Текст книги "Женский портрет"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

10

На следующий день после визита в Локли Изабелла получила письмо от своей приятельницы, мисс Стэкпол, и это письмо, на котором вместе с ливерпульским штемпелем красовались ровные буквы, выведенные проворными пальчиками Генриетты, произвело в ней приятное волнение.

«А вот и я, милая моя подруга, – писала мисс Стэкпол. – Наконец-то удалось вырваться. Все решилось за день до моего отъезда из Нью-Йорка: в „Интервьюере" согласились наконец ассигновать мне требуемую сумму. Я, как бывалый журналист, побросала вещи в сак и помчалась на конке к причалу. Где ты сейчас и как нам встретиться? Ты, наверно, гостишь в каком-нибудь старинном замке и уже выучилась говорить с настоящим английским произношением. А, может быть, ты уже вышла аамуж за лорда? Я втайне на это надеюсь: мне нужно получить доступ в самые высокие круги, и я рассчитываю на твои знакомства. В „Интервьюере" ждут новых фактов об аристократии. Мои первые впечатления (об англичанах вообще) не самые радужные, но мне хотелось бы обсудить их с тобой – ты ведь знаешь, при всех моих недостатках, поверхностными мнениями я не грешу. Да! У меня для тебя интересные новости. Пожалуйста, постарайся ускорить нашу встречу. Может быть, ты приедешь в Лондон (чудесно было бы вместе осмотреть этот город)? Или же пригласи меня к себе, где бы ты сейчас ни жила. Я охотно приеду – ты же знаешь, как я всем интересуюсь и как жажду заглянуть поглубже в частную жизнь англичан».

Изабелла сочла за лучшее не показывать это письмо дяде, а лишь ознакомить с его содержанием, и мистер Тачит, как она и предполагала, тут же попросил от его имени заверить мисс Стэкпол, что будет очень рад видеть ее в Гарденкорте.

– Правда, она из пишущих дам, – сказал он. – Но она американка и, надеюсь, в отличие от ее предшественницы не станет делать из меня посмешище. Ей такие субъекты, как я, конечно, не внове.

– Такие милые, несомненно, внове! – ответила Изабелла.

Но на душе у нее было неспокойно: она не знала, куда может завести подругу писательский зуд, т. е. та сторона ее характера, которая менее всего удовлетворяла Изабеллу. Все же она написала мисс Стэкпол, что ее с радостью примут под гостеприимный кров мистера Тачита, и быстрая на решения молодая американка тотчас сообщила о скором своем прибытии. Она успела к этому времени добраться до Лондона и уже в столице села на поезд, шедший через ближайшую от Гарденкорта станцию, куда Изабелла с Ральфом и явились ее встречать.

– Интересно, полюблю ли я ее или возненавижу? – спросил Ральф, пока они прохаживались по платформе.

– И то и другое ей будет безразлично, – ответила Изабелла. – Она совершенно равнодушна к тому, что думают о ней мужчины.

– В таком случае мне как мужчине она не может понравиться. Она, верно, страшна как смертный грех. Что, она очень дурна собой?

– Напротив, прехорошенькая.

– Женщина-журналист! Репортер в юбке! Любопытно будет взглянуть на нее, – сказал снисходительно Ральф.

– Легко смеяться над ней, но вовсе нелегко быть такой смелой, как она.

– Несомненно. Чтобы учинять насилие над людьми и нападать на них врасплох, нужно немало дерзости. Как вы думаете, она и у меня захочет взять интервью?

– Конечно, нет. Вы для нее недостаточно крупная персона.

– Посмотрим, – сказал Ральф. – Уверен, что она распишет нас всех, включая Банчи, в своем листке.

– Я попрошу ее не делать этого, – ответила Изабелла.

– Стало быть, она способна на такие штуки?

– Вполне.

– И вы избрали ее ближайшей своей подругой?

– Она не ближайшая моя подруга, но она мне нравится, несмотря на все свои недостатки.

– Ну-ну, – сказал Ральф. – Боюсь, мне она не понравится, несмотря на все свои достоинства.

– Погодите, не пройдет и трех дней, как вы уже будете вздыхать по ней.

– А потом мои любовные письма появятся в «Интервьюере»? Нет уж, слуга покорный! – воскликнул молодой человек.

Тем временем поезд подошел к станции, и мисс Стэкпол, ловко спустившаяся с подножки вагона, оказалась, как и обещала Изабелла, особой весьма миловидной, хотя и несколько в провинциальном вкусе, невысокого роста, складной и пухленькой: лицо у нее было круглое, рот маленький, кожа нежная, с затылка спадал целый каскад русых кудряшек, а широко распахнутые глаза всегда словно о чем-то вопрошали. Самой примечательной чертой ее наружности была странная неподвижность этих глаз, которые не то чтобы дерзко или вызывающе, а с полным сознанием своего права вперялись в каждый оказавшийся перед ними предмет. Теперь они вперились в Ральфа, немало озадаченного приятной и даже привлекательной внешностью мисс Стэкпол, явно говорившей о том, что будет довольно трудно не расположиться к ней. Она вся шелестела и мерцала в своем сизо-сером, с иголочки, платье, и при виде ее Ральфу невольно пришла на мысль хрустящая, свежая, напичканная новостями газетная полоса, только что сошедшая с печатного станка. От головы до пят в ней, судя по всему, не было ни единой опечатки. Она говорила звонким высоким голосом – не глубоким, но громким. Однако, когда они расселись в экипаже, Ральф нашел, что, вопреки его ожиданиям, она все же не столь криклива, как набранные крупным шрифтом – ох уж этот крупный шрифт! – газетные заголовки. На расспросы Изабеллы, к которым позволил себе присоединиться и ее кузен, она отвечала с исчерпывающей полнотой и ясностью, а позднее, когда в библиотеке Гарденкорта ее представили мистеру Тачиту (миссис Тачит сочла излишним спускаться вниз), ее уверенность в себе проявилась с еще большей очевидностью.

– Скажите, вы считаете себя американцами или англичанами? – выпалила она. – А то я не знаю, как мне с вами разговаривать.

– А это как вам угодно, – сказал смиренно Ральф. – Мы за все будем благодарны.

Она остановила на нем свои неподвижные глаза, и они чем-то напомнили ему большие блестящие пуговицы – пуговицы, которые неподвижно стоят в эластичных петлях какого-нибудь туго набитого вместилища: ему казалось, что в ее зрачках он видит отражение стоящих вблизи предметов. Пуговице вряд ли свойственно выражение человеческих чувств, но во взгляде мисс Стэкпол присутствовало нечто такое, от чего он, при его крайней застенчивости, чувствовал себя менее защищенным от вторжения, более разоблаченным, чем ему бы хотелось. Правда, потом, проведя в ее обществе несколько дней, он частично превозмог это ощущение, однако так и не избавился от него до хонца.

– Думаю, вы не станете уверять меня, что вы – американец, – сказала она.

– Ради вашего удовольствия я готов стать не только англичанином, но даже турком.

– Ну, если вы так легко меняете кожу, что ж, это ваше дело, – парировала мисс Стэкпол.

– Уверен, что с вашей способностью все понимать, национальные различия не будут для вас преградой, – продолжал Ральф.

Мисс Стэкпол все еще не сводила с него глаз.

– Вы имеете в виду различия в языке?

– Ну что там языки! Я имею в виду дух – гений нации.

– Не уверена, что вполне вас понимаю, – сказала корреспондентка «Интервьюера», – но надеюсь, что пойму, прежде чем покину Гарден-корт.

– Он – то что называется космополит, – вставила Изабелла.

– То есть от всех наций понемножку и не от одной ничего всерьез. Должна сказать, что, на мой взгляд, патриотизм – как любовь к ближнему – начинается с родного дома.

– А где начинается родной дом, мисс Стэкпол? – осведомился Ральф.

– Не знаю, где он начинается, но знаю, где его пределы. Далеко за пределами здешних мест.

– Вам здесь не нравится? – спросил мистер Тачит старчески-невинным тоном.

– Как вам сказать, сэр. Я еще не определила свою точку зрения. Здесь я все время чувствую, будто меня что-то давит. Это ощущение появилось уже на пути из Ливерпуля в Лондон.

– Может быть, вы ехали в переполненном вагоне? – высказал предположение Ральф.

– Да, он был переполнен, но друзьями – в нем ехали американцы, с которыми я познакомилась еще на пароходе. Милейшие люди из Литл Рока, штат Арканзас. И все-таки что-то меня давило – угнетало, а что – сама не знаю. С самого начала я почувствовала себя в чужой атмосфере. Надеюсь, мне все же удастся создать свою атмосферу. Это единственный выход – иначе я не смогу свободно дышать. Ваш дом стоит в замечательном месте, сэр.

– Да, и живут в нем тоже милейшие люди, – сказал Ральф. – Подождите немного, и вы в этом убедитесь.

Мисс Стэкпол была вполне расположена ждать и явно приготовилась надолго обосноваться в Гарденкорте. Утро она посвящала литературным трудам, но это отнюдь не лишало Изабеллу общества подруги, которая, закончив дневной урок, решительно возражала и даже восставала против одиночества. У Изабеллы почти сразу появился повод попросить приятельницу воздержаться от желания прославить в печати радости их совместного пребывания в Гарденкорте: уже на второй день после приезда Генриетты Изабелла застала ее за письмом в «Интервьюер», заглавие которого, выведенное на редкость ровным и четким почерком (точь-в-точь как на прописях, памятных Изабелле со школьных лет), гласило: «Американцы и Тюдоры – заметки о Гарденкорте». Мисс Стэкпол, не испытывая и намека на угрызения совести, протянула это письмо Изабелле, которая тотчас же заявила ей свой протест.

– По-моему, тебе не следует этого делать, по-моему, тебе не следует писать об этом доме.

Генриетта по обыкновению уставилась на нее.

– Но почему? Это как раз то, что всегда нравится читателям. И дом такой милый.

– Слишком милый, чтобы писать о нем в газетах. И дяде это совсем не понравится.

– Какие глупости! Я не знаю человека, который не был бы потом доволен.

– Только не дядя и не Ральф. Они сочтут, что ты злоупотребила их гостеприимством.

Мисс Стэкпол не выказала ни малейшего смущения. Она просто аккуратно обтерла перо о маленькую изящную перочистку – специальное приспособление, которое она привезла с собой – и убрала рукопись.

– Разумеется, я не стану этого делать, раз ты протестуешь. Но я жертвую отличной темой, так и знай.

– Разве мало других тем? Их полным-полно кругом. Мы поедем с тобой по окрестностям. Здесь есть такие удивительные ландшафты.

– Ландшафты – не по моей части. Мне интересен человек. Ты же знаешь, ничто человеческое мне не чуждо и никогда не было чуждо, – заявила мисс Стэкпол. – А мне гак хотелось изобразить твоего кузена. Американец – отщепенец. Самый ходкий сюжет, а твой кузен на редкость интересный образец такого отщепенца. Я осудила бы его со всей суровостью.

– Да он бы умер! – воскликнула Изабелла. – Не от суровости, от гласности.

– И прекрасно, если б мое письмо его убило, пусть не до конца, хоть чуть-чуть. А с каким удовольствием я вывела бы твоего дядю. Он, на мой взгляд, не в пример более положительный тип – все еще верный сын Америки. Великолепный старик. Неужели он может обидеться, если я воздам ему должное?

Изабелла с нескрываемым удивлением посмотрела на подругу: ее поражало, что такая натура, во многом вызывавшая ее восхищение, сплошь и рядом не выдерживала испытания.

– Ах, Генриетта, – сказала она, – в тебе совсем нет чувства скромности.

Генриетта густо покраснела, а ее блестящие глаза на мгновение наполнились слезами, что показалось Изабелле верхом непоследовательности.

– Ты очень несправедлива ко мне, – сказала мисс Стэкпол с достоинством. – Я никогда и слова не написала о себе.

– Нисколько не сомневаюсь! Однако, мне кажется, нужно быть скромным и в отношении других.

– Прекрасно сказано! – воскликнула Генриетта, вновь хватаясь за перо. – Дай-ка я запишу этот афоризм и после куда-нибудь вставлю.

Добродушнейшее существо, она уже полчаса спустя вновь обрела хорошее расположение духа, насколько оно может быть хорошим у пишущей дамы, которой не о чем писать.

– Я обещала освещать нравы, – сказала она Изабелле. – Как же мне теперь быть? Где взять идеи? Раз ты не даешь мне писать об этом доме, укажи какой-нибудь другой, который можно описать.

Изабелла обещала подумать, а назавтра в разговоре с мисс Стэкпол ненароком упомянула о своей поездке в старинное поместье лорда Уорбертона.

– Вот куда ты должна меня отвезти! – воскликнула мисс Стэкпол. – Это как раз то, что нужно. Мне просто необходимо посмотреть, как живут аристократы.

– Отвезти тебя туда я не могу, – сказала Изабелла. – Но лорд Уорбертон на днях будет здесь, и ты сможешь познакомиться с ним и приглядеться к нему. Но, если ты собираешься воспроизвести все его речи, придется мне предупредить его.

– Не надо, – взмолилась Генриетта. – Я хочу, чтобы он вел себя естественно.

– Для англичанина нет ничего естественнее, как держать язык за зубами, – сказала Изабелла.

Прошло три дня, однако никаких признаков того, что Ральф, как предсказывала ему кузина, потерял из-за американской гостьи голову, не обнаруживалось, хотя он проводил в ее обществе добрую половину дня. Они вместе бродили по парку и сидели под деревьями, а в послеполуденные часы, когда так приятно кататься по Темзе, мисс Стэкпол занимала место в лодке, в которой до недавних пор у Ральфа была лишь одна спутница. Ральф, в понятной своей растерянности от того размягчения, которое испытывал в обществе кузины, был уверен, что мисс Стэкпол не затронет ни единой его чувствительной струнки, – и ошибся: корреспондентка «Интервьюера» веселила его, а он уже давно решил, что постарается увенчать свои угасающие дни идущим crescendo весельем. С другой стороны, поведение Генриетты не всегда свидетельствовало в пользу утверждения Изабеллы, будто ее подруга полностью безразлична к мнению о себе мужчин: бедный Ральф, надо думать, представлялся ей досадной загадкой, и нравственный долг повелевал ей эту загадку решить.

– Чем он занимается? – спросила она Изабеллу в первый же вечер. – Так и ходит весь день, засунув руки в карманы?

– Ничем, – улыбнулась Изабелла. – Он рыцарь праздности.

– Какой срам! И это когда я вынуждена работать не разгибая спины, – заявила мисс Стэкпол. – Ах, как мне хочется выставить его на всеобщее обозрение.

– Он очень слаб здоровьем; работать ему не по силам, – вступилась за Ральфа Изабелла.

– Фу, какие глупости! Я же работаю, когда больна! – ответила ей подруга.

Позднее, усаживаясь в лодке, чтобы принять участие в прогулке по Темзе, она вдруг заявила Ральфу, что тот, должно быть, ненавидит ее и рад бы утопить.

– Ну что вы, – сказал Ральф. – Я люблю изводить свои жертвы медленной пыткой. Тем более что вы такой интересный экземпляр.

– Вот именно. Вы всячески изводите меня. Одно утешение – я возмущаю все ваши предрассудки.

– Помилуйте! Какие предрассудки? У меня, к несчастью, нет ни единого предрассудка. Перед вами человек абсолютно нищий духом.

– Нашли чем хвастаться! У меня их тьма, и преприятнейших. Конечно, я мешаю вам флиртовать, или как это там у вас называется, с вашей кузиной. Но меня это мало трогает. Зато я оказываю ей добрую услугу – помогаю разобраться в вас до конца. Она увидит, как мало в вас содержания.

– Да-да, вы уж разберитесь во мне, прошу вас! – воскликнул Ральф. – Так мало желающих взять на себя столь тяжкий труд.

И, взявшись за этот труд, мисс Стэкпол не жалела усилий, прибегая, как только ей предоставлялась такая возможность, к наиболее естественному в таких случаях способу – к опросу. На следующий день погода испортилась, и Ральф, желая как-то развлечь гостью в пределах дома, предложил осмотреть картины. Генриетта расхаживала по длинной галереи, а сопровождавший ее Ральф указывал на все лучшее, что составляло коллекцию его отца, называя художников и разъясняя сюжеты. Мисс Стэкпол глядела на картины молча, никак не выражая своего мнения, и Ральф с благодарностью отметил про себя, что она не исторгает штампованных возгласов восхищения, которые так охотно расточали другие посетители Гарденкорта. Надо отдать справедливость молодой американке – она не была падка на трафаретные фразы; говорила вдумчиво и небанально, хотя порою напряженно и чуть выспренно, словно образованный человек, объясняющийся на чужом языке. Уже потом Ральф узнал, что когда-то она вела раздел по искусству в одном заокеанском журнале, однако, несмотря на это обстоятельство, в ее карманах не водилось разменной монеты восторгов. И вот, после того как он подвел ее к очаровательному пейзажу Констебля,[26]26
  Констебль Джон (1776–1837) – английский живописец, известный пейзажист.


[Закрыть] она вдруг обернулась и принялась, словно картину, разглядывать его самого.

– Вот так вы и проводите время? – спросила она. – Я редко провожу его столь приятно.

– Оставьте. Вы знаете, о чем я говорю, – у вас нет постоянного занятия.

– Ах, – сказал Ральф, – перед вами самый большой в мире бездельник.

Мисс Стэкпол перевела взор на Констебля, и Ральф привлек ее внимание к висевшей тут же небольшой картине Ланкре,[27]27
  Ланкре Никола (1690–1743) – французский живописец, представитель французского искусства рококо.


[Закрыть] изображавшей юношу в алом камзоле, чулках и брыжах; прислонившись к пьедесталу, на котором стояла статуя нимфы, он играл на гитаре двум дамам, сидящим на траве.

– Вот мой идеал постоянного времяпрепровождения, – сказал Ральф.

Мисс Стэкпол снова обернулась, и, хотя глаза ее были устремлены на картину, Ральф заметил, что она не уловила, в чем смысл сюжета; она обдумывала куда более важный вопрос.

– Не понимаю, как вас не заест совесть.

– У меня нет совести, дорогая мисс Стэкпол.

– Советую ее обрести. Она вам понадобится, когда вы в следующий раз вздумаете поехать на родину.

– Мне, скорее всего, уже не придется туда поехать.

– Что, стыдно будет там показаться?

Ральф помедлил с ответом.

– У кого нет совести, – сказал он с мягкой улыбкой, – у того, надо полагать, нет и стыда.

– Ну и самомнение у вас, однако! – заявила Генриетта. – Вы считаете, что хорошо делаете, отказываясь от родной страны?

– От родной страны нельзя отказаться, как нельзя отказаться от родной бабушки. Ни ту ни другую не выбирают – они составляют неотъемлемую часть каждого из нас, и уничтожить их нельзя.

– То есть вы пытались, но у вас ничего не вышло? Интересно, как к вам относятся здесь.

– Англичане от меня в восторге.

– Потому что вы подделываетесь к ним.

– Ах, – вздохнул Ральф. – Согласитесь отнести мой успех, хоть частично, за счет врожденного обаяния.

– Не вижу у вас никакого врожденного обаяния. Если оно и есть, то заимствованное – по крайней мере, живя здесь, вы немало потрудились, чтобы его позаимствовать. Не скажу, что вам это удалось. Я, во всяком случае, не придаю такому обаянию цены. Займитесь чем-нибудь стоящим, вот тогда нам найдется, о чем поговорить.

– Превосходно. Только научите меня, что мне делать.

– Прежде всего вернуться на родину.

– Вернулся. А потом?

– И сразу найдите себе серьезное занятие.

– В какой области?

– Да в какой угодно. Лишь бы это было настоящее дело. Придумайте что-нибудь новое, возьмитесь за какую-нибудь большую работу.

– И ее так легко найти? – спросил Ральф.

– Конечно, если принять это близко к сердцу.

– Ах к сердцу, – сказал Ральф. – Значит, все зависит от моего сердца…

– А что, сердца у вас тоже нет?

– Было. Еще несколько дней назад. Но с тех пор его у меня похитили.

– В вас нет ни капли серьезности, – сказала мисс Стэкпол, – вот в чем ваша беда.

При всем том несколькими днями позже она снова позволила ему завладеть своим вниманием и на этот раз попыталась: объяснить его загадочные выверты новой причиной.

– Я поняла, в чем ваша беда, мистер Тачит, – сказала она. – Вы считаете, что слишком хороши для брака.

– Я считал так, мисс Стэкпол, пока не встретил вас. – отвечал Ральф. – С тех пор я стал считать иначе.

– Фу, – фыркнула Генриетта.

– Я стал считать, что недостаточно хорош, – закончил Ральф.

– Женитьба сделает вас другим человеком. Не говоря уж о том, что жениться – ваша обязанность.

– Ах, – воскликнул молодой человек, – в жизни столько обязанностей! Неужели и жениться нужно по обязанности?

– Конечно. Вы этого не знали? Все люди должны вступать в брак.

Ральф помолчал – неужели он обманулся? Некоторыми своими чертами мисс Стэкпол как раз начинала ему нравиться. Если она не была очаровательной женщиной, то по крайней мере «высокой пробы». Ей не хватало своеобразия, зато, как сказала Изабелла, ей нельзя было отказать в смелости. Она входила в клетки и, как заправский укротитель львов, взмахивала хлыстом. Она казалась ему неспособной на пошлые ухищрения, меж тем в этих последних ее словах прозвучала фальшивая нота. Когда незамужняя женщина принимается убеждать холостого мужчину в необходимости брака, сам собой напрашивается вывод, что побуждают ее к этому отнюдь не альтруистические мотивы.

– По этому поводу многое можно сказать, – ответил Ральф уклончиво.

– Можно, но суть останется та же. Должна сказать, ваше блестящее одиночество отдает чванством – вы, видимо, считаете, что ни одна женщина вам не пара. Думаете, вы лучше всех на свете? В Америке все женятся.

– Предположим, жениться – моя обязанность, – сказал Ральф. – Но в таком случае ваша, по аналогии, выйти замуж?

Зрачки мисс Стэкпол, не дрогнув, отразили солнце.

– Лелеете надежду найти в моих рассуждениях брешь? Разумеется, я так же, как все, вправе вступить в брак.

– Вот видите, – сказал Ральф. – И меня не возмущает, что вы незамужем. Напротив, радует.

– Да будьте же вы хоть сколько-нибудь серьезны. Нет, вы никогда не станете серьезны.

– Что вы! Неужели в тот день, когда я скажу вам, что хочу расстаться с одиночеством, вы не поверите в серьезность моих намерений?

Мисс Стэкпол посмотрела на него с таким видом, словно собиралась дать ответ, который на матримониальном языке именуется благосклонным. Но вдруг, к величайшему удивлению Ральфа, лицо ее выразило тревогу и даже негодование.

– Даже тогда, – бросила она. Повернулась и вышла.

– Увы, я не воспылал нежной страстью к вашей подруге, – сказал Ральф в тот же вечер Изабелле, – хотя мы с ней все утро толковали на эту тему.

– И вы сказали ей нечто весьма неучтивое.

Ральф пристально посмотрел на кузину.

– Она на меня жаловалась?

– Она сказала, что, по ее мнению, есть что-то очень уничижительное в тоне, каким европейцы разговаривают с женщинами.

– А я в ее представлении европеец?

– Да, и худший из худших. Она добавила, вы сказали ей нечто такое, чего ни один американец никогда не позволил бы себе сказать, и даже не повторила, что именно.

Ральф отвел душу взрывом веселого смеха.

– Она – редкостный набор свойств, ваша Генриетта. Неужели она думает, что я волочусь за ней?

– Нет, хотя в этом бывают повинны и американцы. Но она явно думает, что вы переиначили ее слова, истолковали их в дурную сторону.

– Просто я подумал, что она делает мне предложение и принял его. Разве это дурно?

– Дурно по отношению ко мне, – улыбнулась Изабелла. – Я вовсе не хочу, чтобы вы женились.

– Ах, дорогая кузина, как угодить вам обеим? – сказал Ральф. – Мисс Стэкпол заявляет мне, что жениться – мой первейший долг, а ее прямой долг – проследить, чтобы я не уклонялся от его выполнения.

– В ней очень сильно сознание долга, – сказала Изабелла серьезно. – Да, очень сильно, и все, что она говорит, подсказано им. За это я ее и люблю. Она считает недостойным вас – тратить такое богатство на себя одного. Больше она ничего не хотела сказать. Если же вам показалось, будто она пытается… завлечь вас, то вы ошиблись.

– Вы правы, я перемудрил, но мне и в самом деле показалось, будто она пытается завлечь меня. Простите – это все мое испорченное воображение.

– Вы страшно самонадеянны. Генриетта не имела на вас никаких видов, и ей в голову не могло прийти, что вы способны ее в этом заподозрить.

– Н-да, с такими женщинами, как она, надо быть тише воды, ниже травы, – смиренно сказал Ральф. – Поразительная особа. Она невероятно обидчива – особенно если учесть, что другие, по ее мнению, обижаться не должны. Она входит в чужие двери, не постучав.

– Да, – согласилась Изабелла, – она не хочет признавать дверные молоточки. Или, скорее всего, считает их излишней роскошью. Она считает, двери должны быть распахнуты настежь. Но я все равно люблю ее.

– А я все равно считаю крайне бесцеремонной, – откликнулся Ральф, естественно несколько смущенный тем, что дважды уже ошибся относительно мисс Стэкпол.

– Знаете, – улыбнулась Изабелла, – боюсь, она оттого мне так и нравится, что в ней есть что-то плебейское.

– Она была бы польщена, услышав ваши слова!

– Ну, ей я выразила бы это иначе. Я сказала бы – оттого, что в ней много от «народа».

– Народ? Что вы знаете о народе? Что она о нем знает, если уж на то пошло?

– Генриетта – очень много, а я достаточно, чтобы почувствовать, что она в какой-то степени порождение великой демократии, Америки, американской нации. Я не утверждаю, будто она воплощает все ее стороны, но этого нельзя и требовать. Тем не менее она ее выражает, дает о ней весьма живое представление.

– Значит, мисс Стэкпол нравится вам из патриотических соображений. Ну а у меня, боюсь, по тем же соображениям, вызывает решительный протест.

– Ах, – сказала Изабелла, как-то радостно вздыхая, – мне очень многое нравится: я принимаю все, что забирает меня за живое. Если бы это не звучало хвастливо, я, пожалуй, сказала бы, что у меня очень разносторонняя натура. Мне нравятся люди, во всем противоположные Генриетте, – хотя бы такие, как сестры лорда Уорбертона. Пока я смотрю на этих милых сестер Молинью, они кажутся мне чуть ли не идеалом. А потом появляется Генриетта, и сразу же побеждает меня, и не столько тем, что она есть, как всем тем, что стоит за нею.

– Вы хотите сказать, что вам нравится ее вид сзади, – вставил Ральф.

– А она все-таки права, – ответила ему кузина. – Вы никогда не станете серьезным человеком. Я люблю мою большую страну, раскинувшуюся через реки и прерии, цветущую, улыбающуюся, доходящую до зеленых волн Тихого океана. От нее исходит крепкий, душистый, свежий аромат. И от одежды Генриетты – простите мне это сравнение – веет тем же ароматом.

К концу этой речи Изабелла чуть зарделась, и румянец вместе с внезапным пылом, который она вложила в свои слова, был ей так к лицу, что, когда она кончила, Ральф еще несколько секунд стоял улыбаясь.

– Не знаю, зелены ли волны Тихого океана, – сказал он, – но у вас очень живое воображение. Что же касается вашей Генриетты, то от нее разит Будущим,[28]28
  Ироническая ссылка на известное высказывание американского философа-трансценденталиста Р, У. Эмерсона: «…юная, свободная, здоровая, сильная земля тех, кто трудится и верует, земля демократов, филантропов, святых, она (Америка. – М. Ш.) должна говорить от имени всей человеческой расы. Это страна Будущего!» (из лекции «Молодой Американец», 1744).


[Закрыть] и запах этот только что не валит с ног.