Текст книги "Ах, война, что ты сделала..."

Автор книги: Геннадий Синельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

«Дорогой Колечка, здравствуй! Я очень по тебе скучаю и очень тебя жду. Вчера была у твоей мамы. Она говорит, что в последнее время часто видит плохие сны и очень переживает за тебя. Плачет. Я понимаю ее, ведь ты у нее один сын, и случись что с тобой, она не вынесет такого горя. Вчера мы снова сидели с нею, вспомнили о тебе, порадовались, что наконец-то и ты дождался своего приказа и совсем скоро уже будешь дома. Коля, к нашей свадьбе все готово.

Свадебное платье я себе сшила и, примеряя его перед зеркалом, даже представила себя в нем рядом с тобою. Оно такое хорошее, аж слов нет! Я все еще не верю, неужели мы снова скоро будем опять вместе, будем мужем и женой? Да, гостей я всех предупредила. Как ты и просил, свадьба у нас будет девятого мая! Я люблю тебя, скучаю и очень жду! Приезжай!»

Не скрывая своих слез и невыносимой горечи, я плакал, читая это письмо, плакали солдаты над своим погибшим товарищем. А он лежал, такой молодой, с улыбкой на лице, будто задремал после трудного боя. И ничего нельзя было сделать, и ничего нельзя было изменить!

– Все, – сказал я и дал команду: – Закончить перекур! Приготовиться к движению.

Командиры подразделений продублировали ее. Вмиг исчезла с лица солдат кажущаяся беззаботность. Руки привычно подгоняли ремни снаряжения, брали автоматы. Снова быстрый бег, стрельба, мокрая от пота одежда. И вот мы наконец вышли в безопасное место – проклятая «зеленка» кончилась!

Нас встречали комбат, командир бригады, офицеры и солдаты других подразделений.

– Ура! Вышли! Живы! – раздавались радостные возгласы солдат. Обнимали друг друга, хлопали по спинам. Прошло несколько минут, и вдруг картина резко изменилась. Некоторые военнослужащие садились на землю и тут же засыпали. Кто-то неестественно громко хохотал, кто-то, рассказывая о чем-то, плакал. Да я и сам, когда подошел к комбригу на доклад, почувствовал, что почему-то не могу говорить. Язык не шевелился, мне тоже почему-то хотелось заплакать. Командир ждал, понимая мое состояние. Потом выслушал доклад, поблагодарил за то, что не запаниковали, а организованно и без потерь вышли из-под огня, и разрешил комбату снять батальон с боевой операции и увести в расположение бригады на отдых.

– Быстрее бы в часть! Упасть на койку! Выспаться! Может, из дому есть письма?

Но когда мы сошли с трассы и въехали в зону охранения, увидели, что нас встречают офицеры и прапорщики штаба бригады и политотдела. Колонну остановили. Начался шмон. Проверяли самые недоступные места в БТРах, личные вещи солдат, карманы одежды, ящики из-под боеприпасов. И все было бы ничего, но кто-то из проверяющих обнаружил и вытащил на божий свет тех трофейных уток из разбомбленного кишлака.

– А, мародеры! Вместо того чтобы воевать, грабежом занимаетесь! Ну, я с вами еще разберусь! – пригрозил подполковник Плиев комбату и мне, сел в «уазик» и уехал. Утки уехали с ним.

– Да, не попробовали вы, ребята, сегодня утятинки! – с горечью сказал ротный.

– Подполковник тоже человек, тоже кушать хочет, – пошутил стоявший неподалеку солдат.

Люди были унижены, озлоблены и обозлены. Те, кто какой-то час назад рисковал своей жизнью, смотрел смерти в глаза, теперь молчали. Офицеры батальона стали выражать проверяющим свое недовольство таким обращением, но управленческий аппарат бригады продолжал свое дело. Не найдя больше ничего ценного и компрометирующего, они уехали в штаб.

– Замполит, передай своему начальнику, что он настоящий подлец. Если он будет себе такое позволять, кто-нибудь обязательно его пристрелит, как собаку, не доживет он до замены, пускай так и знает, – обратился ко мне комбат. – Это же надо так оскорбить, унизить людей! Сидят в штабе и думают, что мы с рейдов золотые слитки привозим. Сами трусят ходить с подразделениями, а прибарахлиться хочется, вот они и изображают работу по борьбе с грабежами. Сами изымают, что есть, и прикарманивают себе, но шуму из этого делают, боже упаси! Работнички сраные!

Батальон поставил БТРы на места. Личный состав помылся и лег отдыхать. Я же пошел к начальнику политического отдела. Мне было очень неудобно перед личным составом батальона за то унижение, которому он подвергся в ходе шмона. Его адъютант доложил обо мне. Плиев вышел из своего персонального спального вагончика.

– Тебе чего нужно?

Сдерживая злость и заранее понимая бесполезность и обреченность своей затеи, тем не менее я сказал ему, что сегодняшняя встреча личного состава с рейда была абсолютно не нужна, что солдаты за последний бой заслужили благодарности, наград, доброго слова, а не подобного обращения. Было бы лучше, если бы политотдел занимался другими задачами, а не озлоблял и не настраивал людей против себя. Я привел в пример несколько высказываний личного состава и офицеров батальона в адрес самого Плиева. В конце разговора попросил его зайти в батальон, поговорить с личным составом. Это сняло бы напряженность, сгладило возникший конфликт.

– У тебя все? – спокойно спросил он меня.

– Так точно!

– Ну, пойдем со мной.

Мы зашли в его вагончик. Он снял трубку телефона дальней связи, пригласил в Кабуле к телефону начальника отдела кадров армии, поздоровался, о чем-то поговорил с ним, а потом спросил, где находится представление на старшего лейтенанта Синельникова на присвоение ему воинского звания «капитан» – досрочно. Узнав, что моя фамилия находится уже в проекте приказа, а приказ готовится на подпись командующему, убедительно попросил вычеркнуть меня из приказа и вернуть представление в часть. Потом поблагодарил своего собеседника и положил трубку телефона.

– Если ты еще будешь «вякать» против политического отдела и меня, как его начальника, то сначала я тебя, а потом и твоего комбата сниму с батальона! Ты меня понял? А чтобы не советовал начальнику, как поступать, походи в прежнем звании. Все, ты свободен!

Очень хотелось заехать кулаком в эту самодовольную физиономию! Да он явно и провоцировал меня на грубость. Я поглядел в открытое окно. Почти рядом с ним, снаружи стоял адъютант Плиева – земляк начальника политотдела, напряженно вслушиваясь в наш разговор. Четвертая звезда на моих погонах закатилась, так и не успев засиять. Боясь сорваться, нагрубить и тем самым еще сильнее усугубить и без того свое незавидное положение, я вышел из вагона.

– Ну, что, поговорил? – спросил меня комбат, когда я вернулся в штабную палатку.

– Поговорил, – горько усмехнулся я и рассказал ему весь наш разговор и как начальник «поставил меня на место». Комбат пришел в ярость и сам уже собрался идти в политотдел. Мне стоило большого труда остановить его. Плиев бы и комбату не простил критики в свой адрес. Потом пришли офицеры, принимавшие участие в рейде. Накрыли стол, разлили водку. Комбат поднял свою кружку.

– Сегодня у нас был очень трудный день, такого в нашей боевой практике еще не было. Но мы вышли из боя и остались живы. Выпьем же за это! Помянем погибших, которые не дожили до этого вечера. Пусть земля им будет пухом!

Все молча выпили. А когда налили по второй, комбат сказал:

– А ты, замполит, не горюй, что не стал капитаном. Будешь еще и капитаном, и майором, главное для всех нас – живыми отсюда вернуться и людьми порядочными остаться. Звезды, конечно же, хорошо и ради них мы и служим Родине, но в нашей службе есть понятия, которые выше их. Это – честь, совесть, порядочность и многое другое, чего не каждому дано иметь. Вон у Плиева звезд много, большие, а как был он тварью, так ей и остался. Так что не падай духом, все будет хорошо! За тебя!

Мы снова налили и выпили. Впереди была еще долгая война. А сегодня мы были живы, здоровы и этим счастливы.

Часть IV
ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

Бригада готовилась к операции, и комбат, получив предварительную боевую задачу, довел ее до офицеров и прапорщиков. Батальон с приданными подразделениями должен был выполнить последовательно несколько важных задач. Главная – выйти к городу Калат, провинции Забул, забрать в свою колонну афганский пограничный отряд и вывести его к погранзаставе Дарвазагай. Там произвести смену отрядов, а стоявший ранее сопроводить к постоянному месту дислокации в Калат. Мы выполняли подобные задачи уже много раз, но эта была намного сложнее. Ее трудность заключалась в том, что по пути следования мы должны были пройти ряд горных перевалов, самый главный и высокий из которых – Пурши. Мы не сомневались, что духи уже знают о нашей задаче и готовятся к их защите. Ведь для них каждый клочок земли был важен. Они защищали свою страну. У нас же интерес был чисто профессиональный: как долго душманы продержатся, сколько человек погибнет при его взятии, какие будут трофеи и повезет ли тебе лично в этом бою.

Готовились к рейду тщательно. Комбат встречался с офицерами и советниками афганского корпуса, идущего с нами, уточнял отдельные вопросы у командира бригады, его заместителей.

В 4 часа утра 9 июля 1980 года мы вышли на выполнение поставленной задачи. Сначала шли в общей колонне бригады, потом батальоны разошлись по своим направлениям и маршрутам. Водители вели технику след в след, опасаясь подрыва на мощных фугасах, противотанковых минах. Если видели на проезжей части дороги обломок доски или какой-нибудь другой предмет, объезжали его. Душманы делали самодельные мощные взрывные устройства, а доска или камень на пути следования могли быть составной частью этого смертоносного «сюрприза». Были случаи, когда советские солдаты подрывались, подняв с земли фонарик, авторучку или что-нибудь другое. Шла ожесточенная минная война, и наши враги в ней преуспевали. Земля была напичкана минами и таила в себе смерть. Мы ходили и ездили по ней, зная, что взрыв может произойти в любую секунду. Саперы вынимали из грунта очень много взрывных устройств, но многие даже и не обнаруживались. И взрывались мины под колесами и гусеницами БТРов, танков, автомобилей, под ногами идущей по земле пехоте. Особо досаждала итальянская комбинированная противотранспортная, противотанковая мина серо-коричневого цвета, ребристо-ячеечная. Не зная ее коварства, можно было принять ее за ажурную дамскую сумочку. Материал корпуса пластмассовый, взрыватель пневмомеханический. Не зная, что это такое, никогда не подумаешь, как хитра и страшна она. Мина срабатывала от определенного нажатия на ее взрыватель, могла взорваться под любой машиной в колонне. Поэтому взрыва ждали постоянно.

Имея огромное количество мин, душманы использовали их наверняка. Среди населения было объявлено вознаграждение за подорванную боевую технику. Причем оплата производилась в зависимости от типа и важности подорванного объекта. Выведенный из строя танк стоил 40–60 тыс. афганей, автомобиль – дешевле, убийство солдата – 5–7 тыс., партийного активиста – 10–15 тыс., офицера – 30 тыс. Среднегодовой же доход крестьянина едва превышал 600 афганей. Учитывая нищенское положение большинства граждан страны, религиозность и другие факторы, духи умело спекулировали на этом. В кишлаках были известны люди, у кого можно было получить или купить мину. Их брали и устанавливали на пути следования наших колонн. Если техника подрывалась, поставивший ее получал установленную сумму денег, которых хватало, чтобы приобрести продукты питания, вещи, скотину. Подорвав несколько БТРов или танков, можно было купить себе одну или несколько жен. Деньги, как и в любой стране, давали все. Только честный и ленивый не мог воспользоваться предоставленной ему возможностью поправить свое материальное положение. Поэтому и рвались мины под нашей техникой и нашими ногами.

Выставлять впереди колонны пеших саперов было равносильно топтанию на месте. Да и что они могли поделать, если та же итальянская мина, самая распространенная в то время, практически не улавливалась приборами? Собак-саперов у нас тогда еще не было. Мины искали палками-щупами, тыча их наконечниками в грунт.

Колонны шли, а мы надеялись на удачу, свыкались с мрачной мыслью, что в любую секунду может наступить и твой черед: не подорвешься на мине, так обстреляют из автоматов или гранатометов. Наверное, поэтому смотрели на убитых буднично, с обреченностью, грустью и сожалением, как на что-то естественное и неотвратимое. И мысленно радовались, что сегодня ты пока еще остался жив.

Человек ко всему привыкает. Иногда сам удивляешься, как быстро приспосабливаются твой организм, психика ко всему происходящему. И сам себя успокаиваешь: если ты здесь, то иначе и нельзя. Просто нужно было жить и выживать, во что бы то ни стало.

…Начало светать. И вдруг в предрассветной тишине громко ухнул один, а за ним и второй мощный взрыв. Огненно-серый султан земли поднялся вверх из-под гусениц идущей передо мной десантной машины.

«Мой БТР в колонне 28-й, – пронеслось в голове. – Надо же, как повезло»!

Не дожидаясь остановки БТРа, спрыгнул на землю и побежал к дымящейся бээмдэшке. Взрыв был очень сильным: боевую машину десанта разворотило, словно консервную банку. Оседала пыль. Из корпуса машины тянуло тяжелым запахом. Подбежавшие солдаты минометной батареи десантно-штурмового батальона бригады, чья машина подорвалась, вскочили на броню и стали вытаскивать беспомощные тела членов экипажа. В любую секунду могли взорваться боеприпасы, но об этом никто не думал. Осторожно вытаскивали стонущих от боли солдат. Из семи человек двоих вытащили уже мертвыми, четверо получили ранения различной тяжести, а одного даже и не царапнуло. Самым тяжелым из экипажа среди раненых был командир взвода лейтенант Литвинов: взрывом ему оторвало обе ноги. Наброшенная на его тело солдатская плащ-накидка быстро пропитывалась кровью, смешиваясь с пылью и грязью. Лицо Алексея стало пепельно-серым. «Смертельный уголок» – от переносицы до ямочек на обеих щеках – быстро темнел, заострялся нос. Минуты жизни лейтенанта, очевидно, были уже сочтены, а он, словно робот, все шептал и шептал: «Ребята, найдите мне мой нож! Я без него никуда не поеду!» Перед рейдом он показывал офицерам батальона фашистский кинжал со свастикой на рукоятке. Рассказывал, что его ему подарил дед-фронтовик с наказом сохранить, вернуться живым домой и передать по наследству своему сыну, когда тот тоже станет офицером. Этот нож был семейной реликвией. Дед воевал с фашистами, отец лейтенанта строил коммунизм, а сам Алексей через 35 лет после кровавой Великой Отечественной выполнял почетный интернациональный долг. Вот об этом ноже сейчас и вспомнил командир взвода. Он был в агонии, и все понимали, что он уже не жилец.

Рядом с Алексеем и другими ранеными суетился санинструктор, ставя обезболивающие уколы, делая перевязки. Убитые лежали здесь же, к ним никто не подходил: они ни в чем уже не нуждались. Запросили вертолеты для эвакуации пострадавших. Алексей по-прежнему спрашивал о ноже, но никто его не искал. Что можно было найти сейчас в том дымящемся чреве разорванной машины?

Я смотрел на погибших, а в голове, словно долгоиграющая пластинка, пульсировала одна-единственная мысль: «Пронесло! Слава богу, снова пронесло!»

Наконец прилетели вертушки, сели неподалеку от нас, разгоняя лопастями винтов пыль и песок, срывая с носилок грязные кровавые накидки. Бегом, прогибаясь от тяжести, загрузили ребят в вертолеты. Заложили в подорванную бээмдэшку заряд взрывчатки, чтобы не досталась врагам, и колонна продолжила свой путь.

Через несколько часов движения вышли к перевалу. Остановились в долине в 2–3 километрах от первой горной гряды. К перевалу вела единственная дорога. Основные силы батальона с приданными подразделениями и техникой остались в долине, а мотострелковая рота с танковым взводом пошли дальше. Колонна поднималась все выше и выше. Слева по ходу движения шелестело пшеничное поле с налитыми колосьями. Водители вели свои машины осторожно, стараясь не помять посевы. До ущелья оставалось всего-то несколько сот метров, уже видна была поляна перед входом в ущелье.

Комбат планировал под прикрытием огня вертолетов с ходу прорваться в ущелье и закрепиться в нем. Вертолеты обрабатывали склоны гор реактивными снарядами. Когда до заветной цели оставалось совсем немного, сначала одна, а затем и другая вертушка, как-то странно завалившись набок и быстро теряя высоту, понеслись в долину. Не долетев метров пятьдесят до БТРов, вертолеты, вспахивая колесами песок, сделали вынужденную посадку.

– Да, повезло ребятам, – порадовались офицеры за вертолетчиков, узнав по рации, что их вертушки получили повреждения топливопроводов от душманских крупнокалиберных пулеметов ДШК.

Не будь нас сейчас здесь, летчиков ждала бы явная смерть. К тому времени мы уже видели душманскую печатную продукцию: газеты, журналы, в которых публиковались фотоснимки пыток и казни советских солдат и офицеров, подбитая и уничтоженная наша боевая техника. Попади вертолетчики в плен, их ожидала такая же участь. Сегодня фортуна повернулась к ним лицом.

Мы продолжали путь к ущелью. Снова защелкали по броне пули душманских автоматов и винтовок.

Стреляли с пшеничного поля и гор. Открыли ответный огонь.

– Поджигайте пшеницу! Пусть душманы в ней сгорят! Им уходить некуда: прорываться через нас или с обрыва в пропасть! Другого не дано, – дал я команду командиру роты.

Солдат-связист осторожно выполз через боковой люк БТРа, поджег зажигалкой сухую траву. По спелым колосьям заплясали язычки пламени.

– Эх, жалко посевы! Такой богатый урожай, не то что у нас, в Молдавии, – перекрывая гул двигателей, прокричал водитель БТРа.

И мне тоже было жаль поле. Я представлял, сколько труда было вложено в него, чтобы пшеница уродилась такой. Но шла война. Горели кишлаки, сады, гибли люди. Мы к этому привыкли, но вот загорелось пшеничное поле, и стало жалко эти тяжелые, налитые спелостью колосья и тот урожай, который уже не получат крестьяне в свои закрома.

– Потуши пламя! – крикнул я солдату. Но было уже поздно.

Ревели моторы БТРов, обходя по засеянному полю заглохший автомобиль. Колонна шла дальше, ведя стрельбу на ходу. Духи активно отвечали нам тем же. Попытка с ходу войти в ущелье была пресечена сильным пулеметным огнем. Появились первые раненые. Мы отошли назад. Прилетела новая пара вертолетов и снова начала обработку склонов реактивными снарядами. Горела земля. Горы покрылись сплошным дымом. Но наши враги стреляли и стреляли. Снова пошли вперед, и снова были остановлены. И так несколько раз.

Приближался вечер. Надо было возвращаться в долину. Оставаться здесь, в зоне ведения огня, было небезопасно. Уйти всем вниз – тоже нельзя: душманы за ночь наставят столько мин, что завтрашний день надо будет начинать с разминирования. А это – потраченное время и новые потери. За тот участок дороги, где мы сейчас стоим, завтра нужно будет снова воевать.

– Замполит, возьми танковый взвод, пятую мотострелковую роту, займите круговую оборону на поляне и стойте всю ночь. Ваша задача – сохранить наше положение на поляне и уберечь людей и технику. В бой по возможности не вступать. Постоянно находитесь на дежурном приеме радиостанции.

Батальон вернулся в долину. Уже в темноте расставляли технику по своим местам. Световые приборы не включали. Распределили личный состав экипажей по сменам, проинструктировали о действиях в случае обстрела или нападения душманов. Солдаты устраивались на отдых в БТРах или под ними. Мы со старшим лейтенантом Олегом Соболевым, исполнявшим обязанности ротного, легли между колес под одной из «коробочек». Вели тихий разговор о жизни, вспоминали семьи, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Невдалеке танкисты занимались ремонтом подорванной на мине гусеницы. Кто-то чиркнул в темноте зажигалкой, и тотчас с гор к танку потянулись трассы светящихся очередей. Прошло несколько секунд, и вдруг по броне танка побежал светлячок огня. Пламя становилось все сильнее. Все бросились спасать танк, сбивали огонь шинелями, бушлатами, сыпали на него землю. Мучительно тянулись минуты. Духи стреляли на яркий свет. Мы отгородились от них другим танком, который прикрывал нас от душманских пуль и одновременно вел огонь из пушки по стреляющим с гор. Уже казалось, что все, танк не спасти. Когда я хотел дать команду механику, чтобы он отогнал его к обрыву поляны и столкнул в пропасть, огонь наконец затушили. Все, обессиленные, валились с ног. Снова стало темно. Ночью духи вновь открывали огонь в нашу сторону, ориентируясь по прежнему расположению техники, только мы оказались хитрее. Сразу после пожара мы поменяли огневые позиции БТРов и танков. Поэтому пулеметные очереди для нас уже были не так опасны, хотя шальные пули еще долго царапали броню и щелкали о камни. Очень хотелось спать. Зная, что завтра предстоит трудный день, я предложил Соболеву поспать по очереди. Подложив панаму под голову, он сразу уснул, вздрагивая и открывая глаза от любого шороха, выстрела или плача шакалов. В свою смену я так и не заснул. Как только рассвело, послышался рев двигателей идущего к нам батальона. Начинался очередной день боевой операции.

По опыту знали, что противник сосредоточил все силы на первой горной гряде перевала. Надо было во что бы то ни стало сбить их с нее, а дальше будет уже легче. Снова обстреливали скаты гор пушками, вертолетами, самолетами. Вновь и вновь мотострелковые роты пытались ворваться в ущелье, но все было безрезультатно. Моджахеды снова встречали нас мощным огнем. Афганцы стояли в долине, не ввязываясь в бой. Солдаты возмущались: «Вот басмачи проклятые!»

Комбат поставил задачу командиру минометной батареи Олегу Румянцеву расположиться на поляне напротив входа в ущелье и обстрелять огневые позиции противника из 120-мм минометов и «васильков». Конечно, это не реактивные снаряды вертолетов, но тоже достаточно мощное оружие.

Олег повел колонну «ГАЗ-66», груженных боеприпасами и минометами на указанную поляну. Определив наиболее удобное для стрельбы место, остановил свой автомобиль. Невдалеке встали другие машины. Румянцев стал ставить огневые задачи минометным расчетам. И вдруг пулеметная очередь попала в одну из машин. Раскаленный от зноя брезент вспыхнул как спичка. В кабину горящего автомобиля запрыгнул сержант Куракин. Он завел двигатель и погнал его к дальней границе поляны. Вспыхнула вторая машина. В нее вскочил сам командир батареи и погнал вслед за первой, подальше от людей и боеприпасов. Тушить горящие автомобили было некогда и бесполезно. Сбросить в пропасть или хотя бы отогнать подальше – вот единственное и правильное решение. Водители оставшихся на месте машин, рядовые Гермаковский, Божко и другие, стали заводить свои автомобили и разъезжаться по поляне, подальше друг от друга. Но поляна была маленькой, поэтому возможности маневра батареи были очень ограничены.

Находясь в укрытии за скалой в какой-то сотне метров от минометчиков, мы с волнением наблюдали за развитием событий. Все понимали, какой опасности они себя сейчас подвергают. Машины горящими факелами неслись вниз, подпрыгивая на камнях.

– Ну, выпрыгивайте же! – кричал комбат по радиостанции. Но, видимо, в машинах средства связи уже были выключены, поэтому команды оказались не услышанными.

Через некоторое время сначала сержант, а потом и командир батареи на ходу выпрыгнули из горящих машин. Автомобили самостоятельно проехали еще с десяток метров и остановились. Румянцев и Куракин укрылись за камнями. Начали рваться боеприпасы. Личный состав батареи залег, наблюдая за происходящим.

– Эх, что они делают! – с досадой орал комбат. – Остальные машины нужно растаскивать и разгружать, открывать огонь по душманам, пока они нам не сожгли всю батарею. – Потом повернулся ко мне: – Бегом в батарею! Разогнать машины! Разгружать ящики! Огонь по горам!

Надев каску и схватив автомат, я спрыгнул с комбатовского БТРа и устремился к минометчикам. Словно заяц, петляя и падая, бежал к машинам, снова падал и снова бежал. Всей кожей чувствовал, как рядом пролетают пули. Вжик! Щелк!

– Ну, все, конец!

Но снова где-то рядом раздавался щелчок, и неведомая сила толкала меня вперед. Чувствовать себя беззащитным на открытом, простреливаемом пулями участке местности было очень страшно и неуютно. Было трудно, но желание остаться живым заставляло меня выжимать из себя все, на что я был способен, и даже больше. Добежав до машины, упал на землю и увидел подбежавшего командира батареи.

– Олег, расставляй машины на безопасное удаление друг от друга! Открывай по душманам огонь! – передал я приказ комбата.

Отдышался. Автомобиль, у которого я находился, был без водителя. Невдалеке солдаты разгружали ящики, устанавливали минометы. Вдруг несколько пуль ударили о борт машины, возле которой находился я. Это противник начал пристрелку новых целей. В любое время удачный выстрел мог поджечь ее. А в кузове были ящики с минами и миномет. Нужно было спасать машину! Я залез в кабину, завел двигатель, тронулся с места и вдруг почувствовал сильный режущий удар. Машина заглохла.

Осколок от разорвавшегося снаряда, пробив лобовую облицовку кабины, разворотил приборную панель, повредив тем самым электрооборудование.

Быстро вылез из кабины и стал махать руками комбату. Я знал, что он наблюдает за нами, и надеялся, что поймет, в чем дело. Через некоторое время в мою сторону направился БТР.

– Сначала тяни меня в сторону комбата! – сказал я водителю БТРа, цепляя буксировочный трос. – Только возьми сперва направление на тот камень, чтобы я прикрыл себя от пуль твоей броней. А как доедешь до него, повернешь влево, и я снова буду у тебя за броней. Понял?

– Понял, – ответил солдат и, отъезжая, стал медленно натягивать трос. Через несколько секунд я с ужасом убедился, что солдат ничего не понял. Он тащил меня не так, как я ему сказал, а по прямой, кратчайшим путем. В результате такого маневра подставил мой левый борт стреляющим.

Первая пуля, пробив металл кабины, прошла навылет.

«Ну, влип!» – подумал я, проклиная водителя за его тупость.

Вторая очередь прошла где-то рядом, пробив лобовое стекло. Бросив руль, я сполз вниз, туда, где находились педали управления. Посыпались осколки разбитых стекол. Дорогу я не видел. Да это сейчас было и не нужно. Машина шла на тросе за БТРом, словно послушный бычок на привязи. Когда она развивала большую скорость, я тормозом сдерживал ее движение. Я понимал, что автомобиль в данных условиях никто ремонтировать и тащить за собою не будет, тем более что все трудности рейда еще только начинаются. Его ценность – это находящийся в кузове груз. Перегрузят ящики с боеприпасами, миномет, машину подожгут и ее сгоревший каркас будет долго стоять напоминанием о сегодняшнем бое. Ничуть не сомневался, что сделал важное и нужное дело: убрал подбитую машину с поляны, иначе она превратилась бы еще в один горящий факел. Но почему-то чувство гордости от совершаемого не наполняло мою грудь.

«Ради чего рискую? – рассуждал я, согнувшись в три погибели. – На Урале железа полно, сделают много таких машин и минометов, а случись что со мной? Меня-то уже вторично не сделают. Нет такого металла, чтобы заделать в дурной голове дырку. Эх, лишь бы добраться до укрытия!»

Из машины вылазил, не веря еще, что все обошлось благополучно. Не хотелось ни говорить, ни ругать солдата за его тупость. Подбежал комбат, подошли солдаты, офицеры, водитель тянувшего меня БТРа. Осмотрели кузов и кабину машины. Пулевых пробоин только в одной кабине было более двух десятков. Всю жизнь я обижался, что бог не дал мне высокий рост, а сейчас благодарил его: будь я немного повыше, то не поместился бы в пространстве над педалями. Тогда пули, которые шли через левую сторону кабины, были бы моими. Впрочем, мне бы и одной хватило. Во рту пересохло. Снял с пояса фляжку с водой. Пил, не ощущая ни вкуса, ни утоления жажды.

По команде комбата мотострелковый взвод на БТРах стал выдвигаться к минометной батарее. Я тоже поехал. На душе было до безразличия спокойно. Подумалось, что если бог меня уберег от смерти сегодня, то теперь уже ничего страшного не произойдет. БТРы ставили между автомобилями и стрелявшими душманами. Мотострелки помогали минометчикам выгружать боеприпасы. Горящие ящики открывали голыми руками, вынимая снаряды и пороховые заряды. Минометные расчеты открывали огонь по врагу. Разрывы мин покрыли склоны гор. Снаряды дробили черные скалы. Огонь, дым, грохот, пыль. Казалось, ничего живого не должно остаться там, где падают наши снаряды. Прилетели самолеты, сбросили авиабомбы. Но только пехота выходила из-за скалы, в готовности в пешем порядке штурмовать горы, они снова отвечали нам горячим свинцом.

В самом начале ввода мы удивлялись тому, что особой популярностью у местного населения пользуются наши автомобильные домкраты. Их брали нарасхват, давая хорошие деньги. Через некоторое время стало известно, что духи очень умело используют их в бою. Обложив каменную глыбу домкратами, приподнимали ее над землей, копали под нее ход и, находясь под этим камнем, вели огонь по проходящим советским колоннам, оставаясь незамеченными и неуязвимыми для нашего огня.

Прошло полдня. Мощное артиллерийское, авиационное, минометное воздействие на окопавшихся в горах успеха нам не принесло.

– Олег, – сказал комбат Соболеву, – пойдешь в пешем порядке на взятие перевала.

И поставил роте боевую задачу: обойти противника справа на удалении одного километра от места расположения батальона, подняться на господствующую высоту, переночевать там, а с рассветом неожиданно ударить по врагу с тыла. Личный состав батальона в это самое время снова попытается ворваться в ущелье по центральной дороге.

Олег с ротой ушел. Из продуктов с собой брали только сухари, сахар, питьевую воду и как можно больше боеприпасов. В назначенное время вышли на указанную точку. Отдыхали, лежа на камнях. Если в долине днем жара стояла за 60 градусов, то на высоте дул ледяной, насквозь пронизывающий ветер. Солдаты лежали, тесно прижавшись друг к другу телами, чтобы не замерзнуть. Хотелось курить. Но каждый отчетливо понимал, что если враг обнаружит их, то живыми отсюда уже никто не уйдет. Утром рота в пешем порядке, ведя огонь из всех видов оружия, смяла душманскую оборону. Когда мы вошли в ущелье, я увидел Олега и его солдат: похудевшие и посеревшие до пепельного цвета от усталости, но счастливые и довольные лица. Страх уже покинул их, все радовались, что остались живы, выполнили сложную боевую задачу и все обошлось хорошо.

Олег позвал меня поглядеть на результаты нашего огневого удара по душманам. Разрушенные и развороченные снарядами бетонированные и выложенные из камня окопы, ходы сообщений и везде, куда ни посмотри, кровь. Казалось, вся земля была пропитана ею, но при всем при этом – снова ни одного убитого и ни одной единицы трофейного оружия. Сколько же их здесь полегло? И не помогли им ни американские инструкторы, ни фанатичный религиозный дух. Победу одержали простые восемнадцатилетние ребята и их командиры, со своим комбатом майором Александром Николаевичем Пархомюком, с его средним военным образованием, но богатым боевым опытом и знанием закона гор: кто выше, тот и сильнее.