Текст книги "Сюрпризы в круизе"

Автор книги: Геннадий Синцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Геннадий Синцов
Сюрпризы в круизе
(Сатирическая повесть)

1. Именитый пассажир

Наконец-то все таможенные формальности позади. Двери морского вокзала распахнулись и первая группа, навьюченная чемоданами и авоськами, ринулась к причалу. А у причала замер гордый, белоснежный, чуть ли не в десять этажей – нет, не теплоход, это старомодно – лайнер. Лайнер-красавец, лайнер-богатырь. Завидев несущихся к трапу туристов, он рявкнул столь устрашающе, что чемоданы как бы сами вырвались из рук владельцев и с шумом рассыпались по бетонному причалу.

– Во дает!

– Ну и махина!

– Зверь, а не теплоход, – собирая поклажу, уважительно перешептывались туристы, и подай им сейчас команду «на абордаж», они, сами не зная как, непременно исхитрились бы, минуя трап, проникнуть на корабль – столько отважной и пламенной была их первая любовь к морскому великану. А рядом, как насмешка, нескладный, и не очень белый, покачивался и езлозил на хлипкой волне пароходишко: не то катер, не то речной трамвай.

– Эй, на шаланде! – подытожил кто-то мысли туристов и словами задиристо выплеснул в сторону суденышка. – Кефали много поймали?

Всем стало весело, когда у моряка, стоящего на каком-то возвышении, глаза сверкнули, как линзы.

Тут на причал вылетели две машины: «Волга» и автобус, смахивающий на рефрижератор. Застучали и захлопали дверцы и с проворностью группы захвата туристов взяли в кольцо с десяток шустрых юношей. Один из них сказал в мегафон:

– Спокойно, товарищи, и никакой самодеятельности. Чемоданы сложите в кучечку, поближе к автобусу. Товарищ Хохлаткина, попрошу подойти ко мне.

Товарищ Хохлаткина поспешно рванулась к человеку с мегафоном, но потом перешла на шаг деловой женщины и тридцать туристов еще раз могли убедиться, что все лучшее, что ей полагается в этом возрасте, Хохлаткина взяла с собой. В мегафон необдуманно спросили:

– Надеюсь, этот хухрик ничего не знает? Внезапность должна быть полная.

– Обижаете, товарищ, – ответила Хохлаткина.

В группе туристов вздрогнули при слове «хухрик», но женщины, смекнув, что, по всей вероятности, это относится к представителям мужского пола, с интересом стали рассматривать своих спутников. Мужчины едва ли не брезгливо отходили друг от друга, по отдельности демонстрируя, что никакого интереса для этих бойких ребят в штатском они представлять не могут.

– Тогда приступим, – человек с мегафоном кивнул на рядом стоящего поджарого мужчину, – встаньте у трапа. Будьте внимательны. Пошли!

Никто не шелохнулся. Тогда товарищ Хохлаткина, руководитель группы туристов, ответственный профсоюзный работник, энергичная (лет сорока или чуть-чуть «за») белокурая женщина, по анкете «нет», «не была», «не состояла», сейчас стояла у трапа и удивленно спрашивала:

– В чем дело, товарищи? И какой смысл артачиться? Одному из вас, можно сказать, повезло…

– Его и забирайте, – хмуро посоветовали из группы.

– Как дети, честное слово! – всплеснула руками Хохлаткина и посмотрела на человека с мегафоном. – Нет, не привык наш человек к сюрпризам. Чего мы боимся, товарищи? Мы передовики и ударники производства, культурные, образованные, честные…

– Почему чемоданы оставили? – из-за чьей-то спины раздался голос.

– Ах, чемоданы! Понимаете, с чемоданами вид какой-то барахольный…

– Я своего чемодана не стесняюсь, – твердо рубанули из-за спины.

Человек с мегафоном начал терять терпение.

– Товарищ Хохлаткина, раскройте им…

– Раскрыть?

– Да-да. Знал бы, ни за что не связался бы с этой группой.

Голос Хохлаткиной в один миг сменил тембр, интонацию:

– Дорогие друзья! Наш группа – участник исторического события. Среди нас находится миллионный пассажир отечественного туризма. – Она простерла руку к автобусу и «Волге». – Это – центральное телевидение, рядом со мной – Павел Николаевич, представитель пароходства. Вперед, товарищи! Мы идем в эфир!

А следом… Нетренированному уху мог послышаться треск телекамер, но нет, это затрещал трап от натиска тридцати разнотяжелых тел. Павел Николаевич распахнул тетрадь и, положив руку на плечо первого туриста, крикнул в подставленный ему мегафон:

– Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят семь… – И сразу почувствовал, как рука его провалилась в пустоту. Турист резко спрыгнул с трапа и затерялся в середине очереди. Мегафон сдержанно ругнулся и посоветовал:

– Павел Николаевич: вслух-то зачем? Пусть они идут себе и идут, а мы в нужный момент сами подсуетимся.

Павел Николаевич спрятал тетрадку в карман и повернулся к Хохлаткиной:

– Выкликайте по списку.

– А… счастливчик? – спросила Хохлаткина.

– Когда я рубану рукой, – он показал, как рубанет рукой, – выкликайте того самого.

– Антошкин! Белкина! Булочкины!..

Туристы, набычившись, стояли гурьбой, и ни один из них даже не шелохнулся. Все как один хотели быть миллионным отечественным пассажиром. Хохлаткина растерялась. Она бы, конечно, могла и силой выдернуть из толпы оглашенных товарищей, но вот незадача: фамилии туристов она помнила, а по физиономиям пока не различала. Да и физиономия-то у всей группы была одна: мрак.

Богатейший опыт подсказывал Хохлаткиной, что дабы не остаться виноватой одной, надо обязательно испросить авторитетного совета или подсказки. Так сказать, поделить ответственность. С этой целью она пригласила за автобус Павла Николаевича и человека с мегафоном – режиссера телевидения. Режиссер выразился предельно кратко:

– Через пять минут мы сматываем удочки. Поищем хухрика в другой группе.

– Нашему пароходству без разницы, кто будет миллионным пассажиром, – объявил Павел Николаевич и, малость испугавшись собственных слов, свое вольнодумство подкрепил ни к чему не обязывающей, но всегда правильной фразой: – Доколе мы будем врать нашим людям?

– А теплоход – это не враки? – мигом встряла Хохлаткина.

– Теплоход, теплоход, – не желая сдаваться, пробурчал представитель флота. – За теплоход с телевидения спрашивайте.

– Будет вам, – поморщился режиссер и с лету предложил: – А может, ну его на фиг этого токаря?

Лучше бы он помалкивал. Хохлаткина взвилась:

– Ну это совсем ни в какие ворота! И кто это сказал? Работник телевидения. Боец идеологического фронта. Да это… – для наглядности Хохлаткина постучала костяшками пальцев по обшивке автобуса («бум-бум», отозвался автобус). – Вот именно бум-бум. Вы когда-нибудь видели или в газетах читали, чтобы миллионным жителем или миллионным посетителем выставки, или миллионным покупателем был не рабочий? А вы хотите, чтобы я, руководитель, подставила вам какого-нибудь доцента? Ха-ха! Когда я вернусь домой, первое, что я услышу, будет: ты, скажут, чем там думала?

– Как чем? – вяло заинтересовался режиссер.

– Да! Да, спросят в упор: чем ты там думала? И что я им отвечу?

– Скажите, головой.

– Так мне и поверят! – подбоченясь, вызывающе усмехнулась Хохлаткина.

Тут из-за автобуса по шею высунулся розовощекий мужчина и спросил:

– К вам можно?

– Войдите! – голосом хозяйки разрешила Хохлаткина и присовокупила: – Староста нашей группы. Африкан Салютович. Прошу любить и жаловать.

Староста припечатал руки к бедрам и сказал:

– Без вашего приказания прибыл!

– Салютович – это фамилия или? – спросил режиссер.

– Или. Моего отца Салютом звали. Своим рождением под салют угодил.

– А вы, если не секрет, подо что угодили? – продолжал допытываться режиссер.

– Не секрет. Под первые рухнувшие цепи колониализма.

– Ну и в чем смысл столь редких буквосочетаний?

– Не догадываетесь? Странно… Вот вы со мной познакомились и теперь до конца жизни не забудете.

– Это точно.

– А человеку что надо? Чтобы его помнили, чтобы его отличали. В этом и смысл. Гуляете вы, скажем, по кладбищу и со всех сторон на вас пялятся Иваны Петровичи да Марии Ивановны, а тут – бац! – Африкан Салютович. Приостановитесь ведь и на карточку повнимательней посмотрите. И друзьям про Африкана Салютовича расскажете. Так ведь?

– Так-то оно так, – кисло согласился режиссер и мегафоном почесал спину. – Но больно вычурно.

– А псевдонимы писателей или артистов не вычурны? Повспоминайте-ка!

И они бы начали вспоминать, если бы вновь не рявкнул белоснежный лайнер.

Павел Николаевич посмотрел на часы и сказал:

– Затея, по-моему, на сегодня провалилась.

– Почему провалилась, – запротестовал Африкан Салютович. – Я как раз с идеей пришел. Через три минуты группа будет на борту.

– Да ну? – не поверил режиссер.

– Разрешите приступить? – обратился Африкан Салютович к Хохлаткиной.

– С богом! – царственным голосом благословила Хохлаткина старосту группы и на всякий случай добавила: – Хотя я ни во что такое не верю.

Разомлевшая, но по инерции капризничающая группа с надеждой и тоской смотрела на приближающегося старосту. По их взглядам Африкан Салютович понял, что шея каждого члена группы готова была вытянуться в удобную для хомута позицию. Но при условии: чтобы это не било по самолюбию, чтобы все свершалось весело и культурно. Африкан Салютович знал верный путь к полному единению. Голосом армейского старшины, (а он им был когда-то) звонко скомандовал:

– В одну шеренгу становись! – И вровень с плечом поднял правую руку. Лишь человека три из всей группы изумленно выпучили глаза, но и они, присмотревшись, нашли свое место. Словом, полминуты не прошло, как вдоль борта теплохода вытянулась более-менее ровная цепочка.

– А чемоданы?

– Отставить частнособственнические инстинкты! – прикрикнул староста и, щелкнув сандалетами, направился к Хохлаткиной с рапортом. Та замахала руками:

– Сами управляйтесь, сами.

Африкан Салютович пробуравил глазами шеренгу-змейку, вальяжно перекатываясь с пяток на носки, и подал новую команду:

– Кто ин-ти-ли-генция – три шага вперед!

Выдвинулся только доцент Волобуев, но и ему показалось, что в слово «интеллигенция» староста группы совсем мало вложил души. Африкан Салютович крякнул:

– С первого раза, вижу, не дошло. Упростим задачу. Кто не рабочий – три шага вперед!

Человек двадцать стали рядом с доцентом. Следующая команда:

– Кто не колхозник – три шага вперед!

Почему-то опять из прежней шеренги вывалились четверо.

– Кто пенсионер, так сказать, ветеран труда – шагом арш!

В итоге за спиной группы сиротливо замерли три фигуры. Африкану Салютовичу результат понравился:

– Таким образом, – сказал он, – рабочих мы высветили. Который из них нужен?

Хохлаткина пальцем указала на среднего. Средний – мужчина лет тридцати пяти, чернявый, с усиками (не тараканьими, в меру), слегка лопоухий, с крепкими зубами, не тощий, но и не раскормленный, короче – не кинозвезда. И не хухрик, конечно, как принародно выразился режиссер телевидения. Он явно не подозревал, какая ему судьба уготована и мозг его, настроенный на волну старосты группы, ждал новых четких команд. Насколько все-таки упрощается наша жизнь, думал тридцатипятилетний мужчина, когда есть кому направить, а то и приручить разноликие мысли и желания: послать подальше и придвинуть поближе. Снова долгожданная команда:

– В колонну по двое – становись!

Туристы радостно, хоть и без хоровой песни перестроились и зашагали к вздыбившемуся трапу.

Торжественный миг приближался. Телевизионщики едва не наступали на ноги таявшей на глазах группе. Павел Николаевич встряхнул и без того пышный букет роз и, репетируя будущую улыбку, пока еще безадресно, в никуда растянул губы. Улыбку поймала Нина Фугасова и от волнения споткнулась у самого трапа.

– Ой, я сейчас выпаду в осадок! – воскликнула Нина и, ничуть не сомневаясь, что цветы предназначены ей, легко сиганула через три ступеньки. Представитель пароходства ловко спрятал букет за спину и свободной рукой показал наверх.

– Вам туда, гражданочка!

У Нины зарделись щеки, взглядом она многократно расстреляла, а заодно и унизила морского чиновника. Каблучки застучали по восходящей, и сквозь мелкую дробь Павел Николаевич напоследок услышал:

– На фонарь сажать? Не позволю!

Возбужденный режиссер, убедившись, что съемка идет как по маслу, радостно провозгласил:

– А теперь миллионного давай! Хухрика!

Африкан Салютович молниеносно выудил из колонны счастливца и, сам пристроившись рядом, двинул на телекамеру. Миллионному пассажиру вручили цветы, группа дружно и мило поаплодировала, а потом Павел Николаевич выхватил из кармана длинный пакет и объявил:

– Миллионному отечественному туристу наше пароходство вручает билет первого класса! На весь круиз.

Аплодисменты, которым бы разгореться с удвоенной силой, враз смолкли. Ну ладно, телевидение, интервью, цветы – это еще куда ни шло. Но ни за что ни про что каюта первого класса – с какой стати? Тем паче, кандидатура-то липовая. С борта теплохода крикнули:

– Бойкот ему! На весь круиз! – Такое наказание предложила оскорбленная Нина Фугасова.

– Это бардак! – фальцетом выкрикнул доцент Волобуев, и чтобы не быть узнанным, прикрыл лицо шляпой.

Миллионный пассажир, между тем напрочь вырубленный, как сейчас говорят, и оглохший от привалившей удачи, на грубости отвешивал поклоны, блаженно улыбался, но и успевал отвечать журналистам.

– Гвидонов, – представился он. – Василий Гвидонов… Токарь четвертого разряда… По работе и по бригаде начал скучать еще в самолете… Готов хоть завтра вернуться к станку… Но, извините, круиз мешает… Первый класс?.. Никогда не плавал, но думаю, моя койка будет стоять рядом с койкой капитана.

Представитель пароходства повел Гвидонова в каюту. Хохлаткина, телевизионщики пошли следом. На борту Гвидонову отдал честь капитан теплохода. Он был при параде и сверкал как новогодняя елка. Камера впилась в бесстрастное лицо морского волка, которому по сценарию полагалось сказать Гвидонову:

– Добро пожаловать, миллионный пассажир!

И он сказал эту фразу: весомо, с достоинством. А потом они мирно зашагали к каюте первого класса. Каюта – хоть стой, хоть падай! Просторная, со всеми-всеми удобствами и двумя громадными кроватями.

– Мы с вами поплывем? – спросил Гвидонов у капитана.

Капитан стал красным и, если бы не микрофон под носом, он бы ответил по-другому.

– На флоте не говорят поплывет. Потому что плавает только…

– Ясно, капитан, – прервал его Павел Николаевич и повернулся к режиссеру. – Съемка закончена?

– Порядок!

– Тогда мы прощаемся. Всем привет! – И он направился к двери.

– Будете жить как князь! – мечтательно проговорила Хохлаткина.

Василий Гвидонов неожиданно и дурашливо хихикнул.

– Что с вами?

Гвидонов пояснил:

– Это, наверное, смешно, но если разобраться, я на самом деле князь.

– Это в каком смысле? – не своим голосом спросила Хохлаткина.

– Не знаю, как и сказать… В прямом смысле, наверное. Мой дед князь и он сейчас в Турции.

– Живой?

– Живой, мама говорила. И написала ему, что я в Турцию плыву.

– Опять плыву, – сказал, как ругнулся, капитан.

– Этого еще не хватало! – охнула Хохлаткина и, в вихре мыслей поймав крайнюю, спросила: – А почему, Гвидонов, ты об этом в анкете не написал?

– Дак в анкете про дедушек и не спрашивали, – простодушно ответил Гвидонов.

– Головотяпы! – упрек относился к сверхбдительным составителям анкеты. Неожиданно Хохлаткина успокоилась. – Я посоветуюсь с нужными людьми, и мы что-нибудь придумаем. Но ты, Гвидонов, молчок и – ни-ко-му!

– Это бардак! – неожиданно донеслось до каюты первого класса. – Мы костьми ляжем! Как один! За мной, товарищи!

– Что это? – удивился Гвидонов.

Хохлаткина вздохнула:

– Знала бы я… Это все из-за вас, княжеский осколок!

– Я-то здесь при чем?

– Съемки закончены. Пошли на свой теплоход.

И пока Хохлаткина, Гвидонов и капитан пробирались к выходу, с палубы доносился металлический рык старосты группы:

– Это вам не пляж! Встать! В колонну по двое – становись!

Когда Хохлаткина и Гвидонов подошли к трапу, они увидели с трапа белоснежного лайнера два одиноко торчащих чемодана, а чуть поодаль всю свою группу, понуро бредущую к неказистому суденышку…

Час спустя теплоходик, мелко подрагивая, отчалил от пирса и вырулил к выходу из бухты. Проплывали (нет, проходили) мимо красавца-лайнера. У доцента Волобуева и Василия Гвидонова, стоявших на палубе, отчего-то запершило в горле, когда они взглядом не могли подняться выше борта обманщика-лайнера. А тут еще теплоходик взял да и подал голос: да разве голос – тявкнул, как болонка.

– Ну и гудок, – обидевшись за маленький теплоход, печально сказал доцент. – Если бы я поднатужься, то смог бы гораздо громче.

И в который раз сам удивился буйству своей фантазии.

2. Красные шальвары

Воистину все познается в сравнении. Еще вчера, в порту, теплоход «Руслан» казался плюгавым, утлым суденышком, но прошла ночь – и не диво ли? – теплоход будто раздался в плечах и зримо прибавил в росте. Все, что держалось на плаву и время от времени появлялось справа и слева по борту, походило на морскую мелюзгу, которую пацаны расстреливают в электронном тире. И стал белее, похоже, «Руслан», отмытый за ночь морскими волнами. Но и это еще не все. Туристов поразило необъятное чрево теплохода. Когда первые пять групп исчезли в его внутренностях, то последней, шестой, подумалось, что матросы через какой-то донный люк сплавляют пассажиров на сушу. Ну никак пассажирская масса при самом богатом пространственном воображении не могла вместиться в данную кубатуру. Но вместилась. Расположилась. Кое-кто и с комфортом. Чудеса? Ничуть не бывало! Вспомните городской автобус. Часы «пик». Распахиваются двери и пробками от шампанского вылетают из салона честные труженики. Двадцать, пятьдесят, семьдесят человек… сто! По всем земным законам в автобусе должен сохраниться лишь водитель автобуса. Жалкие фантазии! В салоне только-только начинают уступать место гофрированным от давки инвалидам и беременным женщинам.

Василий Гвидонов устроился расчудесно. Слава те, на этот раз не соврали. Конечно, каюта была не та, что ему на минутку привиделась накануне, но… Почти все удобства и, если редко дышать, то здесь безвылазно можно просидеть хоть до Турции. Другие не могут. И потому они неприкаянными грешниками слоняются по палубе или, зазубрив расписание работы баров, круглосуточно с дамами и без дефилируют по малоалкогольным объектам.

Хохлаткина, с вечера навестив Гвидонова, наказала ему:

– Посторонних не подпускай. Надо бы на дверях череп с костями нарисовать.

– Это еще зачем?

– Мы эту каюту приспособим под штаб.

– А я?

– А ты будешь ее сторожить. Не «нокай», пожалуйста, и не строй из себя миллионного пассажира. Если бы не я, то еще неизвестно, попал ли ты бы на этот круиз.

– Ну это еще как сказать…

– А тут и говорить нечего… – Поднаторевшая на службе в словоблудии, отрезала Хохлаткина. – Вспомни-ка турецкого деда? Кстати, а ты не турок?

– Пока нет, – насупился Гвидонов. – По паспорту русский.

– Это мы уточним, – многозначительно пообещала Хохлаткина и удалилась.

Утром Гвидонова разбудил стук в дверь. Он слетел с кровати и натянул спортивное трико.

– Долго я еще буду под дверью стоять? – голосом жены поинтересовалась Хохлаткина.

– А я никого не жду.

За дверью задумались. Потом Хохлаткина не удивленно, но с надеждой спросила:

– Гвидонов, и ты с бабой? О, кобелиное племя!

– Это мое личное дело.

– Ха! – удивилась Хохлаткина. – Я сейчас Африкана Салютовича позову. Он быстро разъяснит, можно ли в коллективе заниматься развратом.

Гвидонов распахнул дверь. Хохлаткина зачем-то понюхала воздух и лишь потом шагнула в каюту.

– Плохи твои дела, Гвидонов, – И заглядывая под кровать, наклонилась, чтобы не вставать на четвереньки.

– В каком смысле?

– С дедом твоим плохо.

– Помер, что ли?

– Не знаем, не знаем. Напиши-ка, Гвидонов, объяснительную записку.

– С какой стати?

– А ты подумай, с какой.

– Я, что ли, своего деда сделал?

– Не артачься. Мы пока не знаем, кто сделал твоего деда, но объяснительную придется написать.

– Что объяснять то?

– Объясни, что так, мол, и так, а я, извините, княжеским внуком уродился и скрыл этот позорный факт от соответствующих инстанций.

Гвидонов посмотрел на Хохлаткину, как на отечественную витрину с красной и черной икрой. Та ноль внимания. Тогда Гвидонов сказал:

– Извините за прямоту. Мне показалось, что вы тетка смышленая.

– Я тебе не тетка! Ты меня в свою родню не записывай! – взвилась Хохлаткина. – Я из таких – ого-го! – слоев поднялась, что иногда и самой страшно делается.

Вопросы у Гвидонов а сразу иссякли. Он попросил листок бумаги и прямо в присутствии Хохлаткиной крупно написал: «объяснительная записка». Но объяснять ничего не хотелось. Да и что объясняться-то?

Давным-давно, еще в эру немого кино, но задолго до прихода на границу знаменитого Карацупы, дед Христофор взял да и убежал за рубеж. Не княжилось ему при новой власти. Убежал и как сгинул. Только десять лет назад, когда Василий закончил ПТУ, дед Христофор подал весточку: живу, мол, не тужу, в Турции, чего прислать. Клавдия (это мать Василия) и вообще, чем могу служить. Клавдия ответила: рада, что уцелел, но, ради бога, ничего не присылай, а то соседи со свету сживут. И про Василия написала: внук – твоя копия, тятя. От такой новости дед Христофор едва умом не тронулся. Прислал как-то на главпочтамт, до востребования десять пар замызганных джинсов. Мать их употребила на половые тряпки и только через лет пять узнала, что это самые модные джинсы в Европе и цена им – дороже новых. И тогда в сердцах Клавдия написала: «Тятя, ты видно, совсем обносился в своей Турции. Посылаем тебе красные шальвары. Ятаган, прости великодушно, достать пока не удалось» Матери всегда казалось, что в Турции люди поголовно ходят в красных щальварах и с ятаганами. Одно слово, нехристи.

Переписка неожиданно прервалась и лишь две недели назад из Стамбула пришло письмо, где, между прочим, Христофор сообщал: «С нетерпением жду Васю – внука». Откуда он мог знать, старая перечница, что Василий Гвидонов оформился полноправным туристом в ближневосточный круиз?

И вот сейчас Василий крепко задумался: получив этот намек, надо бы поставить в известность высокие профсоюзные инстанции? И сам себе ответил: ни в коем случае! Иначе бы ему не видать круиза, как собственных ушей. Наверняка бы нашелся чинуша, который рассуждает по беспроигрышной схеме. Примерно такой: дед встретится с внуком. Криминал? Нет. Но когда-то дед драпанул через границу. Виноват внук, которого не было на свете? Опять нет. Но ведь дед и внук наверняка встретятся, будут о чем-то наедине разговаривать и вполне возможно нарушат программу пребывания туристов в Турции? Закрыть на это глаза? Ладно, закрываю, я не бюрократ какой-нибудь. Пойдем дальше. Ну, а вдруг!.. Вдруг!.. С кого тогда спросят? Ты, скажут, знал и ты, скажут, не воспрепятствовал?! Значит, ты потерял бдительность, значит, ты глупый, а потому – кыш с этого теплого местечка! Точка! Финита! А мне, как говорят в Одессе, это надо?

Так бы рассуждал чинуша. И он для подстраховочки – береженого бог бережет! – заменил бы Васю на Петю или Абдуллу: вон их сколько за дверьми топчется…

Гвидонов мучался над объяснительной запиской, как Моцарт над «Реквиемом». Сто вариантов до боли в висках вертелось у него в голове. Наконец, он выбрал один. Самый короткий. «Никакого деда-князя у меня нет, – начертал Василий. – Я все придумал. Гвидонов».

Хохлаткина брезгливо перечитала записку и спросила:

– Не врешь?

– Честное профсоюзное!

– Тогда гуляй, Вася.

И Вася пошел гулять.

На палубе негде было упасть яблоку. Сочинский городской пляж, да и только. Незло припекало солнце, с кормы налетал упругий ветерок, а вокруг «Руслана» подпрыгивали и играли синие с барашками волны. За теплоходом, как привязанные, резвились чайки-побирушки, безошибочно хватая на лету кусочки батона и высокомерно игнорируя папиросные бычки. В шезлонгах млели девушки, а рядом табунились лысые и лохматые, толстые и поджарые, красивые и не очень томноволоокие мужчины. Первый день круиза и первый безлимитный аукцион. Василий увидел доцента, который с очень глубокомысленным видом склонялся то над одним, то над другим шезлонгом. Гвидонов подошел ближе и прислушался. Доцент, прокашлявшись, подступил к очередному объекту и предварительно поклонившись, грудным голосом спросил:

– Простите, вы не хотели бы познакомиться с весьма интеллектуальным мужчиной?

Из шезлонга ответили:

– А почему бы и нет?

Доцент мелко-мелко потоптался на месте и протянул ладошку:

– Очень рад. Олег Волобуев. Доцент.

– Так это вы? – И навстречу ладошке из шезлонга неохотно вздымались небрежно сложенные пальцы. – Марина.

Ноги доцента задвигались еще интенсивнее. Он три раза поклонился и, опасаясь, что от восторга взвизгнет, прикусил губу и сказал:

– Мариночка, я сейчас сниму брюки и быстро прибегу к вам.

Действительно, доцент обернулся пулей. «Не в музыкальном ли салоне он натянул плавки?» – погрешил на доцента Гвидонов и с интересом продолжал наблюдать за токованием Волобуева. Итак, доцент обернулся пулей. Но еще быстрее Марина поменялась шезлонгами с дамой очень близорукой и потому до обидного мало видевшей в своей жизни раздетых мужчин. Волобуев подал в шезлонг бутылочку холодной со льда пепси-колы.

– Спасибо, дорогой, – поблагодарили из шезлонга.

Волобуеву показалось, что на корабле треснули паруса. Он поднял голову: парусов не было. Он опустил взор и понял, что если в шезлонге сидит Марина, то разговаривал он с ней лет пятьдесят назад.

– Одалиска! Профурсетка! – ругнулся доцент и пошел надевать брюки, ибо знакомиться с дамами в неглиже Волобуев считал верхом неприличия.

Гвидонов аккуратно перешагнул через чью-то тушу и, не зная, куда ступить дальше, завис с поднятой ногой. Наконец высмотрел зону, потянул носок и заслонил кому-то лекарственные ультрафиолетовые лучи. Процедуру принимала не кто иная, как Нина Фугасова. Она и сказала:

– Эй, шланг! Ты что, стеклянный?!

– Здравствуйте, – не поздоровался, а извинился Гвидонов.

– A-а, миллионер! – узнала она Василия. – Хиляй отсюда! Ты в бойкоте. На весь круиз.

Гвидонова потянули за рукав. Он оглянулся и увидел рыжего, как сноп, и улыбчивого Антошкина, сотоварища по закупке сувениров. Антошкин, помнится, отказался тогда от его услуг, сказав:

– Ты собирай с группы деньги, а сувениры – за мной. И не боись, все будет тип-топ.

Так оно, наверное, и было. Потому что Хохлаткиной сувениры пришлись по вкусу и общественная деятельность Гвидонова на этом благополучно завершилась.

Антошкин предложил:

– Пойдем в бар, почирикаем.

Пошли, спрятались в темном уголке, заказали фанту. Антошкин зачирикал:

– Правда, что ты внук князя?

– С чего ты взял?

– Своими ушами слышал, как Хохлаткина эту новость преподносила.

– Кому?

– Дирекции круиза.

– А ты там что забыл?

Антошкин загадочно усмехнулся.

– Приближенное лицо дирекции, – нарочито важно представился он. – Личный кинооператор. Кстати, ты не хотел бы фильмик заиметь, где главного героя будешь изображать сам? Кадрики с миллионным пассажиром, скажу по секрету, получились что надо. Пальчики оближешь! Ну как?

– Я и вдруг герой фильма? Не вяжется.

– Старикашка, ты слишком высокого мнения о своей персоне. Твое дело позировать, мое – снимать. На фоне Парфенона, пирамиды Хеопса, в Стамбуле… Память на всю жизнь, на зависть врагам и друзьям.

Гвидонов отхлебнул фанты и протянул:

– A-а, ты вон что имеешь в виду. И сколько это будет стоить?

– Ролик на десять минут – стольник. Согласись, по-божески…

– Стольник. Сотня, значит? И много желающих?

– Ты восьмой. Заметано? – Антошкин выхватил ручку и нацелился вписать Гвидонова в свой кондуит.

– Заманчивая идея. Но ведь денег нет.

– Как нет денег?! – пророкотал под сводами бара голос толстого, а, следовательно, добродушного Игната Булочкина.

Не нарисовать портрет Булочкина – грех, а нарисовать – пара пустяков. Он весь состоял, а, следовательно, и раскладывался на кружочки. Кружочек – голова, кружочки – щеки, нос, глаза, шея, круг пошире – туловище с шарообразным животом и покатыми плечами; а ноги – два эллипса. Шорты на Булочкине – и те были круглыми. Раскинув руки, он приблизился к Антошкину и Гвидонову и снова пробасил:

– Кто сказал, нет денег? А боны, которыми нас снабдило передовое пароходство? А у кого боны – у того дамы, вина хоть залейся, – и он показал рукой на витрину бара. – И скажите, молодые люди, чего не хватает для полного счастья? Женщины, вино и… Думайте, думайте… Правильно, – будто услышав ответ, сказал Булочкин. – Для полного счастья необходимо расписать пулечку.

Классики минувшей поры на разных языках выпукло и несмешно поведали миру о ловцах подлейшей из фортун – картежниках. Но они не знали Игната Булочкина. Мудрейшего из главных бухгалтеров, которого картежная страсть поразила в расцвете сил, через три дня после полувекового юбилея. Сослуживцы тогда с удовольствием учиняли набеги на квартиру Булочкина, помня о неприконченных за столом запасах спиртного и яств. Но так как все новости были перелопачены, кости сотрудников перемыты, от каждого анекдота несло нафталином – однажды решили скинуться в картишки. Хозяин Игнат Булочкин до распроклятого дня карт в руках не держал и королей от дам отличал только по прическе. А тут он подсел к игроку, понаблюдал, покумекал и пришел к выводу, что ни один из его прожорливых гостей мыслить логически и рискованно не умеет. «Бухгалтерская игра», – подумал он с уважением о преферансе и со следующей пульки карты стали сдавать и на его долю. Когда по радио заиграли гимн, Игнат Булочкин с удивлением обнаружил, что ночь пролетела быстрее, чем у влюбленного, и кроме того, в кармане приятно шуршали почти сто рублей, законно отнятых у приятелей. Через месяц Булочкин по очереди растерял партнеров-сослуживцев. Начала теряться и жена, но тут Булочкин сделал тонкий ход и обучил Настасью преферансу. Теперь по вечерам они дулись в «гусарика». Настасья проявила недюжинные способности и за каждый вист дралась как львица. Вскоре Булочкин не без горечи понял, что в семейном кругу он бюджет не поправит. Охоту надо было вести в чужих угодьях. И охота началась.

Командированные на предприятие, где отбывал трудовую повинность Игнат Булочкин, при всей ловкости не могли обойти главного бухгалтера. Без его крючка-росчерка, любой «заказ», «наряд», «требование» ценились не выше бумажной салфетки. А чтобы получить подпись, надо было честно и положительно ответить на единственный вопрос: «Умете ли играть в преферанс?» Находились и такие, кто безбожно врал, и, получив десять карт, не знал, что с ними делать. Суррогатов типа «давайте в подкидного» или «веришь не веришь» Булочкин не признавал и лжецов с позором изгонял.

Много тайн познал Игнат Булочкин, ударившись в карточный загул, но одной он постичь не мог. Простенькой, как букварь: «Как быстро пролетели годы!» И когда ему месяц назад при всем честном народе подарили транзистор, а директор в своем кабинете – атласную колоду карт (моющуюся), Игнат Булочкин ошарашенно спросил: