Текст книги "Кровь пьют руками"

Автор книги: Генри Лайон Олди

Соавторы: Андрей Валентинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Если б не его наглая улыбочка, я, скорее всего, вступила бы в переговоры. Всегда полезно узнать что-то новое. Но уж больно нагл, стрикулист! Привык корочками козырять, сволочь! Как их Саша ненавидел!

– Закрывать дело не считаю возможным. Все?

Усмешка стала шире, желтые зубы – клыки! – оскалились:

– Не считаете, значит?

Отвечать я не стала. Уверена, со слухом у него все в порядке.

– Видите ли, Эра Игнатьевна, я привык добиваться своего. А методы бывают различные!

Улыбка растянулась до ушей, затем исчезла:

– Мы ведь о вас все знаем! Бытовое пьянство, сувенирчики от подследственных… Я ведь вас, Эра Игнатьевна, можно сказать, пожалел. Сунул бы сейчас вам в стол конверт с долларами – и все. Времена нынче сложные, сами знаете. В колониях таких, как вы, не любят! Хорошо, если одних вертухаев обслуживать придется!..

Говорят, самый страшный гнев – гнев бессилия. Саша, когда говорил о таких, бледнел, терял голос…

– Убирайтесь!

Прыщавая рожа скривилась. Стрикулист вздохнул:

– Скоро сами все поймете, Эра Игнатьевна, да только поздно будет. Я ведь с вами неофициально, по душам, так сказать…

– Неофициально? Просто взяли и зашли?

Мысль мне понравилась. Старший следователь прокуратуры входит в свой кабинет и обнаруживает…

От первого удара он присел. Второй бросил его на пол.

– Сука! Пожалеешь!

Я достала из его кармана удостоверение со щитом и перуном, открыла форточку – и бордовые корочки сизым голубем упорхнули прямиком с четвертого этажа.

– А это тебе за суку! Ползи, пока кенты не подобрали!

Выйти из кабинета стрикулисту оказалось затруднительно, но я помогла.

В три пинка.

5

Руки дрожали – даже дома, даже после рюмки коньяка. Ненавижу! Эти – хуже всех, хуже жориков, хуже прокуратуры, будь она трижды!.. Наглые, уверенные в себе, в своей скотской безнаказанности. Сашу забирали трижды, целый год держали в психушке. Страны рушатся, Армагеддон в разгаре – а этим хоть бы хны! Случись Потоп, к Ною, когда он пристанет к горам Араратским, тут же подойдет такой, с корочками, и начнет душевный разговор.

Хорошо, что я работаю не на них. По крайней мере, это знаю точно. А в целом – плохо. Плохо, сотрудник Стрела! Сорвалась, причем не в первый раз. Но сегодня – случай особый. С этими срываться нельзя – вцепятся, не отцепить! Прав Девятый, пора лечиться!

Да, плохо. Считай, испортила себе субботний вечер. Неделю назад тоже работала допоздна, пришлось заниматься алкашом-Молитвиным, свидетелей опрашивать; и вот снова субботний вечер, настроение – самое паскудное…

Я включила компьютер, но почты не было. С Голицыными явно вышла неувязка. Я представила себе, как Пятый рычит на перепуганных клерков, как лично берет энциклопедию на букву Г, и почувствовала себя немного легче. Совсем немного.

Впрочем, рецепт хорошего настроения я знала: горячая ванна, две рюмки коньяка – и пластом на кровать. Закрыть глаза, руки вдоль тела. Полчаса – и все пройдет. То есть проходит.

Иногда.

Я расстегнула мундир, вспомнила об обязательной свечке Николе Мокрому (дабы вода была теплее), с тоской поглядела на уже привычные разводы на потолке…

Звонок – громкий, протяжный.

В дверь.

6

Первая мысль, естественно, самая скверная. Стрикулист и его начальники оказались чересчур обидчивыми, доллары уже лежат в почтовом ящике, Никанор Семенович подмахнул ордер…

Стоп!

Я застегнула мундир. Прошла в комнату, открыла ящик стола, где притаился браунинг. Взять? Нет, сначала спросим.

К двери пришлось подходить так же, как днем раньше к жилищу алкаша Залесского – по стеночке. Вдруг эти идиоты решили разыграть сопротивление при аресте? Кто знает, может, у них свой боженька имеется – который Первач-псов отводит?

– Кто?

Если телеграмма или газовый надзор – тогда по схеме. Тоже стандартная процедура, но на свой лад. Пятерых положу – не меньше.

– Это я, Ирина! В-волков. Если вы заняты…

О Господи!

Почему-то в первый миг я испугалась. Даже больше, чем если бы стали ломиться в дверь. Но затем испуг сгинул, и я поняла: никаких лекарств от плохого настроения уже не требуется. Игорь! Как хорошо!

– Я не занята! Сейчас!

В руке Маг по имени Истр держал букет лиловых хризантем, в другой – большой пакет, за спиной – гитара в знакомом зеленом чехле.

– В-вам!

Не выдержала – ткнулась лицом в цветы. Боже мой, как хорошо!

– Спасибо, Игорь! Но так нельзя, вы меня совсем избаловали… Проходите, проходите!

И только тогда, когда он переступил порог, я сообразила. То есть я ничего не сообразила, просто поймала его взгляд.

Форма!

Ты же в форме, дура! В синей прокурорской форме, с погонами, с Фемидой в петлицах. Еще бы браунинг взяла! В зубы.

Прокол. Провал. Все!

– Вас форма удивляет?

Удивляет? Сэр, а не странно ли вам, что этот джентльмен зачем-то встал на табурет и намыливает петлю? Ничуть, сэр, я тоже чистоплотен!

– П-почему удивляет? – Игорь вновь улыбается, и у меня отпускает сердце. – Где вы работаете, я, т-так сказать, в курсе… а форма вам, между прочим, очень идет. Как сказал бы один отрицательный исторический п-персонаж, чегтовски! Или даже архичегтовски!

Заступница-Троеручица, ну конечно! Не полные же идиоты те, кто его готовил! Пятый, конечно, идиот, но есть еще Девятый…

– Я вам, Ирина, с-слегка завидую. Быть п-прокурором в этакой фольклорно-мифологической реальности! За г-год, уверен, можно набрать материала на д-докторскую, минимум.

Остается согласиться, улыбнуться и направиться за вазой. Хразантемы, Господи! Никогда в жизни мне не дарили хризантем!

Между тем Игорь нерешительно топчется в передней, явно не зная, куда девать пакет. Наконец осторожно ставит его в угол.

– Пицца, – сообщает он, уловив мой удивленный взгляд. – Вчера вы угощали м-меня анчоусной, а я купил с осетриной. Н-надеюсь, не помялась. Хризантемы это, так сказать, обряд, а вот п-пицца – основа делового ужина, поскольку я потревожил вас исключительно по делу.

Спорить не стала. По делу, так по делу. С осетриной, так со осетриной.

Впрочем, о деле за ужином Игорь не сказал ни слова, и я мысленно поблагодарила его за подобную чуткость. Мой кивок в сторону коньячной бутылки был проигнорирован, и я (опять мысленно!) устыдилась. Того и гляди, решит, что я пытаюсь его споить!

Наконец на столе появился кофе (спасибо Сурожанину, и на этот раз не оплошал!), Маг откинулся на спинку кресла, осторожно отхлебнул черный дымящийся напиток.

– От-тменно! – констатировал он, и я возгордилась. – Кофе у вас, Ирина, б-божественный, и это не просто похвала, а тонкий намек на то, о чем я хотел с в-вами поговорить.

– О Боге? – удивилась я.

Почему-то вспомнилось: …боженька у них живой. Понятливый бог…

– Скорее, о богах.

В его руках появились четки – темные круглые бусины на прочном шнуре. Пальцы привычно заработали: бусинка, еще бусинка, еще…

– Знаете, п-побродил по городу и немного очумел. Ну, к-колоды с иконками, инструкции, так сказать, к к-камланию, наклейки качества – эт-то я и раньше видел, у нас их уже целая коллекция. Но вот к-канализационные, извиняюсь, люки…

– Как? – поразилась я.

– Обычные, чугунные. Т-то есть это у вокзала они обычные, и на окраинах. А в центре что н-ни люк, то со значком. И н-непростым значком! Прямо, к-карты Таро! То есть, конечно, это не Т-таро, знаки другие, но хотел бы я взглянуть на п-план города и прикинуть к-комбинации!

У Мага оказался острый глаз. Столько лет ходила по этим люкам! А хорошо бы с планом города поработать, жаль, времени мало!

– А церкви сосчитали? – улыбнулась я. – Говорят, их у нас больше, чем в Риме.

Игорь кивнул – серьезно, без улыбки.

– М-много… Знаете, в XII веке халиф М-мансур как-то обмолвился, что обилие мечетей – это свидетельство б-близости Судного Дня. Так вот, об этом самом Судном Д-дне. Вчера вы д-дали мне журнал. П-признаться, не спал полночи, штудировал. В немецком не силен, пришлось звать д-демона, то есть искать словарь в Интернете…

В этот миг я ощутила себя господином Изюмским – мои извилины дружно издали жалобный скрип. Журнал? Словарь? Но тут, видать, сам пророк Наум снизошел и наставил – на ум. Шпигель! Я подарила ему Шпигель с письмом гражданина Егорова!

– В-вы сами читали, Ирина?

– Что? – очнулась я. – Увы, не успела. У меня тоже с немецким слабовато.

– Т-там, как мне кажется, не очень удачный перевод, н-некоторые мысли, так сказать, смазаны, но главное понять можно. Знаете, б-батюшка оказался гораздо умнее, чем думалось. Вы действительно не читали?

Внезапно я уловила его взгляд – и замерла.

Серые глаза смотрели без тени улыбки, холодно, сурово.

– Нет! – я даже подалась вперед, словно чем-то провинилась перед сероглазым Магом. – Но если надо…

Он улыбнулся, ямочка на подбородке стала глубже, и я облегченно вздохнула. Почудилось!

– К-конечно! Я т-только сниму ксерокс, еще не успел. Да, батюшка умен, и весьма. Его эсхатология, можно сказать, железная.

– Про Армагеддон? – осмелилась поинтересоваться я.

– У батюшки свой в-взгляд на Армагеддон. И очень любопытный. П-причем он пришел к нему исключительно на, так сказать, церковном м-материале, что вообще уникально. Ну, в-вы потом почитаете.

– Расскажите, Игорь! – взмолилась я. – Все-таки вы – специалист!

Ап! Язычок прикушен. Еще не хватало добавить: А я – просто внедренный сотрудник.

Бусинки на четках забегали быстрее. Улыбка исчезла, тонкие губы на миг сжались.

– Если в самом к-кратком виде, то получается так. Мир Б-божий был сотворен единым и имел б-больше реальностей, чем н-наш. Но грехопадение разбило его на части: н-небо, то есть обитель светлых духов, землю – так сказать, н-нашу юдоль; естественно, ад и еще многое – п-помельче. Например, сфера м-малых народцев, если пользоваться термином моего любимого Саймака. П-причем дробление шло постепенно, достигнув к-кульминации где-то два-три века назад. Пока улавливаете?

Я кивнула – и не только из вежливости. Об этом мне уже рассказывали. Очень давно, когда у меня еще не хватало мозгов, чтобы понять такое. Саша, Саша, почему тебе досталась такая дура! Мне бы слушать, слова не пропуская!

– Итак, иные реальности отпали, и человека, так сказать, Ад-дама, заперли в земной юдоли. Но, как известно, Господь обещал вернуться. И не п-просто, а во славе Своей. П-понимаете намек?

Понимаю ли я? Наверное, понимаю. Все-таки я не только баба в мундире, но и его коллега.

– Отец Александр хочет сказать, что Второе Пришествие – это воссоединение всех реальностей?

– Именно! – Игорь быстро кивнул. – Причем, к-как и обещано, все сие будет происходить незаметно, яко тать в нощи. И небезболезненно. Отсюда – Армагеддон, бледные к-кони, стрекозы с реактивными двигателями. Однако же, все сие д-должно благополучно завершиться к славе Господней; если мы, Ад-дамы, в очередной раз не нашкодим.

Четки исчезли, в руках Мага появился знакомый журнал. Зашелестели страницы.

– В-вот! Это, пожалуй, самое интересное. Второе Грехопадение, как угроза П-прекрасному Новому миру.

– Грехопадение? – поразилась я. – Это когда Адам, Ева…

– …И д-древо. Совершенно верно. Отец Александр исходит из того, что Грехопадение состояло в отказе смиренно п-принимать дары Божьи и переходе к их, так сказать, интенсивной эксплуатации. И вот сейчас м-мир творится заново, и вновь Адам на перепутье. Тут батюшка уже явно п-прощается с каноническим православием. Он считает, что все здешние к-камлания: иконки, булочки, отрывные молитвы – это, так сказать, к вящей славе Б-божьей. В Новом мире – н-новые обряды. А вот нечто иное – это опасно.

Игорь замолчал, словно давая мне время осмыслить. Иное? Уж не кровь ли это во славу самозванного боженьки? Не право на убийство для ганфайтеров?

– В этом случае, Новый мир, не успев сформироваться, н-начнет распадаться, Апокалиптический взрыв, революция вместо эволюции. И будто он уже наблюдал некоторые, как считает, опасные п-проявления.

Не только он. Я тоже кое-что успела заметить. И даже черточки нарисовать. Что-то неладно в Прекрасном Новом!..

– Вот т-такая теория! Н-не очень оригинально, зато вполне в христианском д-духе. Впрочем, о таком толковали не одни п-последователи Плотника.

Я задумалась. Да, не ново. Все это я слышала, и довольно давно. Только Саша говорил не про железных коней, и не про звезду Полынь…

– И еще г-господин Егоров зацепил краешком одну очень интересную идейку. К-краешком – только намекнул… Он считает, что загадочное излучение, к-которое десять лет ищет Семенов-Зусер и найти не может, действительно существует. Т-точнее, это не совсем излучение. Речь, п-по мнению отца Александра, идет, как он выразился, о черной н-ноосфере. П-попросту говоря – некросфере.

Попросту! Я только вздохнула. Игорь улыбнулся:

– Честно г-говоря, на первый взгляд – д-дикость. Энергия мертвых, погибших при к-катастрофе (а также мертвых из в-времен более отдаленных, в-в связи с дырами некросферы из-за Большой Иг-грушечной), подпитывает город…

Улыбка исчезла, серые близорукие глаза сверкнули:

– А в-вообще, смело! Все эти б-булочки и бублички идут не святым и уг-годникам, а прямиком в некросферу, притягивая так сказать, н-некробиотику…

Я вздрогнула, наконец-то сообразив, что стоит за незнакомыми словами. Энергия мертвых! Погибших, но не успокоенных. Какой ужас! Неужели и это – правда?

Игорь помолчал, задумался…

– К-как вы думаете, Ирина, если Патриарх потребует, ваш б-батюшка замолчит?

Замолчит? Вспомнились глаза отца Александра – глаза идущего на эшафот.

– И не подумает! На том стою, и стоять буду, и да поможет мне в этом Господь Бог!

– Ам-минь! Но господину Лютеру повезло – друзья его чуть ли не с к-костра стащили. А отцу Александру предстоит наша д-доморощенная инквизиция.

На миг я вновь ощутила на плечах тяжесть черной мантии. Мадам инквизиторша поспешила оформить дело. По всем правилам.

– Думаю, им ничего особо не грозит, – неуверенно начала я. – Собственно, там осталась одна статья, не слишком серьезная. В худшем случае – года три условно. Кроме того, я вообще сомневаюсь, что процесс состоится. Слишком большой шум поднялся. Вчера адвокаты подали прошение об изменении меры пресечения…

Все это правда. Наша мэрия, кажется, сообразила, что заигралась, плодя диссидентов. Но кто их знает? Дураков много.

Игорь вновь внимательно взглянул на меня, словно не веря, но сразу улыбнулся:

– В-все! Чувствую, Ирина, я вас окончательно утомил. П-просто хотелось, так сказать, поделиться. Ухожу!

– Погодите! – растерялась я. – А… А гитара?

7

На этот раз я слушала – песню за песней. И это было хорошо. Очень хорошо.

Саша петь не умел, он так и не смог научиться как следует играть на гитаре. Зато наш старенький шарп крутился каждый вечер. Странное дело: почти все, что пел Игорь, я уже когда-то слышала. Визбор, Ким, Городницкий, Окуджава. Даже Высоцкий, ставший сейчас пугалом для бедолаг-школьников. Странно, Маг, считай, моих лет, а Саша был старше – на целую жизнь. Может, сероглазому тоже встретился кто-то? Чудом уцелевший человек ХХ века, для которого имена старых бардов – не пустой звук?

Каким-то образом оказалось, что мы сидим бок-о-бок. Бутылка Камю осталась скучать в баре – сегодня ни к чему было вздергивать нервы. Игорь пел. Я слушала. Его плечо было рядом.

Наконец я осмелела достаточно, чтобы попросить Мага спеть одну старую песню. Настолько древнюю, что ее уже никто из моих гитарных знакомых не мог вспомнить. Сашину любимую. После его смерти я лишь однажды рискнула поставить кассету – и тут же испугалась, выключила. Потом кассета исчезла – навсегда, а я забыла название, забыла автора.

Маг действительно оказался Магом. Песню он помнил, помнил и барда. Не Высоцкий, не Галич – некий Сергеев. Впрочем, пусть Сергеев, пусть Иванов, лишь бы песня оставалась прежней. Про поле, про пулемет на колокольне, и про взвод, прижатый прицельным огнем к горячей земле.

Негромко заговорила струна, вслед за ней другая, медленно, осторожно, словно солдат под пулеметным огнем.

 
На горе, на горочке, стоит колоколенка,
А с нее по полюшку лупит пулемет,
И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…
 

Тот, чей голос был на пленке (уж не сам ли Сергеев?) пел совсем по-другому, но у Игоря выходило не хуже. Я закрыла глаза. Взвод лежит, прижимаясь к земле, в горячем воздухе свистят пули… Мне двадцать, Саша сидит рядом, наша дочка давно уснула. Ей только что исполнилось три…

 
Мы землицу лапаем скуренными пальцами.
Пули, как воробушки, плещутся в пыли.
Митрия Горохова да сержанта Мохова
Эти вот воробушки взяли да нашли.
 

И Сашу нашли. Через три года. И я даже не успела спросить, почему ему нравилась песня про давно забытую войну. Кажется, его дед воевал. Или прадед – кто теперь вспомнит?

Дальше… Дальше я тоже помнила. Парня просят принять смерть за остальных, сбить немца с колокольни, он бежит – но пули прижимают его к земле, немец бьет очередями, и тогда встает командир: как на парад, во весь рост. Как Саша, когда к нему прямо возле горисполкома подошли трое и достали стволы с глушаками…

 
Сразу с колоколенки, весело чирикая,
В грудь слетели пташечки, бросили назад…
 

Саша лежал на спине, и по белой рубашке расплывалось темно-красное пятно. Рубаха новая, прямо из стирки, я даже не успела пришить одну пуговицу, он сделал это сам, не хотел будить – я заснула под утро, Эмма как раз болела корью…

…И вдруг я чувствую, что песня давно кончилась, Игорь совсем близко, а я плачу – реву! – уткнувшись ему в плечо. Реву, а меня гладят по голове, как ребенка, и что-то тихо, еле слышно, шепчут. Всегда так хочется, чтобы тебя погладили по голове, когда плохо…

– Ирина? Что с вами?

Я очнулась. Бред, все бред! Никто меня по голове не гладит, никто ничего не шепчет, Игорь не сидит рядом, а стоит. Я осторожно коснулась лица – ни слезинки. Я просто застыла – закаменела. Только камню не бывает больно.

– Ничего, Игорь! Я сейчас…

Медленно, стараясь не пошатнуться, бреду в ванную и кручу кран. Холодная вода приводит в чувство – и я сразу вспоминаю о косметике. Прощай, боевой раскрас вместе с заботливо нарисованным лицом! Косметичка, конечно, осталась в комнате. Бедный Игорь, сейчас ему предстоит узреть чудище. Как выразился один остроумец, чудище Горилло.

Чудище Горилло возвращается в комнату, опускается в кресло. Игорь неслышно оказывается рядом. Я пытаюсь улыбнуться – вместо улыбки получается нечто жалкое, отвратительное. Не смотри, сероглазый, не надо, страшная я!

– М-может, лекарство принести? Или… Вы д-давеча свой К-камю рекламировали. По п-пятьдесят грамм? Вид у вас, Ирина, признаться… усталый.

Можно и по пятьдесят. Или по стакану. Или прямо из горлышка.

Коньяк льется в стопки, разливается по полированному дереву. Плохо! Очень плохо, Стрела! Лучше б я играла, как прошлым вечером. По крайней мере, не пришлось бы пугать гостя.

– Игорь… Я… Мне очень неудобно…

– А что случилось?

Да, Маг по имени Истр – настоящий джентльмен. Но вечер испорчен. Уже второй наш вечер. Коньяк почему-то отдает тараканами, ни к селу ни к городу вспоминается главный таракан-архар Жилин, чтоб он пропал, сегодняшняя дурацкая история с подонком из ФСБ…

– Шаги, – внезапно произносит Игорь. – В-вы кого-то ждете?

Ответить не успеваю. Шаги – тяжелые, неспешные – уже возле самой двери.

Звонок.

Хорошо денек начинался!

И кончается не хуже.

8

Нет сил даже сходить за пистолетом. Да и хороша я буду: глаза мертвые, красные, как у кролика, форменная куртка расстегнута – и вдобавок браунинг в руке.

Застегнуться!

Взгляд в зеркало (Господи, помилуй!).

К двери!

Скажут телеграмма, газовая служба или почтальон Печкин – вот тогда и за оружие браться можно.

А как же Игорь?

И тут я окончательно понимаю – влипла! Да так влипла!..

– Кто?!

Долгое, тяжелое молчание.

– Я…

Я?!

Заступница-Троеручица, этого еще не хватало!

Дуб!

На какой-то миг я чувствую нечто, похожее на облегчение. По крайней мере, не придется стрелять.

– Изюмский! Какого черта!

Вновь молчание – на этот раз испуганное. Кажется, не уследила за голосом – рявкнула.

– Эра Игнатьевна! Тут, блин… Поговорить бы…

Я даже не реагирую на очередной блин. Поговорить ему! Повадился, кверкус!

– Н-неприятности?

Голос Игоря прозвучал очень близко, и я невольно вздрогнула. Маг – действительно Маг. Обычно я слышу, когда подходят сзади. Правда, господин Молитвин тоже…

– Мелкие, – вздыхаю я. – По ботанической части… Это с работы.

– П-понял.

Когда я оглянулась, Игоря уже рядом не было. Что ни говори – Маг!

* * *

– Добрый вечер!

Господин Изюмский смущенно топчется на пороге, и я начинаю закипать – быстро, как кофеварка-минутка завода Коммунар.

– Добрый? Послушайте, Изюмский, а позвонить можно было? По телефону? Обязательно являться среди ночи? И вообще, имеет человек право на личную жизнь?

– Так ведь…

– Что – так ведь?!

Кофеварка закипела. Ну, я сейчас этому обормоту!

– Эра Игнатьевна! – его голос внезапно переходит в шепот, и я невольно замолкаю. Шептать в моем присутствии дубу еще не доводилось.

– Не мог я позвонить! Меня этого… Того… Поговорить надо!

И вдруг я понимаю – надо. Дуб, конечно, дуб, но зря не явится.

– Ладно, заходите!

Дуб возится у порога, стряхивая с ботинок снег, и я окончательно понимаю: вечер испорчен. Интересно, что подумает Игорь?

Я оглядываюсь – Маг уже в пальто, явно собирается уходить. Все! Попели песенки!

– Прошу знакомиться!

Дуб смущенно тычет широкую лапищу, Игорь внешне невозмутим, а я вдруг представляю, как все сие выглядит со стороны. Вот так и рождаются репутации! Ладно, пусть себе.

Игорь уходит, и я не знаю, как его остановить. Наверное, принял меня Бог весть за что…

– П-пойду! Счастливо, Эра Иг-гнатьевна! Будут новости – обязательно позвоню.

Я мысленно отметила Эру Игнатьевну. Маг все понял – но это не доставило радости.

Хлоп! Дверь закрылась – нет сероглазого! Есть я, недопитые рюмки на столе – и господин Изюмский в красе и силе.

– Эра Игнатьевна, я… Я помешал?

– А вы как думаете?

Злиться нет сил. Ругаться – тоже. Мы проходим в комнату, я ставлю на стол чистые рюмки. Дуб косится на початую бутылку Камю.

– Так у вас гости были? Во блин!

Заметил! От такого ничего не укроется!

– А что, похоже? Ладно, что там у вас?

Тяжелый вздох, ручища тянется к рюмке, отдергивается.

– Не, не буду! Тут такое дело, Эра Игнатьевна. Хирный со мной говорил – который УВД. Чтоб я дело закрывал.

– Дело Трищенко?

– Его.

Все становится ясно. Ко мне подослали стрикулиста. Против бедняги-дуба выставили тяжелую артиллерию. Но зачем?!

– С Никанором Семеновичем говорили?

– Нет еще. Тут ведь чего выходит? Кондратюк-то признался! Тряхнул я его сегодня вечером, он и раскололся.

– И что вы сломали ему на этот раз? – поинтересовалась я.

– Да, блин!..

– Зажигалку! И язык – вытягивайте, вытягивайте!

Дуб сглотнул, словно упомянутый язык застрял у него в горле.

– Ладно! – смилостивилась я. – Но имейте в виду, в последний раз!

– Признался, значит, – Изюмский обреченно вздохнул. – И ведь не бил я его, Эра Игнатьевна! Сам признался! Пи… То есть убил Трищенко из ревности, бли… То есть просто из ревности, а ствол нашел. На помойке.

Так-так! Значит, теперь мадам Очковая из расклада выпадает. Правда, патроны… Но патроны одно, ствол – совсем другое. И Капустняк выпадает. И его ганфайтеры – тоже.

– Ну, я Ревенко доложил, а через час меня – к Хирному. Мол, закрывай дело, убийца есть, ствол есть.

Да, интересно выходит! Всем это дело поперек горла стало. Но почему? Неужели все-таки Капустняк?

– И что решили?

Дуб молчит, вздыхает и внезапно машет широкой ладонью:

– Да ни черта я не решил, Эра Игнатьевна! Нельзя дело закрывать! Кондратюк, урод, на суде откажется – и все! Он же плановой, его психом сходу признают! А главное, почему он, гад, живой до сих пор? И вообще, какого хе… то есть зачем Хирный в наши дела лезет? Сам бы и расследовал!

Я киваю. И это верно. А смелый все-таки парень, наш дуб! Итак, дело хотят закрыть: девица с неприятным голосом, госбезопасность и УВД. Хорошая компания получается!

– Дядьке-то я скажу, – резюмирует дуб, – да только не захочет он с Хирным ссорится! Скажет: смотри, мол, сам! А чего тут смотреть?

Он не прав. Смотреть есть куда. Кто-то за всеми этими спинами прячется. Уж не самозванный ли боженька? Если так, хороша у него паства!

– Ладно, – решаю я. – Все-таки выпьем! По чуть-чуть. Ну почему, Володя, от вас сплошные неприятности?