Текст книги "Качели"

Автор книги: Геннадий Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Особых усилий для этого Кицису не понадобилось. Были, само собой, звонки по телефону, внезапные появления из-за угла, вечером, когда она бежала после работы к троллейбусу. Приглашение на ужин в кафе, провожание в вонючем разболтанном таксомоторе, неизбежная борьба за спиной водителя, прижимание к стенке в подъезде, мольбы, заклинания: «Я только на минуту, Ксюша дорогая… Нy, пожалуйста, нy, я вас прошу!». Стандартный джентльменский набор. Если не иметь в виду сопутствующих обстоятельств: Кицис, не подозревая об этом, участвовал в беспроигрышной игре. Холодная как статуя чемпионка-прыгунья, в чей подол наплакалась по поводу любовных историй половина факультетского бабья, была бабой как все. Томилась без мужской ласки, дичала, мастурбировала как ненормальная по ночам. В постель к Кицису легла повинуясь настойчивому зову плоти, сердце её билось в ту пору ровно.

Страсть не поглотила, однако, обоих, на повестке дня стояла незавершённая диссертация, в первую очередь автореферат, срок подачи которого исчислялся несколькими неделями.

Ксения трудилась как лошадь. Лазила по стеллажам в поисках первоисточников, копировала, делала выписки. Вечерами у неё на квартире они садились наскоро поужинав за Валину пишущую машинку, строчили сменяя друг друга черновой вариант.

Хватало Кициса ненадолго: уставал, впадал в хандру, уходил под душ. Вернувшись (в её махровом халатике и шлёпанцах) валился на диван, заявлял, что с него довольно: пусть всё горит синим пламенем.

Она садилась рядом, успокаивала.

– Ляг ко мне, – привлекал он её за плечи.

Досужими оказались разговоры о необыкновенном его темпераменте на почве таинственного недуга. Быстро уставал от ласк, лежал на смятой постели тяжело дыша, не выпускал из объятий, просил:

– Попрыгай на мне, лягушечка-попрыгушечка.

Не стесняясь она помогала ему, хитрила по-женски, имитировала восторги. Даже когда в минуты страсти он называл её «моя королева» как когда-то Женечку, это не задевало. Радовалась, что способна так глубоко чувствовать, понимать, щадить любимого человека.

Реферат к нужному сроку они одолели, Валентин с головой ушёл в диссертацию. А на неё поступила анонимная жалоба: молодая заведующая отделом библиотеки ведёт себя неподобающим образом, путает личные дела со служебными. Был неприятный разговор с замдиректора по науке Ярцевым. Она всё отрицала, он мягко советовал не давать поводов для анонимок. Пришлось принять меры предосторожности: свести до минимума Валины визиты в архив, самой оставаться в отделе после работы на час-другой, чтобы подыскать необходимую цитату, перепроверить спорный факт, уточнить имя.

На Спартакиаду она не поехала, несмотря на то, что её в последний момент всё же включили в состав участников по результатам на протяжении года. И, вообще, спортивная её карьера, судя по всему, заканчивалась: пропускала тренировки, теряла форму, катилась вниз. Жалости по этому поводу не испытывала, всё казалось мелочью по сравнению с нахлынувшим счастьем. Тем более, что и Валя скептически относился к её увлечению спортом. Возлюбленная, прыгающая с трамплина, выглядела в его глазах достаточно вульгарно.

Как-то она поинтересовалась: что думают об их связи дома? Как относится к постоянным его отлучкам жена? Ведь он же фактически живёт у неё, домой приезжает только переночевать.

Он помрачнел, грубо её оборвал: это его личное дело, он просит никогда больше не поднимать эту тему. И впоследствии, всякий раз, когда она упоминала невзначай жену или сыновей (их у него к тому времени было двое), дело заканчивалось криком, обидными словами. С маниакальным упорством Кицис ограждал от неё свою семейную жизнь, которая в периоды его увлечений не замирала вовсе как можно было предположить,. Удивительно, но, несмотря на солидный стаж волокиты, он умудрялся быть образцовым семьянином. Перелазивший из одной постели в другую, запутавшийся в многочисленных связях, в числе которых были две международные, исполнял неукоснительно роль мужа и отца. Сохранял доверительные отношения с женой, приносил домой зарплату, воспитывал подраставших сыновей, бывал семейно в гостях, сам принимал гостей, навещал периодически замужнюю родную сестру с племянниками и отдельно жившую, ещё не старую, всегда чем-то больную мать. Внешняя сторона жизни была у него на первом плане. Сохранить имидж, оставаться в глазах окружающих воспитанным, интеллигентным, независимым несмотря на слухи и сплетни – правила эти были для него незыблемыми.

Сродни любовной была его страсть к вещам. К одежде, непременно импортной, самой-самой. Чтобы заполучить блейзер с немецким ярлыком, финские полусапожки, румынскую дублёнку проявлял поразительную настырность. Звонил знакомым завмагам, отправлялся в нанятом вскладчину такси вместе с такими же одержимыми барахольщиками в полузакрытые оборонные посёлки в окрестностях Южного, в которых торговали лимитные магазины с богатым ассортиментом импортного шмотья, делал заказы бывшим подругам из-за рубежа.

В каком он был смятении, обнаружив небольшое поредение волос! Катастрофа, конец света! Необходимы срочные меры!

Последовал визит в медицинскую клинику, к профессору-светиле в области эндокринологии, курс электромассажа головы с помощью аппарата венгерского производства. Попутно мытьё волос через день омерзительным вонючим мылом, приём настойки женьшеня натощак три раза в сутки по пятнадцать капель. Были ещё рекомендации: прогулки на свежем воздухе не менее трёх часов в день без головного убора, здоровый сон без антидепрессантов, разумное снижение количества половых сношений.

Видя, как он мучается, Ксения предложила испытанное средство: азиатскую хну. Поколебавшись, он согласился. Смотрел обречёно, как она разводит в миске доливая тёплой водой коричневато-грязную кашицу. Покорно, как на гильотину, склонил ей на колени прекрасную лысеющую голову. Терпел, тяжко вздыхал сидя в клеенчатом переднике на стуле пока она вмазывала жидкую хну в корни волос.

– Пожалуйста, не вертись, – ловко накручивая ему на голову тюрбан из вафельного полотенца.

Коричневые струйки текли по его лицу и ушам, выглядел он уморительно.

«Интересно, стала бы возиться с его головой Алла?» – мелькнула мысль.

– Ты уверена, что поможет, Ксюша? – произносил он голосом капризного ребёнка.

– Смотри на часы! – приказывала она. – Держим ровно семь минут. А то на всю жизнь останешься рыжим.

Как она любила его в эти минуты! Как бесконечно полно ощущала себя женщиной!

Косила крем глаза в открытую дверь кухоньки: там пыхтел на столе объятый паром старый астматик, мамина кофеварка. Неслась вытирая находу руки выдернуть шнур: не работали ни регулятор, ни выключатель: Валя пробовал починить и бросил, не разобравшись.

«Сейчас вымоем голову, – говорила себе, – высушимся под феном и сядем пить кофе. Проигрыватель включим, Валя расскажет что-нибудь интересное. Ласк, к сожаленью, не предвидится, у нас сегодня законный перерыв».

8.

Задело по-настоящему, когда после успешной защиты диссертации и последовавшего за этим банкета на сорок персон (без неё) Кицис, явившись, оповестил: в следующий понедельник улетает в отпуск на болгарские «Золотые пески». Удалось с помощью доброй старой знакомой из Театрального общества перехватить неиспользованную кем-то «горящую» путёвку в Дом творчества работников культуры Болгарии, место, говорят, замечательное, есть собственный пляж и даже фуникулёр с моря и обратно. Не одолжит ли ему Ксюша свою фирменную спортивную сумку? С ней ему будет удобно ходить на пляж. Она ведь всё равно сейчас ею не пользуется.

О её существовании ни звука. Недоумевал не встретив восторга с её стороны. Ведь такое, в сущности, приятное событие: наконец-то он сможет по-настоящему отдохнуть (Принципиально проводил отпуск, без семьи, это было ненарушимое правило существовавшее все годы, что он был женат, никто не смел на него покуситься, включая любовниц. Каждая очередная Пенелопа должна была ожидать отдохнувшего Одиссея дома, за прялкой).

Она проглотила тогда молча очередную пилюлю. Но что-то неотвратимо зрело в душе – протест, злая решительность: хватит! Хватит пресмыкательства и унижений! Она не прислуга, у неё есть человеческое достоинство, второй Женечкой она не будет!

Знала его к тому времени вдоль и поперёк. О привычках, странностях, о болезни, которая на самом деле существовала. Это произошло в первые месяцы близости у неё на квартире после бурных ласк на скрипучей тахте, когда он полез через неё освежиться под душем. Почувствовала неожиданно: Валя как-то странно потяжелел, обмяк. Обмерла привстав: у него было белое как мел лицо, бессмысленные закатившиеся глаза. Стиснув зубы он мычал, дико, по-животному.

Она схватила его за плечи, стала трясти, повторяла в ужасе:

– Валюша милый, что с тобой? Валечка, очнись! Ты меня слышишь, Валюша? Нe молчи, пожалуйста, ответь!

Он её не узнавал, рвался из рук, сползал на ковёр. Его жутко трясло точно в лихорадке, на губах пузырилась пена…

В доме не было телефона, ближайший телефон-автомат находился в конце улицы. Кинулась полуодетая к соседке на первом этаже, врачу-педиатру районной поликлиники, застучала в дверь спящей квартиры. Когда они влетели вдвоём в её комнату Валя ещё извивался голым на полу, громко стонал. Первое, что сделала соседка, схватила со стола чайную ложку и с силой просунула ему между зубов.

– Тяни язык! – крикнула. – Суй пальцы в рот!

Вдвоём они перенесли его на тахту, усадили между подушек. Кицис бессмысленно озирался по сторонам, медленно приходил в себя. Не помнил ничего, что с ним произошло.

– Как же ты так, моя милая, – выговаривала соседка тщательно намыливая под краном руки после того, как всё было позади. – Любовника завела, а того, что у него эпилепсия, не знаешь. Поздоровее кого не нашлось? С твоей-то внешностью. (Каждый раз потом встречаясь с ней и преувеличенно тепло здороваясь испытывала жгучий стыд, ждала неприятных вопросов)

Умоляла тогда Валентина остаться: два часа ночи, где он поймает такси? Ехать в таком состоянии! Домой ведь можно позвонить, придумать что-нибудь.

– Я привык спать в своей постели! – оборвал он её.

Застёгнул тщательно пуговицы макинтоша, поправил перед зеркалом кожаную кепочку, переложил в боковой карман портмоне.

– Спокойной ночи, моя королева, – произнёс театрально.

Идя следом к входной двери она просила его не садиться к частникам, но он её уже не слышал. Повернул защёлку замка, исчез за порогом…

Из Болгарии она получила от него две красочные открытки с видами морского побережья и письмо с цветной фотографией, на которой он был запечатлён сидящим в соломенной шляпе и плавках верхом на верблюде. Сообщал, что скучает, что отпуск вдали от любимой лягушечки-попрыгушечки кажется ему тягостным и пустым, что на «Золотых песках» довольно пёстрая публика, много иностранцев, главным образом западные немцы, что сюда часто наезжают с концертами прославленные болгарские оперные певцы и поют для отдыхающих на обычных летних деревянных эстрадках, без всякой акустики, а голоса всё равно звучат изумительно. Он слушал Николая Гяурова, впечатление непередаваемое, по приезду он всё ей подробно расскажет… У него к ней небольшая просьба. Не могла бы Ксюша перевести на его имя в адрес главпочтамта Варны триста рублей? Здесь баснословно дешёвые изделия из кожи, он присмотрел себе прекрасную лайковую куртку светло-коричневого цвета о какой давно мечтал, а наличные левы как на грех на исходе, он успел уже тут основательно потратиться. Не хочет обращаться к жене, есть на то причины. «Только умоляю тебя, Ксюшенька, не делай ничего себе в ущерб. Если свободных денег у тебя сейчас нет, не предпринимай никаких крайних мер. Я спокойно проживу и без куртки. Целую тебя всю от кончиков пальцев и выше»…

Свободных денег у неё не было. Оставалась неделя до выдачи зарплаты, сотрудники библиотеки занимали и перезанимали друг у друга десятки и двадцатки чтобы дотянуть до начала месяца. Была, правда, палочка-выручалочка, безотказная тётя Беата, милый добрый ангел-хранитель…

Утром, предупредив на работе что задержится, Ксения побежала на междугородный телефонный пункт: у тёти был домашний телефон. Очередь была, к счастью, небольшой, через четверть часа её пригласили в кабину. Слышно было хорошо, казалось, что тётя говорит из соседней комнаты. Удивительный человек: нe перебивала, не ахала. Записала адрес, по которому следует выслать перевод, переспросила фамилию адресата. Задала единственный вопрос: «Скажи, дитя, он стоит трёхсот рублей?» и тут же, не дожидаясь ответа: «Хорошо, хорошо, можешь ничего не говорить! Я сделаю всё, как ты просишь».

Валя, узнав по возвращению каких усилий стоило ей раздобыть злополучные деньги, серьёзно её упрекнул: зачем надо было идти на крайности? Он же предупреждал: нет, так нет, не сошёлся свет клином на этой куртке!

Привёз в подарок из Болгарии флакончик розового масла и деревянные бусы с гранёными фишками чудно на ней смотревшиеся. Снова царили между ними теплота и мир.

Осенью уехала отдыхать в Прибалтику с двумя сыновьями жена, Валя ей об этом сообщил приглашая на холостяцкий ужин как выразился. Не знала что и подумать: с ним происходило что-то непонятное, шёл внутренний какой-то перелом, рушились священные табу. Так ей, во всяком случае, казалось.

Кицисы жили в респектабельном районе неподалёку от центра, застроенном по-преимуществу старыми особняками дореволюционной поры, которые принадлежали когда-то средне зажиточным чиновникам русской колониальной администрации: врачам, торговцам, просвещенцам, а позже представителям советской элиты.

Дом генерал-интенданта Советской Армии Горячева, доставшийся в наследство единственной дочери, прятался в переулке напоминавшем из-за густой листвы белоствольных красавцев-платанов крытую галерею. Отыскивая по написанному на клочке бумаги адресу нужный номер Ксения испытывала смутную тревогу – ей было не по себе. Впервые, кажется, отчётливо осознавала постыдность своей роли по отношению к обманываемой жене. Глупостью было согласиться на этот ужин. Зачем, спрашивается? Когда есть своя квартира. Поднималась досада на Валентина: кому нужна эта конспирация, блуждание в сумерках с бумажкой в руке? Если уж решил наплевать на условности, мог, по крайней мере, привезти на такси, встретить, хотя бы, на остановке.

Едва не повернула назад. Помешала вынырнувшая из-за угла моложавая дама в спортивном костюме цвета «электрик» державшая на поводке беременную болонку. Взяв собачку на руки дама осведомилась, какой именно номер дома Ксения ищет?

– Ах, вам к Кицисам, – заблестели любопытством глазки. – Мы соседи… Видите живую изгородь? – показала в конец тротуара. – Сразу за ней будет их калитка. А следующая наша…

Шагая в указанном направлении Ксения чувствовала почти физически как её провожают взглядом.

– Не бойтесь, собаки у них нет! – крикнули вдогонку.

Калитка за аккуратно подстриженной зелёной изгородью была приоткрыта, она вошла в небольшой дворик и тут же попала в объятия Вали: высматривал, оказывается, из-за куста шиповника.

Вид у него был ослепительный: строгий синий костюм, белоснежная сорочка, галстук-бабочка в мелкий горошек, итальянские остроносые туфли на высоком каблуке – крик моды.

– Заблудилась, моя девочка? Долго искала номер? – говорил бережно ведя под руку по песчаной дорожке, целуя в волосы, в висок, с восхищением оглядывая, делая комплименты туалету (велюровый Женечкин ансамбль), причёске, духам. Когда он этого хотел Валя умел очаровывать…

Пятикомнатный дом Кицисов сиял огнями. Мерцали тяжёлые медные бра в коридоре, пылала под высоким лепным потолком гостиной хрустальная люстра, горели на безупречно полированном белом пианино голубые и розовые свечи в стильных подсвечниках, искрились тусклым золотом рамы картин на стенах. Фамильное дворянское гнездо.

С бокалами коктейля в руках они проходили через комнаты, и он с удовольствием объяснял происхождение и ценность каждого предмета… Это подлинный Коро… Эта вещичка изготовлена в восемнадцатом веке… Обрати внимание, Ксюшенька, этот туалетный дамский гарнитур на витых ножках имеет клеймо знаменитого немецкого мастера-краснодеревщика… Да, да, ты совершенно права: сервиз из Мейсена. Видишь скрещённые голубые мечи?

Интендантский генерал Горячев закончивший в сорок пятом войну с нацистами под Магдебургом был человеком практичным. Когда с ведома верховного главнокомандующего воинам-победителям разрешено было вывезти домой в строго контролируемых пределах энное количество принадлежавшего врагу имущества, генерал, не долго думая, загрузил в железнодорожный вагон-«пульман» содержимое небольшого немецкого замка, принадлежавшего потомкам брауншвейгского барона, включая коллекцию средневекового оружия и доспехов. Опечатанный пломбами, с выведенной наискосок через стенку надписью «Государственный груз! Осмотру не подлежит!» пульман прокатил через разорённую войной Европу в далёкий Южный, где ожидала возвращения с войны мужа-генерала верная супруга с маленькой дочкой…

– Можешь пожать ему руку, он чрезвычайно галантен по отношению к дамам! – смеялся Валя, подталкивая её в угол просторного холла, где стоял в полный рост (латы, шлем с открытым забралом, пика в руке) брауншвейгский рыцарь. – Ну же, не бойся!

– Оставь, не надо! – уклонялась она. – Валя, я тебя прошу!

«Зачем я здесь?» – мучила мысль. Богатый дом где незримо присутствовала соперница вызывал жалкое чувство приниженности, подавлял.

От Вали не укрылось её настроение.

– Какой же я осёл! – хлопнул рыцаря по плечу. – Ведь ты у меня наверное проголодалась? А я кормлю тебя баснями… извини! Идём, моя хорошая, ужин на столе.

Увлёк обняв за талию в соседнюю комнату.

– Оцени мои скромные усилия…

Постарался наславу. На безупречно сервированном столе в гостиной стояли салаты, закуски, свежеотваренные крабовые клешни в ярко-алых панцирях в окружении пучков зелени.

– Вырвал из лап директора «Океана»! – сообщил с удовольствием Валя подставляя ей стул, поправляя приборы на белоснежной скатерти, пододвигая поближе салаты. – Божился, негодяй, что крабов не осталось ни грамма, представляешь. Пришлось звонить его сыночку-шалопаю… помнишь, белобрысый был такой, комсомольский вожак? С мерзкими усиками. Учился вместе с Аллой на историческом… – он осёкся. – Положить тебе редиски?

Она отодвинула стул, встала…

– Что с тобой, Ксюша? Погоди… – удерживал он её на месте.

Ксения кусала губы: с неё хватит! Он должен немедленно проводить её домой. Не останется здесь больше ни минуты!

Он не мог понять, просил объяснить, в чём дело. Что с ней происходит?

Ксения уже не владела собой.

– Я хочу домой, понятно! – кричала. – У меня есть собственный дом! Я хочу ужинать у себя дома, яичницей с колбасой!

Валентин хватал её за руки, пытался усадить на диван, она вырывалась, искала глазами сумочку.

Её ярость передалась и ему.

– Никуда ты не пойдёшь, психопатка! – заорал как бешеный.

Схватил за кофточку, стал толкать к дивану.

– Сядь немедленно! Сядь, я сказал!

– Пусти меня!

Пробовала его оттолкнуть, Валентин её не отпускал, наваливался всё яростней, прижимал к стенке дивана. У него было красное, в испарине лицо. Тяжело дышал, грубо раздвигал ноги, лез пальцами под трусики…

Волна негодования всколыхнулась в ней. Не помня себя ударила кулаком по губам, раз и другой. Он охнул, замычал, закрыл ладонями лицо…

Позже она прикладывала ему в ванной комнате холодные примочки на рассечённую губу, а он, взъерошенный, в забрызганной кровью сорочке, похожий на клиента медвытрезвителя, гладил нежно её врачующие руки. Шептались спустя короткое время в бархатистом полумраке на трофейном венском диване, и он неожиданно разрыдался у неё на груди, и Ксения долго его успокаивала, жалела и ласкала.

9.

В оба последующих за Болгарией отпуска он снова умудрился от неё улизнуть. Формально по вескому поводу. В первом случае речь шла о поездке в Ленинград на встречу с вероятным научным руководителем планируемой в обозримом будущем докторской диссертации, профессором-театроведом, пригласившим Кициса по окончанию переговоров погостить у него недельку-другую на даче под Выборгом. Во втором, назрела необходимость в хирургическом устранении усиливавшегося косоглазия у младшего сына, в связи с чем Валя повёз его в Одессу, в офтальмологическую клинику академика Филатова где они провели вдвоём полтора месяца сочетая лечение с отдыхом на море.

Мало-помалу она приучалась к умению ждать не осознавая ещё, что это симптом уходящей молодости. Случались периодически срывы: негодовала, бунтовала, но уже по привычке, без прежней страсти. Как-то вечером, за картами, раскладывая без интереса мамин простенький пасьянс подумала неожиданно: а сколько нам, девушка, собственно говоря, лет? И на что, собственно говоря, девушка, мы надеемся? Перевернула лицом игральную карту: на неё взирал холодно-оценивающе крестовый король в малиновом камзоле с безупречно ухоженной бородой. И такая вдруг навалилась тоска, так сделалось тошно! Захотелось немедленно ему позвонить: надо, наконец, объясниться! Невозможно жить месяцами в подвешенном состоянии, без проблеска надежды, глядеть в пустоту.

Действуя как в лихорадке вылетела в ситцевом домашнем халатике на улицу, побежала к дальнему перекрестку, где светились в сумерках окна телефонной будки. На полпути замедлила шаг, подумала: «Что со мной творится, господи, куда я бегу?»

Будка, на удивленье, оказалась свободной. Она рванула тяжёлую дверцу, шагнула вовнутрь. На косо висевшем загаженном телефонном аппарате болтался кусок обрезанного провода в металлической обмотке, без трубки. Перст, как говорится, судьбы.

«И слава богу, – заключила приходя в себя, рисуя пальцем на грязном стекле неровные узоры. – Хорошо, что не позвонила. Всё равно ничего бы не решили. Валю сложившееся положение вещей устраивает, будет, как есть»…

На неё обращали внимание мужчины. Давно знавшие люди делали при встрече большие глаза, говорили комплименты, находили, что она необыкновенно похорошела. К ней приходил новый опыт, зрелой женщины. Любовь к Валентину, недавно всецело подвластная чувству, уже не чуждалась уловок, расчёта, маленьких тайн. Она вырастала из себя прежней. В дружеских застольях пела вместе со всеми под гитару всенародно любимую «Бригантину»: «Пьём за яростных, за непохожих, за презревших грошевой уют!». А сама мечтала о красивых вещах, комфорте, собственном доме. Остро завидовала недосягаемой по-прежнему Алле: соперница всё это давно имела, унаследовала без хлопот от папочки-генерала. Как когда-то на студенческой сцене обнаружила талант в житейских делах: свила уютное гнёздо, вывела птенцов, держала при себе мужа, пусть и неверного. Продолжала играть в новом экспериментальном театре-студии при Доме учёных, вела уроки сценической речи, ездила со студийцами на фестивали, получала призы и дипломы. Соперницу-кукушку по-прежнему не замечала как бы по природной близорукости.

То, что пришло однажды Ксении в голову, созревало исподволь, в возникавшие временами кризисные моменты когда она слепо металась в поисках выхода из создавшегося тупика.

– Будуар Эммы Бовари! – усмехался Валентин, обнаружив новое шёлковое китайское покрывало небесной голубизны и несколько подушечек в тон на их любовном ложе в однокомнатной Ксениной квартирке. – Что-то я раньше не замечал у тебя буржуазных привычек. Стареешь, мать…

Он, разумеется, ни о чём не догадывался. Покрывало было штрихом к детально продуманной операции, мелочью. Как купленное на квартальную премию французское кружевное бельё, духи «Об этом», новая причёска. Она приступила к осуществлению окончательно вызревшего, продуманного до мелочей плана по крутому повороту судьбы: «Хватит ждать милостей от природы, под лежачий камень вода не течёт». Заполучила окольными путями сведения об отпускном летнем графике профессоров и преподавателей филологического факультета (Валин отпуск выпадал на август). Аккуратно выведя на схеме «август» устремилась с заявлением в родной библиотечный местком профсоюза: «Прошу изменить в связи с семейными обстоятельствами время моего очередного трудового отпуска с декабря на август».

Поднялась, естественно, буря: как так! Почему изменить? И, притом, на август. В августе, уважаемая коллега Маргулис, все не прочь отдохнуть. Давайте все же будем придерживаться установленного графика, считаться с интересами других.

Пришлось побегать по начальству, поунижаться. Заскочила перед концом рабочего дня к замдиректора по науке Ярцеву проявлявшему к ней повышенный интерес, попросила о содействии. Вела себя пай-девочкой: сидела бок о бок на кожаном диване, согласно кивала головой в ответ на советы по улучшению работы с абонентами, не делала попыток высвободить руку из цепких его упорных пальцев («Для достижения цели все средства хороши») С азартом игрока сорвавшего банк проставила в плане-схеме против слова «август» жирную галочку: выполнено!

На повестку дня встала задача посложнее: добыть билеты для плавания по Волге на туристском теплоходе – Валя, знала хорошо, давно мечтал совершить путешествие по великой русской реке. Как на грех заурядные когда-то волжские маршруты обрели в силу неведомых причин характер всенародного помешательства, стали практически недоступными для рядовых граждан. Львиную долю маршрутов бронировал ежегодно для своих клиентов «Интурист» – как на спектакли в Большой театр. Затея выглядела достаточно бредовой, но Ксения уже неслась без тормозов и дорожных знаков не замечала…

Когда её соединили, наконец, с Москвой, телефон в квартире доброго ангела тёти Беаты долго отзывался длинными гудками. Она собиралась уже покинуть кабинку, когда в трубке прозвучал тётин полузадушенный голос:

«Алло! Вас слушают. Кто говорит?»

–Тётя! – заторопилась она. – Это я. Что с тобой? Ты нездорова? Что с твоим горлом?

«Боже мой, Ксюша! – на том конце провода хихикали точно тётю щекотали подмышками. – Я прибежала из ванной, представляешь? Намылена шампунем. Ты можешь подождать минуту, хорошо?»

В трубке забулькало, зафыркало.

«Всё, я на месте. В каком месяце ты собираешься путешествовать?»

– В августе! – твердо произнесла она.

«Утопия, – прозвучало в ответ. – Об августе нечего и думать. В кассах принимают на рассмотрение заявки минимум за полгода! Я сама читала об этом в «Вечёрке»».

– Тётя, пойми! – закричала Ксения. – Для меня это вопрос жизни и смерти! Если не достанешь билеты, я погибла!

«Так бы сразу и сказала, – прозвучало в трубке. – Я сейчас кончаю мыться и отправляюсь… Дай мне подумать, хорошо?»

События развивались по нарастающей. Валентин принял затею в штыки. Недоумевал, разводил руками. Да, конечно, ему действительно давно хотелось совершить подобное путешествие, он был бы счастлив окажись Ксюшенька рядом, он благодарен ей за заботу! Но! Почему всё-таки с ним не сочли нужным посоветоваться? Как можно подобным образом преподносить сюрпризы! А что, если у него собственные планы на лето. Неужели такое трудно допустить? И, потом, как бы, это, поточнее выразиться, он некоторым образом женат, у него семья.

– Ах, чёрт возьми, семья? – взвилась, Ксения. – Замечательно! Катись в таком случае сию же минуту к семье! На веки вечные! Случный пункт в квартире Ксении Маргулис закрывается! Разговор окончен! Дверь прямо по коридору.

Готова была разорвать его на части: двурушник проклятый! И вашим, и нашим. Чёрта лысого, не получится!

Проревела весь вечер, зашла перед сном в ванную, глянула в зеркало. Нос распух, глаза как у кролика: всё испортила. После стольких месяцев уловок, скрытной дипломатии. Он же будет теперь считать себя обиженным, дуться, избегать встреч – рушится под корень вся затея. Заупрямился, вспомнил о семье – в первый ли раз? Не это сейчас главное, не о ерунде надо думать – на карту поставлено будущее, судьба, жизнь!

Слава богу, у Вали по обыкновению не хватило характера. Пришёл на другой день с повинной, принёс бисквитный торт, бутылку шампанского. Вопрос о круизе решился в постели. Обговорили детали путешествия: кто сколько внесёт денег в общий котёл (сошлись на равном участии), где остановятся перед отплытием (у тёти, разумеется), какие вещи понадобятся в дороге.

Дни неслись с сумасшедшей быстротой, от тёти не было известий, беспокоить её до полного прояснения обстановки она категорически запретила. Кляла себя за легкомыслие: как можно было доверить такое дело семидесятилетней пенсионерке без связей и знакомств, что она, собственно, сможет сделать!

Столкнулась в «Оптике» с Эдиком Акопяном, постаревшим, погрузневшим.

– Где были мои армянские глаза? – пожирал её огненным взглядом. – Как я мог пройти мимо этих античных форм?

Слушала с удовольствием его милую болтовню, согласилась на порцию мороженого в «Аисте». Так было чудесно очутиться в пронизанном солнечным светом знакомом ресторанчике, обнаружить возле столика приветствовавшего их как старых знакомых Алика во фрачной паре. Выпили под мороженое бутылку белого вина, Эдик шутил, рассказывал анекдоты. Вытащил из туго набитого портмоне цветные фотографии – темноволосой жены и чудесной дочурки-куколки Роксаночки двух лет отроду с папиными кавказскими глазами.

Бывший сокурсник сделал за несколько солидную карьеру: был заместителем директора Института экономики, имел персональную машину с личным шофёром, служебную дачу.

– Хочешь, прокатимся на мою фазенду, – доливал вино в бокал. – Полтора часа туда и обратно. Сохранность гарантирую…

– Эдька, Эдька! – смеялась она. – Когда ты, наконец, угомонишься?

За разговором вспомнили о Женечке. С изумлением узнала (растеряла к собственному стыду связь с подругой), что Эдик с ней переписывается, тайком от жены.

– Ревнивей армянок нет на свете женщин, – посмеивался. – У неё даже в моём институте есть свои стукачки, представляешь?

То, что Эдик рассказал про Женечку, было невероятным. Выросла в первоклассного специалиста-геолога, участвовала в открытии крупного газового месторождения на Ямале, получила Государственную премию СССР. Начальник геологоразведочной экспедиции, живёт в Якутске, до сих пор не замужем.

Эдик заказал вторую бутылку вина. Признался с грустинкой: Женечка, по большому счёту, единственная его настоящая любовь. Делал ей не раз предложение, всё впустую.

– Я бы её на руках всю жизнь носил. Вместе с теодолитом.

Услышав про затруднения с билетами на волжский теплоход попенял за ненужную скромность: могла бы без затей обратиться к нему.

– Есть знакомства в Москве, организовал бы в два счёта. Тоже мне проблема. В общем, не получится, звони, – тянул из портмоне визитную карточку. – Лучше в институт, чтоб жена не узнала. – Давай, боевая подруга, раздавим ещё бутыльон, а?