Текст книги "Урок мастера"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– «Я сделаю все, что вы мне велите», – вы это сказали, именно это.

– И вы теперь хотите меня поймать на слове?

– Но сам-то я кто? – сказал учитель, качая головой.

– Господи, что же мне теперь делать? – почти со стоном произнес Пол, выходя из дому.

Глава 6

«Слишком уж много места там уделено загранице. К черту эту заграницу!» Такие вот примечательные слова или еще что-то в этом роде изрек Сент-Джордж, говоря о развитии событий в «Джинистрелле»; и, однако, несмотря на то, что они произвели сильное впечатление на Пола Оверта, как и вообще почти все его советы, неделю спустя после разговора, о котором я рассказал, молодой человек уехал из Англии – уехал надолго, преисполненный новых замыслов. Я не погрешу против истины, сказав, что именно этот разговор и явился непосредственной причиной его отъезда. Но сколь ни взволновало его все сказанное в тот вечер знаменитым писателем, еще большее волнение он ощутил тогда, когда припоминал его слова на свободе по прошествии уже многих часов и дней – именно тогда смысл их раскрылся ему во всей своей полноте, и он понял огромную важность того, что услышал. Лето он провел в Швейцарии и, принявшись в сентябре за новую работу, решил, что останется по ту сторону Альп, пока она как следует не продвинется. Для того чтобы привести свой план в исполнение, он вернулся в хорошо знакомый ему тихий уголок на берегу Женевского озера с видом на башни Шильонского замка;^{16} и это место, и открывавшийся оттуда вид были ему дороги связанными с ними давними воспоминаниями и каким-то непостижимым путем понемногу возвращали ему бодрость и силы. Задержался он там надолго; все склоны окрестных холмов покрылись снегом, который спускался все ниже и уже почти достигал того места, до которого, закончив работу, он поднимался в предзакатные часы, с каждым днем становившиеся все короче. Стояла чудесная осень, озеро голубело, а книга его обретала форму и подвигалась вперед. Все это на какое-то время украсило ему жизнь, и он свыкся с тем, что эта жизнь покровом своим заслонила от него все остальное. По прошествии полутора месяцев ему стало казаться, что он уже выучил наизусть преподанный ему Сент-Джорджем урок, – что он постиг всю истинность его утверждений, испытав их на деле. Тем не менее он совершил одну непоследовательность: перед тем как пересечь Альпы, он написал Мэриан Фэнкорт. Он отлично знал, сколь неправомерен этот поступок, и оправдывал его только тем, что может один раз позволить себе такую роскошь, доставить себе маленькое развлечение в награду за всю эту трудную осень. Она не просила его об этом знаке внимания, когда он пришел повидать ее за три дня до своего отъезда из Лондона и спустя три дня после того, как они с ней обедали вместе в доме на Иннисмор-Гарденз. По правде говоря, у нее и не было оснований его об этом просить, ибо он ни словом не обмолвился о том, что хочет уехать. А не упомянул он об этом просто потому, что сам еще не был ни в чем уверен; последняя встреча с ней как раз и определила его решение. Ему захотелось увидеть ее для того, чтобы убедиться, как много она в действительности для него значит, и отъезд его, столь стремительный, что он даже не попрощался с нею, явился следствием испытания, которому он себя подверг и которое еще больше укрепило его в убеждении, что значит она для него безмерно много. В письме своем, посланном из Кларана,^{17} он оговаривался, что должен еще будет объяснить ей (и это больше чем через три месяца после отъезда!), что заставило его отступить от принятых правил.

Она ответила ему коротко, но очень быстро и сообщила ему поразившую его новость: миссис Сент-Джордж скончалась неделю назад. Эта примечательная женщина умерла в их загородном доме от тяжелого воспаления легких – он, вероятно, не забыл, что все последние годы чувствовала она себя очень плохо. Мисс Фэнкорт добавляла, что, как говорят, муж ее совершенно убит постигшим его ударом: ему будет очень не хватать ее, она ведь была для него решительно всем. Пол Оверт тотчас же написал Сент-Джорджу. Ему и раньше как-то хотелось поддерживать с ним связь, но все это время у него не было достаточно уважительной причины, чтобы тревожить человека, который так занят. Их долгий ночной разговор припомнился ему во всех подробностях, но не помешал ему выразить знаменитому писателю свое искреннее сочувствие, ибо не из этого ли разговора ему стало ясно, что влияние этой женщины, являвшей собою образец совершенства, определило всю жизнь ее мужа? Можно ли было представить себе более ужасную катастрофу, чем утрата этого животворного влияния – и навсегда? Именно в таком тоне и ответил Сент-Джордж своему юному другу месяц спустя. Разумеется, в письме его не было ни малейшего намека на столь много значивший для Оверта разговор. Он писал о своей покойной жене так откровенно и великодушно, как будто начисто позабыл об этом вечере, и слова его давали понять, сколь велика понесенная им утрата. «При ней мне не надо было ничего делать самому, не надо было ни о чем думать. С великим уменьем и редчайшей преданностью справлялась она со всеми тяготами жизни, а я был свободен, как мало кому из мужчин удается быть, чтобы работать пером, оградив себя от всего постороннего во имя этой работы. Это была исключительная услуга с ее стороны, величайшая из всех, какие только она могла оказать. О, если бы я мог в свое время по достоинству ее оценить!»

Слова эти несколько озадачили Пола Оверта: его поразило то, что они находились в противоречии с прежнею убежденностью его друга, что ими он ее как бы опровергал. Разумеется, написавший это письмо не мог ожидать, что адресат его будет обрадован смертью жены, и это было в порядке вещей, что он скорбит сейчас, ибо смерть эта разорвала союз, длившийся два десятка лет. Но если влияние этой женщины на его жизнь в действительности было столь благотворно, то где же тогда его последовательность, чего ради понадобилось ему переворачивать в ту ночь вверх дном все его существо, чего ради он пичкал его в эту юную пору его жизни проповедью самоотречения? Если утрата миссис Сент-Джордж действительно оказалась непоправимой, то выходит, что совет, услышанный им из уст ее мужа, был всего-навсего дурною шуткой, а его собственный отказ от женитьбы ошибкой. Оверт готов был уже ринуться назад в Лондон, для того чтобы показать, что сам он действительно думает, что это так, и дело дошло даже до того, что он вынул из ящика письменного стола рукопись первых глав своей новой книги, собираясь уже уложить ее в чемодан. При этом взгляд его упал на какие-то страницы, которых он долгие месяцы не брал в руки, и эта случайная встреча с ними в свою очередь поразила его тем, что он в них прочел: в них был торжественный обет, некий итог размышлений о прошлом, каких он вообще-то всемерно старался всякий раз избегать. После них у него обычно оставалось ощущение, что творческий восторг – чувство начисто субъективное и совсем бесплодное. На этот раз, однако, случилось так, что из лежавшей перед ним кипы черновиков своевольно вырвалась дремавшая в нем вера в себя, которая и склонила его к мысли, что лучше всего будет, если он доведет начатый им эксперимент до конца. Если отречение от привычной жизни давало ему возможность писать с такой силой, то было бы обидно менять обстановку прежде, чем он не завершит свой труд. Разумеется, он вернется в Лондон, но только после того, как все окончит.

И, укладывая рукопись обратно в ящик стола, он втайне дал себе этот обет! Не лишним будет добавить, что для завершения книги ему понадобилось еще немало времени, ибо предмет, о котором он писал, был не только необычайно деликатен, но и на редкость труден, а сделанных им записей оказалось так много, что разобраться в них было совсем не легко. Внутренний голос говорил ему, что он должен довести все до совершенства, иначе ему будет нечем перед ней оправдаться. Мысль о том, что он может этого оправдания лишиться, пугала его, и он проявил должную твердость во всем, что касалось уменья и мастерства. Кончилось тем, что он перебрался по другую сторону Альп и провел зиму, весну и все лето в Италии, но даже и после того, как все эти двенадцать месяцев прошли, работа его все еще продолжала оставаться незавершенной. «Добивайтесь совершенства, доводите все до конца» – всеобъемлющее правило Сент-Джорджа подходило и к этому частному случаю. Он старался исполнить его как только мог, и, когда солнце завершило свой медленный круговорот и снова настало лето, он почувствовал наконец, что все, что только было в его силах, он сделал. На этот раз он уже окончательно уложил рукопись в чемодан, надписал сверху адрес издателя и направился на север.

Два года прошло с тех пор, как он уехал из Лондона, – два года были очень большим сроком и такой важной вехою в его жизни (он ведь создал за это время роман, как ему казалось, куда более значительный, чем «Джинистрелла»), что, когда на следующее утро после своего приезда он отправился на Пиккадилли, он ожидал увидеть какие-то перемены, был готов к тому, что за это время что-то могло произойти. Но на Пиккадилли мало что изменилось (если не считать трех или четырех новых высоких кирпичных зданий там, где прежде стояли низкие темные дома), и яркий свет июньского солнца пробивался сквозь ржавую ограду Грин-парка и сверкал на покрытых лаком катящихся экипажах, совсем как такою же вот июньской порой в прежние, более легковесные годы. Ему приятно было все это узнавать, приятно видеть радушие, с каким его все здесь встречало, и к этому чувству присоединилась еще и радость оттого, что ему удалось закончить книгу, что он снова в своей стране, в этом огромном, деспотичном и вместе с тем увлекательном городе, который обещает ему все на свете, в городе, где все снова становится для него доступным. «Оставайтесь у себя дома и работайте здесь, пишите такое, о чем мы можем судить», – когда-то сказал Сент-Джордж, и теперь ему казалось, что он сам не хочет ничего другого, кроме как остаться дома и – навсегда. Уже под вечер направился он на Манчестер-сквер, отыскивая дом, номер которого он не забыл. Однако мисс Фэнкорт дома не оказалось, и, несколько этим огорченный, он отошел от двери. В эту минуту он столкнулся лицом к лицу с господином, который к этой двери подходил и в котором он сразу же узнал отца мисс Фэнкорт. Пол поклонился ему, и генерал ответил на его приветствие с присущей ему учтивостью, однако за учтивостью этой никак нельзя было понять, узнает он его или нет. Первым побуждением Пола Оверта было заговорить с ним; но потом он заколебался, он понял, что сказать-то ему, в сущности, нечего и что к тому же, хоть старый солдат и узнал его в лицо, он, должно быть, принимает его за кого-то другого. Поэтому он стал спокойно спускаться по лестнице, не подумав о том неотразимом действии, которое должно было произвести на генерала, никогда не упускавшего случая поболтать, то обстоятельство, что молодой человек его узнал. Лицо у Пола Оверта было выразительное; такие чаще всего останавливают ваше внимание. Поэтому не успел он сойти на десять ступенек, как услыхал, что его окликают сзади дружественным, не очень внятным: «Э-э, простите, пожалуйста!» Он обернулся, и генерал, улыбаясь, произнес:

– Может быть, вы бы зашли к нам? Мне хочется вспомнить, где я вас видел!

Пол отклонил его приглашение, а потом жалел об этом; день уже близился к концу, и мисс Фэнкорт могла вот-вот вернуться. Но отец ее оставил ему еще один шанс: больше всего он, как видно, был озабочен тем, чтобы его не сочли человеком негостеприимным. Вглядевшись в посетителя, он кое-что припомнил; во всяком случае, этого было достаточно, чтобы спросить:

– Так вы вернулись, вернулись?

Пол едва не проговорился, что вернулся только вчера, но потом решил удержать себя от чрезмерной откровенности, ибо незамедлительность появления его в этом доме выдала бы его с головой. Вместо этого он ограничился простым подтверждением самого факта, заметив, что очень сожалеет, что не застал мисс Фэнкорт. Он пришел в этот поздний час, надеясь, что она окажется дома.

– Я ей передам, передам, – сказал старик и тут же со всей учтивостью добавил: – Вы нас порадуете какой-нибудь новинкой? Прошло столько времени, не правда ли? – Теперь он окончательно припомнил, кто перед ним.

– Да, порядочно. Но работаю я очень медленно, – ответил Пол. – Мы с вами встречались в Саммерсофте, это было давно.

– Как же, и там был тогда Сент-Джордж. Помню отлично. Это было до того, как его бедная жена… – Генерал Фэнкорт на несколько мгновений умолк и умерил свою улыбку. – Смею думать, вы знаете?

– О кончине миссис Сент-Джордж? О да, я в свое время узнал об этом.

– Да нет же, я не о том… что он женится.

– Вот как! Я ничего об этом не слышал.

И не успел Пол спросить: «На ком?», как генерал упредил его, в свою очередь спросив:

– Когда же вы вернулись? Я знал, что вы в отъезде, от дочери. Ей очень вас не хватало. Вы должны показать ей что-нибудь новое.

– Вернулся я вчера вечером, – ответил молодой человек, который вдруг почувствовал, что ему сдавило горло и он едва может вымолвить слово.

– О, как же это мило с вашей стороны, что вы так скоро пришли к нам. Не могли бы вы с нами пообедать?

– Пообедать? – повторил Пол Оверт, которому не хотелось спрашивать, на ком женится Сент-Джордж, но который думал только об этом.

– У нас будет несколько человек. Разумеется, Сент-Джордж. Или заходите попозже, если вам это удобнее. Наверное, дочь моя ждет… – Тут он, как видно, заметил в поднятом вверх лице Оверта (тот стоял несколькими ступеньками ниже его) нечто такое, что заставило его замолчать, а эта минута молчания породила неловкость, от которой ему захотелось поскорее избавиться.

– Так вы, может быть, не слышали о том, что она выходит замуж?

– Выходит замуж? – изумился Пол Оверт.

– За мистера Сент-Джорджа, все только что решилось. Странная пара, не правда ли? – На это Пол ничего не нашелся ответить, он все еще не мог отделаться от охватившего его изумления. – Но, должен вам сказать, все будет хорошо… она так увлекается литературой, – добавил генерал.

Пол густо покраснел.

– О, подумать только… как это интересно, как чудно! Боюсь только, что я не смогу сегодня у вас отобедать. Большое спасибо за приглашение.

– Ну так вы должны приехать на свадьбу! – вскричал генерал. – Как же, помню этот день в Саммерсофте. Он отличный человек.

– Чудный… чудный! – пробормотал Пол, уходя. Он пожал генералу руку и удалился. Лицо его покраснело, и у него было такое чувство, что оно багровеет все больше и больше. Возвратясь домой, он прошел прямо к себе в комнаты и не стал обедать. Щеки его горели так, как будто кто-то его отхлестал. Он не мог понять, что же такое с ним случилось, какую злую шутку над ним сыграли, какое учинили предательство. «Никакого, никакого, – говорил он себе. – Это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Меня это не касается. Мне нет до этого дела». Но вслед за этим смущенным бормотаньем снова и снова прорывался нелепый выкрик: «Неужели это было задумано… неужели задумано? Неужели это был план… неужели план?» По временам, задыхаясь от волнения, он вскрикивал: «Неужели я остался в дураках… неужели в дураках?» Если да, то ведь он был самым тупым, самым последним из дураков. Ему подумалось, что потерял он ее только сейчас. Он действительно отказался от нее, да, но это было совсем другое, это была закрытая, но не запертая дверь. А сейчас дверь эту как будто заперли у него перед носом. Но неужели он рассчитывал, что она будет ждать? Неужели она должна была столько времени ждать его – целых два года? Он не мог бы сказать себе, чего он от нее ждал, он знал только, что случилось то, чего он не ожидал. Случилось совсем другое… совсем другое. Возмущение тем, что его разыграли, горечь и гнев поднялись, вскипели в нем, как только он вспомнил о том, как почтительно, как доверчиво, как преданно он слушал Сент-Джорджа. Вечер был длинный, и долго еще было светло. Но даже когда стемнело, он не стал зажигать лампу. Он повалился на диван и лежал так несколько часов, то закрыв глаза, то вглядываясь в темноту, в позе человека, который старается приучить себя что-то вынести, стерпеть то, что из него сделали посмешище. О, до чего же он сам облегчил другому эту задачу! Мысль эта хлынула на него жгучим потоком. Услыхав, что пробило одиннадцать, он вскочил, вспомнив вдруг, что генерал Фэнкорт говорил, что он может прийти и после обеда. Да, он пойдет… во всяком случае, он увидит ее, может быть узнает, что все это значит. Ему стало казаться, что он получил только некоторые условия трудной задачи, а чтобы решить ее, надо непременно иметь их все.

Он быстро оделся и в половине двенадцатого был на Манчестер-сквер. У подъезда стояло множество экипажей; гости еще не успели разъехаться; от этого ему стало немного легче на душе; раз так, то она окажется не одна. На лестнице он встречал людей, они уезжали, словно продолжая некий начатый путь, вливаясь в бурный круговорот ночного Лондона. Отдельные группы все еще оставались в гостиной; она не слышала, как о нем доложили, и прошло еще несколько минут, прежде чем он мог подойти и заговорить с нею. За это время он успел увидеть Сент-Джорджа, стоявшего у камина и занятого разговором с какой-то дамой, но Пол старался не смотреть на него и поэтому не знал, заметил ли автор «Призрачного озера» его присутствие или нет. Во всяком случае, тот не подошел к нему. Подошла мисс Фэнкорт, едва только она его увидала. Она почти что кинулась к нему, улыбаясь, шурша шелками, сияющая, красивая. За эти годы он успел забыть, как она хороша, как лучезарно ее лицо; она была в вышитом золотыми узорами белом платье, а волосы ее высились золотым шлемом. Достаточно было одного этого мгновения, чтобы узнать, что она счастлива и счастье это утверждает себя великолепием и блеском. Но она не была расположена говорить с ним об этом, ей хотелось говорить только о нем самом.

– Я так рада, отец мне рассказал. Как это мило, что вы приехали!

Глядя на нее и пораженный тем, как она свежа и прекрасна, он не мог удержаться и не подумать: «Но почему же все-таки она достается ему, почему не человеку, который молод, силен, честолюбив и у которого есть будущее? Почему, такою юной и полной сил, она отдает себя неудачнику, отступнику, старику?» В эту критическую минуту он готов был кощунственно растоптать в душе даже то немногое, что оставалось от его веры в погрешившего против него учителя.

– Мне так жаль, что вы меня не застали, – продолжала она, – отец говорил мне. До чего ж это славно, что вы вспомнили о нас так скоро!

– А вас это удивляет? – спросил Пол Оверт.

– Что в первый же день? Нисколько, вы были таким всегда.

В это время к ней подошла попрощаться какая-то дама, и он вдруг увидел, что ей ровно ничего не стоило говорить и с другими таким же тоном; это была ее прежняя восторженность, прежняя экзальтация, волны которой разлились теперь еще шире, а если новый поворот в ее жизни нисколько их не сдержал, то, может быть, и тогда они тоже значили не больше, может быть, это была просто вошедшая в привычку добросердечность, с тою только разницей, что теперь девушка могла быть довольной, могла отдавать, ничего не ожидая взамен. О да, она была довольна, да и почему бы ей не быть? Почему бы ей тогда и не удивляться тому, что он явился к ней сразу, в первый же день, несмотря на то, что и прежде она видела от него одно лишь хорошее? Меж тем, пока она продолжала говорить с подошедшей к ней дамой, Пол Оверт отошел в сторону, и его противоречивой артистическою душою овладело какое-то странное раздражение, какое-то отрешенное разочарование. Она была настолько счастлива, что это граничило с глупостью, это как бы опровергало тот необыкновенный ум, который он прежде в ней находил. Неужели она не знала, каким дурным человеком мог быть Сент-Джордж, неужели не замечала его достойной сожаления ненадежности?.. Если не замечала, то она просто ничтожество, а если замечала, то откуда же тогда вся эта вызывающая безмятежность? Вопрос этот отпал сам собой, когда взгляд молодого человека остановился наконец на знаменитом писателе, который был его советчиком в трудное для него время. Сент-Джордж все еще стоял у камина, но теперь он был один (застывший в неподвижности и словно готовясь остаться после того, как разъедутся гости), и он встретил затуманенный взгляд своего юного друга, которого мучила неопределенность от того, что он не был уверен, есть ли у него право считать – а в негодовании своем он был бы ему только рад, – считать, что он сделался его жертвой. В какой-то степени ответом на фантастический вопрос этот было лицо Сент-Джорджа. Оно было в своем роде таким же благостным, как и лицо Мэриан Фэнкорт, – оно означало, что он счастлив; но вместе с тем лицо это, казалось, говорило Полу Оверту, что автор «Призрачного озера» уже больше ничего не значит… больше ничего не значит как писатель. В приветливой улыбке, которую он послал ему из другого конца зала, было что-то граничащее с пошлостью, с мелким самодовольством. Полу показалось, что сначала он даже не решался подойти к нему первым, как будто совесть у него была нечиста, но минуту спустя они уже встретились на середине зала и пожали друг другу руки крепко, а Сент-Джордж еще и сердечно. Потом оба они подошли к камину, возле которого тот перед этим стоял, и Сент-Джордж сказал:

– Надеюсь, что теперь-то уж вы больше никуда не уедете. Я у них обедал, генерал мне о вас рассказал.

Он был красив, молод, выглядел так, как будто у него еще была целая жизнь впереди. Он посмотрел на Пола Оверта очень дружелюбно, и в глазах его не было ни тени раскаяния; он стал расспрашивать его обо всем, о его здоровье, о планах на будущее, о том, чем молодой человек в последнее время был занят, о его новой книге.

– Когда же она выйдет, скоро, не правда ли? Надеюсь, что да. И это будет великолепная вещь? Ну вот и отлично. Последние полгода я все время перечитывал ваши книги.

Пол ждал, что он заговорит о том, что при встрече сообщил ему генерал и о чем, во всяком случае, прямо, ни словом не обмолвилась мисс Фэнкорт. Но так как этого не случилось, он сам наконец спросил:

– Я услыхал удивительную новость. Оказывается, вы женитесь. Это правда?

– Ах, так вам успели уже рассказать?

– А разве генерал не говорил вам об этом? – в свою очередь спросил Пол Оверт.

– Не говорил о чем?

– Да о том, что он успел меня обо всем поставить в известность.

– Дорогой мой, право же, я не помню. Столько сегодня было народу. Если это так, то я очень сожалею, что лишился удовольствия самому известить вас о событии, которое меня так близко касается. Да, это действительно так, хоть это и может показаться вам странным. Только что все решилось. Вот ведь какая нелепость, не правда ли?

Сент-Джордж произнес все это без малейшего смущения, но вместе с тем, насколько мог судить Пол, в словах его не было никакого скрытого бесстыдства. Молодому человеку показалось, что если сам он способен говорить обо всем этом так запросто и с таким хладнокровием, то это означает, что он скорее всего начисто забыл все, что произошло между ними в тот памятный вечер. Однако из последующих его слов явствовало, что он ни о чем не забыл, и эти взывавшие к памяти его собеседника слова, вероятно, рассмешили бы Пола, не будь они столь жестоки.

– Помните наш разговор с вами в тот вечер у меня, когда упоминалось имя мисс Фэнкорт? Я потом о нем не раз вспоминал.

– Да, не приходится удивляться, что вы тогда говорили именно так, – сказал Пол, глядя ему в глаза.

– В свете того, что случилось сейчас? Да, но ведь тогда не было никакого света. Как я мог предвидеть все, что случится?

– А вы разве не думали, что это может случиться?

– Клянусь вам, нет, – сказал Генри Сент-Джордж. – Что делать! Мне приходится теперь вас в этом разуверять. Подумайте только, какие перемены произошли в моей жизни.

– Да, конечно, конечно, – пробормотал Пол.

Собеседник его продолжал говорить, как бы стараясь убедить его, что коль скоро они уже разбили разделявший их лед, то, как человек тактичный и чуткий, он готов ответить на любые его вопросы, ибо считает себя способным вникнуть в мысли и чувства другого.

– Но дело же не только в этом; должен вам признаться, в мои годы у меня и в мыслях не было… вдовец, со взрослыми сыновьями… И ведь, в сущности, я же почти ничего не значу!.. Это произошло вопреки всем возможным расчетам, и я счастлив превыше меры. Она была так свободна, и, видите, она согласилась. Вы, как никто другой – я ведь помню, как она нравилась вам перед тем, как вы уехали, и как вы нравились ей – вы, как никто другой, можете все оценить и меня поздравить.

«Она была так свободна!» Слова эти произвели ужасающее впечатление на Пола Оверта; он весь как-то сжался от таившейся в них иронии – причем не имело ровно никакого значения, была эта ирония нарочита или непроизвольна. Да, разумеется, мисс Фэнкорт была свободна, и, может быть, это он сам сделал ее свободной, ибо той же иронии были полны брошенные вскользь слова Сент-Джорджа о том, что он, Пол, ей нравился.

– Я считал, что если следовать вашей теории, то писатель вообще не должен жениться.

– Разумеется, разумеется. Но вы же ведь не назовете меня писателем?

– Вам должно быть стыдно, – сказал Пол.

– Стыдно того, что я второй раз женюсь?

– Нет, совсем не этого, стыдно всех ваших доводов.

– Позвольте мне судить о них самому, друг мой.

– Ну да, почему бы и нет? Вы же замечательно сами рассудили все за меня.

Тон, которым были сказаны эти слова, озадачил Сент-Джорджа; он стал что-то припоминать, словно уловив в них неожиданную для себя горечь.

– Вы что же, считаете, что я поступил нечестно?

– Знаете, вы все-таки могли бы мне в свое время сказать об этом.

– Дорогой мой, но ведь, повторяю, не мог же я предугадать то, что будет!

– Нет, не тогда, потом.

Сент-Джордж смутился:

– После того, как моя жена умерла?

– Тогда, когда вы пришли к этой мысли.

– О нет, что вы! Мне хотелось спасти вас, уберечь такое редкое, такое драгоценное дарование.

– Так, выходит, вы женитесь на мисс Фэнкорт для того, чтобы меня спасти?

– Не совсем, но от этого сознания радость моя еще полнее. Я приведу вас к славе, – сказал Сент-Джордж, улыбаясь. – После нашего с вами разговора я был до глубины души поражен той решимостью, с какою вы покинули Англию, и, может быть, еще того больше силою воли, с какою вы заставили себя провести эти годы за границей. Вы очень сильный человек, удивительно сильный.

Пол Оверт пытался вглядеться глубже в его невинные глаза; странно было то, что он, по всей видимости, был искренен, что на дне этих глаз не таилось никакой враждебной насмешки. Он отвернулся и в это время услыхал, что Сент-Джордж что-то говорит о том, что он должен будет показать ему свою новую вещь, этим он порадует его старость. Тут он посмотрел на него еще раз.

– Неужели это означает, что сами вы больше не пишете?

– Ну конечно же нет, мой дорогой. Поздно уже. Разве я не говорил вам?

– Не могу я этому поверить!

– Разумеется, где уж вам, с вашим талантом! Нет, нет, весь остаток жизни я буду только читать вас.

– А она-то, мисс Фэнкорт, знает об этом?

– Узнает, узнает.

Полу пришло в голову, что, может быть, во всем только что сказанном Сент-Джорджем содержится некое завуалированное признание, что теперь, когда приданое его невесты, как бы оно ни было скромно, все же в известной степени изменит его материальное положение, он получит возможность больше не заниматься этим неблагодарным делом – разработкой жилы, которая уже истощилась. Но ведь перед ним стоял мужчина в самом соку, и вид его не допускал и мысли, что какие-то жилы в нем могли истощиться.

– Разве вы не помните той морали, которую я вам преподал в тот вечер? – продолжал Сент-Джордж. – Во всяком случае, вы должны вдуматься в то предостережение, которое мой пример делает вам сейчас.

Это было уже слишком, это была насмешка злодея. Пол попрощался с ним простым кивком; сейчас ему уже трудно было представить себе, что ему захочется еще раз увидеть его, пусть даже очень нескоро. В эту минуту его уязвленная душа испытывала потребность утвердиться в овладевшем ею чувстве обиды, еще более жестоком оттого, что оно было незаконным. Ясно было одно – только сраженный этой обидой, он мог спуститься по лестнице, даже не попрощавшись с мисс Фэнкорт, которая куда-то вышла в эту минуту из комнаты. Он радовался тому, что очутился на воздухе среди этой темной, прямодушной, не способной ни на какие ухищрения ночи, что он мог идти домой пешком и ускорить шаги. Шел он долго и сбился с пути, да он вовсе и не думал о том, куда идет. Было слишком много всего другого, о чем он думал. Однако в конце концов ноги сами повели его куда надо и, пробродив едва ли не час, он остановился возле своего подъезда на узкой, захудалой и совершенно пустынной улице. Он медлил, все еще о чем-то спрашивая себя, прежде чем войти, в то время как вокруг него и над его головой была только безлунная тьма, один или два тускло горевших фонаря и несколько далеких затуманенных звезд. К их-то едва мерцавшим огням он и поднял голову; он думал о том, что все это действительно обернется злою шуткой, если теперь в своем новом положении к концу года Сент-Джордж создаст что-нибудь вроде «Призрачного озера» и что окажется лучше его лучших вещей. При всем своем восхищении перед его талантом Пол все же надеялся, что этого не случится. В эту минуту ему казалось, что, случись это, он вряд ли это переживет. В ушах его все еще звучали слова Сент-Джорджа: «Вы человек очень сильный, удивительно сильный». Так ли это было на самом деле? Конечно, ему приходится теперь быть сильным, это своего рода отмщение.

«А действительно ли он сильный?» – спросит в свою очередь читатель, если он еще не утратил интереса к пребывающему в душевном смятении юноше. Лучшим ответом на этот вопрос будет, может быть, то, что он пытается быть им, но говорить о том, удалось ему это или нет, пока еще рано. Когда осенью вышла в свет его новая книга, мистер и миссис Сент-Джордж нашли, что она в самом деле великолепно написана. Сам знаменитый писатель до сих пор еще не создал ничего нового, но Пол Оверт и сейчас еще не спокоен на этот счет. Могу только за него сказать, что если такое случится, то он будет первым, кто все оценит по достоинству. А это, может быть, и является лучшим доказательством того, что Сент-Джордж был прав и что Природа создала его не для любви к женщине, а для торжества духа.