Текст книги "Хогбены и все-все-все (сборник)"

Автор книги: Генри Каттнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Авессалом опять глотнул, но ничего не ответил. Локк приподнялся на носках, поглядел на мальчика сверху вниз. Его рука скользнула к поясу, но нащупала лишь бесполезную «молнию».

Локк направился к двери. У порога он обернулся.

– Я докажу тебе, что превосходство на моей стороне, – сказал он холодно и спокойно. – И тебе придется это подтвердить.

Авессалом промолчал.

Локк поднялся наверх. Он прикоснулся к рычажку на шифоньерке, порылся в выдвинувшемся ящике и извлек эластичный ремень. Он пропустил прохладную, глянцевитую полосу сквозь пальцы. Потом снова вошел в гравилифт.

Теперь губы у него были белы и бескровны.

У двери столовой он остановился, сжимая в руке ремень. Авсессалом не сдвинулся с места, но рядом с мальчиком стояла Эбигейл.

– Ступайте прочь, сестра Шулер, – приказал Локк.

– Не смейте его бить, – ответила Эбигейл, вскинув голову и поджав губы.

– Прочь!

– Не уйду. Я все слышала. И каждое его слово – истина.

– Прочь, говорю! – взревел Локк.

Он рванулся вперед, на ходу разматывая ремень. Тут нервы Авессалома сдали. Он в ужасе вскрикнул и слепо метнулся прочь в поисках убежища, которого здесь не было.

Локк устремился за ним.

Эбигейл схватила каминную решетку и швырнула ее в ноги Локку. Теряя равновесие, тот выкрикнул что-то невнятное. Потом взметнул одеревеневшие руки и тяжело грохнулся об пол.

Головой он ударился об угол стула и затих, недвижим.

Эбигейл и Авессалом переглянулись поверх распростертого тела. Внезапно женщина упала на колени и расплакалась.

– Я его убила, – прорыдала она. – Убила… но я ведь не могла допустить, чтобы он тебя тронул, Авессалом!

Не могла!

Мальчик прикусил губу. Он медленно подошел к отцу, осмотрел его.

– Он жив.

Эбигейл судорожно, взахлеб перевела дыхание.

– Иди наверх, Эби, – сказал Авессалом, нахмурясь. – Я сам окажу ему первую помощь. Я умею.

– Нельзя…

– Пожалуйста, Эби, – упрашивал он. – Ты упадешь в обморок и вообще, мало ли что… Ступай, приляг. Право же, ничего страшного.

Наконец она села в лифт. Авессалом, задумчиво посмотрев на отца, подошел к видеоэкрану.

Он вызвал Денверские ясли. Вкратце обрисовал положение.

– Что теперь делать, Малколм?

– Не отходи. – Наступила пауза. На экране появилось другое мальчишечье лицо.

– Сделай вот что, – раздался уверенный, тонкий голосок и последовали сложные инструкции. – Ты хорошо понял, Авессалом?

– Все понял. Ему не повредит?

– Останется в живых. Психически он все равно неполноценен. Это даст ему совершенно иной уклон, безопасный для тебя. Так называемая проекция вовне. Все его желания, чувства и прочее примут конкретную форму и сосредоточатся на тебе. Удовольствие он будет получать только от твоих поступков, но потеряет над тобой власть. Ты ведь знаешь психодинамическую формулу его мозга. Обработай в основном лобные доли. Поосторожнее с извилиной Брока. Потеря памяти нежелательна. Надо его обезвредить, только и всего. Замять убийство будет трудновато. Да и навряд ли оно тебе нужно.

– Не нужно, – сказал Авессалом. – Он… он мой отец.

– Ладно, – закончил детский голос. – Не выключай. Я понаблюдаю и, если надо будет, помогу.

Авессалом повернулся к отцу, без сознания лежащему на полу.

Мир давно стал призрачным. Локк к этому привык. Он по-прежему справлялся с повседневными делами, а значит, никоим образом не был сумасшедшим.

Но он никому не мог рассказать всей правды. Мешал психический блок. Изо дня в день Локк шел в университет, преподавал студентам психодинамику, возвращался домой, обедал и ждал, надеясь, что Авессалом свяжется с ним по видеофону.

А когда Авессалом звонил, то иногда снисходил до рассказов о том, что он делает в Баха-Калифорнии. Что прошел. Чего достиг. Локка волновали эти известия. Только они его и волновали. Проекция осуществилась полностью.

Авессалом редко забывал подать весточку. Он был хорошим сыном. Он звонил ежедневно, хотя иной раз и комкал разговор, когда его ждала неотложная работа. Но ведь Джоэл Локк всегда мог перелистывать огромные альбомы, заполненные газетными вырезками об Авессаломе и фотоснимками Авессалома. Кроме того, он писал биографию Авессалома.

В остальном же он обитал в призрачном мире, а во плоти и крови, с сознанием своего счастья жил лишь в те минуты, когда на видеоэкране появлялось лицо Авессалома. Однако он ничего не забыл. Он ненавидел Авессалома, ненавидел постылые неразрывные узы, навеки приковавшие его к плоти от плоти своей… Но только плоть эта не совсем от его плоти, в лестнице новой мутации она – следующая ступенька.

В сумерках нереальности, разложив альбомы, перед видеофоном, стоящим наготове рядом с его креслом – только для переговоров с сыном, Джоэл Локк лелеял свою ненависть и испытывал тихое, тайное удовлетворение.

Придет день – у Авессалома тоже будет сын. Придет день. Придет день.

Жилищный вопрос

(переводчик: Т. Иванова)

Джеклин говорила, что в клетке под чехлом – канарейка, а я стоял на том, что там два попугайчика. Одной канарейке не под силу поднять столько шума. Да и забавляла меня сама мысль, будто старый, сварливый мистер Генчард держит попугаев, – уж очень это с ним не вязалось. Но кто бы там ни шумел в клетке у окна, наш жилец ревниво скрывал это от нескромных глаз. Оставалось лишь гадать по звукам.

Звуки тоже было не так-то просто разгадать. Из-под кретоновой скатерти доносились шорохи, шарканье, изредка слабые, совершенно необъяснимые хлопки, раза два-три – мягкий стук, после которого таинственная клетка ходуном ходила на подставке красного дерева. Должно быть, мистер Генчард знал, что нас разбирает любопытство. Но, когда Джеки заметила, мол, как приятно, если в доме птицы, он только и сказал:

– Пустое! Держитесь от клетки подальше, ясно?

Это нас, признаться, разозлило. Мы вообще никогда не лезем в чужие дела, а после такого отпора зареклись даже смотреть на клетку под кретоновым чехлом. Да и мистера Генчарда не хотелось упускать. Заполучить жильца было на удивление трудно. Наш домик стоял на береговом шоссе, весь городишко – десятка два домов, бакалея, винная лавка, почта, ресторанчик Терри. Вот, собственно, и все. Каждое утро мы с Джеки прыгали в автобус и целый час ехали на завод. Домой возвращались измотанные. Найти прислугу было немыслимо (слишком высоко оплачивался труд на военных заводах), поэтому мы оба засучивали рукава и принимались за уборку. Что до стряпни, то у Терри не было клиентов более верных, чем мы.

Зарабатывали мы прекрасно, но перед войной порядком влезли в долги и теперь экономили, как могли. Вот почему мы сдали комнату мистеру Генчарду. В медвежьем углу, где так плохо с транспортом да еще каждый вечер затемнение, найти жильца нелегко. Мистера Генчарда, казалось, сам бог послал. Мы рассудили, что старый человек не будет безобразничать.

В один прекрасный день он зашел к нам, оставил задаток и вскоре вернулся, притащив большой кожаный саквояж и квадратный брезентовый баул с кожаными ручками. Это был маленький сухонький старичок, по краям лысины у него торчал колючий ежик жестких седых волос, а лицом он напоминал папашу Лупоглаза – дюжего матроса, которого вечно рисуют в комиксах Мистер Генчард был не злой, а просто раздражительный. По-моему, он всю свою жизнь провел в меблированных комнатах: старался не быть навязчивым и попыхивал бесчисленными сигаретами, вставляя их в длинный черный мундштук. Но он вовсе не принадлежал к числу тех одиноких старичков, которых можно и нужно жалеть, – отнюдь нет! Он не был беден и отличался независимым характером. Мы полюбили его. Один раз, в приливе теплых чувств, я назвал его дедом… и весь пошел пятнами, такую выслушал отповедь.

Кое-кто рождается под счастливой звездой. Вот и мистер Генчард тоже. Вечно он находил деньги на улице. Изредка мы играли с ним в бридж или покер, и он, совершенно не желая, объявлял малые шлемы и выкладывал флеши. Тут и речи не могло быть о том, что он нечист на руку, – просто ему везло.

Помню, раз мы втроем спускались по длинной деревянной лестнице, что ведет со скалы на берег Мистер Генчард отшвырнул ногой здоровенный камень с одной из верхних ступенек Камень упал чуть ниже и неожиданно провалился сквозь ступеньку. Дерево совсем прогнило. Мы нисколько не сомневались, что если бы мистер Генчард, который возглавлял процессию, шагнул на гнилой участок, то обвалилась бы вся лестница.

Или вот случай в автобусе. Едва мы сели и отъехали, забарахлил мотор; водитель откатил автобус к обочине. Навстречу нам по шоссе мчался какой-то автомобиль, и только мы остановились, как у него лопнула передняя шина. Его занесло юзом в кювет. Если бы наш автобус не остановился в тот миг, мы столкнулись бы лбами. А так никто не пострадал.

Мистер Генчард не чувствовал себя одиноким; днем он, видимо, куда-то уходил, а вечерами по большей части сидел в своей комнате у окна. Мы, конечно, стучались, когда надо было у него убрать, и он иногда отвечал: «Минуточку». Раздавался торопливый шорох – это наш жилец набрасывал кретоновый чехол на птичью клетку.

Мы ломали себе голову, какая там птица, и прикидывали, насколько вероятно, что это феникс. Во всяком случае, птица никогда не пела. Зато издавала звуки. Тихие, странные, не всегда похожие на птичьи. Когда мы возвращались домой с работы, мистер Генчард неизменно сидел у себя в комнате. Он оставался там, пока мы убирали. По субботам и воскресеньям никуда не уходил.

А что до клетки…

Как-то вечером мистер Генчард вышел из своей комнаты, вставил сигарету в мундштук и смерил нас с Джеки взглядом.

– Пф-ф, – сказал мистер Генчард. – Слушайте, у меня на севере кое-какое имущество, и мне надо отлучиться по делам на неделю или около того. Комнату я буду оплачивать по-прежнему.

– Да что вы, – возразила Джеки. – Мы можем…

– Пустое, проворчал он. – Комната моя. Хочу – оставляю за собой. Что скажете, а?

Мы согласились, и он с одной затяжки искурил сигарету ровно наполовину.

– М-м-м… Ну, ладно, вот что. Раньше у меня была своя машина. Я всегда брал клетку с собой. Теперь я еду автобусом и не могу взять клетку. Вы славные люди – не подглядываете, не любопытствуете. Вам не откажешь в здравом уме. Я оставлю клетку здесь, но не смейте трогать чехол!

– А канарейка?.. – захлебнулась Джеки. – Она же помрет с голоду.

– Канарейка, вот оно что… – Мистер Генчард покосился на нее маленьким, блестящим, недобрым глазом. – Не беспокойтесь. Канарейке я оставил много корму и воды. Держите руки подальше. Если хотите, можете убирать в комнате, но не смейте прикасаться к клетке. Что скажете?

– По рукам, – ответил я.

– Только учтите то, что я вам говорил, – буркнул он. На другой вечер, когда мы пришли домой, мистера Генчарда уже не было. Мы вошли в его комнату и увидели, что к кретоновому чехлу приколота записка: «Учтите!» Внутри клетки что-то шуршало и жужжало. Потом раздался слабый хлопок.

– Черт с ней, – сказал я. – Ты первая принимаешь душ?

– Да, – ответила Джеки.

«В-ж-ж», – донеслось из клетки. Но это были не крылья. «Бах!»

На третий вечер я сказал:

– Корму там, может быть, и хватит, но вода кончается.

– Эдди! – воскликнула Джеки.

– Ладно, ты права, я любопытен. Но не могу же я допустить, чтобы птица погибла от жажды.

– Мистер Генчард сказал…

– Ты опять права. Пойдем-ка к Терри, выясним, как у него с отбивными.

На третий вечер… Да что там говорить. Мы сняли чехол. Мне и сейчас кажется, что нас грызло не столько любопытство, сколько тревога.

Джеки твердила, будто она знает одного типа, который истязал свою канарейку.

– Наверно, бедняжка закована в цепи, – заметила Джеки, махнув тряпкой по подоконнику, за клеткой. Я выключил пылесос. «У-и-ш-шш… топ-топ-топ», – донеслось из-под кретона.

– Н-да, – сказал я. – Слушай, Джеки. Мистер Генчард – неплохой человек, но малость тронутый. Может, пташка пить хочет. Я погляжу.

– Нет. То есть… да. Мы оба поглядим, Эдди. Разделим ответственность пополам…

Я потянулся к чехлу, а Джеки нырнула ко мне под локоть и положила свою руку на мою.

Тут мы приподняли краешек скатерти. Раньше в клетке что-то шуршало, но стоило нам коснуться кретона, как все стихло. Я-то хотел одним глазком поглядеть. Но вот беда – рука поднимала чехол все выше. Я видел, как движется моя рука, и не мог ее остановить. Я был слишком занят – смотрел внутрь клетки.

Внутри оказался такой… ну, словом, домик. По виду он в точности походил на настоящий, вплоть до последней мелочи. Крохотный домик, выбеленный известкой, с зелеными ставнями – декоративными, их никто и не думал закрывать, коттедж был строго современный. Как раз такие дома, комфортабельные, добротные, всегда видишь в пригородах. Крохотные оконца были задернуты ситцевыми занавесками; на первом этаже горел свет.

Как только мы приподняли скатерть, огоньки во всех окнах внезапно исчезли. Света никто не гасил, просто раздраженно хлопнули жалюзи. Это произошло мгновенно. Ни я, ни Джеки не разглядели, кто (или что) опускал жалюзи.

Я выпустил чехол из рук, отошел в сторонку и потянул за собой Джеки.

– К-кукольный домик, Эдди!

– И там внутри куклы?

Я смотрел мимо нее, на закрытую клетку.

– Как ты думаешь, можно выучить канарейку опускать жалюзи?

– О господи! Эдди, слушай.

Из клетки доносились тихие звуки. Шорохи, почти неслышный хлопок. Потом царапанье.

Я подошел к клетке и снял кретоновую скатерть. На этот раз я был начеку и наблюдал за окнами. Но не успел глазом моргнуть, как жалюзи опустились.

Джеки тронула меня за руку и указала куда-то пальцем.

На шатровой крыше возвышалась миниатюрная кирпичная труба. Из нее валили клубочки бледного дыма. Дым все шел да шел, но такой слабый, что я даже не чувствовал запаха.

– К-канарейки г-готовят обед, – пролепетала Джеки.

Мы постояли еще немного, ожидая чего угодно. Если бы из-за двери выскочил зеленый человечек и пообещал нам исполнить любые три желания, мы бы нисколечко не удивились. Но только ничего не произошло.

Теперь из малюсенького домика, заключенного в птичью клетку, не слышалось ни звука.

И окна были затянуты шторами. Я видел, что вся эта поделка – шедевр точности. На маленьком крылечке лежала циновка – вытирать ноги. На двери звонок.

У клеток, как правило, днище вынимается. Но у этой не вынималось. Внизу, там, где его припаивали, остались пятна смолы и наплавка темно-серого металла. Дверца тоже была припаяна, не открывалась. Я мог просунуть указательный палец сквозь решетку, но большой палец уже не проходил.

– Славный коттеджик, правда? – дрожащим голосом спросила Джеки. – Там, должно быть, очень маленькие карапузы.

– Карапузы?

– Птички. Эдди, кто-кто в этом доме живет?

– В самом деле, – сказал я, вынул из кармана автоматический карандаш, осторожно просунул его между прутьями клетки и ткнул в открытое окно, где тотчас жалюзи взвились вверх. Из глубины дома мне в глаза ударило что-то вроде узкого, как игла, луча от миниатюрного фонарика. Я со стоном отпрянул, ослепленный, но услышал, как захлопнулось окно и жалюзи снова опустились.

– Ты видела?

– Нет, ты все заслонял головой. Но…

Пока мы смотрели, всюду погас свет. Лишь тоненькая струйка дыма из трубы показывала, что в доме кто-то есть.

– Мистер Генчард – сумасшедший ученый,[26]26
  Сумасшедший ученый – традиционный персонаж голливудских «фильмов ужаса», делающий вредные, преступные открытия.


[Закрыть] – пробормотала Джеки. – Он уменьшает людей.

– У него нет уранового котла, – возразил я. – Сумасшедшему ученому прежде всего нужен урановый котел – иначе как он будет метать искусственные молнии?

Я опять просунул карандаш между прутьями, тщательно нацелился, прижал грифелем звонок на двери и позвонил. Раздалось слабое звяканье.

Кто-то торопливо приподнял жалюзи в окне возле входной двери и, вероятно, посмотрел на меня. Не могу утверждать наверняка. Не успел заметить. Жалюзи встали на место, и больше ничто не шевелилось. Я звонил и звонил, пока мне не надоело. Тогда я перестал звонить.

– Можно разломать клетку, – сказал я

– Ох, нет! Мистер Генчард…

– Что же, – сказал я, – когда он вернется, я спрошу, какого черта он тут вытворяет. Нельзя держать у себя эльфов. Этого в жилищном договоре не было.

– Мы с ним не подписывали жилищного договора, – парировала Джеки.

Я все разглядывал домик в птичьей клетке. Ни звука, ни движения. Только дым из трубы.

В конце концов, мы не имеем права насильно вламываться в клетку. Это все равно что вломиться в чужую квартиру. Мне уже мерещилось, как зеленые человечки, размахивая волшебными палочками, арестуют меня за квартирную кражу. Интересно, есть у эльфов полиция? Какие у них бывают преступления?

Я водворил покрывало на место. Немного погодя тихие звуки возобновились. Царап. Бух. Шурш – шурш – шурш. Шлеп. И далеко не птичья трель, которая тут же оборвалась.

– Ну и ну, – сказала Джеки. – Пойдем-ка отсюда, да поживей.

Мы сразу легли спать. Мне приснились полчища зеленых человечков в костюмах опереточных полисменов – они отплясывали на желтой радуге и весело распевали.

Разбудил меня звонок будильника. Я принял душ, побрился и оделся, не переставая думать о том же, что и Джеки. Когда мы надевали пальто, я заглянул ей в глаза и Спросил:

– Так как же?

– Конечно. Ох, боже мой, Эдди! Т-ты думаешь, они тоже идут на работу?

– Какую еще работу? – запальчиво осведомился я. – Сахарницы разрисовывать?

На цыпочках мы прокрались в комнату мистера Генчарда, из-под кретона – ни звука. В окно струилось ослепительное утреннее солнце Я рывком сдернул чехол. Дом стоял на месте. Жалюзи одного окна были подняты, остальные плотно закрыты. Я приложил голову вплотную к клетке и сквозь прутья уставился на распахнутое окно, где легкий ветерок колыхал ситцевые занавески.

Из окна на меня смотрел огромный страшный глаз.

На сей раз Джеки не сомневалась, что меня смертельно ранили. Она так и ахнула, когда я отскочил как ошпаренный и проорал что-то о жутком, налитом кровью, нечеловеческом глазе. Мы долго жались друг к другу, потом я снова заглянул в то окно.

– Ба, – произнес я слабым голосом, – да ведь это зеркало.

– Зеркало? – захлебнулась Джеки.

– Да, огромное, во всю противоположную стену. Больше ничего не видно. Я не могу подобраться вплотную к окну.

– Посмотри на крыльцо, – сказала Джеки.

Я посмотрел. Возле двери стояла бутылка молока – сами представляете, какой величины. Она была пурпурного цвета. Рядом с ней лежала сложенная почтовая марка.

Пурпурное молоко? – удивился я.

– От пурпурной коровы. Или бутылка такого цвета Эдди, а это что, газета?

Это действительно была газета. Я прищурился, пытаясь различить хотя бы заголовки «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС», – гласили исполинские красные буквы высотой чуть ли не в полтора миллиметра. «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС ФОЦПА НАСТИГАЕТ ТЭРА». Больше мы ничего не разобрали.

Я мягко набросил кретон на клетку. Мы пошли завтракать к Терри – все равно надо было еще долго ждать автобуса.

Когда мы вечером ехали домой, то знали, чем займемся прежде всего.

Мы вошли в дом, установили, что мистер Генчард еще не вернулся, зажгли в его комнате свет и стали вслушиваться в звуки, доносящиеся из птичьей клетки.

– Музыка, – сказала Джеки

Музыку мы едва слышали, да и вообще она была какая-то ненастоящая. Не знаю, как ее описать. И она тотчас смолкла. Бух, царап, шлеп, в-ж-ж. Потом наступила тишина, и я стянул с клетки чехол.

В домике было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. С крыльца исчезла газета и бутылка молока. На двери висела табличка с объявлением, которое предостерегало (я прочел через лупу): «КАРАНТИН! МУШИНАЯ ЛИХОРАДКА!»

– Вот лгунишки, – сказал я. – Пари держу, что никакой лихорадки там нет.

Джеки истерически захохотала.

– Мушиная лихорадка бывает только в апреле, правда?

– В апреле и на рождество. Ее разносят свежевылупившиеся мухи. Где мой карандаш?

Я надавил на кнопку звонка. Занавеска дернулась в сторону, вернулась на место; мы не увидели… руки, что ли, которая ее отогнула. Тишина, дым из трубы не идет.

– Боишься? – спросил я.

– Нет. Как ни странно, не боюсь. Карапузы-то нас чураются. Кэботы беседуют лишь с…[27]27
  «Кэботы беседуют лишь с богом» – строчка из четверостишия-тоста американского поэта Джона Коллинса Боссиди (1860–1928), тост посвящен Гарвардскому университету Кэботы – одно из старейших родовитых американских семейств.


[Закрыть]

– Эльфы беседуют лишь с феями, ты хочешь сказать, – перебил я. – А чего они нас, собственно, отваживают? Ведь их дом находится в нашем доме – ты понимаешь мою мысль?

– Что же нам делать?

Я приладил карандаш и с неимоверным трудом вывел «ВПУСТИТЕ НАС» на белой филенке двери. Написать что-нибудь еще не хватило места. Джеки укоризненно зацокала языком.

– Наверно, не стоило этого писать. Мы же не просимся внутрь. Просто хотим на них поглядеть.

– Теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, они догадаются, что мы имеем в виду.

Мы стояли и всматривались в домик, а он угрюмо, досадливо всматривался в нас. Мушиная лихорадка… Так я и поверил!

Вот и все, что случилось в тот вечер.

Наутро мы обнаружили, что с крохотной двери начисто смыли карандашную надпись, что извещение о карантине висит по-прежнему и что на пороге появилась еще одна газета и бутылка зеленого молока. На этот раз заголовок был другой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА ОБХОДИТ ТЭРА!»

Из трубы вился дым. Я опять нажал на кнопку звонка. Никакого ответа. На двери я заметил почтовый ящик – этакую костяшку домино – только потому, что сквозь щель виднелись письма. Но ящик был заперт.

– Вот бы прочесть, кому они адресованы, – размечталась Джеки.

– Или от кого они. Это гораздо интереснее.

В конце концов мы ушли на работу. Весь день я был рассеян и чуть не приварил к станку собственный палец. Когда вечером мы встретились с Джеки, мне стало ясно, что и она озабочена.

– Не стоит обращать внимания, – говорила она, пока мы тряслись в автобусе. – Не хотят с нами знаться – и не надо, верно?

– Я не допущу, чтобы меня отваживала какая-то… тварь. Между прочим, мы оба тихо помешаемся, если не выясним, что же там в домике. Как по-твоему, мистер Генчард – волшебник?

– Паршивец он, – горько сказала Джеки. – Уехал и оставил на нас каких-то подозрительных эльфов!

Когда мы вернулись с работы, домик в клетке, как обычно, подготовился к опасности, и не успели мы сдернуть чехол, как отдаленные тихие звуки прекратились. Сквозь опущенные жалюзи пробивался свет. На крыльце лежал только коврик. В почтовом ящике был виден желтый бланк телеграммы.

Джеки побледнела.

– Это последняя капля, – объявила она – Телеграмма!

– А может, это никакая не телеграмма.

– Нет, она, она, я знаю, что она. «Тетя Путаница умерла». Или «К вам в гости едет Иоланта».

– Извещение о карантине сняли, – заметил я. – Сейчас висит другое. «Осторожно – окрашено».

– Ну, так не пиши на красивой, чистой двери.

Я набросил на клетку кретон, выключил в комнате свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Прошло немного времени, и где-то раздалось тук-тук-тук, а потом загудело, словно чайник на огне. Я уловил тихий звон посуды.

Утром на крохотном крылечке появились двадцать шесть бутылок желтого – ярко– желтого – молока, а заголовок лилипутской газеты извещал: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ТЭР ДЕЛАЕТ РЫВОК!» В почтовом ящике лежали какие-то письма, но телеграмму уже вынули.

Вечером все шло как обычно. Когда я снял чехол, наступила внезапная, зловещая тишина. Мы чувствовали, что из-под отогнутых уголков штор за нами наблюдают. Наконец мы легли спать, но среди ночи я встал взглянуть еще разок на таинственных жильцов. Конечно, я их не увидел. Но они, должно быть, давали бал: едва я заглянул, как смолкло бешеное топанье и цоканье и тихая, причудливая музыка.

Утром на крылечке была красная бутылка и газета. Заголовок был такой: «В ПОСЛЕДНИЙ ЧАС: ФОЦПА – ПИШИ ПРОПАЛО!»

– Работа у меня летит к чертям собачьим, – сказал я. – Не могу сосредоточиться – все думаю об этой загадке и диву даюсь…

– Я тоже. Непременно надо как-то разузнать.

Я заглянул под чехол. Жалюзи опустились так быстро, что едва не слетели с карнизов.

– Как по-твоему, они обижаются? – спросил я.

– По-моему, да, – ответила Джеки. – Мы же пристаем к ним – просто спасу нет. Знаешь, я готова побиться об заклад, что они сидят сейчас у окон и кипят от злости, ждут не дождутся, чтоб мы ушли. Может, пойдем? Все равно нам пора на автобус.

Я взглянул на домик, а домик, я чувствовал, смотрел на меня – с обидой, раздражением и злостью. Ну да ладно. Мы уехали на работу.

Вернулись мы в тот вечер усталые и голодные, но, даже не сняв пальто, прошли в комнату мистера Генчарда. Тишина. Я включил свет, а Джеки тем временем сдернула с клетки кретоновый чехол.

Я услышал, как она ахнула. В тот же миг я подскочил к ней, ожидая увидеть на нелепом крыльце зеленого человечка, да и вообще что угодно ожидая. Но не увидел ничего выдающегося. Из трубы не шел дым.

А Джеки показывала пальцем на дверь. Там висела новая табличка. Надпись была степенная, краткая и бесповоротная: «СДАЕТСЯ ВНАЕМ».

– Ой-ой-ой! – сказала Джеки.

Я судорожно глотнул. На крохотных окнах были подняты все жалюзи, а ситцевые занавески исчезли. Впервые мы могли заглянуть внутрь домика. Он был совершенно пуст, удручающе пуст.

Мебели нигде нет. Нет вообще ничего, лишь кое-где царапины на паркетном полу с лаковым покрытием. Обои – они выдержаны в мягких тонах и выбраны с хорошим вкусом – безукоризненно чистые. Жильцы оставили дом в безупречном порядке.

– Съехали, – сказал я.

– Да, – пробормотала Джеки. – Съехали.

На душе у меня вдруг стало прескверно. Дом – не тот, крохотный, что в клетке, а наш – ужасно опустел. Знаете, так бывает, когда вы съездили в гости и вернулись в квартиру, где нет никого и ничего.

Я сгреб Джеки в объятия, крепко прижал ее к себе. У нее тоже было плохое настроение. Никогда бы не подумал, что крохотная табличка «СДАЕТСЯ ВНАЕМ» может так много значить.

– Что скажет мистер Генчард? – воскликнула Джеки, глядя на меня большими глазами.

Мистер Генчард вернулся к вечеру на третьи сутки. Мы сидели у камина, как вдруг он вошел с саквояжем в руках, черный мундштук торчал из-под носа.

– Пф-ф, – поздоровался он с нами.

– Привет, – сказал я слабым голосом. – Рад вас видеть.

– Пустое! – непреклонно заявил мистер Генчард и направился в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.

Мистер Генчард ураганом вырвался из своей комнаты, совершенно разъяренный. В дверях гостиной показалось его искаженное лицо.

– Ротозеи наглые! – зарычал он. – Ведь просил же вас…

– Погодите минутку, – сказал я.

– Съезжаю с квартиры! – взревел мистер Генчард. – Сейчас же!

Его голова скрылась из виду; хлопнула дверь, щелкнул ключ в замке. Мы с Джеки так и ждали, что старик нас отшлепает.

Мистер Генчард опрометью выбежал из своей комнаты, держа в руке саквояж. Он вихрем пронесся мимо нас к двери.

Я попытался остановить его.

– Мистер Генчард…

– Пустое!

Джеки повисла у него на одной руке, я завладел другой. Вдвоем мы ухитрились удержать его на месте.

– Постойте, – сказал я. – Вы забыли свою… э-э… птичью клетку.

– Это по-вашему, – ощерился он. – Можете взять себе. Нахалы! Я убил несколько месяцев, чтобы сделать этот домик по всем правилам, а потом еще несколько месяцев уговаривал их поселиться. Теперь вы все испортили. Они не вернутся.

– Кто «они»? – выпалила Джеки.

Недобрые глаза-бусинки пригвоздили нас к месту.

– Мои жильцы. Придется теперь строить им новый дом… ха! Но уж на этот раз я не оставлю его в чужих руках.

– Погодите, – сказал я. – Вы… вы в-волшебник?

Мистер Генчард фыркнул.

– Я мастер. Вот и весь секрет. Поступайте с ними порядочно – и они с вами будут поступать порядочно. А весь все же… – и он засветился гордостью, – … не всякий может выстроить такой дом, как им нужно!

Он, казалось, смягчился, но следующий мой вопрос его снова ожесточил.

– Кто они такие? – отрывисто сказал он. – Да Маленький Народец, конечно. Называйте как угодно. Эльфы, гномы, феи, тролли… у них много имен. Но они хотят жить в тихом, респектабельном квартале, не там, где вечно подслушивают да подглядывают. От таких штучек дом приобретает дурную славу. Нечего удивляться, что они съехали! А они-то… пф-ф!.. они всегда вносили плату в срок. Правда, Маленький Народец всегда платит исправно, – прибавил он.

– Какую плату? – прошептала Джеки.

– Удачу, – пояснил мистер Генчард. – Удачу. А чем они, по-вашему, платят – деньгами, что ли? Теперь придется делать новый дом, чтобы моя удача вернулась.

На прощание он окинул нас сердитым взглядом, рывком открыл дверь и с топотом выскочил из дома. Мы смотрели ему вслед.

К бензозаправочной колонке, что внизу, у подножия холма, подъезжал автобус, и мистер Генчард пустился бегом.

Он сел-таки в автобус, но сначала основательно пропахал носом землю.

Я обнял Джеки.

– О господи, – сказала она. – Он уже стал невезучий.

– Не то что невезучий, – поправил я. – Просто обыкновенный. Кто сдает домик эльфам, у того удачи хоть отбавляй.

Мы сидели молча, смотрели друг на друга. Наконец, ни слова не говоря, пошли в освободившуюся комнату мистера Генчарда. Птичья клетка была на месте. Как и домик. Как и табличка «Сдается внаем».

– Пойдем к Терри, – предложил я.

Мы задержались там дольше, чем обычно. Можно было подумать, будто нам не хочется идти домой, потому что дом заколдован. На самом деле все было как раз наоборот. Наш дом перестал быть заколдованным. Он стоял покинутый, холодный, заброшенный. Ужасно!

Я молчал, пока мы пересекали шоссе, поднимались вверх по холму, отпирали входную дверь. Сам не знаю зачем, последний раз пошли взглянуть на опустевший домик. Клетка была покрыта (я сам накинул на нее скатерть), но… бах, шурш, шлеп! В домике снова появились жильцы!

Мы попятились и закрыли за собой дверь, а уж потом решились перевести дух.

– Нет, – сказала Джеки. – Не надо подсматривать. Никогда, никогда не будем заглядывать под чехол.

– Ни за что, – согласился я. – Как по-твоему, кто.

Мы различили едва слышное журчание – видно, кто-то залихватски распевал. Отлично. Чем им будет веселее, тем дольше они здесь проживут. Мы легли спать, и мне приснилось, будто я пью пиво с Рип Ван Винклем и карликами. Я их всех перепил, они свалились под стол, а я держался молодцом.

Наутро шел дождь, но это было неважно. Мы не сомневались, что в окна льется яркий солнечный свет. Под душем я мурлыкал песенку. Джеки что-то болтала – невнятно и радостно. Мы не стали открывать дверь в комнату мистера Генчарда.

– Может, они хотят выспаться, – сказал я

В механической мастерской всегда шумно, поэтому, когда проезжает тележка, груженная необработанными обшивками для цилиндров, вряд ли грохот и лязг становятся намного сильнее. В тот день, часа в три пополудни, мальчишка– подручный катил эти обшивки в кладовую, а я ничего не слышал и не видел, отошел от строгального станка и, сощурясь, проверял наладку.

Большие строгальные станки – все равно что маленькие колесницы Джаггернаута. Их замуровывают в бетоне на массивных рамах высотой с ногу взрослого человека, и по этим рамам ходит взад и вперед тяжелое металлическое чудище – строгальный станок, как таковой.

Я отступил на шаг, увидел приближающуюся тележку и сделал грациозное па вальса, пытаясь уклониться. Подручный круто повернул, чтобы избежать столкновения; с тележки посыпались цилиндры, я сделал еще одно па, но потерял равновесие, ударился бедром о кромку рамы и проделал хорошенькое самоубийственное сальто. Приземлился я на металлической раме – на меня неудержимо двигался строгальный станок. В жизни не видел, чтобы неодушевленный предмет передвигался так стремительно.