Текст книги "Сюрпризы в круизе"

Автор книги: Геннадий Синцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

5. Встреча с дедом Христофором

Ну вот, наконец, и Стамбул. И он, поверьте, ничуть не изменился за те две недели, когда впервые, в самом начале путешествия явил свою красу незамутненным взорам туристов. Внутри города кое-какие подвижки, конечно, произошли: и помирали тут, и нарождались, женились и разводились, богатели и вылетали в трубу, но на все, как здесь говорят, воля аллаха. И как этому не поверить, если из сотен ракет-минаретов муэдзины кричат: «Нет бога, кроме аллаха, Мухаммед – посол аллаха, и нет мощи и силы, кроме как у аллаха, высокого, великого!»

Стамбул – это город, который не надо выдумывать. Он – великолепная декорация для любой сказки из «Тысячи и одной ночи». С садами и гаремами, многокилограммовыми кирпичами изумрудов и пригоршнями крупных алмазов, с дворцами и жалкими лачугами, с мыслителями и придурками, с набобами и нищими, с волшебниками и атеистами. И еще: горластые они очень, славные жители Стамбула. Как наши учителя начальных классов.

Африкан Салютович о турках отозвался уважительно: «Доходчиво разговаривают!» Эту оценку аборигены заработали, когда туристы, направляясь на стамбулский базар, боязливо, как лужи, обходили ковры, расстеленные на тротуарах. Продавцы ковров, будто сговорившись, выбегали из своих лавок и, потрясая кулаками, страшно ругались по-ихнему. Не с первого захода, но переводчик внушил нашим иностранцам, что надо обязательно ходить по коврам, для ковров это полезно. Переварив информацию, Африкан Салютович задумался, представив наши универмаги и универсамы, которые застилают близлежащие окрестности тысячерублевыми коврами. «Если мы и стелем ковры на улицах, – подумал он, – то абсолютно, чтобы уважить приехавшее лицо. А турки – что с них взять? Турки, они есть турки».

И еще раз Африкан Салютович подивился простофильству, когда за облюбованный им предмет он заплатил не пятьдесят долларов, как по началу затребовал продавец, а двадцать. Облюбованным предметом была сабля. С тяжелым, затейливо инкрустированным эфесом, с молниеподобным, холодным блеском лезвия. Вжик, вжик! – размашисто полосовал он саблей, втайне гордясь почтением, с каким ему уступали дорогу на стамбульском базаре. Праздник ему испортил доцент Волобуев.

– Африкан Салютович, – сказал он, – а ведь саблю таможня не пропустит.

– Это почему? – насторожился Африкан Салютович.

– Холодное оружие.

Из Африкана Салютовича будто воздух выпустили, на глазах померк и скукожился.

– Ну и куда же я ее дену?

– Продайте, – посоветовал Волобуев.

За какой-нибудь час на личном, горьком опыте Африкан Салютович познал великую разницу между продавцом и покупателем. Покупатель – бог, царь, султан, крез, а продавец – пыль, угодник, льстец, ну и, конечно, хитрован. Словом, почти как у нас, только наоборот.

Сначала Африкан Салютович подставлял саблю к носам прохожих – ноль внимания. Потом взял на «караул» – к ногам полетели монеты. Африкан стушевался и, присмотревшись к соседям-торговцам, стал выкрикивать базарные стихи: «Подходи, народ, моя саблю продает!» Продавцы-соседи (из сердобольных) поощряюще закивали головами. Но покупателя не находилось, Африкан Салютович сначала в нос, а затем и в голос стал напевать любимые песни: «Кони сытые, бьют копытами», а когда он затянул «не нужен мне берег турецкий», то каким-то боковым зрением увидел, что покупатель – да продлятся его годы! – появился. «Сколько?» – по-русски спросил он, и Африкан Салютович в волнении сразу отбросил мысль, что где-то ему эта физиономия попадалась. «Пятьдесят рублей», – ответил он. «Рублей?» – не поверил покупатель. – «То есть долларов». – «А сами за сколько купили?» – «За двадцать», – как на духу ответил Африкан Салютович. «Ладно, покупаю. За двадцать». И к вящей радости Африкана Салютовича они ударили по рукам. Отсчитав требуемую сумму, покупатель неожиданно спросил:

– Кстати, а где Гвидонов?

– Он на гаупт… – Африкан Салютович прикусил язык. А через секунду взорвался: «Эй, почему ты спросил про Гвидонова?» Но покупатель вместе с саблей исчез в базарной толчее.

Нет, Гвидонов не сидел на гауптвахте. Более того, поутру Хохлаткина смилостивилась и предложила Василию присоединиться к экскурсии, но он отказался. «Не хочется что-то», – соврал он, а на самом деле саднящие предчувствия, связанные с дедом Христофором, заставили его остаться на теплоходе. «Появится ведь дедуля, как пить дать появится», – думал Василий, желая и немного побаиваясь предстоящей встречи. Он зашел в бар и бездумно вперился в телевизор, по которому гнали видеофильм. Фильм почему-то быстро закончился, и строгий, как участковый, диктор голосом-ледышкой объявил: «Мы завершили показ многосерийного художественного фильма. А сейчас напомню его краткое содержание». «Очень кстати», – вяло подумал Гвидонов, отправляясь на верхнюю палубу. Беспокойство сменилось нетерпением. «Быстрей бы, что ли», – торопил он деда и при этом одной-двумя извилинами надеясь, что его ветхий предок возьмет да и забудет про внука-путешественника.

С верхней палубы Стамбул казался еще краше, и был он, как говорят на Востоке, усладой смотрящих. Был до тех пор, пока не завыли и не загрохотали у корабля полицейские машины и мотоциклы. Рослые молодчики шустро разгоняли зевак и спустя минуту замерли на своих местах. К теплоходу подкатили автобусы с туристами. Пассажиры были не то чтобы напуганы, но настороженные, как в старом танго, потеснее прижав к грудям покупки, ручейками потекли к трапу. Полицейские не шелохнулись. Не повели они и ухом, когда какой-то визгливым мусульманин прокричал в сторону «Руслана» может хулу, а может приветствие.

Одно было ясно: заваривается каша. Но какая?

Митинг?

Демонстрация?

Но и тут задача: в поддержку или наоборот? Если за солидарность, то народу быть на палубе, если нет, то нет. Но как угадать? Короче, заграница – она и есть заграница. Все тут наперекосяк, не как у наших людей…

На всякий случай туристов попросили до поры до времени углубиться в каюты и не высовываться. Гвидонов углубился, но ничуть не сомневался, что кутерьма на корабле и возле связана с его незабвенным дедом. Помнил он и оркестр, и длиннющие лимузины, и фейерверк над Босфором.

В каюту Василия Гвидонова напросился Африкан Салютович. «С какой стати?» – хотел вспылить Гвидонов, но увидев, как замкнут и сосредоточен его гость, как хищно он пару раз глянул в иллюминатор, решил промолчать. Африкан Салютович протерев полой пиджака линзы бинокля, нетерпеливо пообещал:

– Ну я им сейчас покажу!

– Кому, – спросил Гвидонов.

– Вероятному противнику, – лаконично ответил староста группы.

Но показывать Африкан Салютович ничего не стал. Взобравшись на стол, он припечатал к глазам окуляры и сусликом замер у иллюминатора.

Африкан Салютович изучал натовский авианосец. Гигантской ореховой скорлупой маячил он на рейде. Прилипли к его палубе крестики-самолеты, лениво вокруг оси поворачивались локаторы. Минут через пять Африкан Салютович оторвал от глаз бинокль и с удовлетворением произнес:

– Дисциплина – ни к черту! – и пояснил: – Курят на посту. А если курят, значит, дисциплина ни к черту. – Вот к такому логическому выводу подвел себя Африкан Салютович. Итоги наблюдения он тщательно зафиксировал в тетрадке и вновь припал к биноклю. И вдруг… То ли судно резко качнулось, то ли сам Африкан Салютович неловко облокотился, но так или иначе турист-наблюдатель с грохотом отлетел от стола и оказался на четвереньках.

– Ты видел? – шепотом спросил он и следом перешел на крик: – Нет, ты видел, как они меня звезданули?!

– Кто звезданул?

– Вероятный противник. Лазерным лучом, гады, стрельнули.

– Прямо-таки лазерным? – засомневался Гвидонов.

– Или еще какой-нибудь пакостью, – потирая ушибленное колено, твердо заявил Африкан Салютович. – Ты ведь сам видел, я спокойно любовался незнакомым кораблем – а они? По глазам что-то как шарахнуло! Ну разве это по-людски, скажи, Вась?

– Да вы сами поскользнулись!

– Хрен бы я в такое время поскользнулся! – твердо объявил Африкан Салютович и вновь пообещал: – Ну я им, канальям, покажу!

– Будете продолжать наблюдение?

– Буду. Но с другой позиции. И все-таки: чем они меня шибанули?

– Африкан Салютович, да плюньте вы на этот корабль! Кому надо, они его вдоль и поперек изучили.

– Не скажи, Вася. Моим наблюдениям цены нет. Я ведь как-никак профессиональный человек, – не без грусти сказал Африкан Салютович. – Хоть и в отставке. – И без всякого перехода спросил: – Интересно, а баб они по ночам на корабль водят?

– Ну, а если водят?

– Хорошо бы, – помечтал отставник. – Для нашей доктрины хорошо.

– Доктрины?

Африкан Салютович печально, как на неизлечимо больного посмотрел на Гвидонова и снисходительно улыбнулся. В это время из репродуктора раздался голос:

– Внимание, просим туристов подняться на верхнюю палубу. Повторяю…

Будто чья-то всесильная рука сдавила днище, борта теплохода и выдавила на палубу, как клей из тюбика, сотни любопытных человеческих особей. Глазами они пожирали пристань, где готовилось, а может быть, и началось необычное действо. Черным лаком отливали длинномордые лимузины, золотые зайчики отлетали от музыкальных инструментов, слепили глаза наряды красавиц-турчанок, и все-таки самой яркой и примечательной точкой был дедушка Христофор. Он очень походил на старика Хоттабыча, поджарого, седобородого в роскошных пурпуровых шальварах. Рядом с Христофором стоял невозмутимый и почтительный мужчина, в котором легко узнавался таинственный продавец люстр, попутчик по круизу и в какой-то степени добрый гений группы Хохлаткиной. Напротив, через бечевочку млел от жары капитан теплохода и, как пингвин, высокорослый, как позже выяснится, сотрудник нашего консульства. Переговоры, видимо, завершились успешно, потому как группа Хохлаткиной получила команду спуститься по трапу. Группа стекла на пристань, не без помощи Африкана Салютовича построилась по ранжиру и под острым взглядом Христофора-Хоттабыча уважительно подтолкнула ему навстречу заробевшего вдруг Василия Гвидонова.

– Расскажите дедушке про наши новостройки, – шепотом подсказал сотрудник консульства.

– Не дрейфь, Вася, держи хвост, как надо, – посоветовал Антошкин.

Деревянной поступью, раскинув руки для объятий, Гвидонов устремился к деду.

Лицо деда плачуще-счастливо сморщилось и он, не поворачивая головы, что-то быстро сказал своему спутнику.

– Вася, обниматься не надо, – с улыбкой сказал спутник князя Христофора.

– Почему? – удивился Гвидонов, еще шире разбрасывая руки.

– Не надо, Вася, иначе я буду стрелять, – тихо и почтительно проинформировал Гвидонова продавец люстр.

Василий словно споткнулся и правой рукой изобразил «ротфронтовское» приветствие.

– Здравствуй, дедушка, – сказал он. – Почему мы не можем обняться?

Христофор-Хоттабыч с достоинством поклонился внуку и, указав рукой на спутника, проговорил:

– Это секретарь.

Василий сразу загорелся:

– Товарищ секретарь, почему мы не можем обняться?

При слове «товарищ» секретарь явно погрустнел и лицо его приняло выражение куда более поганое, чем в том миг, когда он пообещал застрелить Васю.

– Слушай, Вася, и запоминай, – кланяясь пассажирам «Руслана» и раздавая им воздушные поцелуи, бандитским голосом заговорил секретарь. – Твой дед глухой. Глухой, как тетерев. Это первое. Далее. Твой дед чокнулся. И произошло это, как ни странно, при первой встрече с тобой. Хотя едва ли общение через подзорную трубу можно назвать встречей. И третье, самое главное. Твой дед ужасно боится заболеть СПИДом и поэтому приказал стрелять в любого иностранца, кто приблизится ближе трех метров. Ты все, Вася, понял? – по-прежнему расточая по сторонам улыбки, ласково спросил секретарь.

– Но я хотел дедушке про новостройки рассказать. И про плюрализм.

– Расскажи мне. Думаю, что твои слова дойдут не только до деда, но и до аллаха.

– Внучек, ку-ку, – сделав пальцами рогатую козу, сказал князь Христофор.

– Ку-ку, дедушка, – кратко отозвался внук и спросил секретаря: – Тогда зачем весь этот цирк?

– Таков был приказ. И мы исполняли его с того самого дня, когда на всех вас были запрошены визы.

Вася вздохнул:

– Хороший у меня дедушка.

Секретарь неожиданно согласился:

– Да, Вася, дедушка у тебя был хороший.

– Почему, был?

– Видишь вон ту машину. Сегодня вечером она увезет твоего дедушку в аэропорт, а оттуда в Америку. Поместят его там в клинику, ну и, сам понимаешь, мало кто в таком возрасте оттуда возвращается.

– Мама очень расстроится.

– Едва ли. Когда она узнает о завещании, думаю, плясать будет.

– Вы не знаете мою маму.

– И ты, Вася, плясать будешь. Только, пожалуйста, не называй меня тогда товарищем. Мне это слово ужасно не нравится.

– Плясать? – задумчиво переспросил Василий. – А что? И спляшу!

Он улыбнулся деду, безвольно опустившему плечи, боковым зрением увидел, как начала подкрадываться к ним та самая спецмашина, которая увезет князя к самолету, и громко, что тот даже вздрогнул, спросил секретаря:

– А оркестр тут для чего?

– Чтобы играть.

– А «цыганочку» они залудить смогут?

– Залудить? Интересное словцо. Думаю, Вася, смогут. Сейчас я уточню.

Но вот и пришло время – помните? – рассказать о главном таланте Василия Гвидонова. Солисте танцевального ансамбля, лауреате, победителе, призере многих достославных конкурсов.

Печально и тонко запела труба, пока еще прошелестели ударные инструменты. Вася закрыл глаза, выпрямил раскинутые руки и по-кошачьи пружинисто вышагнул к оркестру.

Такого с Гвидоновым еще не было. Это был танец огня и тоски смертельной, полет вольной птицы и жизни, всего одной жизни… Не тут ли место старым-престарым словам: заворожил, очаровал, заколдовал?

Не знал, Вася, что в эти самые минуты дед Христофор с трудом выстраивал разбегающиеся слова и они тихо слетали с его уст: «О внучек, прохлада моего глаза, о плод моей души, да не заставит меня Аллах тосковать без тебя, и пусть нынешнее время соединит нас с тобой и близкой моему сердцу Клавой».

Никто, конечно, не услышал этих слов…

А Василий Гвидонов творил чудо. Почему-то ему не прихлопывали, не подзадоривали криками. Только смотрели.

Дед Христофор беззвучно плакал.

Закончился танец, местные красавицы раздали группе Хохлаткиной скромненькие, но с позолотой шали, а дюжие молодцы приволокли по турецкому ковру. Затем на пристань заехал микроавтобус «фольксваген».

– Это подарок Василию Гвидонову, – громко объявил секретарь, – князь Христофор выражает надежду, что у него будет столько правнуков, сколько мест в этой машине.

Для приличия поаплодировали и деду и внуку.

Потом секретарь князя отозвал Василия в сторону и без обиняков спросил:

– Нина Фугасова невеста?

– Нет, – твердо ответил Гвидонов.

– Мог бы и соврать.

– Зачем?

– А затем, мой друг, что безделушка, которую я собирался вручить твоей невесте, равна по цене лимузину князя.

– Обойдемся.

– Вася, ты мне начинаешь нравиться. Буду рад встретиться с тобой, когда начнем делить наследство.

– Обойдемся, – снова хмуро повторил Василий.

– Нет, Вася, мы обязательно встретимся. Ну, а сейчас я вручу пару сувенирчиков и – гуд бай!

Секретарь князя вручил три сувенира: саблю – Африкану Салютовичу, шулерскую колоду карт чете Булочкиных и Хохлаткиной маленькую коробочку. Она заглянула в нее и… маковым цветом запылали ее щеки.

Оркестр грянул марш. Группа поднялась на теплоход. Князь Христофор стоял в окружении врачей. Он вяло поднял руку и лишь секретарь услышал, как он прошептал:

– Внучек, ку-ку…

– Прощай, дедушка! – загремел с теплохода голос Василия. – Проживи, пожалуйста, сто лет!

– Что ты кричишь? – сказала Нина Фугасова. – Он ведь глухой. А ты, говорят, его наследник?

– Кто говорит?

– Это секрет, и я открою его, когда мы встретимся дома.

– Если встретимся.

– Встретимся, ваше высочество. Обязательно встретимся.

ИЗ ПРОТОКОЛА

общего собрания группы,

состоявшегося на борту теплохода «Руслан» 12 июля 198… года

Председатель собрания Хохлаткина. Секретарь Волобуев.

Слушали. О подарках, полученных в городе Стамбуле от первого диссидента («изменника» – в протокол внесено предложение старосты группы), бывшего князя Христофора.

Постановили. С чувством гнева и презрения отказаться от жалких подачек диссидента (изменника) Христофора и безвозмездно передать оные в детский дом № 16. В том числе микроавтобус «фольксваген» и саблю-ятаган.

Собрание с возмущением отмечает, что Н. Фугасова категорически отказалась передать люстру в детский дом и словесно нанесла ряд оскорблений товарищам по круизу. Для наглядности приводится выдержка из так называемого выступления гражданки Фугасовой. На законный вопрос старосты группы Африкана Салютовича: «Почему дети должны остаться без люстры Фугасовой?» – последняя высокомерно и грубо ответила: «Знаете, где я вас всех видела?».

К чести собравшихся никто не знал. Тогда гражданка Фугасова в издевательской форме предъявила каждому (кроме Гвидонова) фальшивый чек из греческого магазина и каждый член группы (кроме Гвидонова) высказал ей свое презрение.

Примечание. Копию протокола направить по месту работы Н. Фугасовой для принятия мер общественного воздействия.

Председатель Хохлаткина

Секретарь Волобуев.

За кадром остался подарок, врученный руководителю Хохлаткиной. Но тому есть свои причины. По поручению Хохлаткиной сувенир был тщательно изучен доцентом Волобуевым, который официально подтвердил на собрании, что подарок диссидента нельзя передаривать детям, так как он может нанести непоправимый вред их несформировавшейся психике.

После собрания доцент Волобуев оказался в центре внимания.

– Намекните хоть, что это за штука? – наседали на него со всех сторон.

– Честное благородное, не могу, – важно отвечал Волобуев. – Даже мужчинам сказать неприлично.

Тут всполошились женщины.

– Да что же это за сувенир? – терялись они в догадках.

– Не скажу, – крепился изо всех сил доцент Волобуев, боясь рано или поздно проговориться. И через паузу весомо добавлял:

– На мой взгляд, художественной ценности этот предмет не имеет. Но впечатляет и весьма.

P. S. И последняя новость. Спустя два года, когда эта повесть готовилась к печати, автор узнал, что Василий Гвидонов вместе со своей матерью поехали в Америку, навестить князя Христофора.

Времена-то меняются…