Текст книги "Ах, война, что ты сделала..."

Автор книги: Геннадий Синельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Дело принимало непредвиденный и очень серьезный оборот. Прапорщик явно не шутил. Несколько десятков метров я бежал за ним, чуть приотстав и пытаясь уговорить его.

– Борис, что с тобой случилось? Остановись! Только что получен приказ об окончании операции. Сейчас будем готовиться к обратному маршу, а завтра я поговорю с командиром бригады насчет твоей просьбы. Уверен, что он подыщет тебе другую должность, и все будет хорошо! Главное – успокойся! Скажи, ты куда бежишь? Там же пески, пустыня, душманы! Ну, даешь! А как же мать, отец, невеста? Ты, кажется, жениться собирался? Так от кого же ты убегаешь? Остановись, я приказываю тебе!

Мне показалось, что он сейчас одумается и выполнит мое требование, и, ускорив бег, я стал сокращать дистанцию между нами. Однако, увидев это, он закричал снова:

– Не приближайся, а то пристрелю! Я шутить не собираюсь.

Пистолет снова повернулся в мою сторону. Я остановился. В ту же минуту, сбежав с насыпи, прапорщик прыгнул в воду и, как был в одежде, с полевой сумкой и оружием, поплыл к противоположному берегу. По ту сторону речки была территория духов.

«Не хватало нам еще за ним по пескам гоняться или в душманских кишлаках его искать!» – со злостью подумал я.

Между тем прапорщик вышел на противоположный берег, лег спиной на песок, поочередно, поднимая ноги вверх, вылил из сапог воду, встал, помахал нам рукой и двинулся дальше.

– Остановись! Стрелять буду!

Я сделал несколько предупредительных очередей из автомата. Но командир взвода, словно издеваясь над нами, вновь помахал рукой на прощание и продолжил свой бег. Он все рассчитал: и то, что в темноте мы его не найдем, потому что уже вечерело, и то, что стрелять в него не посмеем.

Я доложил по рации майору Рогову о сложившейся ситуации. В ответ ничего, кроме отборного мата, не услышал.

– Замполит, лично ответишь, если он убежит! Задержать беглеца любым способом!

Вскочив на броню, мы поехали в объезд, надеясь перехватить прапорщика, пока тот не углубился в барханы. Через километра два БТРы пошли наперерез бегущему. До него оставалось уже несколько сот метров, но на пути следования техники встретился глубокий арык, который преодолеть с ходу не представлялось возможным. Техника встала. Спрыгнув на землю, мы побежали.

Чувствуя, что моя больная печень схватила меня так, что дальше некуда, я крикнул командиру взвода лейтенанту Грозенкову, мастеру спорта по офицерскому многоборью.

– Алексей, догоняй! Задержи его!

Лейтенант ускорил темп бега. А потом все было как в кино. Увидев, что его догоняет всего один преследователь, а другие отстали и находятся далеко, прапорщик остановился и повернулся к лейтенанту. В правой его руке был пистолет, левая отведена за спину, ноги – на ширине плеч. Он целился, будто в стрелковом тире. Не верилось, но раздался громкий сухой щелчок выстрела. Фонтанчик песка от пули взвился перед ногами бегущего офицера. Стреляющий снова прицелился. Я остановился и стал докладывать по радиостанции майору, что прапорщик открыл по нам огонь. Попросил разрешение на ответную стрельбу, на поражение. И только что хорошо слышавший меня майор, «включив дурака», стал кричать в эфир, что ничего не понимает, и попросил меня настроиться на запасную частоту. А уже раздался второй выстрел. Нужно было принимать очень ответственное и серьезное решение, но майор оказался не способен на это. Да и делить со мною ответственность он тоже не собирался. Прозвучал третий выстрел. Лейтенант, взмахнув руками, упал на землю. Не целясь, с бедра, я дал длинную очередь. Расстояние до прапорщика было метров триста-четыреста. Стреляли мы тогда метко, и прапорщик тоже рухнул на землю.

Я ничего и никого не слышал. Мир вокруг меня будто перестал существовать. С подбежавшим ко мне сержантом приблизились к убитому. Выпущенная мною из автомата очередь полностью вошла в грудь прапорщика. Он лежал в какой-то неестественной позе, кровь из развороченных пулями ран окропляла его одежду и песок.

Лейтенант был жив, и даже не ранен. Он пытался подняться на ноги, но ему сразу это не удалось. Он был в сильном шоке. Солдаты из взвода убитого подбежали к месту происшествия. Кто-то из его земляков пнул мертвого, кто-то плюнул на него и обозвал шакалом. Подъехали отставшие в пути БТРы. Солдаты взяли тело убитого за руки, за ноги и, раскачав его, швырнули на броню, но неудачно. Кувыркаясь, оно снова упало на землю. Опять бросили, и снова оно оказалось внизу. Наконец-то удачно! Достав из кармана чистый носовой платок, я подобрал и аккуратно завернул в него пистолет прапорщика, стреляные гильзы, положив все это в полевую сумку. Делал все, словно робот, в то же время уже отчетливо осознавая, что готовлю доказательную базу своих действий. Дал команду возвращаться назад.

По рации слышался истеричный голос Рогова. Видимо, кто-то уже доложил ему о результатах погони, и теперь он в выражениях не стеснялся. Я выключил радиостанцию.

– Где ты был раньше, майор?

Подъехали к батальону. Я не стал ничего докладывать Рогову, посчитав это не нужным и запоздалым. Сел на землю. Хотелось плакать и вернуться в то время, когда я еще не знал о побеге прапорщика. Подходили офицеры и солдаты, расспрашивали очевидцев о случившемся. Я сидел отрешенный от всего. Командир танкового батальона майор Рошиору, подойдя ко мне вплотную, положил на мое плечо свою руку:

– Замполит, не переживай! Ты поступил правильно. Туда ему, скотине, и дорога!

Потом прилетели вертолеты. Забрали меня и еще нескольких участников событий, загрузили тело убитого, и мы полетели в часть. По пути следования духи открыли по вертолетам огонь из пулеметов. Вертушки начали свою работу, прикрывая бортами друг друга от огня противника, они поочередно, словно исполняя только им известный танец, носились по какому-то чертовому кругу, то резко снижаясь, словно падая в пустоту, то взмывая вверх, ведя одновременно прицельный огонь по противнику.

Грязное и кровавое тело прапорщика швыряло то на одного сидящего, то на другого. Кто-то блевал, кто-то громко матерился. Я крепко держался руками за какой-то выступ. Мне было абсолютно все безразлично. Иногда появлялась в голове мысль – лучше было бы, если нас подбили!

На аэродроме нас уже встречала большая группа офицеров штаба бригады и особого отдела. Всех прибывших рассадили по нескольким машинам и повезли в часть. Меня привели к комбригу, предварительно разоружив и забрав документы и топографическую карту района боевых действий. Он задавал мне вопросы, я отвечал. Знал, что в бригаде работает комиссия Министерства обороны, и очень хотел, чтобы никто из нее ничего не узнал. Надеялся, что, как это бывает в армии, командование не захочет «выметать сор из избы» и само примет решение по данной проблеме. Но открылась дверь кабинета, и в комнату вошел незнакомый полковник. Его взгляд был полон удивления, не задавая вопросов, он рассматривал меня, словно неведомую зверушку.

«Наверное, москвич! – безразлично подумал я. – И надо же было ему здесь оказаться? Сейчас о происшествии доложит в Москву, и начнется. Назначат „образцово-показательное“ расследование и посадят всем в назидание – по максимуму! А может, все-таки разберутся, что я не виноват, что другого выхода у меня просто не было, да и времени тоже?»

Нехорошими словами мысленно обругал начальника разведки, когда он зашел к комбригу на доклад. «Трус несчастный! Побоялся ответственности, а сейчас каблуками щелкает, в струнку вытягивается, что-то лопочет там. А какой вид подобострастный, да и черт с ним!»

Где-то в подсознании жила надежда на справедливое решение, но я не исключал худшего.

Потом меня увели в палатку. Выставили у входа вооруженного часового. Всю ночь я не спал, метался, словно зверь в клетке. Думал о своей жене, доченьке, матери, братьях. Все они меня с нетерпением ждут домой героем, гордятся моей службой здесь. Сейчас, наверное, тоже спят, и ни о чем не догадываются, и ничего еще не знают! Когда-то теперь увидимся? Да и увидимся ли вообще?

Утром меня снова привели к командиру. В ожидании судьбоносного для меня решения я стоял ни жив ни мертв. По лицу полковника Шатина видел, что сегодняшнюю ночь он не спал тоже.

– Вот что, – обратился он ко мне. – По законам военного времени Великой Отечественной войны ты поступил правильно, и в то бы время тебе за то, что ты вчера сделал, положена была даже награда. Но ты же понимаешь, что мы не на войне. – И он выразительно поглядел на меня.

О том, что мы юридически не на войне, хотя фактически вовсю уже воюем, мы слышали часто. В этом нас пытались убедить приезжающие из Москвы проверяющие. Докладывая такому о положении дел в батальоне, рассказывал ему о погибших и раненых подчиненных, а он недовольно поправлял меня:

– Да не в бою же. Что вы заладили – «бой да бой». О какой войне вы говорите, товарищ старший лейтенант? Вы докладывайте по существу, и ничего не нужно здесь выдумывать и сочинять.

Мы смотрели друг на друга, и мне не верилось, что полковник на самом деле не знает о том, что здесь творится. Может, косит под «ваньку-дурака» или просто добросовестно исполняет рекомендации вышестоящего руководства?

– В Афганистане не стреляют, здесь все спокойно и никакой войны нет. Вы неправильно говорите. Здесь идет плановая боевая и политическая подготовка.

И вот опять, почти эти же слова, но уже от комбрига: «Но мы же не на войне!»

Хотелось от бессилия стучать кулаками по столу и кричать: «Товарищ полковник, но вы же знаете, где мы находимся!» Меня трясло будто от холода. Что же он скажет?

– Иди сюда!

Я подошел. На стол передо мной выложили мой автомат, пистолет, рабочую карту.

– Сейчас летишь в район расположения батальона. Душманы снова активизировали в провинции свои действия, поэтому твоя главная задача сейчас: быть в батальоне и выполнять поставленную задачу. Ну а окончательное решение по тебе будет после возвращения из рейда. Понял?

После выполнения задания я прибыл на доклад к командиру. Был долгий и тяжелый разговор.

– А завтра принесешь на убитого прапорщика наградной лист. Представляй его к ордену Красной Звезды!

– Что? Труса к ордену? За предательство? – впервые за все эти дни возмутился я.

И тут комбрига словно прорвало.

– Ты, чудак на букву «М», ты что думаешь, если по закону прав, то и по совести тоже? Или ты считаешь, что у этого прапорщика нет родных и близких? Или его не ждут с войны героем? Да его, наверное, весь кишлак провожал в Афганистан! Никто не виноват в том, что он стал трусом и погиб не по-божески, а как собака. Но я не позволю тебе одной автоматной очередью лишать жизни, чести и гордости его мать, отца и весь род!

Потом твердо добавил:

– Короче, так: иди, думай и выбирай. Или ты ходатайствуешь о нем, как о герое, или я накажу тебя по всей строгости законов мирного времени. Думай, хорошо думай и, смотри, не ошибись!

Ночью в штабной палатке офицеры и прапорщики пили горькую. Пили за погибших в последнем бою. Выпили за Алексея, за то, что чудом остался жив. Пожелали ему долгих лет. Недобрым словом помянули и убитого мною прапорщика.

А утром я сидел над стандартным бланком наградного листа и мучительно сочинял героическую легенду. Писал, как в трудном бою с превосходящими силами противника Борис действовал смело и решительно, метко разил врагов, а когда возникла критическая ситуация, личным примером воодушевил подчиненных на решительную атаку, лично уничтожив при этом четверых душманов. Когда наградной лист лег на стол командира, он внимательно прочитал его и одобрил. Потом сказал мне:

– И мой тебе совет. Хоть ты и прав, но этот случай не делает тебе чести. Поэтому помалкивай об этом и постарайся обо всем быстрее забыть.

Прошло время. Но каждый год в этот день я всегда с благодарностью поднимаю стопку за своего командира. За то, что он разобрался в сложной ситуации, принял справедливое решение и никому не позволил расправиться со мной «по всей строгости советского закона», хотя предполагаю, что далось ему это непросто! За то, что остался жив на той войне. Поминаю убитого мною прапорщика. Знаю, что в этот же день где-то в далекой деревушке бывшей союзной республики нашего когда-то единого и общего государства вспоминают о нем его родственники, друзья, невеста, которая так и не стала ему женой.

Я не хочу войны! Не хочу, чтобы рожденных на белый свет детей называли именами погибших родственников, близких и друзей. Не могу и не хочу видеть, как мечутся и не могут найти себя в этой жизни те, кто пережил ту войну, кто пополняет могильные ряды на кладбищах нашей большой страны. Не хочу, чтобы какой-нибудь бывший интернационалист или миротворец, доведенный до отчаяния, от безысходности или по дикой злобе вновь нажал спусковой крючок боевого ствола! Не дай-то бог!

…Ну, вот и все: конец. И как глупо!

В бессильной ярости я уткнулся лицом в землю, не смея поднять головы. Свистели пули, не давая нам подняться. Слышалась громкая чужая речь, воинственные крики. Арык, в котором мы лежали, служил нам пока некоторым укрытием, но кратковременным и ненадежным. То в одном, то в другом месте в кустах мелькали фигуры духов. Их становилось все больше и больше. И вот уже они идут на нас цепью, ведут огонь из оружия. Я отбросил в сторону трубу разведчика.

– Малик, ну-ка, отпугни их! – попросил я командира гранатометного взвода лейтенанта Шойинбаева.

Малик сделал несколько выстрелов из автоматического гранатомета, но эффективность стрельбы по кустам из АГС была невысокой: густая крона деревьев укрывала противника от нашего огня. Шойинбаев находился недалеко от меня, тоже в арыке, и стрелял навесной траекторией, стараясь не обнаруживать свою огневую точку перед противником.

– Пока бесполезно! Сэкономим лучше выстрелы, а когда духи выйдут из кустов на поляну, тогда мы их и обстреляем. А сейчас – пустой номер, – сказал он мне.

Да я и сам это видел. Стрельба стихла так же неожиданно, как и началась. Было даже слышно, как на деревьях пели птицы. Ярко светило солнце, пахло свежескошенной травой, дымом. Эта тишина была непривычной и даже пугающей. Раздался характерный треск мегафона, и к нам обратился кто-то невидимый, говорящий на своём родном языке. Наш переводчик напряженно вслушивался в речь, потом перевел.

– Они говорят, что мы окружены. Обращаются к афганцам, которые вместе с нами. Предлагают им расстрелять нас и уйти с оружием к ним. Дали им время на размышление. После этого они обещали открыть огонь и всех уничтожить. Если афганцы не выполнят их требование, то они убьют их вместе с нами.

Находящиеся невдалеке от группы управления батальона афганские офицеры и солдаты зашевелились. Опережая возможные события, командир роты дал длинную очередь над их головами и прокричал.

– Я вам, сволочи, пошевелюсь! Лежите и не дергайтесь. Иначе мы вас всех здесь перестреляем! – И обратился к переводчику: – Переведи им.

И снова дал длинную очередь. Афганцы испуганно уткнулись лицами в сырую землю.

– Саша, – приказал ротный солдату, – глаз с них не спускать. Только дернутся, сразу стреляй, и только на поражение, иначе потом с ними не справиться!

Видимо, каждый из нас, лежащих в этом грязном арыке, уже четко представил, в какую западню все мы попали. Этих аборигенов мы снова недооценили. Для многих этот бой мог стать последним. Наше спасение было в неожиданной атаке, когда душманы подойдут на достаточно близкое для этого расстояние.

– Придется прорываться через их цепь. Ну а там – кому и как повезет. Так же, Михаил? – спросил я командира пятой мотострелковой роты.

Перед глазами очень быстро промелькнули важные события жизни, как кадры в кино. Хотелось отогнать мрачные мысли, но они настойчиво лезли в голову, и избавиться от них не было никакой возможности. Хотелось жить. В смерть не верилось.

Я посмотрел по сторонам. По руслу арыка лежали солдаты и офицеры моего батальона. Грязные, мокрые, с потными, сосредоточенными лицами, они готовились к прорыву: заряжали магазины автоматов патронами, подготавливали к метанию ручные гранаты. Кто-то закурил. Кто-то смеялся. Все было обычно, как десятки раз до этого, не было только одного – такого плотного кольца духов вокруг.

А ведь нас всех ждут дома. Дождутся ли?

Мозг снова переключился на события текущего дня.

Задача была простой: в пешем порядке цепью прочесать «зеленку» – большой район, в котором находились несколько кишлаков, виноградники, сады, дойти до крепости, где засели бандиты, и выбить их оттуда. Развернуться и в обратном направлении таким же образом прочесать соседнюю полосу местности. После чего выйти к командному пункту батальона. На командном пункте были комбат и командир бригады. Я ушел с батальоном в «зеленку». По своему составу и численности это был даже и не батальон, а какая-то его часть: неполная рота плюс гранатометный взвод. Всего шестьдесят восемь человек.

Утром мы вышли на исходный рубеж. Туман плотной белой пеленой накрыл землю. На расстоянии нескольких метров мы уже теряли друг друга из виду. Остановились, немного переждали и снова пошли дальше. Двигались через виноградники, кишлаки. Входили в дома, искали оружие и душманов. С короткими перестрелками дошли до большой старинной крепости. Толстые деревянные ворота, высокие дувалы, сторожевые башни по углам. Оттуда стреляли. Дали ответный огонь. Выстрелами из гранатомета сорвали запоры ворот, ворвались во двор. Огонь велся из подвалов, подземных ходов. Мы патронов и гранат не жалели. Наконец стрельба прекратилась. Осмотрели помещения и подвалы. Во многих местах на стенах кровь, деревянные сооружения, перегородки, лестницы разворочены взрывами, однако ни одного трупа не нашли. Собрались во дворе, перекурили. Время шло, и нужно было уже возвращаться на базу. Проверив личный состав, уточнил боевую задачу командирам подразделений. Дал команду покинуть крепость. Первым пошел командир взвода лейтенант Штефанич. Как только он вышел из ограды крепости, раздался одиночный сухой выстрел. Лейтенант на бегу, словно оступившись в невидимую яму, упал. Вторым выскочил солдат, и тут же был прошит автоматной очередью. Мы остановились. Было ясно, что духи подтягивали в данный район свои силы и так просто не собирались выпускать нас из него. Несколько человек по ступенькам забрались на одну из башен и открыли огонь по зарослям кукурузы и виноградника, где, предположительно, находился противник. Огонь вели с левой стороны по выходу из крепости. Нам надо было уходить вправо. Но параллельно стене крепости, метрах в семи, шел другой дувал.

Получался коридор длиною около ста метров, который простреливался душманами из зарослей. Мы их не видели. Пока наши солдаты сверху вели огонь, мы выскочили из ворот, забрали тело убитого солдата и раненого офицера и, пригибаясь к земле, побежали по коридору. Шла активная перестрелка с обеих сторон. Пули отщелкивали глину от стены где-то над головой, рядом. Нас спасал огонь с башен крепости, который вело отделение прикрытия. Несколько человек, бежавших в хвосте колонны, открыли огонь по зарослям, давая возможность покинуть крепость тем, со стены. Пробежали коридор. Остановились на несколько минут, чтобы перевести дыхание.

– Змея! – словно выдохнул прапорщик Тараненко.

И правда – длинная и толстая, свившись в кольцо и приподняв над землей голову, она устрашающе смотрела на нас. Такую большую мы еще не видели. До нее было несколько метров. Бросили в змею гранату. Снова пробежали под огнем противника сотню-другую метров. Сделали из солдатских плащ-палаток и тонких стволов деревьев носилки, положили на них убитого и раненого. Штефанич что-то пытался сказать нам серыми, обескровленными губами, но разобрать ничего нельзя было. Глаза у него были дикими от боли. Поставили ему обезболивающий укол. Все уже устали. Нужно было подменить тех, кто тащил носилки. Я подозвал старшину роты, прапорщика, и приказал ему взять жерди носилок в руки, встав в передней паре несущих.

– Это не моя обязанность! Я не понесу! – неожиданно возмутился он.

– Как не понесешь? – удивился я. – Твои люди? Твоя рота? – показал я на солдат, которые только что сменились у носилок.

– Мои. Ну и что? Я не понесу – это не входит в мои обязанности!

– Еще как понесешь! – И я потянулся за своим пистолетом. – Или что, будешь за спинами своих солдат бежать? Ну-ка, хватай жердь, тварюга, последний раз тебе говорю, и больше повторять не буду.

Буравя меня ненавидящим взглядом, прапорщик нехотя взял в руки жерди носилок. Мы снова двинулись. Наконец река. Отдохнули. Смыли пот с лиц, попили воды, перестроились для прочесывания «зеленки». Шли без выстрелов.

– Кажется, все спокойно, – облегченно вздохнул идущий рядом командир роты Михаил Бондаренко.

Через некоторое время появились вертолеты. Они пролетели почти над нашими головами, прошли над виноградником, обстреляли его, потом, резко взмыв вверх, ушли в сторону командного пункта. Я связался с комбатом по рации, доложил обстановку и получил приказ прекратить прочесывание, так как, по данным афганской разведки, в этой полосе местности душманов не обнаружено. Снова перестроились, но уже в колонну по одному, и пошли дальше. Носилки с убитым и раненым несли в голове колонны. В середине – афганское подразделение. Вышли на открытое место. Большое зеленое поле пересекал неглубокий арык. Справа, по ходу движения, стоял невысокий дувал. И когда афганская рота поравнялась с ним, откуда-то из виноградников раздались автоматные очереди. Мы упали на землю.

Как же так, ведь нам сказали, что здесь нет духов? И вертолеты улетели!

Сначала мы вели огонь по моджахедам из автоматов и автоматического гранатомета. Но потом огонь с их стороны стал такой плотный, что лучший выход был один – пока не стрелять, а дальше – обстановка подскажет, что делать. Противник, прячась в кустах виноградника, сначала пригнувшись, а затем встав во весь рост, пошел на нас цепью. Было видно, как они появлялись то в одном, то в другом секторе обзора, их становилось все больше и больше. Связался с командиром батальона по рации, доложил обстановку. Мое сообщение о противнике было неожиданностью для комбата и командира бригады. Самым досадным было то, что вертолеты, которые только что были здесь, уже ушли на дозаправку. Без вертолетов в этом зеленом море мы были беспомощны.

– Сколько сможете продержаться? – запрашивал меня комбат.

– Не знаю. Минут через десять они подойдут уже вплотную.

– Вы только продержитесь! Сейчас командир что-нибудь предпримет, – раз за разом повторял майор Пархомюк по радиостанции.

Я чувствовал его переживание, желание помочь нам и немного успокоился. Без посторонней помощи нам было не обойтись. Это было ясно как дважды два. Дал команду взводному, находящемуся в замыкании колонны, чтобы он со своим личным составом отошел немного назад по маршруту нашего движения и не допустил окружения подразделения с тыльной стороны.

– Все, мы опоздали! – доложил он через некоторое время. – Духи уже здесь.

– Возвращайтесь назад! – приказал я ему.

Комбат постоянно запрашивал нас о сложившейся обстановке, интересовался, сколько душманов, как далеко они и сколько мы еще продержимся. По нашим приблизительным подсчетам, моджахедов было человек триста. По меркам и практике той войны – это была сила, противостоять которой мы были не в состоянии. Но мы были еще живы, и лишь потому, что враг не бросил еще на нас одновременно все свои силы и средства и был на достаточном удалении от нас.

Минуты казались часами. И вот в наушниках радиостанции послышался голос командира бригады:

– Замполит, слушай меня внимательно: к вам возвращаются две вертушки. Но боезапас и топливо у них на исходе. Действуйте быстро. Твоя задача: вывести людей из окружения. Корректируйте огонь! При подлете вертушек обозначьте себя дымами красного цвета.

Между тем враг приближался к нам. Наконец, когда расстояние между нами сократилось до пятидесяти метров, в небе появились родные краснозвездные вертолеты. С ходу они дали по противнику залп реактивными снарядами, открыли пулеметный огонь. Взрывы были разбросаны по площади. Некоторые ракеты падали ближе к душманам, другие – ближе к нам. Я передал по рации результаты удара. Следующие выстрелы были немного точнее. Нас осыпало комьями земли от близких взрывов. Горела сложенная в копны солома. Разрывы заслонили яркое солнце.

Тут в бой вступили танкисты майора Рошиору. Они находились выше нас на удалении около двух километров. Танкисты стреляли, ориентируясь по разрывам снарядов, выпущенных вертолетчиками. Стало жутко. Слишком маленькое расстояние было между нами и душманами. Ошибка танкистов в десяток-другой метров могла стоить жизни многим нашим солдатам, но другого выбора и способа спастись у нас не было. Была одна надежда, что все обойдется и нам повезет, к тому же танкисты стреляли отлично. Было известно, что однажды сам комбат с большого расстояния первым же снарядом попал точно в костер, вокруг которого сидели душманы. Под стать комбату стреляли многие его экипажи.

Вертолеты, сделав по последнему залпу, пошли на базу. Пыль, грохот, дым, крики. Зажав ладонями уши и закрыв глаза, недалеко от меня лежал солдат-связист. Страх от пережитого прижимал его к земле. Надо было быстрее уходить – промедление могло стоить каждому из нас жизни.

– Ну, что, поднимай людей. Вперед! – приказал я ротному.

– А может, останемся пока на месте? Духи не убили, так свои снаряды положат. Закончится стрельба, тогда и пойдем. Маловероятно, что духи после такого удара будут еще способны вести огонь. Мы их сами потом перестреляем. Давайте все-таки переждем огонь, а?

Может, и лучше остаться на месте, но это только пока, а как поведут себя душманы через несколько минут, никому не известно. Зная их стойкость и фанатизм, я допускал, что они все-таки продолжат атаку, но только с большим остервенением.

– Вперед! – отдал я команду по рации.

Солдаты поднялись и, ведя огонь из оружия по душманам, устремились в заданном направлении. Падали снаряды, но с каждой секундой мы все дальше и дальше удалялись от их разрывов. Было тяжело. Казалось, что нет никаких моральных и физических сил идти, не то что бежать, но жажда жизни была сильнее усталости, и она толкала нас вперед.

Добежав до ближайшего дувала и завернув за него, остановились передохнуть. Самый опасный участок маршрута нами был пройден. Хотелось верить, что наш враг остался там, где по-прежнему грохотали взрывы.

Мы сидели, лежали на теплой земле и снова радовались жизни. Потянуло табачным дымом. Раздались веселые шутки. Усталость сковывала тело. Не хотелось ни думать, ни говорить. Вдруг я увидел солдата, который еще недавно уже прощался с жизнью. Сейчас же, сняв с себя военное снаряжение, он осторожно крался по берегу арыка, будто выслеживал кого-то, и вдруг, как был в сапогах, прыгнул в воду. Вылез мокрый, но довольный, держа в каждой руке по кричащей и трепыхающейся домашней утке. Послышались крики одобрения. В два приема головы уток отлетели в сторону, а тушки в солдатский вещмешок.

– Ну-ка, позови ко мне этого героя, – сказал я переводчику Салиму.

– Товарищ старший лейтенант, не надо их ругать, – заступился за солдата командир роты. – Они сегодня столько натерпелись. Пускай резвятся. – Потом кивнул на носилки и добавил: – Мы жизнями рискуем, а тут какие-то утки. Пусть солдаты хоть этим фактом отвлекутся от боя. Впереди еще дорога, и неизвестно что нас там еще поджидает. Да черт с ней, этой живностью!

Подошел солдат, по его лицу блуждала хитрая улыбка. Первоначальное желание отругать его пропало. Командир роты был прав. Я знал, что они весь день, кроме нескольких кусочков сахара, ничего не ели. Горький опыт научил солдат идти в бой голодными, потому что пулевое ранение в живот на сытый желудок – это явная и мучительная смерть.

– Что-то я тебя не пойму, – миролюбиво обратился я к солдату. – Ты еще совсем недавно умирать собирался, а сейчас не видно, что даже и устал.

– Так не умерли ведь, товарищ старший лейтенант. Теперь обязательно живыми останемся. Кому расскажешь «на гражданке», что, как черти, в грязи лежали, что нам смерть была гарантирована, а мы живы остались, не поверят.

Веселые искорки прыгали у него в глазах.

– Все, иди!

Но долго жить этому солдату не пришлось – он погиб через две недели в рейде по разгрому очередной банды мятежников в одном из кишлаков провинции Гильменд.

Шел конец апреля. Уже был приказ на увольнение военнослужащих, отслуживших установленный срок службы. Они мечтали о конце войны, доме, встречах с родными и близкими, невестами и верными подругами и все двадцать четыре часа в сутки ждали самолет и свою замену. Николай Рябенко был включен в первую партию убывающих.

Я был за комбата в том рейде. Находился на командирском БТРе у подножия горы. Внизу в долине был небольшой кишлак. Предварительно его хорошо обстреляли из танков и вертолетов. Теперь, наблюдая за ним с командиром пятой роты Михаилом Бондаренко, мы пришли к выводу, что кишлак безлюден и неопасен. Получив боевую задачу, командир роты ушел со своим личным составом на прочесывание «зеленки». Для этого им нужно было сначала пересечь тот кишлак. Мы видели, как колонна вошла в селение и стала продвигаться к его центру. Все спокойно. И вдруг: сначала грохот, а затем в наушниках шлемофона голос ротного:

– Я подбит с гранатомета! Помогите! По-мо…

Рация замолчала. Зажав рукой тангенту переговорного устройства, Михаил потерял сознание. БТР ротного был первым в колонне. Подбитый, он создавал реальную угрозу для всей движущейся за ним техники, а значит, и личному составу. Улочки узкие, в ширину «коробочки». Слева, справа – толстые дувалы. Подразделение вступило в бой с душманами. Быстро эвакуировать подбитую машину силами самой роты не было никакой возможности. Направил туда два танковых экипажа. Они протаранили толстую стену, подцепили на трос БТР и вытянули его в безопасное место. Струя выстрела гранатомета вошла в левый угол корпуса БТРа над самой головой водителя. Расстояние между входным и выходным отверстиями было не более пяти сантиметров, но этого хватило, чтобы водитель остался без обоих глаз. Зимний танковый шлемофон ротного, сидевшего справа от него, был весь иссечен мелкими осколками. Ротный, весь в крови, завалившись набок, был без сознания. Николай Рябенко находился позади водителя. Маленький кусочек металла, величиной меньше спичечной головки, вошел ему прямо в сердце. На одежде солдата не было видно ни одной капли крови. Когда мы вытащили убитого и раненых, даже не могли понять, почему Рябенко мертв. Я достал из кармана куртки Николая его документы: комсомольский и военный билеты. Среди них лежало письмо и фотография симпатичной девушки. Прочитал письмо, сначала молча, потом построил личный состав и прочитал его вслух для всех.