Текст книги "Женский портрет"

Автор книги: Генри Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

– Теперь уже не думаю. Особенно когда ты смотришь на меня с такой, я бы сказала, самонадеянностью. Можно подумать, ты страшно довольна собой: завоевала первый приз! Уж если ты пренебрегаешь таким предложением, как предложение лорда Уорбертона, надо полагать, ты рассчитываешь на лучшую партию.

– Вот дядя мне этого не сказал! – воскликнула Изабелла, все еще улыбаясь.

15

Решено было, что наши молодые леди отправятся в Лондон в сопровождении Ральфа, хотя миссис Тачит смотрела на эту затею весьма косо. Подобное предприятие, заявляла она, могло прийти в голову только мисс Стэкпол, и спрашивала, не собирается ли корреспондентка «Интервьюера» поселить всю компанию в столь любимых ею меблированных комнатах.

– Мне все равно, куда она нас поселит, – отвечала Изабелла, – лишь бы там был местный колорит. Именно за этим мы и едем в Лондон.

– Конечно, – говорила тетушка, – для девицы, отказавшей пэру Англии, нет ничего недозволенного. После такого поступка можно уже не обращать внимания на мелочи.

– А вы хотели бы, чтобы я вышла за лорда Уорбертона?

– Разумеется.

– Мне казалось, вы не жалуете англичан.

– Не жалую. Тем больше причин их использовать.

– Вот уж не предполагала, что вы так смотрите на брак, – сказала Изабелла и осмелилась прибавить, что по ее наблюдениям сама тетушка почти не пользуется услугами мистера Тачита.

– Ваш дядюшка не английский лорд, – отвечала миссис Тачит. – Впрочем, даже в этом случае, полагаю, я все равно предпочла бы жить во Флоренции.

– Вы думаете, брак с лордом Уорбертоном сделал бы меня лучше? – спросила Изабелла, оживляясь. – Нет, я не хочу сказать, что считаю себя совершенством! Просто… просто я не питаю к лорду Уорбертону тех чувств, при которых выходят замуж.

– Тогда ты умница, что отказала ему, – сказала миссис Тачит самым мягким, самым сдержанным тоном, на какой только была способна. – И все-таки надеюсь, что, когда в следующий раз тебе сделают столь же блестящее предложение, ты сумеешь примирить его со своим идеалом.

– Подождем, пока его сделают. Мне очень не хотелось бы выслушивать сейчас новые предложения. Мне от них как-то не по себе.

– Ну, если ты решила вести богемный образ жизни, тебя вряд ли станут беспокоить. Ах да, я обещала Ральфу помолчать на этот счет.

– Я во всем буду слушаться Ральфа, – отвечала Изабелла. – Ральфу я бесконечно доверяю.

– Его мать кланяется и благодарит, – сухо улыбнулась упомянутая леди.

– По-моему, вам есть за что, – не осталась в долгу Изабелла.

Ральф заверил кузину, что приличия не пострадают, если они – втроем – поедут осмотреть столицу Англии, хотя миссис Тачит придерживалась иного мнения. Подобно другим американкам, по много лет живущим в Европе, она полностью утратила чувство меры, присущее в таких случаях ее соотечественникам, и в своем отношении, в целом не столь уж неразумном, к известным вольностям, которые позволяла себе молодежь за океаном, проявляла необоснованную и чрезмерную щепетильность. Ральф отвез девушек в Лондон и поселил их в тихой гостинице на улице, выходившей под прямым углом на Пикадилли.[42]42
  Пикадилли – одна из главных улиц в центральной части Лондона.


[Закрыть] Поначалу он предполагал поместить их в отцовском особняке на Уинчестер-сквер, в большом мрачном доме, который в летнее время был погружен в молчание и темные холщовые чехлы, однако, вспомнив, что повар находится в Гарденкорте, а стало быть, некому будет готовить еду, решил избрать для их пребывания гостиницу Прэтта. Сам Ральф, знавший худшие беды, чем холодный очаг в кухне, обосновался на Уинчестер-сквер, где у него была «берлога», которую он очень любил. Впрочем, он не гнушался пользоваться удобствами, предоставляемыми гостиницей Прэтта, и начинал день с визита к своим спутницам, которым мистер Прэтт в широком, болтавшемся на нем белом жилете самолично снимал крышки с утренних блюд. Ральф приходил к ним, как он утверждал, после завтрака, и они вместе составляли программу увеселений на день. В сентябре праздничный грим уже почти смыт с лика Лондона, и нашему молодому человеку беспрестанно приходилось под саркастические улыбки Генриетты извиняющимся тоном напоминать дамам, что в городе ни души нет.

– То есть вы хотите сказать, – иронизировала Генриетта, – в нем нет аристократов. По-моему, трудно сыскать лучшее доказательство тому, что, не будь их совсем, этого никто бы не заметил. На мой взгляд, город живет полной жизнью. Нет ни души – всего-навсего три-четыре миллиона человек. Как вы их здесь называете? Низшие слои среднего класса? Так? Они-то и населяют Лондон, но разве стоит принимать их во внимание!

Ральф отвечал, что общество мисс Стэкпол целиком заменяет ему отсутствующих аристократов и что вряд ли можно сыскать человека, более довольного, чем он. Последнее было правдой: блеклый сентябрь в полупустом городе таил в себе несказанное очарование, как таит его пыльный лоскут, в который обернут яркий самоцвет. Возвращаясь поздним вечером в пустой дом на Уинчестер-сквер после долгих часов, проведенных в обществе своих отнюдь не молчаливых спутниц, он проходил в большую сумрачную столовую, единственным освещением которой служила взятая им в передней свеча. На площади было тихо, в доме тоже было тихо, и когда, впуская свежий воздух, он открывал окно, до него доносилось ленивое поскрипывание сапог расхаживавшего снаружи констебля. Собственные его шаги звучали в пустой комнате громко и гулко: ковры почти везде были убраны, и стоило ему пройтись по комнате, как раздавалось грустное эхо. Он садился в кресло: свеча бросала отблески на темный обеденный стол; картины на стене, густо-коричневые, выглядели неясными, размытыми. Казалось, в этой комнате витает дух давно уже прошедших трапез, дух застольных бесед, ныне утративших смысл. Эта особая, словно потусторонняя атмосфера, надо полагать, действовала на его воображение, и он сидел и сидел в кресле, хотя давно уже миновал час, когда следовало лечь спать, сидел, ничего не делая, даже не листая вечернюю газету. Я говорю – сидел, ничего не делая, и настаиваю на этой фразе, ибо все это время он думал об Изабелле. Мысли эти были для него пустым занятием – они никому ничего не могли дать. Никогда еще кузина не казалась ему столь очаровательной, как в эти дни, которые они, подобно всем туристам, проводили, исследуя глубины и мели столичной жизни. Изабеллу переполняли планы, умозаключения, чувства: она приехала в Лондон в поисках «местного колорита» и находила его повсюду. Она задавала Ральфу больше вопросов, чем у него находилось ответов, и выдвигала смелые теории относительно исторических причин и социальных последствий, которые он в равной степени не мог ни принять, ни отвергнуть. Они уже несколько раз посетили Британский музей и тот, другой, более светлый дворец искусств,[43]43
  …другой более светлый дворец искусств… – речь идет о Музее Виктории и Альберта, национальном музее изящных и прикладных искусств, в котором размещены богатые коллекции скульптуры, акварелей, миниатюр, а также собрание картин Дж. Констебля. Открыт в 1857 г.


[Закрыть] который, захватив огромное пространство под шедевры древности, раскинулся в скучном предместье; провели целое утро в Вестминстерском аббатстве, а потом, уплатив по пенни, спустились по Темзе к Тауэру;[44]44
  Тауэр – средневековая крепость на северном берегу Темзы в центре Лондона. Возведена в XI в. как королевская резиденция; впоследствии тюрьма для государственных преступников, а затем музей.


[Закрыть] осмотрели картины в Национальной и частных галереях[45]45
  …картины в Национальной и частных галереях. – Национальная галерея – крупнейшее в Великобритании собрание картин западноевропейских художников. Многие частные галереи в Англии открыты для посетителей за соответствующую плату.


[Закрыть] и не раз отдыхали под раскидистыми деревьями в Кенсингтон-гарденз.[46]46
  Кенсингтон гарденз – большой парк в западной части Лондона, примыкающий к Гайд-парку.


[Закрыть] Генриетта не знала устали, осматривая достопримечательности Лондона, и снисходительность ее суждений намного превзошла самые смелые надежды Ральфа. Правда, ей пришлось испытать немало разочарований, и на фоне ярких воспоминаний о преимуществах американского идеального города Лондон сильно терял в ее глазах, однако она старалась извлечь что могла из его прокопченных прелестей и только изредка позволяла себе какое-нибудь «н-да», остававшееся без последствий и постепенно уходившее в небытие. По правде говоря, она, по собственному ее выражению, была не в своей стихии.

– Меня не волнуют неодушевленные предметы, – заявила она Изабелле в Национальной галерее, продолжая сетовать на скудость впечатлений, полученных от частной жизни англичан, в которую ей до сих пор так и не удалось проникнуть. Ландшафты Тернера[47]47
  Тернер Джозеф Мэллорд Уильям (1775–1851) – английский художник, пейзажист.


[Закрыть] и ассирийские быни[48]48
  …ассирийские быки… – речь идет о памятниках культуры Древнего Востока из коллекций Британского музея.


[Закрыть] не могли заменить ей литературные вечера, где она рассчитывала встретить цвет и славу Великобритании.

– Где ваши общественные деятели, где ваши блестящие мужчины и женщины? – наступала она на Ральфа посреди Трафальгарской площади, словно он привел ее туда, где естественно было встретить десяток-другой великих умов. – Вот тот на колонне[49]49
  Имеется в виду статуя английского флотоводца Горацио Нелсона (1758–1805), венчающая колонну-памятник, воздвигнутый в центре одной из главных лондонских площадей, названной Трафальгарской в память одержанной Нелсоном победы над наполеоновским флотом в Трафальгарской битве (1805).


[Закрыть] – лорд Нельсон? Он тоже был лорд? Ему, видно, недоставало росту, что пришлось поднять его на сто футов над землей? Это ваш вчерашний день, а прошлым я не интересуюсь. Я хочу видеть, какие звезды светят вам сегодня. О вашем будущем я не говорю – не думаю, что оно у вас есть.

Бедный Ральф числил очень мало звезд среди своих знакомых и только изредка имел счастье перемолвиться словом с какой-нибудь знаменитостью, что, по мнению Генриетты, только лишний раз свидетельствовало о прискорбном отсутствии у него всякой инициативы.

– Будь я сейчас по ту сторону океана, – заявляла она, – я отправилась бы к такому джентльмену, кто бы он ни был, и сказала бы ему, что много слышала о нем и хочу лично убедиться в его достоинствах. Но, судя по вашим словам, здесь это не в обычае. Здесь тьма бессмысленных обычаев и ни одного полезного. Что и говорить, мы, американцы, шагнули далеко вперед! Боюсь, мне придется отказаться от мысли рассказать о жизни английского общества. – Хотя Генриетта не выпускала путеводитель и карандаш из рук и уже отослала в «Интервьюер» письмо о Тауэре (поведав в нем о казни леди Джейн Грей[50]50
  Джейн Грей (1537–1554) – претендентка на английский престол после смерти Эдуарда VI, казненная в Тауэре. История Джейн Грэй неоднократно пересказывалась американскими очеркистами в путевых заметках об Англии.


[Закрыть]), чувство, что она оказалась недостойной своей миссии, не покидало ее.

Сцена, предшествовавшая отъезду из Гарденкорта, оставила в душе Изабеллы мучительный след: вновь и вновь ощущая на лице, словно от набегавшей волны, холодное дыхание обиды лорда Уорбертона, она только ниже опускала голову и ждала, когда оно рассеется. Она не могла смягчить удар, это не вызывало у нее сомнений. Но жестокосердие, пусть даже вынужденное, было в ее глазах столь же неблаговидным, как физическое насилие при самозащите, и она не испытывала желания гордиться собой. И все же с этим не слишком приятным ощущением мешалось сладостное чувство свободы, и, когда она бродила по Лондону в обществе своих во всем несогласных спутников, оно нет-нет да выплескивалось неожиданными порывами. Гуляя по Кенсингтон-гарденз, Изабелла вдруг подбегала к игравшим на лужайке детям (тем, что победнее) и, расспросив, как кого зовут, давала каждому шестипенсовик, а хорошеньких еще и целовала. Эта странная благотворительность не ускользнула от Ральфа, как не ускользала от него любая мелочь, касавшаяся Изабеллы. Желая развлечь своих спутниц, он пригласил их на чашку чая в Уинчестер-сквер и ради их визита как мог привел в порядок дом. В гостиной их ждал еще один гость – приятного вида джентльмен, давнишний приятель Ральфа, случайно оказавшийся в городе, который тут же и, по-видимому, без особых усилий и без страха вступил в общение с мисс Стэкпол. Мистер Бентлинг, грузноватый, сладковатый, улыбчивый холостяк, лет сорока, безукоризненно одетый, всесторонне осведомленный и неистощимо благожелательный, без устали потчевал Генриетту чаем, неуемно смеялся каждому ее слову, осмотрел в ее обществе все безделушки – их немало нашлось в коллекции Ральфа, а когда тот предложил выйти в сквер, как если бы у них был fête-champêtre,[51]51
  пикник (фр.).


[Закрыть] сделал с нею несколько кругов по этому огороженному пространству, сменил с полдюжины тем и с видимым удовольствием, как истый любитель тонкой беседы, откликнулся на ее замечания по поводу частной жизни.

– Конечно, конечно. Осмелюсь предположить, Гарденкорт показался вам унылым местом. Естественно: какая же светская жизнь в доме, где столько болезней. Тачит, знаете ли, очень плох; доктора вообще запретили ему жить в Англии, и он приехал только из-за отца. А старик чем только не болен. Говорят, у него подагра, но я доподлинно знаю, что организм его совсем подточен и, можете мне поверить, он доживает последние дни. Разумеется, при таких обстоятельствах у них должно быть ужасно тоскливо, и могу только удивляться, как они вообще решаются приглашать гостей – ведь им нечем их занять. К тому же мистер Тачит, мне кажется, не в ладах с женой и, знаете, она ведь, согласно вашим странным американским обычаям, живет отдельно от мужа. Нет, если вы хотите попасть в дом, где жизнь, как говорится, бьет ключом, советую съездить в Бедфордшир к моей сестре, леди Пензл. Завтра же отправлю ей письмо, и она, без сомнения, будет рада пригласить вас к себе. Я знаю, что вам нужно – вам нужен дом, где любят спектакли, пикники и все такое прочее. Моя сестра как раз то, что вам нужно: она постоянно что-нибудь устраивает и всегда рада тем, кто готов ей помочь. Она, несомненно, уже с обратной почтой пришлет вам приглашение: знаменитости и писатели – ее страсть. Она, знаете, и сама пописывает, но, сознаюсь, я не все читал. У нее все больше стихи, а я до них не охотник, исключая, конечно, Байрона. У вас в Америке, если не ошибаюсь, его высоко ценят, – говорил не переставая мистер Бентлинг, распускаясь в теплой атмосфере внимания, с которым его слушала мисс Стэкпол. Нанизывая фразу на фразу и с невероятной легкостью перескакивая с предмета на предмет, он, однако, то и дело изящно возвращался к сразу же увлекшей Генриетту мысли отправить ее погостить к леди Пензл из Бедфордшира.

– Я понимаю, что вам нужно: вам нужно приобщиться к настоящим английским развлечениям. Тачиты, знаете, вообще не англичане, у них свои привычки, свой язык, своя кухня, даже, кажется, какая-то своя религия, как я полагаю. Старик, мне говорили, осуждает охоту! Вам непременно нужно попасть к сестре, когда она готовит какой-нибудь спектакль. И, не сомневаюсь, она с радостью даст вам роль. Вы, несомненно, прекрасно играете, я вижу – у вас и к этому талант. Сестре уже сорок, и у нее семеро детей, но она берется за главные роли. И притом, что она далеко не красавица, подавать себя умеет превосходно – не могу не отдать ей в этом должное. Разумеется, если вам не захочется играть, то и не нужно.

Так изливался мистер Бентлинг, прогуливая мисс Стэкпол по газонам Уинчестер-сквер, хотя и припудренным лондонской сажей, но вызывавшим желание замедлить шаг. Этот пышащий здоровьем, словоохотливый холостяк, питающий должное уважение к женским достоинствам, неистощимый в советах, показался Генриетте весьма приятным мужчиной, и она вполне оценила его предложения.

– Пожалуй, я съездила бы к вашей сестре – разумеется, если она меня пригласит. По-моему, это просто мой долг. Как, вы сказали, ее зовут?

– Пензл. Необычное имя, но не из плохих.

– По мне, так все имена одинаково хороши. А какое положение она занимает в обществе?

– Она – жена барона: очень удобное положение.[52]52
  Барон – один из низших по рангу аристократических титулов. Намек на то, что, будучи титулованной особой, леди Пенэл не принадлежит к высшему свету и свободна от необходимости соблюдать все правила этикета.


[Закрыть] Достаточно высокое и в то же время не слишком.

– Пожалуй, мне оно по плечу. Где, вы сказали, она живет – в Бедфордшире?

– Да, в самой северной части графства. Унылые места, но, смею думать, вас это не остановит. А я постараюсь наведаться к сестре, пока вы будете у нее гостить.

Слушать все это было чрезвычайно приятно, но, как ни жаль, обстоятельства принуждали мисс Стэкпол расстаться с обязательным братом леди Пензл. Как раз днем раньше она случайно встретила на Пикадилли двух соотечественниц, сестер Клаймер из города Уилмингтона, штат Делавэр, с которыми не виделась целый год; все это время сестры путешествовали по Европе и теперь собирались в обратный путь. Три дамы долго беседовали посреди тротуара и, хотя говорили все разом, не исчерпали и половины новостей. Поэтому они решили, что назавтра Генриетта приедет на Джермин-стрит, где остановились сестры, в шесть часов к обеду. Сейчас, вспомнив о данном обещании и объявив, что отправляется с визитом, Генриетта пошла проститься с Ральфом и Изабеллой, расположившимися на садовых стульях в другой части сквера и занятых – если здесь допустимо это слово – обменом любезностей, правда далеко не столь содержательных, как практическая беседа, состоявшаяся между мисс Стэкпол и мистером Бентлингом. Изабелла условилась с подругой, что обе они вернутся к Прэтту до темноты, а Ральф посоветовал Генриетте нанять кеб: не идти же ей пешком до Джермин-стрит.

– Вы, кажется, хотите сказать, что мне неприлично идти одной! – воскликнула Генриетта. – Ну, знаете! До чего уже дошло!

– Вам и не нужно идти одной, – радостно вмешался мистер Бентлинг. – Я буду счастлив вас проводить.

– Я просто хочу сказать, – пояснил Ральф, – что вы опоздаете к обеду. И эти милые леди решат, что в последний момент мы отказались пожертвовать вашим обществом.

– Право, Генриетта, лучше воспользоваться кебом, – сказала Изабелла.

– Я с вашего разрешения, найму вам кеб, – не отставал мистер Бентлинг. – Мы можем немного пройтись, а потом по дороге нанять кеб.

– В самом деле, почему бы мне не довериться мистеру Бентлингу? – спросила Генриетта, обращаясь к Изабелле.

– Не понимаю, зачем тебе утруждать мистера Бентлинга? – быстро проговорила Изабелла. – Хочешь, мы пойдем с тобой, пока не встретится кеб?

– Нет, нет, мы вполне справимся сами. Пойдемте, мистер Бентлинг, но уж извольте нанять мне самый лучший кеб.

Мистер Бентлинг обещал сделать все возможное и невозможное, и они отбыли, оставив Изабеллу и Ральфа вдвоем в сквере, уже окутанном прозрачными сентябрьскими сумерками. Вокруг было совсем тихо, в большом прямоугольнике обступивших площадь темных домов из-под опущенных жалюзи и штор не светилось ни одно окно, никто не прогуливался по тротуарам, и, если не считать двух маленьких оборвышей, которые, привлеченные необычным оживлением в сквере, пробрались сюда из соседних трущоб и сейчас прильнули мордочками к ржавым прутьям ограды,[53]53
  Ряд улиц и скверов Лондона находятся в частном владении; их посещение и проезд по ним возможен только с разрешения собственника, многие обнесены оградами и запираются.


[Закрыть] единственным ярким пятном здесь был красный почтовый ящик, укрепленный в юго-западном углу Уинчестерсквер.

– Генриетта пригласит его доехать с нею до Джермин-стрит, – заметил Ральф. Он всегда называл мисс Стэкпол Генриеттой.

– Вполне возможно, – откликнулась Изабелла.

– Хотя, пожалуй, нет, она не станет приглашать его. Мистер Бентлинг сам вызовется доставить ее туда.

– Это тоже вполне возможно. Хорошо, что они так быстро подружились.

– Генриетта одержала победу. Он считает ее блестящей женщиной. Поживем – увидим, чем все это кончится.

– Я тоже считаю Генриетту блестящей женщиной, – отвечала Изабелла с заминкой, – только, скорее всего, это ничем не кончится. Они не способны узнать друг друга по-настоящему. Он и представления не имеет, какая она на самом деле, а она и вовсе не понимает мистера Бентлинга.

– И превосходно: почти все союзы заключаются на прочной основе взаимного непонимания. Впрочем, понять Боба Бентлинга не так уж и трудно. Весьма несложная натура.

– Да, но Генриетта еще проще. А что мы с вами будем делать? – спросила Изабелла, окидывая взглядом сквер; в меркнувшем свете дня это маленькое произведение садового искусства казалось большим садом и выглядело очень эффектно. – Ведь вы, наверно, не захотите развлекать меня поездкой по Лондону в кебе?

– Не вижу причины, почему нам не остаться здесь… если вы против этого ничего не имеете. Здесь тепло, до темноты еще полчаса, и я выкурю сигарету, если позволите.

– Пожалуйста, делайте что угодно, только займите меня чем-нибудь до семи часов, – сказала Изабелла. – В семь часов я вернусь в отель Прэтта и съем мой скромный одинокий ужин – два яйца-пашот и сдобную булочку.

– А нельзя мне поужинать с вами?

– Ни в коем случае. Вы поужинаете в клубе.

Они снова сели на стулья в середине сквера, и Ральф закурил сигарету. С каким наслаждением он разделил бы с нею ее скромную, как она сказала, вечернюю трапезу, но она не велела, и даже это радовало ему душу. А какой радостью было сидеть с нею в сгущающихся сумерках, наедине посреди многолюдного города и воображать, что она зависит от него, что она в его власти. Власть была призрачная и годилась разве на то, чтобы покорно исполнять желания Изабеллы, но даже такая власть волновала кровь.

– Почему вы не хотите, чтобы я поужинал с вами?

– Не хочу и все.

– Видно, я успел наскучить вам.

– Нет еще, но ровно через час наскучите. Видите, у меня дар предвидения.

– А пока я постараюсь позабавить вас, – сказал Ральф и умолк. Изабелла тоже не поддержала разговор, и некоторое время они сидели в полном молчании, что вовсе не вязалось с его обещанием развлечь ее. Ему казалось, она поглощена своими мыслями, и Ральф гадал – о чем; кое-какие предположения на этот счет у него были.

– Вы отказываете мне в своем обществе, потому что ждете сегодня вечером другого гостя?

Она обернулась и взглянула на него своими ясными, светлыми глазами.

– Другого гостя? Какого?

Он никого не мог назвать, и теперь его вопрос показался ему не только нелепым, но и грубым.

– У вас тьма друзей, о которых я ничего не знаю. Целое прошлое, из которого я полностью исключен.

– Вы принадлежите моему будущему. А что до моего прошлого, оно осталось по ту сторону океана. В Лондоне его нет и следа.

– В таком случае все прекрасно, раз ваше будущее здесь, подле вас. Что может быть лучше, чем иметь свое будущее у себя под рукой. – И Ральф закурил еще одну сигарету. «Очевидно, это значит, что Каспар Гудвуд отбыл в Париж», – решил он, затянулся, пустил колечки дыма и продолжал: – Я обещал развлечь вас, но, увы, как видите, оказался не на высоте. Я поступил опрометчиво, такое предприятие мне не по плечу. Разве вас могут удовлетворить мои жалкие усилия при ваших огромных требованиях и высоких критериях? Мне следовало бы пригласить настоящий оркестр или труппу комедиантов.

– Достаточно и одного: вы прекрасно справляетесь с вашей ролью. Прошу вас, продолжайте; еще минут десять и мне уже захочется смеяться.

– Поверьте, я вовсе не шучу, – сказал Ральф. – У вас на самом деле огромные требования.

– Не знаю, что вы имеете в виду. Я ничего не требую.

– Но все отвергаете, – сказал Ральф.

Изабелла покраснела – только сейчас она поняла, что он, по-видимому, имел в виду. Но зачем он заговорил с ней об этом?

Мгновенье Ральф оставался в нерешительности, затем продолжал:

– Мне хотелось бы сказать вам кое-что. Вернее, задать один вопрос. Мне кажется, я вправе его задать, потому что в некотором роде лично заинтересован в том, каков будет ответ.

– Извольте, – сказала Изабелла мягко. – Постараюсь вас удовлетворить.

– Благодарю. Надеюсь, вас не оскорбит, если я скажу, что Уорбертон рассказал мне о том, что между вами произошло.

Изабелла внутренне сжалась; она пристально смотрела на свой раскрытый веер.

– Нисколько. Мне думается, это только естественно, что он рассказал вам.

– Он разрешил мне не скрывать это от вас. Он все еще надеется, – сказал Ральф.

– Все еще?

– По крайней мере надеялся несколько дней назад.

– Сейчас он, наверное, думает иначе, – сказала Изабелла.

– Вот как? Мне очень жаль его: он в высшей степени достойный человек.

– Простите, это он просил вас поговорить со мной?

– Конечно, нет. Он рассказал мне, потому что это было выше его сил. Мы старые друзья, а ваш отказ был для него большим ударом. Он прислал мне коротенькую записку с просьбой приехать к нему, и я виделся с ним в Локли за день до того, как он с сестрой завтракал у нас. Он был очень удручен – он только что получил ваше письмо.

– Он показал вам мое письмо? – не без надменности спросила Изабелла, подымая брови.

– Разумеется, нет. Но не скрыл, что вы наотрез ему отказали. Мне было очень жаль его, – повторил Ральф.

Изабелла молчала.

– А вы знаете, сколько раз он видел меня? – сказала она наконец. – Всего каких-то пять или шесть раз.

– Это только делает вам честь.

– Я не то имела в виду.

– А что же? Что у бедного лорда Уорбертона ветер в голове? Право, вы вовсе так не думаете.

Изабелла, разумеется, не могла сказать, что так думает, и сказала совсем другое.

– Стало быть, лорд Уорбертон не просил вас уговаривать меня, и вы взялись за это из чистого великодушия или, может быть, из любви к спорам?

– Я не имею ни малейшего намерения спорить с вами. Вы вправе решать, как считаете нужным. Мне просто очень хочется знать, какие чувства вами руководили.

– Премного благодарна за такой интерес ко мне! – воскликнула Изабелла с нервным смешком.

– Вы, конечно, считаете, что я суюсь не в свое дело. Но почему мне нельзя поговорить с вами об этом, не вызывая у вас раздражения, а у себя неловкости? Какой смысл быть вашим кузеном и не иметь хотя бы маленьких привилегий? Какой смысл обожать вас без надежды на взаимность и не иметь права хотя бы на маленькое вознаграждение? Быть больным и немощным, обреченным на роль стороннего наблюдателя жизни и даже не видеть спектакля, хотя за билет на него плачено такой дорогой ценой? Скажите мне, – продолжал Ральф, глядя на Изабеллу, слушавшую его с живейшим вниманием, – скажите, что было в ваших мыслях, когда вы отказывали лорду Уорбертону?

– В мыслях?

– Какие мотивы… что побудило вас, при вашем положении, на этот удивительный шаг?

– Я не хочу выходить за него – вот и все мотивы.

– Это не мотив… это я и раньше знал. Это, знаете ли, просто отговорка. Что вы сказали тогда себе? Ведь сказали же вы что-то еще.

Изабелла на мгновенье задумалась и ответила вопросом на вопрос:

– Почему вы называете мой отказ Уорбертону удивительным шагом? Ваша матушка тоже так считает.

– Потому что лорд Уорбертон во всех отношениях безупречная партия. Я не знаю, можно ли найти за ним недостатки. К тому же в нем, как здесь выражаются, бездна обаяния. И он несметно богат – в его жене будут видеть высшее существо. В Уорбертоне соединились все достоинства, и внешние и внутренние.

Изабелла с интересом смотрела на кузена, словно любопытствуя, как далеко он зайдет в своих похвалах.

– В таком случае я отказала ему потому, что он чересчур совершенен. Сама я не совершенна, и он слишком хорош для меня. Его совершенство действовало бы мне на нервы.

– Изобретательно, но непохоже на правду, – сказал Ральф. – Уверен, вы считаете себя достойной любого совершенства в мире.

– Вы полагаете, я такого высокого мнения о себе?

– Нет, но вы очень разборчивы независимо от того, какого вы мнения о себе. Впрочем, девятнадцать женщин из двадцати, даже самых разборчивых, удовлетворились бы лордом Уорбертоном. Вы и представить себе не можете, как за ним охотятся.

– И не хочу представлять. Однако, – продолжала Изабелла, – помнится, как-то в разговоре вы упомянули, что за ним водятся кой-какие странности.

Ральф затянулся, размышляя.

– Надеюсь, мои слова не повлияли на ваше решение: я не имел в виду ничего дурного и вовсе не хотел чернить его, просто указал на необычность его позиции. Знай я, что он сделает вам предложение, я в жизни бы об этом и словом не обмолвился. По-моему, я сказал, что он относится к своему положению скептически. Что ж, в вашей власти внушить ему веру в себя.

– Не думаю. Я ничего не смыслю в его делах, да и миссия эта не по мне. Признайтесь – вы явно разочарованы, – добавила Изабелла, бросая на кузена сочувственно-лукавый взгляд. – Вам хотелось бы, чтобы я вышла замуж за лорда.

– Ничего подобного. Вот уж где у меня нет никаких желаний. Я не пытаюсь давать вам советы и вполне довольствуюсь ролью наблюдателя, к тому же весьма заинтересованного.

Изабелла несколько нарочито вздохнула:

– Жаль, что себе я не столь интересна, как вам.

– А вы опять кривите душой: вы относитесь к себе с чрезвычайным интересом. Впрочем, знаете, – продолжал Ральф, – если вы и в самом деле отказали Уорбертону, я этому, пожалуй, даже рад. Я не хочу сказать, что рад за вас, не говоря уж о нем. Я рад за себя.

– Уж не собираетесь ли вы сделать мне предложение?

– Ни в коем случае. В свете того, о чем я говорил, это было бы роковым поступком: я убил бы курицу, которая несет яйца для моих непревзойденных омлетов. Эта птица служит символом моей сумасбродной мечты. Иными словами, я мечтаю увидеть, какой путь изберет молодая особа, отвергнувшая лорда Уорбертона.

– Ваша матушка тоже рассчитывает насладиться этим зрелищем, – сказала Изабелла.

– О, зрителей будет предостаточно! Мы все будем с жадностью следить за вашей дальнейшей карьерой. Правда, мне не увидеть ее конца, но лучшие годы я захвачу. Разумеется, если бы вы стали женой нашего друга, вы тоже сделали бы свою карьеру – очень удачную, блестящую даже, смею сказать. Но в некотором отношении она была бы заурядной. Тут все известно заранее и нет возможности ни для каких неожиданностей. А я, знаете ли, необычайно люблю неожиданности и теперь, когда все в ваших руках, вы, надеюсь, покажете нам что-нибудь в высшей степени захватывающее.

– Я не вполне понимаю вас, – сказала Изабелла, – но все же достаточно, чтобы предупредить: если вы ждете от меня чего-то захватывающего, вы будете разочарованы.

– Да, но и вы вместе со мной – а вам трудно будет с этим смириться.

Она ничего не ответила: в том, что он сказал, была доля правды.

– Не вижу ничего дурного в том, что мне не хочется себя связывать, – резко сказала она наконец. – Мне не хочется начинать жизнь с замужества. Женщина способна быть не только женой.

– Но это у нее лучше всего получается. Правда, вы не однобоки.

– Да, боков у меня несомненно два, – сказала Изабелла.

– Я хотел сказать, вы прелестнейший в мире многогранник! – отшутился Ральф, но, встретившись с ее взглядом, тотчас вновь принял серьезный тон. – Вы хотите посмотреть жизнь – вкусить ее в полной мере, черт возьми, как говорят молодые люди.

– Нет, совсем не так, как молодые люди. Но я хочу знать, что происходит вокруг.

– Испить до дна чашу опыта?

– Вовсе нет, я не хочу даже касаться этой чаши. Она наполнена ядом! Я просто хочу увидеть жизнь сама.

– Увидеть, но не испытать, – заметил Ральф.

– Для чувствующей души здесь, по-моему, трудно провести грань. Я точь-в-точь как Генриетта. Как-то я спросила у нее, не собирается ли она замуж, и она ответила: «Не раньше, чем посмотрю Европу». Вот и я не хочу выходить замуж, пока не посмотрю Европу.

– Не иначе как вы рассчитываете вскружить какую-нибудь коронованную голову.

– Фу! Вот уж что было бы даже хуже, чем выйти замуж за лорда Уорбертона. Однако уже совсем стемнело, – сказала Изабелла, – и мне пора домой.

Она поднялась, но Ральф продолжал сидеть и смотреть на нее. Видя, что он не встает, она остановилась подле него, взгляды их встретились, и каждый, особенно Ральф, вложил в них все, что было еще слишком смутно и потому не укладывалось в слова.

– Вы ответили на мой вопрос, – произнес он наконец. – Вы сказали мне то, что я хотел знать. Я очень признателен вам за это.

– По-моему, я почти ничего не сказала.

– Нет, очень многое: вы сказали, что вам интересна жизнь и что вы решили окунуться в нее.

Ее глаза серебристо блеснули в вечернем сумраке.

– Ничего подобного я не говорила.