Текст книги "А с Алёшкой мы друзья"

Автор книги: Геннадий Мамлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Он улыбнулся мне и, сказав: «Счастливо отдохнуть», – повернулся и пошёл обратно в сторону милиции. А я, может, только через минуту спохватился, что стою с открытым ртом. Я никак не мог сообразить, как могло получиться, что достойный подражания человек, давно ставший для меня домашним пугалом, и мальчишка, из-за которого я чуть в преступники не попал, – одно и то же лицо…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На вокзал я приехал за двадцать минут до отхода поезда. Наши два вагона можно было заметить сразу: около них было празднично. Суетились провожатые, пестрели цветы, и сверкали трубы духового оркестра. Ко мне сразу подошла Валентина Степановна, наша старшая пионервожатая, и спросила, почему я один и почему я чуть не опоздал. Она смотрела на меня строго-престрого, только ей этим взглядом всё равно никого не удалось обмануть. Валентина Степановна была сестрой нашего Васи Спичкина, целый год грозилась выпороть его за двойку по математике, а вместо этого решала ему задачки по вечерам. Я собрался ответить что-нибудь правдоподобное, но тут, будто сорвавшись с цепи, загрохотал духовой оркестр. Все вздрогнули и старательно заулыбались. Валентина Степановна нагнулась ко мне, внимательно посмотрела на мои губы и, ткнув пальцем в мою рубашку, изобразила на лице знак вопроса. Но, видно решив отложить выяснение до той счастливой минуты, когда музыканты выдохнутся, она повернула меня лицом к вагонной площадке и подтолкнула в спину. Я понял, что своим костюмом порчу ей всё торжество, но не почувствовал никакой обиды. Ребята смеялись и что-то кричали мне вдогонку, братья Рыжковы гримасничали и извивались так, будто хотели вывернуться наизнанку, а я, не обращая на них внимания, прошёл а вагон, нашёл свободную верхнюю полку, забрался на неё и лёг, отвернувшись к стене.

Я думал, что все мои беды позади, и пытался сосредоточиться на чём-нибудь приятном. Но не тут-то было. Как только я закрыл глаза и захотел представить себе лагерную речку и лес, передо мной, заслоняя природу, появилось лицо Алёши Петухова. Тогда я начал думать про то, как хорошо, что мне удалось отвязаться от этого сумасшедшего мальчишки. Но тут кто-то тронул меня за плечо и Алёшиным голосом спросил:

– Тут рядом с тобою не занято ещё?

Я сперва подумал, что это у меня галлюцинация слуха, но, обернувшись, увидел его перед собой. Можете представить, какое выражение лица было у меня в эту минуту.

Алёша был удивлён ничуть не меньше моего, но его удивления хватило не больше чем на секунду.

– Хорошо, что мы в один лагерь едем с тобой, радостно сказал он.

Но я в этом ничего хорошего не видел.

– И чего ты привязался ко мне! – с надрывом воскликнул я, а Алёша зашикал на меня и оглянулся по сторонам. Он вёл себя прямо как настоящий заговорщик.

– Нам теперь друг за друга держаться надо. Тш-ш! Тихо! Не вскакивай, тебе говорят! Зря мы из милиции убежали, вот что я тебе, Анатолий Корзинкин, скажу.

– Сам же говорил, таких, как мы, в Москве, может, целый миллион.

– Осмелел! – Алёша говорил всё это свистящим шёпотом. – Я когда к окошку милиции подошёл, слышал, как старшина наши приметы по телефону сообщал. Так, понимаешь, он нас расписал, хоть портреты рисуй. И где какая родника у кого, и про цвет глаз, и даже про то, что у тебя выражение такое, будто ты того и глади без всякой причины заревёшь.

– А про твоё выражение ничего не говорил?

– Про моё нечего говорить. У меня выражение обыкновенное.

– Глупое у тебя выражение. На тебя только взглянуть, и сразу видно: вот человек, который только и думает, как бы поглупее поступок совершить.

– Всё дуешься на меня? – беззлобно спросил Алёша, дотронулся до моего рюкзака и вдохнул: – Так и не удалось свой рюкзак утащить. Буду теперь целый месяц, как доисторический человек жить. Мыла и, того у меня нет.

– На моё не надейся. У меня у самого-то один кусок.

– Ладно, обойдусь. Нам теперь самое главное – в милицию не попасть.

– Смелости твоей на час только и хватило, как я погляжу. Ничего, Петухов, не трусь. Сейчас поезд двинется и – фьють! Попробуй догони нас тогда.

Алёша прищурил один глаз и усмехнулся.

– А хочешь, я тебе штуку одну покажу? Сейчас и твоя смелость в пятки уйдёт.

Он за ногу стащил меня с полки, подошёл к проходу, выглянул и, отпрянув назад, пальцем поманил меня к себе. Я тоже выглянул в проход и увидел девчонку лет восьми, которая с чемоданом в руках шла прямо к нашему купе. А позади этой девчонки шёл не кто-нибудь, а та самая рыжая Вера. И правда, душа у меня сразу ушла в пятки. Бежать 6ыло некуда, а Вера приближалась. Нам ничего не оставалось, как кинуться на верхние полки и отвернуться к стене.

Маленькая девчонка, как только вошла в купе, сразу закричала:

– Чур, моё место у окна!

– Пожалуйста! – согласилась Вера. – Я на второй полке даже больше люблю… Смотри, занято уже тут. Спят… Ну-ка, подвинься, я пока рядом с тобой посижу. Тебя как зовут?

– Маринка. Только ты близко ко мне не садись: я ещё одно место для брата займу.

– Для брата? – переспросила Вера, громыхая своим ведром. – А у меня вот ни брата, ни сестры нет.

– Ничего, может, народятся ещё, – успокоила её Марина, но Вера вздохнула и сказала:

– Где уж! Мама умерла. Только бабушка у меня да отец… Ой, он же попрощаться со мной прийти обещал. Ты мои вещи покарауль, а я на перрон пойду.

Вера вышла, и мы с Алёшей повернулись друг к другу.

– Ну?!

– Дела!

– Алёша! – обрадовалась Маринка, как только увидела его.

Но Алёша, не обращая на неё внимания, осторожно выглянул в окно.

– Алёша, ты почему на вокзал так поздно пришёл?

– Отвяжись.

– Почему это отвяжись? Бабушка мне поручила следить за тобой.

– Ну и следи.

Сразу было видно, что Маринка – Алёшина сестра. Только с младшими сёстрами разговаривают так. Всем известно, что от них в жизни одно беспокойство.

– Бабушка! – закричала Маринка в окно. – Ты не волнуйся, нашёлся он.

– А чего волноваться! – проворчал Алёша. – Я же сказал, что к приятелю по дороге зайду… Забирай, Толя, рюкзак. В другой вагон перейдём.

Мы спустились с полок, но Маринка двумя руками вцепилась в брата и потащила его к окну.

– Ты куда? Бабушка попрощаться хочет с тобой.

– До чего же ты девчонка противная у меня! – в сердцах сказал Алёша, отцепляя от себя Маринку. – Некогда мне!

Помните, я про цепную реакцию говорил? В этом всё и дело. Началось всё с того, что у меня тюбетейка слетела с головы, а конец этой истории будет только на самой последней странице. Хотите – верьте, хотите – нет, но дальше дело было так.

Мы вышли в тамбур, и здесь душа у нас снова ушла в пятки. Со своими чемоданами по ступенькам карабкался Вениамин Павлович, долговязый юноша, двадцати одного года, холостой и так далее. Мы бросились обратно, забрались на свои полки и сделали вид, что смотрим в окно. Маринка от удивления захлопала глазами, но тут в купе вошёл Басов и спросил у неё, есть ли здесь свободное местечко. Алёша изловчился и дёрнул Маринку за косу. Он думал, что она догадается и скажет «нет», но она не догадалась.

– Ты что сказала? – спросил Басов, запихивая чемодан под полку.

– Я?.. Я сказала «ой».

– Ну и превосходно, – заметил Басов, который вопрос о месте задал просто из вежливости. – Я сейчас пойду письмо опущу, а ты, будь добра, скажи, что одно место занято уже, – Он угостил Маринку конфеткой и вышел.

– Какое стечение обстоятельств! – сказал Алёша, широко раскрыв глаза то ли от восхищения, то ли от страха.

– Ничего, – успокоил я его, – может, он на следующей остановке сойдёт.

– Дожидайся! В футляре-то у него что? Аккордеон! Он работать едет. Будет целое лето в нашем лагере жить.

– Значит, будет у нас в лагере весёлая жизнь! – обрадовалась Маринка.

– Это уж точно будет, – вздохнул Алёша.

– Ты чего это меня за косу дёрнул? – вдруг вспомнила Марина. – Ты от меня рукой не отмахивайся. Я тебе не муха, а сестра. И где твой рюкзак?

– В багаж сдал. Марина!

– Что?

– Ты в общем того… Что бы ни случилось – молчи.

– Как?

– Как рыба. Ясно? Давай! Придётся нам через окно отсюда бежать.

Последние слова относились ко мне. Алёша улучил момент, когда стоящий у двери Басов отвернулся, и кивнул мне головой. Повторяя все Алёшины движения, я лёг на живот а стал сползать в окно ногами вперёд. Мы уже вылезли почта до пояса, как услышали знакомый голос старшины милиции товарища Березайко.

– Ребята, вы не видели здесь?.. – обратился он к нам, но так в не закончил вопроса, должно быть, от удивления, что есть чудаки, которые высовывают в окно не головы, а ноги. Ему ничего не стоило схватить нас за них, но он и не подозревал, что это те самые ноги, за которые он должен хватать. Не повернув головы, мы замерли, не произнеся ни звука. В такой нелепой позе мы провисели не меньше минуты. Просто чудо, что старшая вожатая не заметала нас. Потом голос старшины раздался у соседнего она, и мы опять вползли на свои полки. С ужасом посмотрели мы друг на друга.

– Что ты на это скажешь, Алёша Петухов?

– А я уже сказал, что зря мы убежали оттуда. Говорил я тебе, что они ещё с собаками по нашему следу дойдут.

– Ты мне это говорил! Это я тебе говорил насчёт собак, а ты только усмехнулся в ответ.

– С чего бы это я стал усмехаться? Я про этих собак побольше твоего книжек прочёл.

Мы начала спорить, кто из нас оказался таким умным, что первый догадался насчёт собак, но вовремя заметили Маринку, которая с подозрительным любопытством прислушивалась к нашим словам, и замолчали.

Тут в купе вошёл Басов, и мы опять отвернулись к стене.

– Марина! – закричала с перрона Алёшина бабушка. – Где же он?

– Он здесь, бабушка. Вот он, на второй полке лежит.

– Да что же он прячется от меня?

Маринка старалась дотянуться до брата рукой.

– Алёша!.. Эй, Алёшка! Уснул ты, что ли, там?

– Угу, – будто во сне пробормотал Алёша и стал очень старательно храпеть.

Басов тоже считал, что прощание бабушки с внуком должно состояться. Он потряс Алёшу. Алёша захрапел ещё громче. Басов стал трясти Алёшу двумя руками и старался перевернуть его на другой бок. Ещё бы мгновение, и он узнал Алёшино лицо, но тут загудел паровоз, грохнул оркестр и Басов кинулся к окну, чтобы помахать рукой провожающим.

Мы сделали последнюю попытку перебраться в другой вагон, но и она окончилась неудачей. Мы соскочили с полок, но не успели сделать и двух шагов по коридору, как заметили Веру, идущую нам навстречу. Мы нырнули под полки – это было единственное, что нам оставалось для спасения. Шум оркестра удалялся, колёса всё чаще постукивали на стыках.

– Поехали, – шёпотом и без всякого энтузиазма сообщил Алёша. – Придётся нам всю ночь до самого лагеря под этой полкой пролежать.

Я это понял уже и сам и решил устроиться поудобнее, положив под голову рюкзак.

– Достань-ка мне чего-нибудь под щёку подложить, – попросил Алёша.

– Ещё чего! Чтобы ты чистые вещи по полу валял?

– Ладно, попросишь у меня чего-нибудь!

– А что с тебя взять, если твой рюкзак в милиции лежит?

Но всё же я решил дать ему тряпочку, в которую были завёрнуты боты. Я развязал рюкзак, и под руку мне попалась панама.

– Алёша, смотри! – удивился я.

– Ну, вижу, панама.

– Так ведь это ж не моя.

– А ну, покажи.

Алёша повертел в руках панаму, рассмеялся, но, вспомнив, что нас могут услышать, зажал себе рот рукой. Когда приступ его дурацкого смеха прошёл, он наклонился ко мне и прошептал:

– Конечно, не твоя. – Он напялил панаму себе на голову. – И рюкзак, значит, не твой. Это ты вместо своего мой рюкзак из милиции захватил…

Как я это пережил, рассказывать не стоит. Помню только, я сказал:

– Что же, под колёса, что ли, мне бросаться теперь?

А Алёша достал мне из рюкзака свою куртку и ответил:

– На вот лучше под голову себе положи. Эх, Толя, Толя! Самое-то страшное у нас с тобой ещё впереди!

– Придумываешь ты всё, – всхлипнул я. – Хуже уже ничего не может быть.

– Будет. Придётся нам целый месяц скрываться с тобой. Будем вне закона как самые настоящие братья-разбойники жить.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Почти всю ночь, скрючившись, пролежал я на полу вагона. У меня болела шея. Но самая главная боль была у меня где-то внутри. Я не мог бы сказать, где именно, но она была. Она командовала моими мыслями, и все они были о том, что случилось непоправимое, что лето испорчено и что я самый несчастный человек на земле.

Проснувшись утром, сквозь марлевую занавеску я увидел солнце, ещё не оторвавшееся от линии горизонта. Я с удивлением осмотрелся, не понимая, как я сюда попал. Комната была маленькой, в ней с трудом уместились шкаф, тумбочка и две кровати. В комнате была только одна стена, остальных стен не было. То есть они, конечно, были, если можно назвать стенами огромные окна, затянутые марлевыми занавесками. Не сразу я сообразил, что это не комната, а терраса.

На соседней кровати, сладко посапывая, спал Петухов. И я сразу вспомнил, как на рассвете мы сошли с поезда и, стараясь попасть не на тот автобус, где ехали аккордеонист и Вера, приехали сюда. Я смотрел на Алёшу. Лицо у него было спокойное. Казалось, это спит самый рассудительный мальчишка на земле. Это потому, что озорными у него были только глаза, а когда они были закрыты, лицо становилось самым обыкновенным. Я смотрел на него и не мог понять, как это ему удалось, одурачить моих родителей. Сколько раз мама хвалила папину проницательность. Один раз он даже предсказал, что через два месяца во Франции сменится правительство. И действительно, через два месяца мама раскрывает газету и узнаёт, какой у нас папа проницательный человек. Мама тогда целое утро рассказывала об этом по телефону всем знакомым. И правда, тут было о чём порассказать. Их там, может, человек двадцать, министров этих, и ни один не знал, что им больше двух месяцев в министрах не ходить. А мой папа всё взвесил, и знал, и маме об этом рассказал.

Но тем более было удивительно, что двадцать министров не могли моего папу вокруг пальца обвести, а один обыкновенный мальчишка смог. И тогда я догадался, почему всё это произошло. Наверное, папа так никогда и не заглянул в Алёшкины глаза: дело было на юге, и Алёша, как пить дать, даже в море влезал в тёмных очках.

На дереве за окном чирикали птицы. Раньше, какой бы плохой мне ни снился сон, стоило утром за окном зачирикать обыкновенному воробью, и моего плохого настроения как не бывало. Но сейчас всё было совсем по-другому. Всё вчерашнее не сон, и никаким птичьим пением этого не отогнать.

Я стал думать, что это значит – жить вне закона. Так живут самые закоренелые преступники. Они скрываются от всех потому, что каждый может их поймать и наказать их без суда, раз закон не берёт их под свою защиту.

Конечно, мы с Алёшей не такие уж преступники. И насчёт того, что нам придётся жить вне закона, он сказал просто для красного словца. Но скрываться нам придётся всё равно. От встречи с аккордеонистом или с рыжей Верой ничего хорошего ожидать для нас нельзя.

Тут проснулся Алёша. Я сразу увидел, что настроение у него отличное. Он высунулся в окно и поглядел на небо. Потом он повернулся ко мне и сказал:

– «Мороз и солнце, день чудесный. Ещё ты дремлешь, друг прелестный…»

Я уже не дремал, а на улице была не зима, а лето, поэтому я догадался, что всё это Алёша говорит не от себя, а читает чужие стихи.

Он выглянул за дверь и убедился, что весь лагерь ещё спит. Тогда он подошёл к моей кровати и опять стал декламировать стихи. Он стащил с меня одеяло и сказал: «Одеяло убежало». Я уцепился руками за простыню, но он вырвал её и швырнул на свою постель. «Улетела простыня», – сказал он, но дальше читать стихи ему не пришлось. Я не стал дожидаться, чтобы моя подушка, как лягушка, ускакала от меня, и соскочил на пол.

Алёша считал, что нам непременно надо искупаться. Он в этом лагере был уже прошлым летом и знал самый короткий путь к реке. Даже купаться мы должны были не тогда, когда купаются все. Начиналась наша весёлая лагерная жизнь.

Лагерь мне понравился. По обе стороны посыпанной красным песком дорожки стояли двухэтажные бревенчатые домики с террасами по бокам. Построены они были в самом лесу. Пели птицы и шумели деревья. Если вы захотите написать письмо в лучшее место на земле, то можете отправлять его по этому адресу, не ошибётесь. Лагерь был обнесён забором, за которым проходила дорога. За дорогой было поле, а за полем опять лес, но бесконечный и дремучий.

Речка мне тоже понравилась.

На зарядку мы в это утро не дошли, и это нас не очень огорчило. Мы сунулись было в столовую, но из этого ничего не вышло: у самого входа сидела рыжая Вера. Казалось, она специально выбрала это место, чтобы мимо неё никто незамеченным пройти не мог. Без зарядки человек может прожить всю жизнь, а вот без еды ему и месяца, не протянуть. Было похоже, что голодной смерти нам не избежать.

Говорят, что голод не тётка. Раньше я этого не понимал. Но теперь, прислушиваясь к неприятному ощущению под ложечкой, видя перед собой в воображении тарелку с дымящейся гречневой кашей, я очень хорошо понял, что голод не тётка.

Мы улеглись в постели и решили не делать лишних движений. Нам надо было беречь свои силы. Минут десять мы пролежали молча, а потом Алёша вздохнул и мечтательно произнёс:

– Эх, Толя, заболеть бы нам с тобой!

– Зачем это? – удивился я, про себя подумав, что у него от голода помутилось в голове.

– А затем, что тогда и завтраки и обеды нам будут прямо в постель приносить.

Я ошибся: голова у него работала вполне нормально.

– Чумой бы, например, заболеть! – всё так же мечтательно продолжал Алёша.

– Хватил! Чумой теперь и не болеет никто.

– Ну холерой тогда. Лежали бы в изоляторе с тобой. Красота! Карантин! На пушечный выстрел ни кто и близко не подходи. Тогда нас не то что Верка, милиция с ищейками и то бы не нашла.

Мы стали мечтать, как здорово было бы целый месяц проваляться в постели. Только мне больше нравился сыпной тиф: при нём состригают волосы, значит при такой жаре это очень подходящая для нас болезнь. Мы до того размечтались, что даже не заметили, как отворилась дверь.

– Вот вы, оказывается, где! – услышали мы и, от неожиданности подскочив на кроватях, кинулись к окну.

– Что это у вас за игра? – спросил тот же голос, и только тогда мы сообразили, что это Марина.

– Игра, – как можно безразличнее ответил Алёша. – Знакомься, Толя, это Маринка, моя сестра.

Я пожал девчонке руку, хотя мы уже познакомились с нею в вагоне. Маринка внимательно посмотрела на меня и прыснула со смеху. После купанья я напялил на себя Алёшины штаны. Они не сходились у меня на животе, и пришлось подвязать их шпагатом. Я хотел дать ей затрещину, но вспомнил, что она ещё маленькая, и решил не обращать внимания на этот смех. Маринка смеялась, а мы молчали. Ни один мускул не дрогнул на наших кислых физиономиях, и тогда Маринка тоже перестала смеяться.

– А у нас комната тоже на двоих, – сообщила Маринка, – я в ней вместе с Верой живу. Я боялась в незнакомой комнате спать, а она говорит: «Не трусь, если что-нибудь – разбуди меня». Она вчера двух преступников поймала и сама в милицию их отвела.

Мы с Алёшей переглянулись, и он спросил у сестры:

– Так прямо и сказала? Она небось сказала «хулиганов», а ты ходишь тут и болтаешь всякую ерунду. И Верке скажи, чтобы она про этих хулиганов своих сказки не рассказывала ребятам. Всё равно никто не поверит. Только засмеют.

– Не засмеют, – убеждённо ответила Маринка. – На неё кто ни посмотрит, сразу увидит: она не то что хулигана – разбойника встретит в лесу и того в милицию отведёт… А что это вы скучные такие? Хотите, я вас с Верой познакомлю? Сейчас я её к вам приведу.

– Марина, стой! – закричал Алёша, кидаясь за ней вдогонку. – Ты к нам никого не приводи. Я, понимаешь, того… заболел.

– Ну да? – недоверчиво посмотрела на брата Маринка. – Ты же вчера совсем здоровым был.

– Живот у него болит, – хмуро сказал я.

– Сильно? – обеспокоилась Маринка.

– Не очень, пройдёт, – пряча глаза, ответил Алёша.

– Холера у него, – уточнил я, но на Маринку это слово не произвело никакого впечатления.

– Холера – это ничего, – обрадовалась она, – главное, чтобы простуды не было. И солнечного удара.

Алёшино внимание привлёк оттопыренный карман на фартуке его неразумной сестрёнки.

– Чего это у тебя? – спросил он.

– Хлеб.

– А ну, покажи! – оживился Алёша и, словно не веря своим глазам, понюхал ломоть. – Да-а, хлеб!

– Я его с пола подняла. Пойду сейчас рыбок в пруду кормить.

Маринка протянула руку за хлебом, но Алёша поспешно сунул его к себе в карман.

– Ишь ты! Сама с пола не станешь есть, а рыбкам, значит, всё равно?

– Чудак он у меня человек, – обращаясь ко мне, словно оправдывая брата в моих глазах, сказала Маринка.

– Ладно, иди, – подтолкнул её к двери Алёша.

– До свидания, мальчики. Я к вам попозже зайду.

Как только дверь за Мариной закрылась, мы разломили хлеб пополам и набили им полные рты.

– Мальчики! – раздалось за нашими спинами, и мы дружно поперхнулись. В окне цвела доброжелательная улыбка Марины. – Вы до обеда не ешьте ничего.

– М-мм, – пропели мы в знак согласия.

– Может, врача к вам позвать?

– М-мм! – энергично промычали мы, качая головами.

Маринка исчезла, и мы тут же проглотили всё до крошки. Только есть нам после этого захотелось ещё больше. Алёша вспомнил, что зимою у него в рюкзаке лежало печенье, и если поискать хорошенько, то его можно там и найти.

Все вещи из рюкзака мы высыпали на кровать и запустили туда сразу четыре руки. Алёша не ошибся: печенье у него в рюкзаке действительно было. Только теперь оно превратилось в крошки. Мы вытряхнули целых три горсти и разделили их пополам. Я ещё ни разу в жизни не едал такого вкусного печенья. Я запихивал крошки в рот и запивал их водой из графина.

И вот тут-то Алёша и заметил среди вещей, конверт и скатанный в трубочку носовой платок. Он повертел конверт и прочёл на нём: «Пеночкину Степану Петровичу». Потом раскатал платок и достал оттуда деньги. От удивления он даже захлопал глазами.

– Гляди! Деньги – десять рублей!.. Толя! Это не моё – и деньги и письмо.

– Ясно не твоё, – сразу догадался я, – это ты, когда с мостовой вещи хватал, по ошибке платок и конверт к себе в рюкзак положил.

– Правильно. Смотри, на конверте слово «Срочно» два раза подчёркнуто красным карандашом. Надо письмо и деньги Вениамину Павловичу передать.

– Попробуй передай. Он тебя сразу за шиворот – и в Москву. Вот, мол, те, что чемоданы хотели у меня украсть.

– А если Маринку попросить отнести?

– А он у Маринки спросит, кто ей эти вещи передал?

– Да-а! А может, подбросить ему это письмо?

– Подбрось. Он сразу поймёт, что преступники где-то рядом. Искать начнёт.

– Положение! Что же делать теперь?

– Надо письмо на почту отнести.

– А деньги?

– Деньги тоже можно по почте переслать.

Алёша опять повертел письмо, и вдруг мы заметили, что адреса на конверте нет. Вместо него начерчен план, и под нимвсё написано, что надо идти «от лагерных ворот до станции Завалишино – 3 км. От станции налево, до деревни Клишевы, 1 км».

– Это письмо студенту кто-нибудь с оказией передал, – сообразил Алёша, – придётся нам самим его по адресу отнести.

Услышав это, я даже жевать перестал.

– Мало тебе, что в преступники попал?! Опять нос не в своё дело суёшь?

– Да ведь прочти: «Срочно»!

– Ну, и пускай «Срочно». Мало ли что на конверте можно написать? Это тебе не пакет, а обыкновенное письмо. И ты не связной, а обыкновенный мальчишка. Вот увидишь: свяжешься с этим письмом – опять в беду попадёшь.

Тут хлопнула дверь, и на террасу вбежала Валентина Степановна. Она была взволнована и устремилась прямо к Алёше.

– В постель! Немедленно в постель! Что у тебя в руке?

Опешивший Алёша раскрыл ладонь, и старшая вожатая безжалостно стряхнула на пол целых два глотка замечательных крошек. Потом она выхватила у меня графин и понюхала воду.

– Вода может, быть сырой, вылей её, Корзинкин. Покажите языки.

Мы, словно загипнотизированные, послушно высунули языки.

– Что у тебя болит, Петухов?

– У меня? Ничего у меня не болит, – ответил Алёша и вдруг догадался о причине внезапного и бурного появления вожатой на нашей террасе. – Да что вы, Валентина Степановна! Эту Маринку прямо хоть на цепь сажай. О чём ни услышит, сразу всем рассказывать побежит. Никакой я не больной. Это я всё в шутку сказал.

– Глупые шутки, Петухов.

Валентина Степановна сразу успокоилась, повернулась и сказала уже в дверях:

– Сырой воды не пить! Ягод не рвать! Ещё съедите по ошибке какую-нибудь дрянь! За лагерные ворота ни на шаг – под машину попадёте ещё!

– Какие уж тут машины, в лесу!

– Есть. На соседней птицеферме одна да в леспромхозе две.

– Ладно, Валентина Степановна. Это мы всё будем выполнять. А можно нам сейчас на почту сходить? – спросил Алёша и, предупреждая возражения, поспешно добавил: – Мы, понимаете, обещали, как только приедем, телеграммы родителям дать. Они даже деньги дали нам. Видите? Десять рублей.

Валентина Степановна для чего-то взяла протянутые Алёшей деньги и задумчиво повертела их в руках.

– Вместе с Корзинкиным тебя отпустить?

– А я на почту не собираюсь идти, – подчёркнуто, не столько для вожатой, сколько для Алёши, сказал я. – Мои родители и открыткой обойдутся вполне.

– Хорошо, – подумав, сказала вожатая, – если ты дашь мне честное слово…

– Честное слово! – с готовностью произнёс Алёша.

– Что честное слово?

– Что я не попаду под машину и не буду с дороги сворачивать в лес…

– И купаться в реке, – подсказала вожатая.

– И купаться в реке, – послушно повторил Алёша.

– То я разрешаю тебе отправиться на почту.

А ты, Корзинкин, пойди к Вениамину Павловичу и помоги ему ручку к чемодану приделать; совершенно он беспомощный у нас в этом смысле человек.

– К Вен-н-ниам-м-мину П-павловичу?! – заикаясь, переспросил я и бросился вслед за вожатой. – Валентина Степановна! Вспомнил! Мне непременно на почту надо попасть: как раз в это время мама будет мне по телефону звонить…