Текст книги "Сюрпризы в круизе"

Автор книги: Геннадий Синцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Как? Мне шестьдесят?!

Судя по всему, этот круиз был для Булочкина предпенсионным. Едва ли не полным составом пришли на вокзал бухгалтеры, чтобы проводить в дальний путь своего шефа. Но и тут Булочкин остался верен себе: поезд еще не тронулся, трепетали у окна косынки и руки, а он, усадив жену напротив, расчерчивал первую пульку.

Вот такой ненасытный ас предстал перед Антошкиным и Гвидоновым. Конечно, Василий Гвидонов не знал о затянувшемся лихолетье Булочкина, но и Булочкин, садовая голова, не предполагал, что в лице Гвидонова он встретил не только токаря четвертого разряда, который более чем на сто процентов вылущивает самые сложные детали, а некоронованного картежного короля. Василий точно помнит, что после соски ему в руки почему-то попадались карты. В школьные годы и в ПТУ его товарищи никак не могли уяснить, что карточный долг – это долг чести, а потому расплачивались большей частью тумаками. Было больно, было обидно, и Вася похоронил свой талант в четырех стенах. Рискнул, правда, однажды показать свое мастерство в заводском клубе, а из зала крик:

– Шулер!

На том и закончилась карьера Гвидонова-фокусника. Но со сцены Василий не ушел. Попев в хоре, он затем перешел в танцоры и… но об этом позднее.

Булочкин расстелил перед ними бумагу-скатерть, любовно изготовленную в каком-то НИИ и содержащую бесценные подсказки преферансистам: «Хода нет – ходи с бубей», «Под вистующего с тузующего, под игрока с семака» и т. д. и т. п.

– Мы по маленькой, по копеечке, – хищно успокаивал Булочкин будущие жертвы и чуть погромче позвал: – Настасья, мы ждем!

Настасья, видно, стояла под дверью, и на зов явилась незамедлительно.

– Здравствуйте, мальчики! – сказала она, присела на край пуфика и как-то послушно положила тонкие ладошки на стол. – Решили время убить?

«Ты бы нас убила, – подумал Гвидонов, – если бы мы отказались играть. Ишь, глазищи-то полыхают!»

Чета была явно из фанатиков. Прикосновение к картам вливало в них живую воду, удачно сыгранная комбинация наполняла ликованьем, а как трудно они душили восторг, когда проштрафившийся партнер записывал «в гору». Для Булочкина это были лучшие минуты в жизни. «Ну и пусть их!» – по-доброму позавидовал Гвидонов супругам. – Кто-то кайфует от музыки, кто-то от стихов, а у них своя услада. Где они еще так поблаженствуют!» И будто подтверждая мысли Василия, Настасья, выбросив карты на стол, сама себе зааплодировала:

– Мизер! – воскликнула она. – Чистый мизер!

В первой партии супруги одержали полную викторию. Антошкин и Гвидонов достали десятирублевые книжицы-боны и солидно рассчитались с победителями морфлотовскими рублями. А если Антошкин выдирал из книжки рубли, как собственные зубы, то Василий расплатился легко и красиво.

Приближался час Гвидонова. Час некоронованного короля.

«Хватит с ними миндальничать, – приказал себе Гвидонов. – Хватит при сдаче карт слюнявить пальцы. Бдительность у противника притуплена – вперед».

Гвидонов знал, что отныне он имеет моральное право повернуть фортуну к себе лицом. Чета Булочкиных являла собой высокопрофессиональный дуэт, спевшийся в длинные зимние вечера и отточивший такую систему знаков и жестов, что знай ее масоны, они бы и по сегодняшний день ходили среди нас целехонькими и неузнанными.

– Девять пик, – объявляет Настасья, и Игнату становится ясно, что взятка ему обеспечена. И он как поп или студент вистует на одном или двух вистах.

– Девять… пик, – заказывает Настасья, и Игнат равнодушно сбрасывает карты, потому что знает: пауза между «девять» и «пик» предостерегает мужа от активных действий, предоставляя возможность другим партнерам сесть в лужу.

А как замечательно «торгуются» супруги! Воркуют, как голуби. «Семь первых», – томно сообщает Булочкин. – «А семь вторых», – поднимает игру Булочкина. Сизокрылый со вздохом объявляет: «Пас». Не будь звукового сигнала, спрятавшегося за буковку «а», Булочкин мог бы и наломать дров. Но Настасья сказала «а» – и торговле конец. «А» расшифровывается просто: «Куда прешь, орясина! Семь вторых – это мой предел». Булочкин мог заартачиться и сказать: «А семь третьих» и это бы в переводе означало: «Дура, если бы ты видела мои карты! Они гораздо сильнее твоих. Ори «пас».

– Пас, – ворковала Настасья и преданно смотрела на сизаря-победителя.

И еще штук пять уловок подметил Гвидонов, с помощью которых беззаботно мухлевали Булочкины. И вот настала пора ответного удара. Первую мину Василий подложил под Игната Булочкина. Секунд пятнадцать-двадцать потребовалось ему, чтобы по-своему перетасовать колоду и сдать Игнату карты, от которых он аж зажмурился. Туз, король, дама, валет – пики; туз, король, дама – буби; туз, король, дама – крести… Десять взяток! Колом не выбьешь. Но чужой ход и поэтому девять – через паузу – пик. Слышь, Настасья?

– Пас, – быстро сказала Настасья.

– Вист, – сказал Антошкин, с удивлением обнаружив на руках только две масти.

Булочкина едва не хватил удар. Произошло немыслимое: он получил всего четыре взятки. В кармане противно зашевелились, а потом и запрыгали морфлотовские взятки. Шуток за столом поубавилось. Назревал очередной сюрприз. «Порадовать Настасью? – прикинул Василий. – Нет, не будем мелочиться». Гвидонов сдал карты, и на лице Булочкина, собранном из самых мрачных туч, проскакал солнечный зайчик.

– Мизер, – решительно объявил он и потянулся за прикупом. Прикуп пришел не к масти. А ведь на бумаге-скатерти, лежавшей под руками, параграф номер одиннадцать категорически предупреждал: «При чужом ходе – восьмерка твой враг!» Враг он и есть враг. Шесть взяток всучили партнеры Булочкину.

Морфлотовские рубли подняли в кармане крик. Голубиная семейная пара улетела. За столом сидели Кадрус и Карконта. Масонские жесты и знаки не срабатывали. «Ты оглохла!» – рычал Булочкин. «Ты ослеп!» – восклицала Булочкина.

Наконец, игра подошла к концу. Свинцовыми каплями-слезами упали на стол книжечки-боны.

– А тебе в каюте отдам, – пообещал Булочкин невеселой супруге.

И они ушли. Антошкин на радостях заказал шампанское.

– Дали мы им по мозгам! – раздухарился он и вдруг спохватился: – Вася, ты так и не ответил: князь ты или не князь?

– Токарь я, – отмахнулся Гвидонов. – Это что-нибудь меняет?

– Остряк, – задумчиво усмехнулся Антошкин. – Полжизни бы изменило. Но, – он поднял палец, – лишь в том случае, если твой дед князь и если он не окочурился. Сколько ему сейчас лет?

– Под восемьдесят, – бездумно ответил Гвидонов.

Рыжий Антошкин взвыл от восторга:

– Ага, раскололся! А Хохлаткина – дура. Я сразу понял, что ты ей туфту подсунул.

– Какую туфту?

– Объяснительную.

– Ты и это знаешь?

– Вася, давай договоримся: Антошкин знает про каждого. Не веришь? Дай лапу, я погадаю. Ты холост, вернее разведен, средний заработок – двести рэ, живешь с мамой в двухкомнатной квартире… Стоп, Вася! А эта загогулина откуда взялась? Неужели? – Антошкин поднял глаза. – Вася, ты еще и артист?

– Брось чепуху молоть! – Гвидонов поднялся, слегка уязвленный всезнайством Антошкина. – И насчет деда попридержи язык. Нищий он. Как дервиш. Я ему сухари везу.

– Ну и ладушки, – легко согласился Антошкин. – А про фильм не забудь. Я и название придумал: «Василий Гвидонов в зарубежном турне». Звучит?

Василий отправился в каюту. Она была занята. Хохлаткина проводила инструктаж актива группы. Гвидонов приоткрыл дверь и услышал очередное напутствие Хохлаткиной:

– И ничего не вижу зазорного, если гуляя по городу пятеро туристов возьмутся за руки. Они тут привыкли к нашим нормам поведения. Гвидонов, ты что хотел?

Василий потянулся и зевнул.

– Поваляться на кровати, – ответил он.

Хохлаткина всплеснула руками, призывая актив в свидетели: посмотрите, мал, какой нахал этот Гвидонов.

– Здесь штаб, Гвидонов, – отрезала она. – До двадцати двух ноль-ноль.

Делать нечего, Василий стал бездумно слоняться по кораблю. У бассейна-проруби по-прежнему жарились любители морских купаний и пляжных знакомств, вертели карусель неутомимые чайки, гордо и неприступно высился среди полуголых путешественников переодевшийся в костюм-тройку доцент. Потекли в кассы баров морфлотовские рубли в обмен на коньяки и шампанское. «Русскую» пока не трогали, и она покорно ждала своего часа. Из музыкального салона слышались крики и смех. Василий попал в самый разгар викторины. Культмассовик – длиннющая, сухая дама и почему-то без лорнета – скрипучим голосом безжалостно зондировала интеллект пассажиров.

– Кто это? – вопрошала она, на палочке поднимая портрет поэта Лермонтова.

– Джигарханян, – мгновенно реагировал хорошо и много поживший пассажир в чесучовом костюме.

Дама презрительно не замечала слабого на голову сверстника и извлекала следующий портрет.

– А это кто? – В зал мудро смотрел Л. Н. Толстой.

– Джигарханян, – стреляло в ответ.

– Мы видим Льва Николаевича Толстого, – снизошла до пояснения культмассовик, – гениального писателя…

– Это ведь надо! Обмишурился, – сокрушался чесучовый костюм. – А ведь вылитый Джигарханян. Из кинофильма «Место встречи изменить нельзя». Помните?

– Ничего общего! – не разлепляя губ, манерно отвечала просветительница.

Пассажир нахмурился: в голове складывался достойный отлуп. Наконец, отыскался:

– Если это Толстой, то где же Джигарханян?

– Мы сегодня в писателей играем, а не в артистов, – ловко вывернулась культмассовик. – И мне смешно (для наглядности она хохотнула), что вы до сих пор этого не поняли.

– Не учи дедушку кашлять, – наставительно произнес странный пассажир. – Давай в артистов играть.

Следующей викторины Гвидонов не мог выдержать и поэтому счел за лучшее исчезнуть по-английски…

Проснулся Гвидонов в прекрасном настроении. Сегодня они будут проходить Босфор. Восьмым чудом света называют его турки. Василий к громким прозвищам относился скептически. Порывшись в памяти, он пришел к выводу, что нет ни одной страны в мире, где хотя бы краем уха не слышали про семь чудес и не отыскали в своем царстве-государстве восьмое и самое-самое распрекрасное чудо.

Пассажиры сгрудились у левого борта. Теплоход вошел в Босфор. Сиял, сверкал и блистал Стамбул. Сотни минаретов ракетами вонзались в небо. Город как бы стекал в голубой пролив, беспорядочно разбросав на холме отели и банки, мосты и автострады, кофейни и рестораны.

– Товарищи, перед нами одна из гнойных капиталистических язв – Стамбул, – голосом Африкана Салютовича заговорил динамик. – Прошу не суетиться и не паниковать. По утвержденной программе мы посетим Стамбул на обратном пути.

Пролив сузился. До берега было рукой подать. И тут внимание туристов привлекла живописная группа на небольшом пятачке. Завидев «Руслан», из группы выдвинулся духовой оркестр и грянул «Встречный марш». Позади группы стояли длинные, как паровозы, легковые автомобили. Из одного из них почтительно вывели седобородого старца и бережно, как хрупкую вазу, доставили к самому берегу. Старец молитвенно сложил на груди руки и с достоинством поклонился. В следующий миг за спиной старца возникло огромное полотнище. На полотнище было начертано: «Васе, внучьеку – ура!!!» Оркестр заиграл «Славься!» В небе над теплоходом лопнули три ракеты.

На «Руслане» онемели. Истуканом стоял и Василий Гвидонов. Он и не почувствовал, как на его руку легла теплая ладонь Нины Фугасовой.

– Поприветствуйте дедушку, ваше высочество, – тихо сказала Нина.

– Как? – Гвидонов воззрился на Фугасову.

– Помашите ему рукой. Да не очкуйте, ваше высочество!

– То есть?

– Не очкуйте – это, по-вашему, не бойтесь, – терпеливо пояснила Нина. – Ну, смелее, смелее!

В это время динамик заговорил снова:

– Василия Гвидонова просят срочно пройти в свою каюту. Повторяю…

Гвидонов бросил прощальный взгляд на берег, на деда Христофора, замершего в почтительном поклоне и, по-арестантски заложив руки за спину, вальяжной походкой направился в каюту. Народ расступился, как перед поливальной машиной.

– Князь, князь идет, – завистливо и чертыхаясь шептали за спиной.

Василий зашел в каюту и, напоровшись на взгляд Хохлаткиной, замер.

– Ну, внучьек, – сказала Хохлаткина. – Есть дед в Турции или нет деда в Турции?

– Есть. Сами, небось, видели.

– И вы его узнали?

– Конечно, узнал.

– А как вы его узнали, – искренне заинтересовалась Хохлаткина, – если он удрал шестьдесят лет назад?

– Очень просто узнал.

– Очень просто? Поделитесь…

Гвидонов обреченно вздохнул и ответил:

– Я узнал его по красным шальварам.

Игра в вопросы и ответы продолжалась долго-долго…

3. Операция Африкана Салютовича

Предложение Хохлаткиной дирекция круиза энергично забраковала.

– Пардон, – сказали ей, – но это чушь.

И разъяснили. Представьте, говорят, сходят с палубы туристы, ни с того ни с сего хватают друг друга за руки и по пятеро устремляются к достопримечательностям. Местные власти нас могут не понять. Или того хуже: сочтут за какую-нибудь демонстрацию.

– Но они ведь знают, – сказала Хохлаткина, – что для нашего человека чувство локтя превыше всего?

– Знают, но далеко не все, – снова возразили ей.

– Хорошо, я подчиняюсь, – устало произнесла Хохлаткина, хотя в душе ее клокотала стопроцентная уверенность, что дирекция круиза на сей раз притупила бдительность и явно не докумекала. А ведь как ладненько разбила она всю группу на пятерки и ночью провела генеральную марш-репетицию на палубе. Вспомнила, как она резко осадила Африкана Салютовича, который настаивал, чтобы туристы сверяли строй по правофланговому и на виду у правительственных учреждений обязательно печатали шаг.

– Ихнему удивлению не будет границ! – радовался своей сметливости староста группы. – Да не раз пройти, а раза три-четыре, как?

Группа загалдела и сразу нашла понимание у Хохлаткиной. А вот она у дирекции круиза его не находит.

– С Гвидоновым что будем делать? – напоследок спохватилась Хохлаткина. – Может, и его на самотек пустить?

– Ваше дело, – сказали ей. – Но не забывайте, что Гвидонов – турист, все экскурсии им оплачены и не пускать его на берег мы не имеем права.

– Но его-то, надеюсь, можно поддерживать… за руки?

– Ваше дело.

После очень подробной беседы с Хохлаткиной у берегов Турции Василий Гвидонов почти не удивился, когда на землю древней Эллады он ступил крепко и нежно поддерживаемый с одной стороны Африканом Салютовичем, а с другой – Ниной Фугасовой. Чуть впереди, зорко посматривая по сторонам, шествовали Хохлаткина и кинооператор Антошкин. До автобусов – метров двести – дошли без приключений.

– Хорошо шел, – похвалил Гвидонова Африкан Салютович, подсаживая его в машину.

На сиденье они расположились рядом и с интересом стали озираться по сторонам. Мимо проплывали обыкновенные и причудливые здания, зеленые островки скверов, толпы прохожих и несметное количество магазинов. Но толпы почему-то не выстраивались ни в какие очереди и продавцы сонно, рассевшись у дверей, провожали взглядом людской поток.

«Странно, – засвербило в голове у подозрительного Африкана Салютовича. – Магазины есть, а очередей нет. Так не бывает. Ведь у нас сейчас в очереди стоят, чтобы спросить: за чем стоите? Неужели прогресс только нас коснулся? Или это…»

Нежданная, но очень красивая догадка поразила старосту.

– А ведь сегодня четверг! – вскинулся Африкан Салютович.

– Ну и что? – спросил Гвидонов.

– Не улавливаешь связь?

– Связь? Какую связь?

– С капитализмом. С сутью его.

– Не приходило в голову.

Африкан Салютович безрадостно вздохнул и посетовал:

– Подкован ты слабо. Наверное, от политзанятий уклоняешься. Я сейчас гляжу на эту Грецию – и она передо мной как на ладони.

– Поделились бы.

– И поделюсь. – Откашлявшись, Африкан Салютович потяжелевшим голосом продолжал: – Сегодня четверг – это раз. Какой делаем вывод? Четверг – рабочий день. На улице народу – как муравьев – это два. А в магазины никто не заходит – это три. Какой итог получается? Самый решающий. Все эти люди бедные и несчастные. Потому что они безработные и им не на что заходить в магазин. – Он встал со своего места и призвал: – Посмотрите по сторонам, товарищи. Посмотрите на эти лица, у которых понурый вид и, может быть, от голода вытянулись носы.

Африкан Салютович малость смутился, когда водитель автобуса повернулся в его сторону и показал большой палец.

– Ка-ра-шо! – с чувством, хотя явно ничего не понял, проговорил он.

А смутился староста потому, что увидел у шофера клюв, который мог поспорить с пеликаньим. Гвидонов похлопал старосту по колену:

– Не тушуйтесь, – сказал он, – я думаю, у нашего водителя неполная рабочая неделя.

– Вероятно, – хмуро согласился Африкан Салютович и запретил себе глазеть по сторонам.

При выходе из автобуса процедура повторилась. Гвидонова подхватили под руки и молча поволокли к великому памятнику – храму Афины Парфенон на Акрополе.

– О, Парфенон! – воскликнула гид-гречанка и с повлажневшими глазами что-то сказала переводчику.

– О, Парфенон! – сказал наш переводчик и скосил глаза в блокнотик. – О, мраморный, дорический периптер с ионическим скульптурным фризом. О!

Лица туристов сделались столь почтительными, что гид-гречанка восторженно всплеснула руками и мысленно плюнув на регламент, долго и с жаром рассказывала о древней архитектурной жемчужине. Наш переводчик, хоть и не разгорячился, но исходные данные произносил громко, отчетливо, и, как гречанка, не забывал употреблять букву «о».

– О, четыреста сорок семь тире четыреста тридцать восемь до н. э., построенный Гектином и Калликартом. О, площадь Парфенона тридцать и восемьдесят девять сотых метра помножить на шестьдесят девять и пятьдесят четыре сотых метра. О, статуи фронтонов, рельефы метон и фриз. Руководил работами Фидий! О!

Пока гид и переводчик не по-волжски окали, ряды туристов мало-помалу вымывались и пристраивались к другим группам, где объяснения давались и не столь эмоционально, но зато ближе к родной речи. Лишь неразлучная тройка – Африкан Салютович, Гвидонов и Нина – угрюмо внимала громкоголосящему дуэту гида и переводчика. И тут дуэт распался: переводчик уперся взором в чистую страницу-шпаргалку и, сглотнув слюну, умолк. Гид что-то сказала. Переводчик высокомерно промолчал. Гид сказала еще что-то. Переводчик вернул листы-шпаргалки в первоначальное положение и без подъема промямлил:

– О, Парфенон, о, мраморный, дорический периптер…

Гид обиженно проговорила по-русски:

– Я не сказала Парфенон. Я не сказала периптер…

– Ну и что? – петушком вскинулся переводчик и выкинул вперед ладошку. – Это что, по-вашему, не Парфенон? или, скажете, – не периптер?

– Да, но…

– Или скажите, что наша Большая энциклопедия глупее других? – И не услышав ответа, распетушившийся переводчик заключил: – В таком случае я напишу заявление о вашей профессиональной убогости.

При слове «заявление» глаза гречанки сделались стеклянными и, припомнив скандальную историю из практики своей фирмы, она тихо сказала:

– Икскьюз ми. Я сказала Парфенон, я сказала периптер…

– Вот это по-нашему, – целиком и полностью одобрил Африкан Салютович действия гида и, стой иностранка поближе, он бы непременно похлопал ее по плечу.

Древний Акрополь старосте вскоре приелся. Гвидонов это почувствовал, когда тот, набив карманы осколками Парфенона, а на самом деле камушками, привезенными ночью специально для жадных на сувениры туристов, начал жаловаться на головокружение, сбитые ноги и вообще как-то скис и потух.

– Булыжники – они и есть булыжники, – подытожил он свои впечатления. – У нас и постарее есть.

Прямо скажем, не любил Африкан Салютович, когда кто-нибудь принижал нашу собственную действительность и ее явления.

– В Афинах, к сожалению, – поскучневшим голосом вещала гид-гречанка, – смог разрушает памятники.

– Да разве это смог? – обиделся Африкан Салютович. – Вот у нас смог – да-к смог!

– У вас – это где?

– Где, где? Да везде! – ушел от прямого ответа староста. И настороженно примолк, исподволь глянув на суетящихся неподалеку двух иностранных граждан с кинокамерами. Он засек эту парочку, когда они сошли с теплохода, но учитывая, что греков вместе с иностранцами в Греции всегда несравнимо больше, чем советских людей, поначалу не придал этому факту значения. Ну мало ли кто, прикинул он, жужжит камерами, завидев наших туристов. Потом староста «сфотографировал» эту пару, когда они садились в автобус, когда покидали его и, пожалуйста, тут не дают покоя, снимая с разных точек. И что любопытно: камеры эти иностранцы нацеливают только на него, Нину Фугасову и, понятно, Гвидонова.

– Нина, – обратился он к Фугасовой, – ты заметила, что вон те два бездельника все время ходят за нами и фотографируют?

– Те, малохольные, что ли? Конечно, заметила! Вон тот, что слева, мне еще жвачку дал.

– Какую жвачку? Когда? – опешил Африкан Салютович, казня себя за потерю бдительности.

– Когда мы из автобуса выходили. Он мне и руку подал.

– И ты… Но он ведь иностранец!

– Африкан Салютович, не прикидывайтесь шлангом!

– А если они… – Кто «они» Африкан Салютович додумать не успел, потому что на дороге, по которой они спускались к автобусу, как из-под земли вырос смуглолицый мужичок и гаркнул во все легкие:

– Здорово, соотечественники!

Лихо щелкавшие каблуки и подметки словно налетели на песчаную косу – пошипели и замерли. Беззаботно растянувшаяся цепочка туристов образовала непробиваемый круг, поставив лицом к лицу Хохлаткину и смуглолицего смутьяна. Смутьян снова крикнул:

– Здорово, говорю, соотечественники!

Не оборачиваясь, Хохлаткина распорядилась:

– Африкан Салютович, подойдите ко мне!

Круг разомкнулся, через трещинку выдавив из своих недр коренастую фигуру старосты. Староста оценивающим взглядом окинул незнакомца и невежливо, но и не грубо сказал:

– Кто такой? Документы!

Смуглолицый картинно хлопнул себя по ляжкам и переспросил:

– Документы? А на кой хрен они вольному человеку?!

– Так… Значит, без документов. И давно ты вольный человек?

– Третий год пошел, а что?

– Диссидент, выходит?

– Что-о-о? Ты лучше скажи, как Продовольственную программу решаешь?

Тут вмешалась Хохлаткина:

– Товарищи, не поддавайтесь на провокацию. Быстренько идем к автобусу.

И группа пошла к автобусу. Кроме Африкана Салютовича. Он еще и себе не мог объяснить, с какой стати остался с глазу на глаз с чернявым крикуном. Дать в ухо? И тем самым выразить отрицательное отношение к подобным типам? Нет, об этом он не думал. Подискутировать и наставить на путь истинный? Не то. Пока Африкан Салютович размышлял, какая нелегкая его тут задержала, смуглолицый кричал вслед группе:

– Ну и дундуки вы! Я-то хотел в дешевый магазин вас сводить. Денег ведь у вас на одну туфлю. А я бы по старой памяти…

– Отставить! – прикрикнул староста и не без удивления заметил, как незнакомец на миг подтянулся. То был рефлекс человека, служившего в армии и на всю жизнь запомнившего старшину-наставника.

Идея пришла Африкану Салютовичу первостатейная… Но вида он, конечно, не подал, что забеременел прямо-таки государственной мыслью и, сдержанно потолковав на разные темы, восвояси отпустил смуглолицего полузнакомца. А сам поспешил к автобусу. Плюхнувшись на сиденье, он сквозь зубы процедил:

– Изменник. Предатель. Дезертир. Ну мы еще посмотрим – кто кого.

Лапидарный монолог сменило грозное молчание. Но и оно не было всепоглощающим, ибо нет-нет и приоткрывало ушные заслонки, чтобы выхватить извне толику чужих слов.

– Я спрашиваю у девчонок по-английски, – делилась впечатлениями учительница Белкина, – кто, мол, они такие? А они отвечают: мы будущие морские офицеры греческого флота. Другие бы сказали – никогда бы не поверила.

– Завал! – объявила Нина Фугасова. – А мы с Васей Гвидоновым и Африканом Салютовичем видели место, где торчала двенадцатиметровая статуя из золота.

– Из чистого?

– А то еще какого?

– И куда она девалась?

– Украли, повезли морем и утопили.

Африкан Салютович тихонечко застонал: убей, он и слыхом не слыхивал ни про место, где «торчала» статуя, ни про ее размеры, ни про ее химическое благородство. «И это потому, – попенял он, – что на древние камушки позарился».

– А ты слыхал про статую? – спросил староста у Гвидонова, втайне надеясь, что Фугасова присочинила.

– Слыхал.

– Странно. Почему тогда я не слыхал?

– Спали, Африкан Салютович. Как конь.

Африкан Салютович неожиданно повеселел: все разлеглось по полочкам. И жвачка, подсунутая Фугасовой иностранцем, и золотая статуя, будь она неладна.

– Это с армии привычка. Я всегда любил стоя.

– Оно и видно, – про себя усмехнулся Василий.

На теплоход туристы рванули как домой. Каюты-кубрики, хоть и тесные, да свои, бармены жуликоватые, но ведь дурят не на доллары, а на свои кровные, а обеды на теплоходе? Разве сравнятся они с заморскими питательными пунктами, где на добавку не то что котлету, а ломтик хлеба не дадут. Стоят вышколенные официанты у стены и зыркают по сторонам, кто и как вилкой орудует или ножом. Между собой понятливо ухмыляются. А подумали бы своими головами: много ли ихнего простого люду по ресторанам (не по забегаловкам) шастает. Так думал Василий Гвидонов, без двусторонней поддержки возвращаясь на теплоход. Без старосты Нина Фугасова постеснялась взять его под руку и молча шла рядом. Тут опять откуда-то вывернулись иностранцы с кинокамерами и, пятясь и приседая, стали снимать Василия и Нину. А Василий взял да и обнял Нину и кадры получились, наверное, мировые, потому что иностранцы восторженно зацокали языками.

– Прошвырнемся по магазинам? – предложила Нина.

– Нет, надоело под конвоем ходить.

– Это я-то конвой?

– А то нет? Поначалу чуть руки не вывихнули.

– Ну, смотри, а я прошвырнусь.

Поднимаясь по трапу, Василий увидел, как Африкан Салютович что-то жарко шепчет на ухо Антошкину. Антошкин согласно закивал своей рыжей головой.

Спустя два часа туристы вновь устремились в город. На этот раз по магазинам. И случилось так, что Нина Фугасова отстала от группы. Засмотрелась на витрину с жемчугами и алмазами, хватилась – никого нет. Постояла, подумала – повернуть назад? Глупо. Когда ей еще доведется увидеть такие роскошные магазины? Как этот, например. С люстрами. Нина зажмурилась, чувствуя, что начинает выпадать в осадок. Когда открыла глаза, то увидела, что двери магазина распахнулись и царственным жестом пресимпатичный грек приглашает ее зайти вовнутрь.

– Прошу, мадам. Рад вас видеть, – на чисто русском языке поприветствовал ее красавец-грек.

– Я только посмотреть, можно? – И Нина переступила порог.

– Сочту за честь, мадам.

Нина прекрасно понимала, что взвизгивать от восторга и со стоном заламывать руки при виде заграничного барахла крайне неприлично. Но барахло было таким красивым, что Нина с дрожью в голосе сказала:

– Офонареть можно!

– Почему же нельзя? – воскликнул красавец. – Будут и фонари. Вам хрустальные или что-нибудь поинтимнее?

– Электрический, с батарейками, – сказала Нина.

– У мадам очень тонкий юмор. Извините, не держим.

– А жаль, – искренне огорчилась Нина. И тут ее взгляд зацепился за сногсшибательную люстру с подвесками – ну точь-в-точь как у режиссера Криволупова. А главное, она смотрелась в сто раз скромнее, чем ее расфранченные подруги.

– Интересно, сколько может стоить такая люстра? – почти равнодушно спросила Нина.

– Эта? – небрежно поинтересовался продавец и, выудив из-под прилавка раздвижную лесенку, в пять секунд снял люстру, как елочную игрушку. Она хрустально тренькнула подвесками и – о, чудо! – вспыхнула в руках грека электрическими огнями. Люстра сияла, играла, завораживала.

«Да неужели я окривела? – изумилась Нина. – Сравнила красавицу с криволуповским набалдашником».

– Неплохо смотрится, – вслух сказала она. – Но вы не назвали цену.

– Не в цене дело. Мадам, могу ли я рассчитывать на вашу откровенность?

– Это в каком смысле? – насторожилась Фугасова, сразу вспомнив, что она находится в капиталистической стране.

– Нет-нет, не волнуйтесь, ракетных установок мы касаться не будем. Я бы хотел поговорить на глубоко личные темы.

Нина почувствовала, что ее гэдээровская сумочка медленно, но верно стала наливаться свинцом. Еще немного, и она будет, как гиря.

– Продолжайте, – вежливо попросила Нина.

– Скажите, мадам, вы знакомы с Гвидоновым?

Сумочка полегчала.

– С Васей? Конечно, знакома. Да его весь теплоход знает. Он ведь у нас миллионный пассажир.

– Вот как! Это интересно. Вы с ним из одного города?

– Да.

– И, простите, вы всегда с ним так неразлучны, как сегодня?

Нина задумалась. Она ведь не могла сказать продавцу, что выполняла общественное поручение товарища Хохлаткиной.

– Ну-ну, не смущайтесь, мадам, – по-своему истолковав паузу, поторопил с ответом красивый продавец.

– Почти всегда, – легко соврала Нина.

– Как говорится, вопросов больше нет. Но должен огорчить вас, мадам. Люстра, которая вам так понравилась, к сожалению, с крупным дефектом.

– Я не вижу никакого дефекта.

– Тем не менее это так, – вздохнул продавец. – А по нашим правилам за бракованные изделия мы берем самую минимальную цену. Скажем, пять долларов, мадам. Устраивает?

– Пять? – не сдержала радостной улыбки Нина, предполагавшая, что за покупку придется отдать все тридцать долларов. Гэдээровская сумочка легко распахнулась и на прилавке появилась требуемая сумма. – Скажите, а какой дефект у люстры?

– Я не специалист, мадам, но, думаю, внутренний.

– А по виду не скажешь. Заворачивайте!

– У нас так не принято. Я упакую люстру, выпишу вам чек, ну и… – продавец пощелкал пальцами, – чтобы не было недоразумений на теплоходе, мой помощник – эй, Николай! – доставит покупку, куда вы укажете.

Когда Нина в сопровождении здоровенного амбала появилась у теплохода, на палубе, говоря по-новомодному, поднялся шорох. Шорох превратился в базар, когда Нина похвастала покупкой. После «охов» и «ахов» последовал резонный вопрос: «Почем?».

– Пять долларов, – бесхитростно ответила Нина и наиболее любопытным предъявила чек. Чек пошел по рукам: его разглядывали в очках и без очков, небрежно и как фальшивую банкноту, а кто-то со тщанием и обнюхивал.

– Что-то тут не так, – глубокомысленно произнесла Хохлаткина и вскользь поинтересовалась: – А ты, Нина, запомнила, где этот магазин находится?

– Конечно, я сейчас план нарисую. Значит, похиляете от порта направо… А продавец симпатяга и лопочет по-русски, как мы.

Палуба опустела. Спустя четверть часа, воровато озираясь, на берег сошел рыжий Антошкин, а следом настроенные весьма решительно – Хохлаткина и доцент Волобуев.

– Я одну люстру дочке куплю, – не таясь, делится планами доцент, – а другую…

Кому предназначалась другая люстра Нина не услышала, голос заглушил чей-то неровный топот и голос без малейшего оттенка дружелюбия. Голос потребовал информацию:

– Где этот рядовой необученный?

– Кто?

– Антошкин.

– Африкан Салютович, он ушел в город, – сказала Нина.