Текст книги "Облако возмездия"

Автор книги: Геннадий Тарасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– А ты?

– Что я? У меня есть свои принципы, и они не совпадают с хакерскими. Я ненавижу, когда лезут в чужие дела, копаются в посторонних секретах, в том числе, и в первую голову, в моих. Особенно, в моих. До других мне, честно говоря, дела мало. Пусть каждый, плодящий тайны, сам следит за их сохранностью. У меня, кстати, тайн нет. Так, всякие мелкие шалости, про которые другим знать не обязательно. Да, собственно, я и сам про все рассказываю, может, не сразу, но со временем. Не напрямую, так иносказательно.

– Ага, вот почему ты писатель.

– Нет, не поэтому.

– А почему же тогда?

– С писательством у меня вообще странно получилось. Довольно поздно и само собой. Я однажды зимой катался на лыжах с горы, ну, и сломал ногу. Сложный перелом, со смещением, все такое. Оказался в кровати, надолго. Скучно, сам понимаешь. Чем заняться? Вдруг подумал: а почему бы не написать фантастику? Все равно делать нечего. А фантастика – это же плевое дело! Так я тогда думал. Не литература, если кто понимает. Развлекаловка, да. Короче, что сам любил, то и взялся сочинять. И, знаешь, как-то быстро, за месяц, пока лежал в гипсе, написал роман. И он, что называется, пошел. Сразу! Другие годами добиваются, чтобы их книгу опубликовали, а мою – сразу. Вот тогда я понял, что это и есть судьба. Занятие, которое мне нравится, и деньги, которые оно мне приносит.

– Приносит?

– Вполне достаточно. На байк хватает. Я ведь, помимо бумажных книг, в основном публикуюсь в электронном виде. Есть специальные сайты, где читатели напрямую, по подписке, могут читать книги. Не только мои, но мои в первую очередь. Ха-ха. Я сетевой писатель, или, как говорят, сетератор. По мне, пусть говорят, что угодно, лишь бы книги покупали. У меня подписчиков больше трех миллионов, куда той твоей девочке, как ее, Лаура? Лимбо?

– Но это же постоянно писать нужно! Изо дня в день. Разве нет?

– Я и пишу. За пятнадцать лет написал сто или около того романов. По пять штук в год штампую. Дело, можно сказать, на поток поставлено. А что? Издатели любят, когда писатель пишет много. Читатели тоже.

– Ну, да. Кто же не любит курочку, несущую золотые яйца.

– Именно.

– Но чтобы так писать, это же… Надо не заморачиваться, не задумываться. Потому что, если задумываться, этсамое, вряд ли много напишешь.

– Совершенно точно! Полностью в этом с тобой согласен. Я пишу легко и непринужденно, практически не задействуя голову. Прямая связь с космосом, работаю, как приемник. Только за чистотой и плавностью речи слежу, хотя и это, думаю, лишнее. Читатели так же и читают, проглатывают, как утки сало. Что вошло, то и вышло. Без последствий для интеллекта. Феликс хохотнул.

– Не все так просто, думаю. Можно ведь, как говорится, исписаться. А вдруг, как связь с космосом пропадет? Она ведь так переменчива. Что тогда? Нельзя же, этсамое, полностью зависеть от ненадежной связи.

– Да я и не завишу. Хорошо, поскольку вы не из нашей, писательской среды, расскажу, как я работаю. Хотя, могу всем рассказать, уверен, многие так же делают. Связь с космосом, вдохновение, это, конечно, очень хорошо, и важно. Но не настолько, чтобы доверять этим эфемерным, тут я полностью с тобой согласен, вещам свою судьбу. Да, действительно, нельзя все на самотек пускать. И я не пускаю. Поэтому у меня есть своя система. Сетевые писатели пишут сейчас как? Сериями они пишут. И читателям заходят серии, и редакторам. Тут главное придумать оригинальный сеттинг, свой авторский мир. У меня такой мир есть, даже несколько. Поэтому мне легко серии писать, три, пять романов – легко. Тем более, когда герой выписывается удачно.

– Мир авторский, понятно. А сюжеты откуда брать? Истории?

– Оттуда. Я беру у коллег писателей.

– Но это же, этсамое… Плагиат. Нет?

– Да нет! Что ты! Вообще, сюжетов, оригинальных, существует около четырех сотен, всего. Подсчитали, да. И все ими пользуются, в чистом виде, или микшируя. Поэтому, все в равной степени плагиаторы, невозможно только определить, кто у кого списывает. Я же ни у кого не списываю. Я всего лишь снимаю схему, структуру романа, а когда засовываю ее в свой сеттинг, получается вполне оригинальный продукт. Читателям нравится, за уши не оттащишь. Они вообще любят читать что-то им известное, или похожее, чтобы не заморачиваться и чувствовать себя умней. Но, заметь, я никогда не беру чужой текст, даже строчки не возьму! Словесное кружево плету свое, оригинальное. Другое дело, удачный ход или фишку какую. Я, кстати, сейчас почти не читаю, некогда, а книги слушаю на аудио, в машине. Самые, разумеется, успешные коммерчески, ходовые.

– Бестселлеры?

– Их. Ничто другое меня не интересует – я же профессионал! Если вещь продается и привлекает читателей, я должен ее прочитать, разобрать и выяснить – чем привлекает, почему? В чем этой книги изюминка? Вот эту изюминку я обязательно возьму на вооружение и вставлю в свой следующий роман – пусть работает мне на благо.

– А если твои книги так же будут перелицовывать? Ну, кто-нибудь возьмет, послушает, и вставит в свой этот, авторский сеттинг. Ничего? Не боишься потерять читателей?

– Пусть попробуют. Все познается в сравнении. Тут же еще важна харизма автора и подача материала. Я на ту же заданную тему любого переболтаю. Вот просто любого, на спор. Я как с детства истории сочинять начал, так до сих пор остановиться не могу. Я как переполненный сливной бачок, сколько раз за ручку потянешь, столько романов и получишь. Да и с харизмой у меня все в порядке. Сомневаешься?

– Нет-нет! – рассмеялся Борисфен, и поинтересовался : – А по серьезному писать не пробовал?

– В большом стиле? Пробовал. Была у меня задумка одна, хотел хакерский, кстати, роман написать. Думал, тема близка, все знаю. Оказалось, ни черта не знаю. Не пошло, совершенно. Завяз и бросил. Не мое, должно быть. А может – пока, тему наработать надо. Не знаю. Впрочем, ладно, об этом как-нибудь в другой раз. Агафья Борисовна совсем от нашей болтовни заскучала, она ей ни разу не интересна.

– Ну, почему? Все мне интересно. Я сама молчу, но послушать люблю.

– Уверяю тебя, она слушает очень внимательно и на ус наматывает. Не на ус, ладно, – на корочку записывает. Потом, этсамое, еще убедишься. И удивишься.

Разошлись довольно поздно. С учетом того, что впереди предполагалось еще больше суток пути, это было не критично. То есть, все равно ведь валяться, отсыпаться, скучать, пытаться перехитрить тянущееся медленное время, вынимающее душу своей зацикленностью на скорости и расстоянии. Расстояние огромно, скорость невелика – что тут можно изменить? Ясно, что любая причина отвлечься от вплавленного в сознание циферблата будет в радость. И, наверное, завтрашний день пройдет в таком же отвлечении. А что, есть разве другие предложения?

Такая вот дорожная радость. Такая дорожная песня.

Феликс сидел на диване в своем купе и, не мигая, смотрел в клубящуюся тьму за окном. Выпито было не так много, а для него, считай, и вовсе пустяки, поэтому хмель, если и влиял как-то на сознание, так лишь настраивая на задумчивый, философский лад.

Что ему виделось там, в темноте? Непонятно. Какие-то образы выплывали, разворачивались и ускользали обратно, но из какой тьмы они были пришельцами? Из какой реальности? Феликс подозревал, что все плод работы его воображения, но не был уверен в том до конца. Да, так оно у него работало, воображение, в любом состоянии, непрестанно. Генерировало контент, рождало что-то, не испытывая сопутствующих мук. По большей части, вхолостую, но иногда выдавало на-гора истинный шедевр. Что бы он ни рассказывал другим, сам-то знал, что без таких шедевров писателя просто нет, не существует, а чем их больше, тем лучше и значительней писатель. Значит, прежде всего, зависит он от собственного внутреннего мира. Загвоздка в том, что надо неусыпно стоять на страже личного сознания, и едва проявится в нем что-то значительное, интересное, оригинальное, немедленно тем завладеть, не дать сгинуть обратно, не позволить пропасть, раствориться в изначальной безответной тьме. Это тоже большая, едва ли не главная часть писательской работы. Одному лишь Богу известно, сколько замечательных мыслей, сколько удивительных образов оказалось упущено и утрачено навсегда, из-за того, что писатель не успел или поленился вовремя среагировать и зафиксировать бродячую искру гениальности надлежащим образом. Лучше и надежней, разумеется, письменно.

Так, раздумывая о нелегкой своей судьбе, он просидел не менее получаса. Навскидку, а может и больше. Он никуда не спешил, за временем не следил, но был не прочь пройтись по краю своего одиночества. Заглянуть туда, задохнуться от клубящегося холода, зависнуть, балансируя, но не сорваться. Такой он рисковый во всем. В вагоне не ощущалось никакого движения – кроме шума раздираемого пространства вовне и стука колес под ним. Тут Феликс подумал, чего ему хочется больше, завалиться спать или напиться перед тем чаю? Чаю хотелось больше. К тому же, он был не прочь снова увидеть стюардессу. Интересно, как она выглядит без своей красной шапочки? Тем более, без форменного кителя, ведь, наверное же, она его снимает в ночное время. Не говоря уже про остальное. Он вдруг вспомнил, что нигде не встречал ее с того момента, когда она последний раз заглянула в его купе. И после не видел, не замечал, даже когда из ресторана приносили и раздавали горячее. Что тогда она говорила? Какой-то пустяк. А он предложил ей почаевничать вместе. Как же он забыл такое?! Как он мог забыть!

Он поднял свое большое, от величины неуклюжее тело и вытолкнул его из купе. В коридоре было пусто. Можно было бы написать: торжественно пустынно, что являлось правдой. Высокий узкий коридор, освещенный вереницей матовых светильников, казался прорубленным сквозь породу мрака проходом, который не просто так проход, а имеет значение. Еще большее значение имеет выбор, в какую стороны идти, по или навстречу движению. Нетрой не сомневался, по обыкновению, пошел навстречу. Собственно туда, где располагалось купе проводников.

Он нашел его быстро, и вошел в него легко. По той простой причине, что купе стояло распахнутым настежь. Ни самой проводницы, ни каких-либо ее вещей – вообще каких-то ее следов – в купе не обнаружилось, что Феликса озадачило и насторожило. Что за черт, подумал он? Где она? Где все? Ответов не было.

Зато был кипяток. Он заглянул в шкафчик, нашел там заварку, сахар. Там же взял стакан в подстаканнике и заварил себе чай. Подумав, выгреб из кармана мелочь и бросил ее на стол – тем более, что кучка монет на крахмальной скатерке уже лежала. Видимо, и до него кто-то тут хозяйничал в одиночестве.

Возвращаясь, встретил в коридоре миниатюрную, совсем молодую женщину. Она стояла у купе № 4 и, приоткрыв окно, курила, выдувая дым в щель. Набегавший ветер с лихим клокотаньем рвал его в клочья, ошметки частично залетали обратно, благодаря чему Феликс почувствовал, что табак она курит скорей крепкий, чем специальный дамский.

– Никого нет, приходится самому, – сказал он ей, оправдываясь. – Чаю не хотите?

Она довольно странно, словно не поняла сказанных слов, посмотрела на него, потом поспешно помотала кудряшками. Большие темные глаза выглядели встревоженными, будто он напугал ее своим внезапным появлением в ночи, а еще больше некстати вопросом.

– Напрасно, – пожал он плечами и вошел к себе. Наверное, подумалось ему, это не Хо Мария. У той глаза должны быть значительно уже.

2. В тупике

Сквозь сон Феликс слышал какие-то невнятные, то тихие, то резкие, нарастающие и затихающие надолго, будто шум прибоя, крики, и понял, что они стоят на некой затерянной в путанице пространства станции. Зачем стоят, кто кричит – неведомо. И это было так романтично, так круто, находиться в купе поезда дальнего следования, даже еще глубже – в своем сне, и слушать отголоски чужой жизни, к которой не имеешь ни малейшего отношения. Невероятная истома охватила все его существо, блаженство принялось оглаживать по щекам, по волосам, прижиматься к спине. Он улыбнулся и легко удержал себя от того, чтобы окончательно вынырнуть на поверхность сна. Не хотелось покидать место, в котором было так невозможно удобно. Ночная реальность хороша, пока не наполнилась смыслом, то есть, пока не начинает противоречить сну. О чем тот сон – совершенно не важно, главное, чтобы он не прерывался как можно дольше. Какие-то мысли вяло шевелились в мозгу Нетроя – словно рыбы в темном пруду, – но он дождался, когда его накроет очередная волна услады, наступит упоение покоем, и, отдавшись новому блаженству целиком, позволил ему утащить себя в омут неосознанности.

Сколько он находился в том мире, где душа питается эндорфинами напрямую из неоскудевающего источника, он, конечно, не знал, и не отмечал, ведь счастливые, как известно, часов не наблюдают. Да он оставался бы там вечно, если бы в какой-то момент что-то не изменилось. Он вдруг почувствовал, что для счастья уже чего-то не хватает. А именно, не хватает стука колес и раскачивания вагона на ходу. Самое главное – ощущение движения отсутствовало, и, похоже, давно. А это непорядок. Если ты в поезде, он должен ехать, если он не едет, значит… Значит, придется встать и посмотреть, в чем дело.

Он еще полежал какое-то время, на спине, закинув руки за голову, пытаясь удержать за газовый шлейф ускользающий сон, прислушиваясь попутно к проявляющейся реальности, но внешнее пространство было совершенно тихо. Тишина породила тревогу, тревога подарила беспокойство, и тогда он окончательно проснулся. Еще бы, с такой подружкой не поспишь. Тем более, с двумя. Восстав на ноги, он потянулся до хруста в позвоночнике, потом раздвинул занавески на окне и выглянул наружу. Там он увидел не много, лишь несколько станционных путей, из-за которых картинка была похожа на тетрадный лист в линейку. И, чуть поодаль, венчающим лист рисунком – ясно видный в утренних сумерках выбеленный штакетник какого-то бесконечного забора, купы деревьев за ним и, еще дальше, темную громаду большого, трехэтажного, должно быть, похожего на школу дома. Весь пейзаж, смазывая контуры, покрывала легкая дымка тумана. Ага, утро, светает, подумал Феликс. И похвалил себя за наблюдательность.

С нарастающим грохотом по одному из путей пронесся поезд. Взломал пространство, вломился в него и пропал в проломе, преследуемый оторвавшимся от него, сбоящим в погоне стуком колес: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук-тук.

«Пропускаем кого-то, что ли?» – подумал Феликс хмуро. Подобное предположение вызывало у него неудовольствие и отторжение, поскольку пропускать вперед себя кого-бы то ни было, он не любил. С какой стати? Накинув пайту, он вышел из купе. Коридор был пуст, свет в нем не горел, и вообще, вагон казался бы покинутым, если бы из дальнего купе не доносился чей-то храп. Нетрой поежился от внезапной забористой прохлады, а, может, больше от этого, пробравшегося вместе с холодком в теплые пределы чувства покинутости. Он застегнул молнию под подбородок и, передернув плечами, прильнул к окну.

По эту сторону от вагона пейзаж был такой же скудный и невразумительный. Какой-то склад прямо напротив, пакгауз чуть в стороне, железнодорожная рампа. Серые, выгоревшие на солнце деревянные сараи. Глубоко внизу поросшая жестким бурьяном земля, значит, стояли они не у перрона, а на каком-то запасном пути. Хорошо, если не в тупике, подумалось почему-то.

Он, прижимаясь лбом к стеклу, чтобы видеть дальше, посмотрел в одну сторону, в другую. Далеко позади, виднелся пешеходный мост над путями, а за ним станционные, очевидно, строения. Что за станция такая? Конечно, ни разглядеть отсюда названия, ни, тем более, угадать не было никакой возможности.

Позади, со стороны купе, пронесся очередной поезд. Нетрой подумал, что если кто и может объяснить, что происходит, почему они пропускают вперед себя всех подряд, так это проводница. А заодно неплохо было бы и чаю испить. Или кофе. Да, пожалуй, лучше все-таки кофе.

Он вернулся в купе, взял со стола вчерашний стакан в подстаканнике и, позвякивая ложечкой, прошел в купе проводников. Коридор был узковат для его широких плеч, зато давал возможность ощутить свою если не огромность, то значительность, и в этом он усматривал несомненный плюс. Если ты такой большой, этим следует гордиться, а не стыдиться, пытаясь сжаться и сузить плечи. Нет, любое пространство можно раздвинуть, а стену подвинуть плечом. Чаще фигурально, а иногда и реально. Он гордился и при случае любовался своим размером. Жаль, в пустом коридоре никто не мог этого оценить.

Служебное купе, как и накануне вечером, стояло нараспашку. И, точно так же, оно было безлюдно, а теперь еще и темно. Все потому, что свет не горел, а плотная штора на окне по-прежнему была опущена. Интересно, а вчера кто ее опустил? Феликс сунул принесенный стакан в мойку, которую определил по памяти и слабо мерцавшему абрису, и, сжав сильными пальцами пружину, поднял штору. Белесый свет пролился в небольшое помещение, как вода в аквариум, моментально наполнил его до краев – тогда Нетрой осмотрелся. Собственно, все оставалось в том же положении, что и вчера, включая горстку монет на столе. То есть, никаких следов проводницы. Или проводников, ведь их должно быть двое.

Он вышел в коридор и осторожно постучался в соседнее, спальное купе проводников. Прислушался. Никакого отклика, никакого результата. Что за черт? – подумал он. Ведь этого не может, не должно быть! Он подергал за ручку, несколько раз и довольно сильно, дверь загремела, но не поддалась – оказалась заперта. Так. Час от часу не легче.

Он вернулся в служебное купе и попытался знакомым уже способом соорудить себе чай, но из этого ничего не вышло. Оказалось, что электричество отсутствует во всем вагоне и, похоже, давно, без него, без регулярного подогрева вода в бойлере успела остыть. Н-да, незадача. И что теперь делать? Даже чаю не попить. Ни чаю, ни кофе.

Он вышел в тамбур вагона и, прижавшись руками к стеклу, сквозь окно переходной двери посмотрел назад. Ну, понятно, ведь вагон в составе располагался последним. Довольно далеко увидел нависший над путями тот самый переходной мостик, и, еще дальше, за ним, станционные строения. Название станции так же нельзя было прочесть, хотя большие синие буквы на карнизе здания различались. Но – не под таким углом.

Вырвавшись из-под пешеходного моста, налетел сумасшедшей торпедой очередной скорый поезд. Торпеда прошла мимо, прогрохотала, и Нетрой подумал, что теперь даже не знает, благо ли это? А, может, было бы лучше, чтобы она попала? В цель? Чтобы все сдвинулось с мертвой точки и уже пошло своим чередом хоть куда-то? Господи, что за ерунду он думает? Как только такое может в голову прийти? Главное, откуда?

Феликс вернулся в вагон, но, уже стоя на пороге своего купе, решил проверить еще кое-что. Он прошел дальше, в противоположный конец, на ходу отметив, что храп, слышанный им ранее, прекратился. Во всем вагоне воцарился покой – только он один бродил вдоль него, не зная, за каким чертом.

Едва открыв дверь в передний тамбур, он замер на месте, буквально пораженный увиденным. Их вагон-люкс был не только крайним вагоном в составе, но и единственным. И, да, он стоял в тупике. Причем тупик виделся впереди классический, с горкой земли, загнутыми рельсами и приваренными к ним вагонными буферами. Тарели матово поблескивали, предупреждая о неминуемой и жесткой в случае наезда амортизации. Преодолев момент оцепенения, он шагнул вперед и, как в противоположном конце вагона, ощупал стекло ладонями. Тактильные ощущения подтверждали, что глаза его, скорей всего, не обманывают. По инерции еще он подергал дверь за ручку, но она не поддалась. Заперта.

– Та-ак, – только и смог выдавить из себя Нетрой. Верней, само выдавилось, – как и неприятный пот, брызнувший сразу из всей поверхности его большого тела, особенно обильно на плечах и икрах, под коленками. Верный признак и показатель того, в каком затруднении оказался наш сетератор.

Феликс вернулся в купе. Сев к окну, он несколько раз похлопал себя по ляжкам, пощупал их сильными пальцами, потер, потом сложил руки перед собой в замок, и, постукивая периодически тем замком по столу, стал думать. О чем следовало подумать, имелось в избытке.

Вот не нравилась ему эта история. Как хотите, а не нравилась. И не то, чтобы происшедшее пугало, – нет, не пугало. Но, по крайней мере, вызывало тревогу. И уж точно раздражало. Чего греха таить, не любил он, когда что-то шло не так, как планировалось изначально. Да, понятно, что жизнь подбрасывает ситуации, который нарочно не придумаешь, и что писатель должен благодарить судьбу за такие подарки, но… Ну его куда подальше! Не любитель он таких внезапностей. А любитель, как раз наоборот, чтобы все шло по плану. Вот должен он сейчас ехать на свой турнир по покеру, так и должен ехать, а не торчать в неизвестной точке на карте и гадать, что произошло и когда это кончится. А он теперь сидит и именно гадает. Без чаю, между прочим, и без кофе. Кстати! Он протянул руку и пощелкал выключателем светильника в изголовье дивана – безрезультатно. Что и требовалось доказать, констатировал он с горечью. Что оставалось в такой ситуации делать? Оставалось ждать, когда она сама каким-то образом разрешится. Да вот хотя бы когда господин Клер проснется. Уж он-то должен что-то знать! Или, по крайней мере, знает, у кого узнать можно.

Нетрой откинулся на спинку дивана и, сложив руки на груди да прижав к ней бороду, стал ждать пробуждения Борисфена Нифонтовича. Мимо с завидной регулярностью проносились поезда, как встречные, так и попутные, свидетельствуя о том, что Магистраль жила обычной напряженной жизнью. Из которой их выкинуло неизвестной силой и неизвестными обстоятельствами, превратив в своеобразный камень на берегу реки, мимо которого протекают и время, и жизнь, и все-все-все. Не хотелось бы, чтобы их окончательно занесло здесь песком. В общем, мысли в голове роились мрачные, и больших усилий стоило ему удержать себя в руках, на краю разумности, не позволить сорваться в пучину черной мизантропии. Что было возможно – он знал свой норов. Если это случится, мало никому не покажется. Что, честно, не хотелось. Тем более, в присутствии прессы. Потому и старался не давать характеру волю.

Прошло не меньше часа, а то и больше, когда, наконец, сдержанно прогрохотала дверь соседнего купе, и из него кто-то вышел. Так же сдержанно и глухо дверь закрылась. Следом послышался звук открываемого в коридоре окна, тоже приглушенно-растянутый, благодаря чему Феликс уверился, что вышедший – сам Борисфен Нифонтович. Осторожничает, дабы не потревожить утренний сон своей Клеропатры.

Феликс прогнал оцепенение, в которое медленно, но уверенно, погружался, рывком поднялся и вышел из купе. И действительно, встретил там господина Клера. Тот оторвался от окна, оглянулся навстречу писателю, и, судя по всему, не удивился.

– Тоже не спится? – спросил, протянув теплую сухую ладонь для рукопожатия.

– Давно не сплю, – зафиксировал свое утреннее первенство Феликс.

– Что-то беспокоит? Голова не болит?

– Да, так…

– Что за город? – Клер мотнул головой куда-то за окно, в сторону станции. – Где стоим?

– Понятия не имею, – ответил Феликс. – Сам хотел бы узнать. Ему вдруг представилась вся странность ситуации, в которую они попали, кроме того, он почувствовал, что не так просто ее описать – чтобы не выглядеть смешно или глупо. – Нас отцепили, – тем не менее, сообщил он организатору мероприятия.

– В смысле? – вскинул свои ясные светлые глаза, в которых светилось тотальное непонимание, господин Клер.

– Совсем.

– Да ладно!

– Я тебе говорю! В тупике стоим!

По губам Борисфена промелькнула бабочкой неуверенная, глуповатая улыбка, присела на миг и улетела, освободив место стойкому удивлению. Он перекатил во рту языком неизменный леденец и причмокнул.

– Этсамое… Не знаю. А в чем дело?

– Понятия не имею!

– А проводница что говорит? Проводники-то где?

– Нет никого!

– Та-ак… Борисфен Нифонтович нервно сглотнул и облизал губы. Глаза его расширились больше обычного и перестали мигать. Обескураженность и изумление. – Та-ак, – повторил ничего не значащее. Он, несмотря на раннее утро, уже был в обычной для него белой рубашке, только ворот глубоко расстегнут и манжеты, без запонок, завернуты. Забранная в брюки под тонким ремнем сорочка казалась несколько мешковатой на его поджаром теле, но, что удивительно, выглядела абсолютно свежей.

– Честно говоря, не знаю, что и сказать, – определился он, наконец, с позицией. – Думаю, надо подождать, а там, глядишь, все само разъяснится. Кто-нибудь обязательно придет и все расскажет.

– А если нет? Что если никто не придет?

– А если не придет никто, в чем лично я сомневаюсь, тогда мы пойдем выяснять сами. К начальнику вокзала пойдем, вон он, там должен быть, недалеко. А пока, этсамое, предлагаю выпить кофею и перекусить.

– Хорошо было бы. Только нас от света отключили, поэтому воду не вскипятить.

– А у меня термос имеется, да, – улыбнулся господин Клер. – Только, если ты не против, давай у тебя, а то там Агаша еще спит, беспокоить не хочется.

– Конечно, конечно!

Борисфен Нифонтович бесшумно, как язык в рот, втянулся в свое купе и вскоре вернулся, нагруженный тарелками и свертками, держа подмышкой большой металлический термос, а между пальцами обеих рук бутылку и пару рюмок. Всем принесенным быстро накрыл стол во владениях Нетроя. Тот тем временем сходил в служебное купе за чистыми стаканами.

– Ну! – задавая тон застолью, господин Клер поднял бутылку виски, едва початую ими вчера. – Может, этсамое… Воспользуемся ситуацией временной изоляции? Поправимся? А заодно подзарядимся! Для общения с железнодорожниками, по опыту знаю, нужны терпение и неистощимая энергия.

Феликс с сомнением, весьма скептически посмотрел на предложение Бориса Нифонтовича.

– Да я как-то по утрам не очень… Не употребляю.

Налетевший с неизменным грохотом состав прервал его на полуслове. Феликсу показалось, что его просто бьют по затылку этим тум-дум, тум-дум, тум-дум. Это было неприятно и, в общем, обидно. Будто насмешка над их униженным положением. Поэтому, когда поезд отшумел, он махнул рукой:

– А, давай!

– Правильное решение! – оценил поступок попутчика господин Клер. – Тем более что вискарь качественный весьма и весьма. Ведь хороший вискарь, что скажешь?

– Вчера был неплох.

– А что с ним за ночь изменилось? Ничего не изменилось.

– Нас отцепили, вот что изменилось!

– Это другое! С виски ведь все в порядке! Ну, давай! И, этсамое, пусть все быстро наладится!

Они коротко, но звонко чокнулись пузатыми рюмками и выпили. Довольно странное ощущение – виски натощак с утра. Не только виски, надо думать, любой алкоголь. Для Нетроя опыт был новым, прислушиваясь к шипению в голове и к тепловому вихрю в желудке, думая: «Господи, что я делаю!» – он налег на закуску. То же мясо, те же пирожки, вчерашние, но и вкусные, как вчера. И, конечно, кофе, разлитый из термоса по стаканам, сверху. В принципе, ничего сверхъестественного, только вот почему-то вместо прилива энергии потянуло в сон. Наверное, от алкоголя.

Разговор не вязался. Борисфен постоянно уходил в себя, о чем-то надолго задумывался. Нетрой его вполне понимал – было о чем призадуматься. Еще бы! Такой удар по репутации. Когда прознают, как их отцепили от поезда, вряд ли кто-то еще захочет с ними связываться. Сет 777, ага. Покерный клуб. Хотя, с другой стороны: а они-то, Клер с сыновьями, в чем виноваты? Да ни в чем! Как сложилось, так сложилось. Слепые метания глупого рока. Не злого, но бездумного. И бездушного. Вот что ему наши страдания, наши затруднения? Ничего. Одно слово – рок. Теперь важно, как выходить из ситуации будут. Если разобраться, ему лично, в принципе, все равно. Ну, не попадет он на турнир, и что? Не очень-то и хотелось. Не за деньгами же едет, за впечатлениями. Так тут как раз приключение вырисовывается преотличнейшее. Кому рассказать – не поверит. Потому что не бывает такого, чтобы вагон во время рейса, прямо на маршруте отцепили и в тупик загнали, не бывает! А тут, смотри-ка, случилось. Надо не истерить понапрасну, а смотреть внимательно, что из всего получится. Боюсь, интересно будет.

Когда в коридоре зашумели голоса встревоженных пассажиров, господин Клер вытер губы салфеткой и оттолкнулся от стола. Он причмокнул неизменной конфеткой и покатал ее языком за щекой, чем ввел Феликса в недоумение. Этот леденец, похоже, постоянно находился у Борисфена Нифонтовича во рту, даже когда тот пил виски и ел мясо. В том писатель мог поклясться: несмотря на свой зоркий, все подмечающий глаз, он не видел ни разу, чтобы банкир доставал откуда-то конфетку и клал ее в рот. А она, между тем, всегда там находилась. По запаху Нетрой даже определил барбарис. Чудеса, да и только!

– Пойду я, этсамое, введу публику в курс дела, – сообщил учредитель покерного клуба Сет 777 свое весьма здравое решение. – Пока они волноваться не начали. С этими словами он поднялся и покинул купе.

– Похоже, они уже волнуются.

– О том и речь. Я имею в виду, пока сильно не заволновались.

Оставшись в одиночестве, Нетрой с полминуты отрешенно, однако испытывая остаточную нежность по поводу съеденного только что, смотрел на стол. Есть больше не хотелось. И, в то же время, он с удовольствием бы продолжил. Просто потому, что все есть, доступно, и времени до фига. Такая вот двойственность. Дуализм. Ему нравилось ощущать в себе разные, зачастую противоположные силы, чувства и мысли. Ему нравилось это слово – дуализм, нравилось примерять его на себя. Наверное, потому, что на самом деле никакой двойственности в нем не было. Он всегда был натурой цельной, определенной в своих словах, суждениях и поступках. Но душа жаждала испытаний неведомых, постоянно изыскивала возможность поколебать границы дозволенного. Такие парадоксы. Взгляд его, переместившись, зацепился за доминирующую над плоскостью стола вертикаль – бутылку виски, спустился на этикетку. Подумалось, что из всех напитков, виски подходит ему идеально. Никогда голова после него не болит. Никогда. Главное, знать меру. А вот меру он знает всегда. Кстати, о мере. Та рюмочка, которую он накатил, ему все равно, что слону дробина. В глаз. Ни то, ни се. Перекос зрения и сознания. Значит, что? Надо выправить. Пусть в каждом глазу будет по дробине. Вот, правильно.

Он налил себе еще рюмку. Без сопутствующих мыслей или какого иного тостового оформления, выпил, потом собрал с тарелки остатки мясной нарезки, все сразу, что было, одной кипой, сунул в рот и, жуя на ходу вкусное, вышел из купе.