ли я предполагать, чем все кончится? Курсанты с боевым оружием, рев Уралов, автомат АКС-99 на пустом сиденье рядом с шофером…

Впрочем, еще ничего не кончилось. В Малыжино мы будем как раз после заката. Почему-то стратеги-сагайдачники решили, что в темноте наши шансы выше.

Вспомнилась изумленная ряха господина Ревенко. Бывший вояка в последний момент, кажется, попросту струсил, начал крутить, толковать о необходимости проверки-перепроверки, нес чушь об экспертизе фотографий. Дуб и тут оказался молодцом – пошел к дяде. Бог весть, с легким ли сердцем Никанор Семенович выписывал ордер, но результат налицо. На сагайдачников я, честно говоря, не рассчитывала. Это уже Бажанов. Прочитав мой рапорт, он мигом позвонил в военный университет. Все верно, в этом деле нельзя верить ни жорикам – подчиненным Хирного, ни, тем более, архарам с их полканом-тараканом. А курсантов нам дали непростых, как мне шепнули на ушко, будущих специалистов по особо сложным операциям. Когда-то таких называли ОСНАЗ. У этих рука не дрогнет.

Дорога пошла резко вниз. Впереди, из-за лысой верхушки заснеженного холма, показался пруд – огромный, весь в промоинах, с вмерзшими в лед черными лодками.

– Там, за прудом, – Бажанов свернул карту, которую разглядывал, подсвечивая себе фонариком. – Два корпуса, поблизости – разрушенная церковь. Бывала здесь, Гизело?

Я молча покачала головой.

– А я вот бывал. Рыбу ловил. Лещи тут, я тебе доложу! Кто ж его знал, что здесь такое?

Отвечать я не стала, хотя вопрос оказался не из сложных. Кое-кто знал. Знал – и ездил сюда не только за лещами.

…Из этой компании Хирный уже подался в бега – за десять минут до приезда на его квартиру опергруппы. Ейбоженко, замглавчекиста, уехал в столицу еще вчера. Исчезли и трое офицеров-жориков из тех, кто упоминался в показаниях несчастной Кати Левченко. Таракана-Жилина тоже не могли найти, но он отсутствовал легально – был на никому не ведомом спецзадании…

– А почему опять ты? Снова мужика найти не могли?

Я удивленно поглядела на господина Бажанова и вновь не стала отвечать.

Пруд остался справа, дорога поползла на подъем. Мотор джипа ревмя ревел, пытаясь оправдать репутацию чудо-машины. Я мельком отметила, что слышно нас, наверное, за десять верст. Ничего не поделаешь, вертолет нам не дали.

Не положено.

– Вот!

Бажанов указал куда-то вправо. Вначале я заметила верхушки покрытых снегом деревьев, затем – крыши. Все, как на фотографии. Дом, вокруг него – высокий забор, рядом еще одно здание, чуть поменьше, какие-то сараи, флигельки…

Под колесами зашуршал асфальт. Джип радостно дернулся, рванул вперед, свернул направо. Внезапно забор оказался прямо перед нами – чугунный, кованый. За ним тянулся другой – из красного кирпича; просто напрашивалась колючка в три ряда по гребню, но – увы, чего не было, того не было. С того времени, как был сделан снимок, здесь многое изменилось.

И забор – не самое интересное.

Водитель резко затормозил, меня бросило вперед, подбородок задел за переднее сиденье. Крепкая рука в камуфляже, взяв меня за плечо, уверенно восстановила равновесие.

– Сидишь?

– Сижу, – вздохнула я. – Уже приехали?

– Мы-то приехали! – Бажанов сверкнул крепкими зубами. – А ты, Гизело, как сидела, так сидеть и будешь. Отсюда – ни шагу. Ясно?

Сзади слышался рев моторов – Уралы тормозили. Прозвучало громкое: Первый взвод – из машины!…

– То есть как: ни шагу? – опомнилась я. – У меня ордер, это – мое дело!

– Сержант!

Водитель, молчавший всю дорогу, по-преженему молча повернул курносую веснушчатую физиономию.

– Эту гражданку из машины не выпускать! Разрешаю применять силу!

Курносый нахмурился и важно кивнул.

– Все! Пошел!

Я затравленно оглянулась. Сагайдачники строились, сзади звучало: Третий взвод!.. Пулеметный взвод!..

Рука коснулась дверцы…

– Не можно, дамочка!

Лапа сержанта стальным шлагбаумом преградила путь.

– Какая я тебе дамочка, сопляк! – огрызнулась я, с трудом вспоминая количество звезд на своих петлицах. – Я по вашему счету… подполковник!

– А все одно не можно! – парень вздохнул. – Потому как приказ. Бить не буду, а наручники надену!

Сзади послышался резкий голос Бажанова. Кажется, он собирал командиров. Я вновь оглянулась…

– Эра Игнатьевна!

Дверца распахнулась. Дуб! Ухмыляющийся, с автоматом на брюхе – но без каски, в одном подшлемнике.

– Где каска, господин Изюмский? – сурово поинтересовалась я.

Дуб хмыкнул и, отбросив лапу бдительного сержанта, пристроился рядом.

– Сейчас, блин, шерстить начнем! Снаружи вроде тихо, охраны нема. Я все уже узнал! Тут два дома: который новый, там психи, а тот, что Голицыны – для администрации. Как мыслите, где искать надо?

– А что тут еще есть? – осведомилась я.

– Ну… – дуб оглянулся. – Ближе к пруду – церковь, которая бывшая. Дальше – дом поповский, тоже бывший. И село – три дома, старухи живут. Так пойдемте, поглядим!

Я выразительно покосилась на сержанта. Изюмский почесал пальцем лоб, хмыкнул.

– А ты, парень, чего, из блатных? Какая статья?

– Я тебе дам: статья! – сержант резко повернулся.

Веснушки пылали гневом.

– А татуировка? На левой руке?

– Да какая на хрен… Смотри!

Лапа протянулась вперед. Клац! Наручники, которыми грозили мне, защелкнулись на запястьи бдительного сагайдачника. Другую половину дуб пристегнул к дверце.

– Вот так, Эра Игнатьевна! Видели бы вы меня, блин, когда я в операх служил!

2

Возле машин было пусто. Десяток парней в камуфляже разместился вдоль забора. Еще трое перекрывали ворота.

– Пошли уже! – констатировал Изюмский. – Шерстить пошли! Не успели мы с тобой, блин! Ладно, подождем. Вон она, церковь, сзади!

От церкви уцелели только стены – краснокирпичные, массивные. Вокруг лежал нетронутый снег. Внезапно подумалось, что здесь очень красиво. Лес, старый помещичий дом, пруд. Быть может, при Голицыне в нем лебеди плавали. Да… За стены родные, за сень милых кленов, за старый родной и порушенный дом…

Резкий гудок заставил обернуться – из-за ограды выруливал автобус. Древний ЗиЛ, таких в городе и не встретишь.

– Ах, ты! – дуб вполголоса чертыхнулся и бросился вперед. За ним поспешили трое сагайдачников. Снова гудок – в нем слышалось явно недоумение. Автобус затормозил, водитель выглянул наружу, склонился к подбежавшему Изюмскому. Внезапно послышался вопль – испуганный вопль десятков голосов. Кричал автобус – дружно, протяжно. Дуб отскочил, что-то сказал курсантам. Один из них, козырнув, стал рядом с дверью водителя. Изюмский повернул обратно.

– Психи! – сообщил он не без некоторого удовлетворения. – Настоящие! Их в Дергачи возили – развлекаться, блин! Слыхала, как завыли, когда стволы увидели?!

Крик стал тише и понемногу заглох. Я невольно пожалела несчастных. Ничего себе развлечение получилось! Ехали домой, мечтали об ужине…

– Ах, вот ты где, Гизело!

Видать, стареть стала. Опять не услышала – а ведь должна была! Особенно, когда такой медведь заходит сзади.

– Шутите, значит? Водителя стреножили?

Брови заместителя мэра были сурово сдвинуты. Я храбро парировала гневный взгляд, усмехнулась:

– Кадры подбирать надо лучше!

Веснушчатый сержант топтался поодаль, делая вид, что не смотрит в мою сторону.

– Кадры! – Бажанов явно хотел сплюнуть, но сдержался. – В общем, так, Гизело! В первом корпусе – больные. Тревожить не стали – пробежались только. Во втором – пусто. Директор уехал, завхоз уехал. Там какие-то лаборатории, посмотреть надо. А в целом, ни хрена! Я ребят послал к складу, это бывший винный погреб… Слушай, а может, тебя надули, а?

Ответить я не успела – по ушам словно палкой ударили. Раз, еще раз…

– Ложись! Ложись! К забору!

Теперь стреляли очередями. Кто-то явно не жалел патронов.

И, словно в ответ, вновь послышался знакомый вой. Но на этот раз он доносился не только из автобуса. Кричали в доме, спрятанном за высоким кирпичным забором. На миг стало жутко. Так, наверное, воют в аду.

Падать не стала – пожалела пальто. Чугунная решетка забора тоже не показалась надежным прикрытием. Пока я раздумывала, сильная рука рванула за плечо, потащила назад, за ближайший грузовик.

– Началось, блин! – дуб радостно ухмылялся, поглаживая калаш. – Ну, это дело! Ща мы им!

Я даже не смогла огрызнуться – внезапно навалилась усталость, свинцовая, одуряющая. Так и знала! Мы дадим им, они дадут нам. Вот и пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Не в пыли – в грязном, уже начавшем подтаивать, февральском снегу.

* * *

Погреб издали походил на дот: низкая, уходящая в землю арка серого камня, стальные двери – и следы трассеров, медленно тающие в холодном вечернем воздухе.

Сагайдачники залегли прямо в снегу, не отвечая на огонь. Я, как штатская крыса, болталась сзади, за массивной каменной тумбой, неизвестно зачем поставленной посреди старого сада еще в незапамятные времена. Дуб отирался рядом, нетерпеливо поглядывая вперед. К сагайдачникам его не пустила я. Изюмский пытался возражать, но я раззявила пасть – и после третьего загиба его пыл угас.

Стрельба – то ленивая, то яростная – продолжалась уже с полчаса. Стреляли они. Темнота, сгустившись над старым селом, мешала им – пули уходили в молоко. Похоже, Бажанов ждал, пока у тех кончатся патроны. Приказ не стрелять я одобрила. Первач-псы не дремлют: стоит какому-нибудь меткому курсанту попасть – и отмаливай потом беднягу!

Те не боялись. Видать, бог им попался правильный.

– Эра Игнатьевна! Можно мне… Только взглянуть!

Сраженный моими загибами дуб стал непривычно вежливым, но потачки я ему не давала и даже не стала отвечать. Тоже мне, Аника-воин! Еще и без каски!

Каску, как выяснилось, этот охломон потерял, когда вылезал из машины. Искать поленился – а потом стало не до каски.

Внезапно стрельба стихла. Мы переглянулись. Кончились патроны? Или бог одумался?

– Гляди! – ручища дуба указала куда-то в темноту. Я всмотрелась. Вначале я увидела белое пятно. Пятно колыхалось, двигалось. Потом стал заметен черный силуэт.

– Бажанов! – уверенно заявил дуб. – С белым флагом! Как в кино, блин!

Возражать я не стала. Как в кино. А смелый у нас заместитель мэра!

– Внимание! – загремел усиленный динамиком голос. – Предлагаю сдать оружие и выходить по одному! Повторяю…

– Бажанов! Какого хрена! Это охраняемый объект!

Второй голос отвечал тоже по матюгальнику, но я узнала говорившего без труда. Жил на свете таракан, таракан от детства… Вот, значит, на какую спецоперацию направился полковник Жилин!

– Жилин? Ты? – в голосе заместителя мэра слышалось удивление. – Ты что, спятил? Немедленно кончай дурить!

Темнота замолчала, но затем послышалось уверенное:

– У меня приказ! Мэр подписал. Не веришь, позвони, спроси!

Негромкий мат Бажанова был разнесен динамиком на всю округу.

– А у меня ордер! От прокуратуры! Показать? Со мной два следователя! Ты что, под суд захотел?

Снова молчание: долгое, тягучее.

– Хорошо! Пусть твоя прокра сюда подойдет! С ордером! Ну, начальнички наши, намудрили, мать их!

Мы с дубом вновь переглянулись. Я расстегнула пальто и полезла в нагрудный карман кителя. Не хватало еще ордер потерять! Все в порядке, на месте!

– Гизело! – Бажанов был уже рядом. – Гони сюда ордер! Кажется, спеклись!

– Он хочет видеть представителя прокуратуры, – возразила я. – Вы прекрасно знаете закон.

Под пули лезть не хотелось, но показывать ордера – это моя работа.

– Не пущу! – Бажанов не удержался, сплюнул. – Лучше подожду, пока за твоим Ревенко съездят. Ишь, умники, бабу в бой посылают!

– А на хрена Ревенко? – дуб расправил плечи, подмигнул мне. – Господин Бажанов! Следователь Изюмский в вашем распоряжении, блин!

Заместитель мэра задумался, окинул дуб-дубыча оценивающим взглядом:

– Хорошо! Гизело, отдайте ему ордер!

– Я же тебе говорил, подруга! – дуб вновь подмигнул и не без сожаления передал Бажанову автомат. – Ща покажем!..

Черный силуэт удалялся медленно, словно нехотя. Я затаила дыхание. Не идиоты же там, в конце концов! И Жилин-таракан – не самоубийца. Хитер, двух маток сосет – но не камикадзе. Первач-псы – Первач-псами, а в церкви, что при военном университете им. Сагайдачного, уже наверняка молебен служат. Есть такая молитва – за ради кровь на поле брани проливших…

Черный силуэт на миг остановился. Кажется, дуб оглянулся.

Я вышла из-за нелепой тумбы, помахала рукой…

Выстрел.

Черный силуэт замер, постоял…

Рухнул.

 
Сразу с колоколенки, весело чирикая…
 

– Изюмский! Изюмский!

Я бросилась вперед, поскользнулась, упала лицом в мокрый снег, вскочила – но чужие руки схватили за плечи, толкнули вниз.

– Изюмский! Володя!

Я уже не кричала – шептала. Может, он только ранен? Может…

 
…В грудь слетели пташечки – бросили назад…
 

3

Володю занесли в вестибиль старого – голицынского – дома. Прибежал врач с круглыми от ужаса глазами, зачем-то достал шприц, бросил, стал щупать пульс.

Пульс?

Пташечки не промахнулись. То есть, всего одна пташечка. И не в грудь слетела, чтобы расплющиться о бронежилет. Пуля вошла в переносицу – прямо между глаз.

Володя – мертвый, нелепый в своем оранжевом бронежилете, который забыли с него снять – лежал на полу. Я была рядом – двое сагайдачников стояли у дверей, выполняя приказ озверевшего Бажанова: не выпускать эту дуру наружу. И некому уже надеть на них всех наручники…

Больше в вестибюле никого не было. Врач убежал, подошла непонятно откуда взявшаяся старушка в белом халате, вздохнула, накрыла тело простыней с большим синим штампом.

А снаружи доносился неумолчный вой – словно безумцы пели жуткий нечеловеческий реквием. И это было страшнее всего – даже мертвых открытых глаз, которые сердобольная старушка в белом так и не смогла закрыть. Убитый не смежит веки, пока не наказан убийца. Старое поверье…

Кроме воя, никаких других звуков слышно не было. Минуты тянулись, но не было сил взглянуть на часы. Наверное, прошел час. Или больше? Что они там делают? Может, послали за подкреплением?

Бажанов появился внезапно. Я только успела спрятать грязный от расплывшейся туши платок.

– Гизело? Ты как?

– Надо отвечать? – вздохнула я.

Он подошел к телу, покачал головой.

– Каску надевать надо было! И чего я теперь Никанору скажу?

Он помолчал, дернул плечом, резко повернулся.

– Значит, так, Гизело! Я звонил мэру, он приказ отдал. Рвем тут все к едрене фене! Я как чувствовал – распорядился вакуумный фугас захватить. Знаешь, что это?

Я кивнула. Такие штуки больше года изготовляли на заводе имени Малышева. В свое время я сообщала об этом Девятому. Тот вначале даже не поверил.

– Пойду, скажу, чтобы больных в подвал перевели. А ты тоже не стой – спрячься!

– Погодите! – встрепенулась я. – В погребе могут быть заложники! Мы ведь…

– Отставить! – Бажанов вздохнул, скривился. – Хрен там, заложники! Ты разве не поняла – там зверье! Психи! Хуже этих! Все, пошел!

Я что-то крикнула вслед, но он даже не стал оборачиваться. Конечно, он прав – бабам на войне делать нечего.

 
На горе, на горочке, стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…
 

4

В ушах звенело, под ногами скрипело битое стекло – взрыв вырвал окна, разнеся осколки по всей округе. Белый свет фар освещал груду камней, в которой возились парни в камуфляже. Ни серой арки, ни стальной двери – только камни и горькая пыль…