Текст книги "Призрак японского городового"

Автор книги: Генри Лайон Олди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Снеговик может прийти за тобой.

Лексикон современный – так говоришь ты, а если не ты, то сосед. Место действия – узнаваемое. Оно узнаваемое даже для россиян или украинцев, хотя никто из нас не жил в маленьком городке штата Мэн. Но мы верим, что в маленьком городке штата Мэн все именно так и происходит. Это зримо, натуралистично, подробно описано. Теоретически мы можем туда приехать, как туристы, и вляпаться в скверную ситуацию. Не надо даже ехать. Мы читаем про маленький городок в «Случайной вакансии» Роулинг и прекрасно понимаем, что в Харькове – все то же самое, с поправкой на мелочи.

Не следует сводить все маркеры к тому, что действие dark fantasy происходит в средневековье – значит, это далеко от меня, а хоррор творится в современном городе – значит, это близко ко мне. Маркеры – это выразительные средства языка. Мы на осознанном уровне даже не замечаем, как писатель нам сообщает: может это произойти с тобой или не может. Что мы понимаем под языковыми маркерами? Допустим, персонажу вспороли живот, у него выпали кишки. Обычное дело для подобной литературы. Но как только добавляется уточнение типа «глянцево блестя» – это может произойти с тобой. Двумя словами вбрасывается маркер, мелкими деталями – тем, что мы с вами видели, слышали, нюхали, трогали. Хорошо, рыбу чистили? Стоит описать человеческие потроха, отметив ряд пустяков, знакомых нам по рыбе…

У Джо Хилла в «Рогах» есть мелкий проходной эпизод, когда персонаж в сильном опьянении не понимает, куда он попал. Он пытается, сидя в автомобиле, опереться, подняться – и чувствует нечто скользкое под руками. Потом оказывается, что это чужие мозги, оставшиеся на камне, которым голову проломили. Нам дают тактильное ощущение, знакомое каждому – и нас передергивает: знаем, помним! Мы это испытывали, пусть и не с мозгами. Скользкое, живое, я передернулся… Отсюда шажок до понимания: это может случиться со мной. Маркер строится на знакомых ощущениях, рождая доверие к автору – ты попадаешь на место героя, ты ощущаешь то, что почувствовал герой.

Маркеры такого типа рождают сопереживание.

В большинстве книг dark fantasy (а также городской фэнтези, которая популярна не менее) стоят иные текстовые маркеры: это сказка. Их наличие – не плюс и не минус. Просто история подается под литературным, языковым соусом: я-читатель могу в это играть. Могу и сериальчик посмотреть. Аналогичная ситуация сложилась в постапокалиптической фантастике. Читателю в тексте светят ясные маяки: это происходит как бы с тобой, но на самом деле не с тобой. Мы-то, брат, сечем фишку, мы все понимаем…

Приключения в мрачных, щекочущих нервы декорациях.

Хотелось бы еще раз повторить: наличие языковых маркеров – это не значит, что если действие происходит в Москве, то оно может произойти со мной, а если происходит в королевстве Данглон, то со мной такого произойти не может. Маркеры расставляются не на таком примитивном уровне. История может быть рассказана про Москву, и читатель никогда не поверит, что это может случиться с его мамой. С другой стороны, читателя может трясти от ужаса, когда он читает историю про далекое королевство. Почему? За костюмированным спектаклем он отчетливо видит себя и свою семью.

Современный читатель фантастики сильно изменился. Он хочет крови. Он хочет натурализма. Натурализма должно быть много – постапокалипсис, дарк фэнтези. Как наркоман, читатель требует натурализма все больше и больше. Но он хочет такого натурализма, который лично его не трогает и не затрагивает. Мучения героев, ужасные ситуации, отвратительная погода, грязь, кровь – это все, господа писатели, я желаю наблюдать со стороны, сидя в уютном кресле с баночкой пива. Я даже могу немножко посопереживать герою, чуточку посочувствовать – запросто, если немного! Но читатель все равно не ассоциирует этот натурализм лично с собой. А когда писатель говорит ему, что это может произойти с тобой, читатель книгу отталкивает – двумя руками, как испуганный ребенок, находя кучу аргументов. Все идет в ход в форумных отзывах: и персонажи не прописаны, и психология лжет, и финал «слит».

Вот ведь как забавно! Если вспомнить читателя прошлых лет – допустим, того периода, когда мы росли на Стругацких; условно говоря, лет тридцать назад – тогда было активно востребовано другое видение текста. Мы хотели «за текстом» видеть свою собственную реальность. Читая «Сказку о Тройке», мы видели совсем не сказку. Читая «Понедельник начинается в субботу», мы видели институты, в которых работали и учились. Читая «Трудно быть богом», мы видели не средневековье на далекой планете Арканар. «Про нас про всех – какие, к черту, волки?!» – как пел Высоцкий. Фраза «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные» имела совершенно конкретное значение. И говорила она не про Арканар.

Хотите пример из зарубежья? Читая Шекли «Билет на планету Транай», мы видели – и до сих пор видим! – себя и окружающий нас мир, а не приключения в дальнем космосе.

В итоге читателя, который хочет читать «про себя», из нынешней фантастики выгнали. Выплеснули валом чистого, как спирт, развлечения. Этот читатель ушел в другую область литературы. Он по-прежнему с удовольствием читает фантастику, но фантастику Рубиной, Крусанова, Липскерова, Пелевина, Елизарова. Он читает про себя, и с огромным удовольствием. А в фантастику, которая «про волков», пришел читатель, который про себя ничего слышать не хочет. Он радостно сидит на форумах и пишет отзывы. Книги он оценивает свысока: тон, манера, общение через губу. Если его заставить читать про себя, он громко ругается.

Недавно одна талантливая коллега-литератор сказала нам: «Нынешний читатель, которому двадцать пять лет, по сравнению с вами, людьми в возрасте, живет в такой опасной, в такой трудной жизни…» Мы удивились: минуточку, но мы же, слава Богу, лихие девяностые пережили. Откуда у молодого читателя сейчас такие страшные опасности в его жизни? «Как же! – ответила коллега. – Его же уволить могут!..»

Работая над романом «Циклоп», мы проверили эту догадку на практике. По всей кажущейся «темной фэнтези» мы расставили маркеры хоррора: это может произойти с тобой. Несмотря на магов и Ушедших, кристаллы и башни, подземелья и лабиринты, чудовищ и рыцарей – стилистика, манера повествования, ряд бытовых деталей строился на приемах хоррора, а не dark fantasy. И что вы думаете?! Дружный хор любителей Мартина, Аберкромби и Кресса обвинил нас в чрезмерном натурализме! «Это же очень грязно! – воскликнули они. – Это жутко и противно!» Обратите внимание на слово «противно» – оно встречалось частенько. А почему? Потому что язык книги говорил на втором плане: братцы-сестрицы, это может произойти с вами.

Реакция последовала мгновенно – отторжение.

Такие маркеры пробивают через всю бронированную оболочку фэнтези. Не наш мир, раннее средневековье, темные века, магия – в принципе, была создана вся завеса, которая на сознательном уровне отделяет читателя от происходящего в книге. Читатель видит, понимает, что действие происходит не у нас, это выдумка, еще и местами стилизованная под Говарда – и тем не менее…

Любое обобщение грешит максимализмом. Но повторимся: нынешний читатель фантастики в массе своей принципиально не хочет читать про себя. Это гробит фантастическую литературу в десять раз быстрее и надежней, чем политика издателя, «проектность» и «формат». Читатель про себя читать не хочет. Писатель, чуя социальный заказ, соглашается: не надо, дружок! Я напишу не про тебя! Ужасное, но не про тебя! Кровавое, но про других!

В какой-то мере это результат потребительского индивидуализма: читатель заплатил за книгу деньги и требует от писателя: «Сделайте мне кроваво, но приятно и безопасно!» Хочу, значит, насладиться ужасом с безопасного расстояния. И чтобы оно до меня не долетело даже на уровне сопереживания.

Книга не должна ассоциироваться с конкретикой жизни читателя, с его личным опытом. Современный город или средневековый город – главное, чтобы читатель себя с этим городом не ассоциировал напрямую. Было поколение, которое при самом эзоповом языке хотело видеть в книге себя и свою жизнь. Было поколение, которое свою жизнь уже видеть не хотело, но еще желало себя отождествлять с героем, Конаном-варваром или Анжеликой, маркизой ангелов. И пришел читатель, который вообще не хочет отождествлять себя с героем или с происходящим. Он хочет зрелища. Зрелище – это когда я в зале, а персонажи на сцене, и между нами оркестровая яма с рампой. И, заметьте, этот читатель требует зрелищ все более и более кровавых.

Древний Рим. Львы рвут рабов.

Ближайший аналог – компьютерные игры: 3D-шутеры, 3D-экшны. Все прекрасно помнят старенького «Вольфа». Потом явился первый и второй «DOOM», «Хексен», «Еретик», «Dark Forces»… По мере развития технологий игры становились все более реалистичными. И, самое главное, прибавилось крови, кишок и мозгов, которые летят из монстров и врагов, когда ты в них стреляешь, режешь их и бьешь. Мозги разлетаются по стенкам, кровь оставляет пятна, всюду валяются оторванные руки-ноги. Это кого-то оттолкнуло? – ничего подобного. Наоборот: ух ты, какая реалистичная игра! Где бы ни происходила эта игра, игрок не верит, что вся эта дрянь может вылезти из компьютера, что нечто аналогичное побоищам произойдет с ним или на соседней улице. Такой вот удивительный реализм. Есть редкие исключения, в частности, игра «Черная метка» по повести Андрея Дашкова, где действие происходит в реальных декорациях Москвы, с хорошей графикой и геймплеем. Она не пошла, потому что игрокам, судя по ряду комментариев, было страшновато: это моя Москва, а тут бегают маньяки с топорами!

Страшно! Это может произойти со мной!

Вот вам и маркер.

Читатель привык ужасные новости – речь о нашей с вами реальности – воспринимать из компьютера. Его пугают, а он не боится, потому что не сопереживает. Про грядущий апокалипсис сообщают восемь раз на дню. Про кишки на эстакаде – с утра до вечера. Прогноз погоды: метеоритный дождь, столкновение с астероидом… В итоге читатель утрачивает восприимчивость – не к ужасам, к сопереживанию. Он хочет ужасов, но ужасов сказочных, от которых его душа отстранена.

Как предположение: сейчас на взлете атомизация, дискретизация людей. Бо́льшая часть общения вынесена в Интернет. Экран, который тебя отделяет от собеседника, тоже частично гасит способность к сопереживанию. А вместе с ней гасится и само желание сопереживать. Соответственно, требуется литература, которая не заставляет сопереживать: если я захочу, я на три копейки сам попереживаю, вы меня не напрягайте только.

Кстати, сейчас в нашей фантастике практически нет даже не утопий, но футуристических романов с плюс-минус приличными прогнозами на будущее. Есть «звездные войны», где в космосе «гасят» пришельцев или сепаратистов. Мы же говорим о социальных прогнозах с позитивным вектором, даже если они облечены в форму боевика. Таких книг, считай, нет. Либо в будущее переносится слегка измененное современное мироустройство с поправкой на гаджеты и биотехнологии, либо моделируются структуры из прошлого: феодализм, «дикий» капитализм, рабовладение. Люди – и читатели, и писатели – боятся примеривать на себя будущее, если оно не понарошку, а взаправду!

Парадокс: читать об ужасном будущем, видя между строк, что это выдумка для моего развлечения, мы согласны, но читать о будущем, которое при всей своей сложности и противоречивости может реально ждать нас в завтрашнем дне, мы боимся.

После драки тиражами не машут, или Как писать боёвку?

Фантастика, детектив, боевик, историческая и современная проза – очень часто писатели описывают рукопашную схватку. Это динамично, эмоционально, это увлекает читателя. Сейчас речь пойдет не о художественных особенностях «боёвки» – это уже сколько бог таланту дал – а о чистом «заклепочничестве». Что должен понимать и учитывать писатель, желающий создать реалистичную сцену рукопашной схватки? Сейчас мы говорим о чистой рукопашке, хотя все это легко можно «переложить» на бой с оружием. Как правило, писатель основывается на:

– сценах из просмотренных ранее кинофильмов;

– сценах из прочитанных ранее книг;

– На личном опыте, который большей частью невелик и неразнообразен;

– документальном видео, найденном в интернете;

– советах специалистов.

Этого недостаточно по одной простой причине – все вышеописанные варианты дают неподготовленному человеку (писателю) информацию о следствиях, а не о причинах, о деталях, а не о базе; об отдельных приемах, а не о принципах. Принципы, базовые основы, за которыми должен уследить литератор – те же самые, которые знает любой тренер или специалист по рукопашному бою, вне зависимости от специфики: вольная борьба, каратэ, бокс, муай-тай…

Итак, три кита, на которых строится поединок:

– Техника;

– Дистанция;

– Тайминг.

Начнем разговор не с техники – ее, родимую, наш брат писатель и видит в первую очередь, ее и описывает. Шагнул влево, взял за запястье, повернул по часовой стрелке… Поэтому начнем с тех моментов, о которых часто забывают, которые не учитывают. На истину в последней инстанции не претендуем, излагаем свои собственные соображения.

ДИСТАНЦИЯ

(расстояние между противниками, динамика его изменения)

– Сверхдальняя дистанция – непосредственное нанесение удара ногой или рукой невозможно. К противнику надо идти, бежать или сближаться, маневрируя. Расстояние не предполагает физического контакта – только психологический.

– Дальняя дистанция – для нанесения удара ногой необходимо сделать шаг к противнику. Без краткого сближения физический контакт невозможен.

– Средне-дальняя дистанция – удар ногой можно нанести с места, для удара рукой необходимо сделать шаг к противнику. Длинный, амплитудный удар позволяет войти в физический контакт, короткий удар – нет.

– Средняя дистанция – удар рукой можно нанести с места. Для захвата (имеется в виду реальный, рабочий, крепкий захват) надо сделать шаг или потянуться к противнику. Область постоянной возможности физического контакта.

– Ближняя дистанция – захват можно провести с места.

– Сверхближняя дистанция – противники находятся в обоюдном тесном захвате. Варианты: в стойке и партер. Область уже состоявшегося физического контакта.

Зависимость техники от дистанции:

Сверхдальняя дистанция:

– техника перемещений и маневра;

– поиск уязвимых мест, оценка боевых качеств противника;

– поединок характеров, попытка испугать врага;

– возможность бегства; поиск вариантов отступления;

– возможность выбора места для плотной схватки (солнце в глаза, рыхлая земля, камни, по колено в воде и т. д.).

– поиск оружия или подручных средств. Применение подручного метательного оружия.

Дальняя дистанция:

– выбор уязвимого места для нанесения удара ногой;

– техника шага (прямой, скрестный, подшагивание и пр.; с финтом или без) с последующим ударом ноги (прямым, боковым, круговым);

– умение избежать негативных последствий собственного «длинного удара» (нырок под вашу бьющую ногу, захват, выводящий из равновесия, и пр.);

– техника серийного продолжения атаки (последующий удар рукой, ногой, коленом, локтем; вход в захват с броском или болевым приемом).

Средне-дальняя дистанция:

– техника входа в атаку с ударом рукой;

– техника быстрых (без подготовки) ударов ногами;

– техника серийных атак руками и ногами;

– техника входа в захват сразу после удара.

Средняя дистанция:

– техника серийных ударов руками по разным уровням и зонам поражения;

– техника входа в захват сразу после удара;

– повышенная агрессивность.

Ближняя дистанция:

– техника захватов (выводящих из равновесия, болевых, ударных, травмирующих, в т. ч. захватов за рот, ноздри, пальцы);

– техника борьбы за захват;

– техника ударов локтями и коленями;

– техника подсечек и подножек.

Сверхближняя дистанция:

– техника смены захватов;

– удары локтями и коленями;

– броски (низкие, средние, высокие);

– подножки, подсечки, болевые и удушающие приемы;

– работа в партере, удержание противника в стойке и на полу.

Психология дистанции: объект нападения ясно чувствует разницу между ситуациями, когда тебя с расстояния обстреливают ногами, сблизившись, бьют сериями ударов рук, взяли в крепкий захват, завалили на пол и ломают или душат.

От дистанции в определенной степени зависит, работает боец серийно или одиночными ударами. У каждого, в зависимости от предпочтений, есть любимая дистанция. Борьба за дистанцию: борец рвется в ближний бой, боксер держится на средней, тхэквондист предпочитает дальнюю и средне-дальнюю.

Дистанция диктует нерв ситуации, плотность ведения боя, степень агрессивности.

Мастер умеет как сокращать дистанцию, так и разрывать ее, не прекращая боя.

Бой против нескольких человек – умение пользоваться дистанцией есть залог выживания. Прорвался к ближайшему, провел сильный удар, схватил «поплывшего» противника, закрылся им от другого нападающего, швырнул первого во второго – и кинулся бежать или, маневрируя, ударил издалека кого-то ногой, отпугнул, заставил отшатнуться и тут же кинулся к следующему…

К сожалению, если писатель не чувствует дистанции в описании боя, он создает технику, невозможную в описываемом случае. Скажем, после удара ногой, который попал в противника, не всегда удобно продолжать бить врага ногами дальше – дистанция сократилась, начали работать руки. Из захвата чаще бьют коленями, а не стопой в голову. На средней дистанции редко работают одиночными ударами – идут серии.

ТАЙМИНГ

(выбор оптимального времени для удара, защиты или иного действия)

Три варианта тайминга (противник атакует ударом):

– защита + контратака. Контратака происходит после завершения атаки противника.

– Защита и контратака одновременно с ударом противника.

– Удар на опережение.

Первый вариант: я останавливаю (отвожу) удар противника, после чего контратакую.

Второй вариант: мой удар попадает в противника одновременно с завершением его удара.

Третий вариант: я бью раньше, чем удар противника разовьется в полной мере.

Сочетания этих вариантов (или выбор одного из них) дают тактику боя. Тайминг – в большой степени форма проявления инициативы. Т. е. уступаю, следую или перехватываю. Быстрый, подвижный, но легкий боец бьет на опережение. Средневес ловит противника на его атаках, встречая одновременными контрударами. Тяжеловес или атакует сам, рассчитывая сходу завалить противника, даже если пропустит пару не слишком сильных ударов – или выжидает, защищается, принимает часть ударов на себя и потом уже, улучив момент, переходит в активную контратаку.

ТЕХНИКА

Защитные действия:

– Блоки (жесткая защита)

– Отводы, сбивы (мягкая защита)

– Нырки, уклоны, уходы (защита маневром)

– Захваты, рывки, толчки (защита выведением из равновесия)

Атакующие действия:

– Удары руками (кулак, ладонь, пальцы, запястье; особые положения)

– Удары ногами (стопа, пятка, подъем, ребро стопы, подушечка под пальцами)

– Удары локтями (прямой, боковой, восходящий, нисходящий и пр.)

– Удары коленями (прямой, боковой)

– Удары разными частями тела (предплечье, плечо, голова, ягодицы и др.)

– Подножки и подсечки

– Броски с разной амплитудой

– Болевые приемы (работа на суставы, щипки, болевые захваты и пр.)

– Удушающие приемы (в стойке и в партере).

«Одна, но пламенная страсть…»

(доклад на Волфконе-2013)

О.Л. Любое обобщение ущербно. Это понятно. Любое обобщение, сделанное на материале, который напрямую связан с живыми людьми, провокативно. Особенно когда оно касается людей, присутствующих в зале. Тем не менее, мы попробуем. Давайте поговорим о нас с вами – о читателях фантастики. Я подчеркиваю: о ЧИТАТЕЛЯХ. Да, тут сидят и писатели, и критики, и журналисты с издателями. Но мы все еще и читатели: здесь и за пределами этой аудитории.

Д.Г. Я сильно подозреваю, что люди не читающие сюда просто не пришли: им тут делать нечего. Вот это обобщение вполне правомочно.

О.Л. Начнем с того, что на днях в крупнейшем российском издательстве во время принятия решения о публикации некоего романа (решение еще не принято) были озвучены сомнения руководства редакции фантастики. Почему? Роман показался слишком сложным для читателя. Совсем недавно, где-то год назад, мы в личной беседе между собой полагали, что ничего проще этого текста придумать нельзя. Проще – во всех отношениях.

Д.Г. По сюжету, композиции, языку, идеям. Не то чтобы роман был глуп, но все составляющие художественного текста были крайне примитивны. Мы сейчас говорим не о плохом и хорошем качестве текста, мы говорим о простоте. Мы не ругаем текст. Мы недоумеваем: что там такого сложного?! Мысли автора, сюжет, герои – все было предельно понятно. Наличие каких-то сложностей для нас осталось загадкой.

О.Л. Прошло буквально полгода – и этот роман уже кажется издателю слишком сложным для издания его небольшим тиражом.

Если мы приглядимся повнимательней, то да, действительно, нынешняя фантастика, ориентированная на массового читателя, упрощается по всем литературным параметрам семимильными шагами. Можно, конечно, посетовать и сказать, что это пишется дураками для идиотов или халтурщиками для дураков. Но такое обобщение будет нелепым, глупым, а главное, бессмысленным.

Давайте попробуем ситуацию проанализировать.

Вообразим некую ось координат. На одном ее краю присутствует массовая фантастика, предельно простая – сюжет, герои, аллюзии, ассоциации…

Д.Г. Язык и прочее. Мы сейчас имеем в виду не только «проектную», заказную литературу, но и сольные книги. Большинство их также попадет в эту нишу.

О.Л. Это издается? – да. Читатель это берет, причем речь идет о самой большой группе читателей? – безусловно. Важно понять: а зачем они это читают? Люди самого разного возраста, самых разных социальных уровней – зачем?

Д.Г. Многие с высшим образованием, а то и с учеными степенями. При личном общении – вполне образованные, эрудированные люди. Чего же они ищут в этой простоте?

О.Л. Они туда идут за получением того, чего у них нет в обычной жизни. Они идут за эмоциями, за чувствами, сколько бы мы ни улыбались над этой целью. В обычной жизни они не испытывают почти никаких эмоций, заслуживающих внимания. Проснулся, умылся, пошел на работу или в институт, вернулся – семья, дети (если есть)…

Д.Г. …пошел с друзьями пиво пить, сериал смотрел, в компьютерную игру поиграл, книжку почитал – не вопрос.

О.Л. Эмоциональный ряд читателя в жизни не имеет резко выраженных пиков. Никаких.

Д.Г. Нет сильного страха, нет сильной любви, нет сильного сопереживания. Нет адреналина, когда человек на нервах: сейчас что-то произойдет! Не обязательно бороться за свою жизнь, но отсутствует даже умение отстаивать свою позицию в серьезном диспуте, когда острый вопрос задел тебя за живое. Относительно яркие переживания если и бывают, то раз в несколько лет, и не очень-то яркие.

О.Л. Итак, в простой мир простой книги этот читатель идет за чувствами. Над этой целью можно иронизировать, если ты дурак. Да, над чувствами иронизируют дураки. Один из признаков дурака: он неспособен разделить чужие чувства. Это его дурацкая характеристика, одна из многих.

Человек берет книгу с целью получить ряд активных эмоциональных всплесков. Обратите внимание: именно этот тип читателя, обсуждая свои любимые книги на форумах или сайтах, спорит о том, кто на ком женится, кто сядет на трон или слетит с трона…

Д.Г. Кто победит или проиграет, выживет или погибнет, предаст или останется верным…

О.Л. Спор вызывает то, что у читателя вызвало некие чувства, породило ответные эмоции. Вот главный герой – его били-били, и наконец он победил врага. Простенько? – безусловно. Но у читателя это вызывает эмоции, потому что в жизни у него этих победительных эмоций, этого торжества нет.

Д.Г. Может, оно и хорошо, что читателю не приходится каждый день защищать свою жизнь или бить врагу морду. Мы не предлагаем срочно идти в подворотни и огребать эмоции по полной программе. Но факт остается фактом: нет ничего плохого в том, что человек хочет получить эмоциональные переживания из книги, если их нет у него в реальной жизни. Это нормальное, естественное желание.

О.Л. Поскольку читатель приходит к этим книгам за чувствами, издатель требует от писателя удовлетворить спрос. И писатель, выполняя заказ, упрощает все, что мешает читателю испытывать те или иные чувства.

Д.Г. К примеру, ликвидируется сложный разветвленный сюжет. Это ж надо уследить за интригой, которая идет сразу по трем линиям, за многими персонажами и их взаимодействием, а тут еще кроме главных бегают десять второстепенных и вмешиваются в политические интриги, манкируя личной судьбой главного героя. Хотите чувств? Интрига должна быть одна. Она должна не мешать чувствовать. Читатель хочет без помех сопереживать герою – предадут его или не предадут, удастся ли его план или нет, полюбит его девушка или нет, дадут им быть вместе или разлучат.

О.Л. Итак, все, что мешает читателю чувствовать, убирается из книги. Литературный контекст, аллюзии, опора на исторические факты – вон! Нельзя во время секса читать лекцию по квантовой механике, и даже по Кама-сутре! Отвлекает!

Издатель совершенно четко понимает, зачем читатель этой категории приобретает эту литературу. Нельзя мешать клиенту получить тот продукт, за которым он пришел в книжный магазин.

Д.Г. Сложные идеи – социальные, научные, нравственные – отбрасываются. Идеи должны быть простыми и понятными. Нестандартный литературный язык с нестандартными образами – отбрасывается. Образы должны быть привычными и понятными, рождающими отчетливые эмоции, выстраивающими чувственный ряд.

О.Л. Но у этой шкалы запросов есть и вторая сторона, другой конец оси. Там собирается другой читатель: не лучше, не хуже, просто другой. И его запросы издатель тоже удовлетворяет – ровно в том количестве, сколько этих читателей есть в данный момент. Их заметно меньше, чем эмоционалов; для них выпускается меньшее количество книг меньшими тиражами. Но и этот спрос получает свое предложение.

За чем такой читатель идет в этот сегмент литературы? Давайте посмотрим, что и как он обсуждает на форумах, сайтах и конвентах. Обсуждается: контекст эпохи, соответствие исторических реалий реалиям книги, сложность конструкций аллюзивного материала, качество перевода…

Д.Г. Оригинальность научных идей и гипотез; скрытое цитирование и намеки на литературные источники – скажем, парафразы из античности.

О.Л. Этот читатель идет за играми интеллекта. Чувства его, как правило, не интересуют – или интересуют в ущербном, урезанном варианте, в гомеопатических дозах. Чувствовать этот читатель не умеет, зато он прекрасно подготовлен для интеллектуальных игр. Проще было бы одних назвать «умниками», а других – «дураками», и это было бы неправдой, как любая простота.

У меня в последние годы был целый ряд споров с очень умными, невероятно образованными собеседниками по поводу двух книг: роман Г. Г. Кея «Изабель» и роман С. Кинга «11/22/63». Мои собеседники мне объясняли, что роман «Изабель» намного слабее в проработке исторических и аллюзивных линий, чем, скажем, «Львы Аль-Рассана» того же Кея. Обсуждая роман Кинга, они сосредоточивались на нюансах президентства Кеннеди. А я говорил: ребята, это два гениальных романа о любви. И в этот момент мои собеседники отключались, переставали понимать, о чем я говорю. Я пытался объясниться: подождите, но «Изабель» – это первый сексуальный опыт подростка, превращение подростка в юношу, первый опыт верности и предательства, дружбы и вражды, понимание сложности семейных отношений… Книга Кинга – она о любви, которая побеждает время, о любви, которая выстраивается через ряд неврозов и комплексов… Мои собеседники не понимали; казалось, я говорю по-английски, а они по-китайски.

Точно так же я бы пытался объяснить «эмоционалам»: в вашем любимом романе монах Шаолиня ходит с гранатометом в Древнем Риме, и никак не объясняется, откуда у монаха взялся гранатомет, и откуда в Риме взялся шаолиньский монах! Эмоционал не понял бы, к чему я придираюсь. Он получил необходимую порцию чувств, следя за приключениями монаха, расстрелявшего сенаторов на Капитолии. Ему достаточно.

Д.Г. Один и тот же автор может написать две разные книги, в целевом смысле попадающие в разные группы читателей. Поэтому у «эмоционалов», взявших в руки роман любимого писателя, созданный для «интеллектуалов» (и наоборот!) может случиться разрыв шаблона, слом сценария.

О.Л. Между двумя крайностями, конечно, есть большое поле читателей, воспринимающих книгу сразу по двум параметрам. Но со временем, как показала практика, они перетекают либо в одну сторону, либо в другую. Так, глядишь, вместо центра однажды возникнет пустота.

Д.Г. Разумеется, эти категории не абсолютны. Мы говорим о тенденциях. И тенденции отчетливо видны.

О.Л. Итак, читатель фантастики сейчас делится на две категории. Категория первая: люди, умеющие чувствовать (и это прекрасно!), но не умеющие думать. Категория вторая: люди, умеющие думать (и это прекрасно!), но не умеющие чувствовать.

Д.Г. У обеих категорий есть еще одна, общая проблема. Литература воспринимается не на двух, а на трех планах одновременно: это интеллектуальный, эмоциональный и эстетический планы. Так вот, эстетический план – не содержание, а форма, то, насколько прекрасно сделана книга. Не «технически выверено», не «достоверно» (почувствуйте разницу!) – это интеллектуальный план. Речь об эстетике: метафоры, образность, изящество конструкций, мастерство владения литературным языком… Короче, чувство прекрасного, которое плохо алгоритмизируется. Так вот, эстетическое чувство не то чтобы отсутствует совсем, но присутствует в гомеопатических дозах и у «эмоционалов», и у «интеллектуалов». Спросите: есть ли люди, у которых оно присутствует? – да, конечно, есть. Но их немного, их даже меньше, чем «интеллектуалов».

О.Л. Получается, что эстетическая категория мешает «интеллектуалам» получать свое удовольствие, а «эмоционалам» – свое удовольствие. Приходишь к «эмоционалам», говоришь: ребята, оно же написано проще некуда! Язык среднестуденческий, по три повтора в одной фразе… «Эмоционалы» слушают и не понимают, о чем речь. Они этого просто не замечают. Но и к «интеллектуалу» приходишь, говоришь: погоди, но язык, которым твоя достоверная энциклопедия написана – дрянь дрянью! Тяжеловесные фразы, переусложненные конструкции, однообразные диалоги, занудство… «Интеллектуал» отвечает: да, но какие там научные идеи!

Д.Г. Он нашел себе пищу для ума, а на остальное не обращает внимания.

О.Л. Эстетическая категория становится ненужной, лишней для обеих сторон. «Эмоционал» просто не замечает, что она отсутствует, а интеллектуал замечает, но для него это не является принципиальным.