Текст книги "Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века"

Автор книги: Геннадий Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Начало странствий

Кучка мешочников, томившихся в ожидании пригородного поезда в чахлом скверике у здания Бердичевского вокзала, следила с интересом за остановившейся возле центрального входа запыленной коляской. Отворилась дверца, по ступеньке сошел безукоризненно одетый молодой господин в серой паре, подавший руку девушке в соломенной шляпке, которая тут же раскрыла над головой цветной зонтик.

– Не местные, – промолвил кто-то. – Издалека едут.

– Похоже.

– Дачники небось к морю навострились.

– А можа в Киев.

– Кто их знает…

Прибывшие, рассчитавшись с извозчиком, проследовали в сопровождении дюжего носильщика с поклажей на плечах к входным дверям, миновали зал ожидания с рядами казенных скамеек, вышли на заполненный людьми перрон.

Курьерский поезд Бердичев – Одесса уже стоял у дебаркадера, возле вагонов второго и третьего класса кондуктора осаживали, крича и бранясь, рвавшихся к дверям пассажиров с мешками и баулами, за посадкой наблюдал с каменным выражением лица стоявший под колоколом седоусый начальник станции в форменной фуражке.

– За мной пожалуйте, – обернулся к стиснутым толпой нанимателям носильщик. – Дикий народ, что с них возьмешь… Дорогу! – закричал, расталкивая стоявших на пути. – Расступись!..

Пройдя мимо зеленых и светло-вишневых вагонов, молодая чета остановилась у спального красавца на колесах ослепительно-синего цвета с занавесями на окнах. Вокруг не было ни души, отдувался в двух шагах белым паром пузатый паровоз с закопченной трубой.

– Милости просим! – бегло взглянул на билеты кондуктор в очках. – Четвертое купе, дверь отперта.

Пассажиры прошли в тамбур, подождали недолго в проходе у окна, пока носильщик размещал на полках поклажу.

– Возьми, любезный, – протянул ему зеленую трехрублевку молодой господин.

– Премного благодарен, – поклонился тот. – Счастливой дороги.

Спина носильщика еще маячила в тамбуре, а девушка уже была в объятиях спутника.

– Едем, Фейга! А! Первым классом! Ты паровоз хоть раз видала?

– Что вы? Откуда? Боязно как-то… Пустите, Витя, платье помнется!

Пассажиры вошли в купе красного дерева с бархатным ковром на полу, присели на мягкие диванчики. Озирались по сторонам, улыбались друг дружке. Конец страхам и переживаниям, впереди Одесса, море, удивительная жизнь!

Прозвенел за стенкой вокзальный колокол, следом – по-разбойному, во всю мощь луженой глотки – гудок паровоза. Лязгнуло чем-то железным под полом, состав подался назад, замер на мгновенье, медленно покатил вдоль перрона.

Девушка, поднявшись, отодвинула штору.

За окном проплыло здание вокзала с пристанционными строениями, водокачка. Поезд набирал ход, вагон уютно покачивало, кружили, исчезая из вида, домики предместья, перелески, поля.

– Не верится. Сон какой-то, Витя…

– Дай ущипну, – хохотнул тот. – Враз поверишь!

Постучали осторожно в дверь.

– Простите, господа!

Обер-кондуктор. Черная форма, сумка через плечо, медный свисток на груди.

– Добрый день! Билетики попрошу.

Прощелкнул компостером один билет, другой…

– Документ позвольте!

– Вот, – протянул зеленоватую книжицу с гербом пассажир. – «Вид на жительство», на один год. Сестра гимназистка, несовершеннолетняя.

– Ясно… – обер-кондуктор поднес к глазам документ. – Таммо Зельман, – прочел вслух. – Мещанин, уроженец села Ганчешты Кишиневского уезда. Вероисповедание православное… Похвально, похвально! Кем изволите служить?

– Служу в имении их сиятельства Григория Ивановича Манук-бея. Помогаю управляющему, веду делопроизводство.

– Похвально, юноша. В столь юном возрасте… – Обер-кондуктор вернул паспорт, попятился к двери. – Счастливого пути, господа!

– «Господа!» – передразнил пассажир купе. – Дай срок, покончим с господами. Трудовой народ будет ездить первым классом. Бесплатно!

Повернул защелку замка на двери, стянул с плеч щегольской пиджак, забросил наверх.

– А богатые, Витя? – улыбнулась спутница.

– Что богатые?

– Богатым что делать?

– Пешком пущай ходят.

Девушка прыснула со смеху.

– Чего ты? Чего развеселилась?

– Мадам Рубинчик представила. Идет за нами пешком по шпалам.

– А чо? Нормально! Жир по крайней мере растрясет.

Мужчина скинул ботинки, растянулся на диванчике.

– Иди ко мне. Соскучился…

«Е-дем с Ви-тей»… «е-дем с Ви-тей»… – стучат колеса под полом.

В купе полумрак, светит подслеповато под потолком желто-молочный плафон. Она лежит с открытыми глазами, отвернувшись к стенке, не может уснуть. Теснятся, бегут чередой мысли. Столько всего навалилось за последние недели – рассказать, не поверят. Она гулящая, убежала с мужчиной, все ему позволяет. Такая ведь малость ее тело, а как радует Витю. Как он светится весь от счастья, какие говорит слова, как дивно ублажает.

Она вернулась тогда из ореховой рощи точно в бреду. Саднило в складках писи, изнанка панталончиков была в крови. Сидела нагишом на кровати, разглядывала себя. «Что теперь будет? – стучало в висках. – Как жить?»

Не сомневалась: больше его не увидит. Не устояла, поверила. А он с ней поступил как охотник из любимой маминой песни:

 
«Но что это? Выстрел! Нет чайки прелестной —
она, трепеща, умерла в камышах.
Шутя ее ранил охотник безвестный,
не глядя на жертву, он скрылся в горах».
 

Видела себя умирающей, дома, в кругу семьи. Ему каким-то образом сообщили, он скачет на извозчике, чтобы проститься – поздно: ее несут в гробу на кладбище, он рыдает в одиночестве над ее могилой, усыпанной цветами, молит о прощении.

Текли ручьем слезы – она их не замечала. «Навеки убита вся жизнь молодая, – звучал мамин голос. – Нет жизни, нет веры, нет счастья, нет сил»…

Он появился через неделю, рано утром. Она только что встала, умылась из рукомойника, сидела в ночной рубашечке на койке, расчесывала волосы.

Стукнули украдкой в оконное стекло – раз, другой. Вскочив, она отвернула щеколду, раздвинула створки.

Виктор! Непохожий на себя, в домотканой рубахе, мятом картузе.

– Ты одна? – озирался по сторонам. – Дверь закрой!

Влез на подоконник, спрыгнул на пол.

– Фейгеле! – обнял за плечи. – Птичка моя певчая…

У нее подкосились ноги:

«Пришел… не забыл!»

– Как ты? – посадил он ее на колени.

– Ничего…

– Не болит?

– Немного.

– Поедешь со мной?

– Куда?

– На край земли, – он засмеялся. Сузил глаза, посуровел: – Я серьезно, Фейгеле. Едем завтра, из Бердичева. Чугункой. Билеты у меня в кармане, будет извозчик до станции.

– Завтра, Витя? – Ей показалось, что она ослышалась. – Как – завтра? А работа? Я же нанятая, мама бумагу подписала с мадам Рубинчик.

– Нанятая, нанятая! – начал он сердиться. – Не надоело на буржуев спину гнуть? В общем, давай так. Либо мы сейчас расстаемся, либо вместе на всю жизнь. Решай…

В Виннице они вкусно отобедали в станционном буфете. Наваристые щи, битки в сметане, на десерт мороженое. Витя выпил рюмку водки, закусил балычком. Щедро рассчитался с половым – тот бежал следом, кланялся, отворяя дверь.

– Неплохая, однако, вещь деньжата в кошельке, – с улыбкой говорил Витя, когда они гуляли под ручку по перрону. – Повременить бы чуток с коммуной, а? А то битков на всех не хватит.

Она хмурила лобик, делала вид, что все понимает. Неловко было всякий раз, когда он произносил непонятные слова: «коммуна», «народовластие», «террор», «экспроприация».

– Правда, Витя, что анархисты против царя? – спрашивала как бы между прочим вернувшись в купе, листая «Дамский альбом рукодельных работ», который он ей купил в вокзальном киоске.

– Читай, девушка, свой журнал, – слышалось с соседнего диванчика. – Много будешь знать, скоро состаришься.

– Нет, правда, Витя? – настаивала она.

Он стряхивал в металлический коробок пепел от папиросы, взглядывал иронически. Протягивал руку. Она пересаживалась от него подальше в угол, закрывалась журналом. Он садился рядом, делал вид, что будет сейчас щекотать. Тыкал пальцем в подмышки – она отбивалась, визжала, колотила его отчаянно по плечам, пока он не прижимал ее к себе, не принимался нацеловывать жадно в вырез пеньюара…

Перед тем как лечь с ним этой ночью, она подмылась в вагонном нужнике. Сидела на фаянсовом сиденье, озиралась по сторонам: до чего шикарно, красиво! Зеркала по стенам, махровые полотенца на полочке. Не пахнет ни капельки.

Замерла, войдя в купе: нагой Витя возился, согнувшись на диванчике, у себя между ног.

Она отвернулась, зардевшись.

– Да будет тебе, – окликнул он ее. – Глянь, Фейга…

Это было настолько уморительно – она прыснула, прикрывая рот.

С восставшей его плоти в зарослях волос свешивался розовый мешочек. Наподобие колпачка балаганного Петрушки.

– Что это? – вырвалось у нее. – Витя!

– Что, что, – продолжал он натягивать мешочек. – Французский гандон, не видишь? У провизора Вайсмана намедни купил. Ну, чтоб это самое… Эй, чего ты?..

У нее не хватило сил дослушать до конца. Опрокинулась на спинку дивана, хохотала как ненормальная.

– Кончай, Фейга! – сердился он, ковыляя к ней с розовым мешочком на уде. – Мировая же вещь. С мылом помыть, просушить – и по новой пользуйся.

– Ой, не могу! Мамочки!..

Отвернувшись к стенке, она сотрясалась в безудержном смехе.

Во время стоянки в Гайсине Витя побежал на почту. Вернулся встревоженный, с телеграммой в руке.

– Собирайся, в Одессу мы не едем!

– Как не едем?

Ей показалось, что она ослышалась.

– После объясню, – торопил он ее. – Давай, давай, поезд отходит!

Они побросали вещи на шаткий настил перрона, поплелись, нагруженные, мимо двигавшегося состава к беленой избе с вывеской «ВОКЗАЛЪ».

Внутри было не протолкнуться. На лавках, на полу вдоль стен – мужики, бабы, плачущие дети. Мешки, ведра, плетеные корзины. К кассе не пробиться: тащат друг дружку от решетчатого окошка за кушаки, за волосы, сквернословят, дерутся.

Витя оставил ее сторожить вещи, пошел искать начальника. Вернулся нескоро.

– Обратного поезда нынче не будет. Поедем переночевать где-нибудь. Билеты я достал.

На расшатанной бричке они добрались до лучшей в Гайсине, как уверял полупьяный возница, гостиницы «Версаль». Не спали до рассвета, отданные на растерзание полчищам гостиничных клопов, сполна отыгравшихся на свежих постояльцах за вынужденный пост. Разбитые, невыспавшиеся, тряслись на другой день в пассажирском поезде, идущем на север. Сидели, стиснутые соседями, на жесткой скамье, роняли на плечи друг дружке тяжелые головы, пробуждались после очередной встряски.

В забитом до отказа вагоне второго класса курили, пили водку, вели разговоры. О войне, будь она неладна, об эпидемии холеры, водочной монопольке, ценах на хлеб. Молодуха на верхней полке с побитым оспой лицом кормила грудью младенца, пьяный голос за перегородкой выводил нескладно под гармошку «Реве та стогне Днипр широкий».

Она смотрела с тоской в окно, думала о доме. Как там мамэле? Отец, сестренка?

Перед уходом из особняка мадам Рубинчик она оставила в комнате записку: «Передайте родителям. Я уезжаю с хорошим человеком, вернусь не скоро. У меня все хорошо. Фейга».

Жила в угаре, ничего вокруг не замечала – один только Витенька. Васильковые его глаза, улыбка. Скажи он ей: прыгнем вместе со скалы – не раздумывала бы ни минутки: хорошо, давай!

Ночью, утомленная его ласками, спросила ненароком:

– А вы на мне женитесь?

– Будет тебе выкать, – тащил он из портсигара папиросу. – Породнились чать»…

Закурил, пустил дымок в потолок.

– Революционеры, душенька моя, не женятся. Не до того. Каждый час на волосок от смерти…

Покосилась осторожно в его сторону.

Витя разговаривал с соседом по лавке, акцизным чиновником, ехавшим, как и они, в Минск.

– Катимся в тартарары, милостивый государь! – говорил тот, волнуясь. – С народом что творится, поглядите. Мужичье дворянские имения поджигает, в городах бедлам. Чуть что, стачка, забастовка. Заработок хозяин изволь прибавить, рабочий день сокращай. Содом и гоморра! А все смутьяны эти патлатые. Эсеры, анархисты, социалисты. Эти еще, из жидовской новой партии… запамятовал название…

– Бундовцы, – подсказал Виктор.

– Во-во! Мало, доложу вам, русские люди кровушку этому чертову племени пущали. Мало! Хапают где плохо лежит, спаивают поголовно Россию. Где шинок, там непременно жид, концессия выгодная – опять же пейсатый. Бесовская нация, прости господи…

Виктор спросил, перебив: как в Минске с коммерцией? Есть надежные банки, кредитные конторы?

– Финансами изволите интересоваться? – глянул с любопытством сосед.

– Не решил пока… – Виктор крутил цепочку от часов. – Есть небольшие сбережения. Вложил бы, подвернись что-нибудь стоящее.

– Тогда вам, юноша, прямая дорога в наше общество взаимного кредита! – вскричал акцизный. – Учредители, почитай, цвет губернии, полмиллиона рублей уставного капитала. У меня, кстати, шурин в расчетном отделе служит, могу познакомить. Посоветует, что и как.

– Весьма признателен! – с чувством откликнулся Виктор. – Адресок шурина не подскажете?

– Извольте.

Виктор тянул из бокового кармана записную книжицу, карандаш.

– Слушаю…

Она ждала все это время, когда он на нее взглянет.

Не посмотрел ни разу. Принялся обсуждать что-то увлеченно с соседом. «Кредиты», «проценты», «закладные», – доносились слова…

«Ну, и пусть! – кусала она досадливо губы. – Больно надо!»

«Боль-но на-до… боль-но на-до»… – вторили под лавкой вагонные колеса.

«Экс»

Минск встретил их холодным ветром пополам с дождем. Извозчиков на привокзальной площади расхватали более расторопные пассажиры. Кто-то из попутчиков посоветовал воспользоваться гужевым трамваем, ходившим от вокзала до городских окраин: удобно, недорого и город из окошка можно посмотреть. С погодой вот только не повезло…

Они пошли в указанном направлении, пристроились в очередь на остановке.

Держа над головой зонтик, она озиралась по сторонам. Купола собора, примыкавшего к вокзальному зданию, небольшой сквер с памятником за решетчатой оградкой, каменные дома. Прочла вывеску на пятиэтажке с висячими балконами: «ОТЕЛЬ ЕВРОПА».

– Витя, – тронула его за плечо, – глянь! Гостиница.

– Забудь про гостиницы, – шепнул он недобро. – Кончилась буржуйская жизнь.

На остановке зашумели, заволновались. Из-за перекрестка показался вагон в два этажа, тащимый с натугой – глазам не верилось! – парой намокших лошадей. Сделал, покачиваясь и лязгая по рельсам, полукруг, приблизился, встал.

– Соборная площадь, конечная! – прокричал, отворив двери, рослый дядька в казенной фуражке. – Освободите проход, граждане, дайте выйти приезжим!

Какой там! Ринулись как оглашенные, пихались, забрасывали внутрь мешки и баулы, тащили через головы плачущих детей.

– По порядку, по порядку! – сдерживал лезущих кондуктор, – мест на всех хватит. Денежки попрошу приготовить…

– Давай! – подтолкнул ее сзади Виктор.

Ухватившись за поручень, она шагнула на ступеньку, протиснулась в вагон. Витя забрался следом. Рассчитались за билеты и багаж, нашли в углу свободное местечко на жесткой скамье.

– Отъезжаем! – пробасил кондуктор. – Следующая станция Губернаторская.

Возница в сбитом набок кушаке зазвонил в колокол, дернул поводья. Конка двинулась, поскрипывая, через площадь.

Она крутила по сторонам головой: город какой замечательный! Широкие улицы, мощенные булыжником, деревянные тротуары, каменные дома. Магазинов не счесть, вывески мелькают одна другой занятней: «КУПЕЧЕСКИЙ КЛУБЪ»… «МОНПАСЬЕ Г. ЛАНДРИН»… «КАКАО «ЖОРЖ БОРМАН»… «КОНСТАНТИНОПОЛЬСКАЯ БУЛОЧЪНАЯ АХМЕДА ОФЛИ»… «СИРОТСКИЙ СУДЪ»… «Т-во ВИНОТОРГОВЛИ Н.Ф. ДЕКРЕ»…

– Красиво как, Витя! – обернулась к нему.

Он не ответил, был холоден, сосредоточен.

Дождь вроде бы перестал, за окном посветлело. Конка взбиралась на очередной подъем – рывками, останавливаясь.

– Давай, мужики, подсоби, – обернулся с облучка кучер. – Керосину маловато…

Мужчины попрыгали с подножки, пошли рядом, подталкивая с обеих сторон вагон.

– Нн-но, шевелись, родимые! – размахивал кнутом кучер.

Переехали мост через речку, взобрались на гору. Открылся вид на прикорнувшее в распадке предместье.

– Уборки кто спрашивал? – прокричал кондуктор. – Выходи!

Они выволокли вещи, дождались, пока отойдет конка. Стояли, озираясь, среди луж.

Уныние, убогость. Тесно прижатые один к другому приземистые домишки, кривые улочки, покосившиеся заборы. Вот тебе и Минск: ничуть не лучше Хотиновки…

Она глянула вопросительно на Витю. Лицо его было непроницаемым.

– Пошли. – Вскинул на плечи сундучок. – Тут недалеко.

Они поплелись, выдирая ноги из липкой грязи, вдоль неширокой речушки, заваленной по берегам гниющими отбросами, перешли по шаткому мосту на другую сторону. Свернули в один переулок, в другой, уперлись в тупик.

– Кажись, тут, – справился по бумажке Виктор. Толкнул незапертую калитку, шагнул во двор.

Взлаяла, высунувшись из фанерной будки, лохматая собака, хрюкнула настороженно из соседнего сарайчика свинья. Вышла из дверей молодуха, повязанная платком, глянула вопросительно.

– Вам кого?

– Здравствуйте, – прикоснулся к картузу Виктор. – Остроумов Никита тут проживает.

– Тут, – отозвалась молодуха. – А вы кто будете?

– Из Житомира, – понизил голос Виктор. – От Антона Ивановича.

– Понятно, проходите, – показала на дверь хозяйка. – Никита в депо, придет поздно.

Мазанка в одну комнату с широкой печью была аккуратная, чистая. Половички на свежевымытом полу, занавески на окнах, широкая кровать застелена покрывалом из цветных лоскутов.

– Присаживайтесь, – подставила табуретки хозяйка. – Я сейчас самовар вздую. Чайку с дороги попьете… Ой! – взмахнула она руками. – Мы и не познакомились даже. Адуся! – заулыбалась. – А вы?

– Виктор, Горский. А это, – показал он на нее, – товарищ Фейга Ройтман.

– Очень приятно. Извиняйте, я мигом… – хозяйка устремилась к выходу.

– Слушай меня внимательно, – проговорил Виктор, едва за ней закрылась дверь. – Мне нужно уйти. Может, на неделю, может, надольше. Поживешь здесь немного. Хозяева люди надежные, не тушуйся. Вот, держи, – извлек из портмоне кредитку. – Четвертная, разменяешь. Хозяйке отдай, сколько надо, себе оставь… Да, еще. С завтрашнего дня покупай каждый день газету «Минский курьер». Гляди объявления. Как прочтешь, что в дом генерала Измайловича требуется прислуга, бери газету, езжай по указанному адресу наниматься. Никита тебя проводит… Все поняла? Фамилию не забудь – Измайлович. Запиши лучше…

– Ой, куда это вы? – явилась в дверях хозяйка.

– Тороплюсь, извините! – шагнул он за порог.

– А чаек, закусить?

– Благодарствую, некогда, – устремился он к калитке. – Никите кланяйтесь! – крикнул обернувшись. – До встречи!

В сумерках, усталый, в замасленной рабочей одежде, явился хозяин. Саженного роста, молодой. Встал под притолоку, заулыбался широко:

– Отлично, еще одна красавица в доме. Чувствую себя турецким пашой.

Протянул руку:

– Остроумов.

Приняли ее как родную. Никита, помывшись, полез в чулан, выволок расшатанный топчан, подбил аккуратно гвоздями. Адуся выгородила ей место за печкой, навесила цветную занавесочку.

– Будешь у меня как у бога за пазушкой, – взбивала стеганую перинку. – Подушечка, гляди, пуховая, в приданое получила. Мой руки, сейчас вечерять будем…

Никита за столом рассказывал смешные истории, шутил. Уронил внезапно голову.

– Все, готов работничек, – хохотнула Адуся. Потрясла суженого за плечи.

– А-а? – таращил тот глаза.

– Пошли, пошли, – повела его Адуся к постели. – Баиньки пора…

Заглянула, прибравшись, к ней за перегородку.

– Поболтаем, – прилегла рядышком. – Соскучилась по свежим людям.

Они проговорили до петухов. Адуся рассказывала о родной деревне, где родилась, о встрече с Никитой, о том, как стала женой революционера.

– Оп! из батрачек в бунтарки! – приподнималась на локте. – Представляешь?

Она приехала в Минск в поисках работы. Два последних года в Полесье выдались засушливыми, пшеница на арендованной у помещика земле сгорела на корню, семья голодала, отец пил горькую. В Минск добиралась когда пешком, когда на попутных телегах.

– Жалели горемычную, сажали. Народ у нас душевный, последней горбухой хлеба поделятся…

Губернский город встретил ее неласково. Работы никакой, бродят по улицам бородатые мужики в онучах – из северных провинций, Украины, Молдавии, Польши. С топорами, пилами, лопатами. Стучат в калитки, заходят во дворы, стоят с рассвета на базарах в ожидании нанимателей. Городские ночлежки переполнены, люди ночуют в подвалах с бегающими крысами, в скверах, на кладбищах, пустырях.

Четыре бережно хранимые рубля, взятые Адусей из дома, ушли на оплату угла у старьевщицы в Татарской слободе и порцию ежедневной базарной требухи на обед. Устроиться в богатые дома прислугой или кухаркой не удавалось, в мастерские и на фабрики не брали.

– Путей у меня, подружка, оставалось двое. Или разом в петлю, или собой идти торговать. За рупь с полтиной.

Когда старьевщица пригрозила выбросить ее в случае неуплаты за порог, она насурьмила брови, натерла свекольной долькой щеки и пошла на Турчинку, где обретались минские ночные бабочки. Ходила из конца в конец по узкому тротуару с хлюпающими по грязи досками, озиралась по сторонам: не дай бог повстречаться с городовым. Упекут, как пить дать, за решетку без нужной бумаги из магистрата на занятие греховным ремеслом…

Первым прохожим, обратившим на Адусю внимание, оказался Никита. Возвращался из гостей в свою меблирашку, замедлил шаг, проходя мимо.

– Сколько берешь? – осведомился.

– Я растерялась, стою дура-дурой. С одной стороны, продешевить не хотелось, с другой – упустишь, коли много запросить…

Промозглый вечер на Турчинке стал переломным в ее судьбе. Изгнанный из института за участие в городских беспорядках студент-железнодорожник Никита Остроумов, работавший слесарем в Минском депо, задался целью сделать из деревенской батрачки, избежавшей благодаря его вмешательству участи городской проститутки, товарища по революционной борьбе. Поселил в меблированных комнатах, где обретался сам, познакомил с друзьями.

– Книжку вечером принес, «Коммунистический манифест». Ой, умереть, Фейга! Я еле-еле по слогам читаю, а тут такое… в толк не возьмешь. Плакала по ночам. А он с работы придет, постучится: «Ну, как у тебя с теорией? Постигаешь помаленьку?» Ни разу за все время ко мне не притронулся, представляешь? Я у них в компании за своего парня была. «Адуська, собирайся! Щас на кирпичный пойдем, рабочих поддержать. Кровопийца Каплан половину землекопов из карьера уволил, машину английскую купил». Я ноги в руки – и за ними. Стою с плакатом: «Вернуть землекопов на работу, остановить самоуправство!» В участок несколько раз попадала, ага. Выйду, а назавтра то маевка, то сходка тайная на чьей-нибудь квартире, то демонстрация. Снова я с плакатом: «За восьмичасовой рабочий день! Разорвем рабские цепи!»… Ой, да ты, никак, носом клюешь? Заболталась баба. Спи, спи, светик…

Она извелась вся: Виктор как в воду канул. «Где он, что с ним?» Думай как хочешь…

– Да не переживайте вы так, – успокаивал ее Никита. – Мужская работа. Управится, вернется.

Она помогала Адусе по дому: кормила поросенка, подметала в горенке.

– Повезло твоему Витюше, – утирала Адуся передником руки, глядя, как она развешивает во дворе белье. – И личиком удалась, и работы не чураешься. Не то, что наши стриженые эсерки. На диван с ногами заберутся и дым в потолок пущают… Ой, снимай скорей! – принималась выдергивать прищепки. – Дождь, никак, начинается!

На рассвете ее будил сиплый гудок за окном. В комнате за занавеской горела лампа, разговаривали шепотом.

«С богом, Никитушка», – слышался голос Адуси.

Хлопала дверь.

Она спускала с топчана ноги, потягивалась.

– Проснулась? – заглядывала в выгородку Адуся. Аккуратно прибранная, волосы заплетены в тугую косу.

– Полежи еще. Никитушка ушел, я на рынок сбегаю. Вернусь, поедим. Встанешь, яичек в сарайке пошукай. Есть, должно быть, свежие.

Ее подмывало спросить: женаты они или нет? Революционеры вроде бы не женятся?

Женятся, оказывается. И даже венчаются. В церкви.

Они поехали с Адусей в город присмотреть калоши – козловые ее башмачки для здешней погоды не годились. Сторговали за три рубля на Высоком рынке подходящую пару. Удобные, со шпоркой на выступе. Шли обратным путем мимо православного собора, Адуся остановилась, отдала ей сумку, стала креститься на купола.

– Венчались тут с Никитушкой! – произнесла с чувством. – Родной храм.

Виленский землевладелец Василий Остроумов проклял старшего сына, связавшегося с бунтовщиками, лишил наследства. О том, чтобы благословить отступника на брак с простолюдинкой, не желал и слушать. На обряд венчания в Минск тайно приехала мать. Темную вуаль сняла только в соборе – молодая, высокая, с модной прической. На свадебной вечеринке в меблирашках не осталась, уехала тем же вечером поездом.

Молодожен Никита, устроившийся слесарем в депо, неплохо зарабатывал – тридцать два рубля в месяц. Подкопили малость за год, друзья скинулись, сколько могли. Купили развалюху на городской окраине, привели в порядок, поросеночка завели, трех наседок с петухом, собаку.

– В любви живем, это главное, – говорила Адуся. – Мне с ним ничего не страшно. Каторга, смерть – лишь бы вдвоем…

Появилось, наконец, объявление в газете, о котором предупреждал Виктор. Она пришла, как обычно, в книжную лавку на той стороне Свислочи, купила «Минский курьер». Переворачивала, стоя у прилавка, страницы, дошла до раздела объявлений. Увидела, пробегая глазами, в рамочке: «Требуется прислуга. С рекомендациями. Дом генерала Измайловича, угол Скобелевской и Полицейской».

Никита на другой день отпросился с работы, повез ее конкой в центр города. Нашли трехэтажный каменный дом с бельведером в Подгорном переулке. Вокруг все ухожено, чисто. Булыжная мостовая, засаженная тополями, деревянный тротуар. Дворник с метлой за металлической оградой метет дорожку.

– Стучитесь, я ухожу! – Никита торопливо пожал ей руку. – Увидимся!

Дворник, отворивший калитку, довел ее до крыльца, пропустил в прихожую.

– Хозяйку кличь, – изрек явившейся на звонок горничной. – По найму пожаловали.

Она поднялась вслед за пышнотелой горничной по лестнице, миновала коридор, вошла в просторный зал с мраморными колоннами.

– Тут извольте подождать, – проронила горничная, исчезая за портьерой.

Она озиралась по сторонам: до чего богатый дом! Скульптуры в углах беломраморного зала, картины в золоченых рамах вдоль стен. Обнаженная красавица под раскидистым деревом, вокруг скачущие мужчины с козлиными рожками и копытцами… Пшеничное поле солнечным днем: у стога сена закусывают косари… Корабль с сорванными парусами в бушующем море…

– Нравится? – оторвал ее от созерцания женский голос.

В дверном простенке стояла молодая дама. Высокая, бледная, в серебристом платье с кружевным воротником.

Она, торопясь, поклонилась, полезла в сумочку за газетной вырезкой.

– Вы Фейга, правильно? – шагнула к ней дама. – Какая же вы молоденькая! – оглядывала с удивлением. – Оставьте ваши бумаги, давайте знакомиться. – Александра Измайлович, – протянула руку. – Катя! – закричала, повернувшись. – Иди скорей, у нас замечательная гостья!

Ей стало жарко под блузкой: ее, оказывается, ждали, знают по имени. Для чего тогда, спрашивается, газета, объявление о найме? Убей, не разберешь…

– Что за гостья?

Из-за портьеры вылетела стремглав девушка в белом, замерла на миг.

– Здрасьте, здрасьте! – приблизилась.

Широкий полудетский рот, пушок на губах.

– А мы про вас намедни поспорили, – сообщила. – Саша уверяла, что придет брюнетка, а я – шатенка. Ну что? – показала язык сестре. – Чья взяла, а?

Ухватила порывисто за руку:

– Идемте в гостиную, там уютней!

Повела в смежную комнату с креслами и диванчиками. Едва уселись за столик, явилась с подносом давешняя горничная, расставила фарфоровые чашечки, вазочки со сладостями, разлила чай.

– Угощайтесь! – хозяйка придвинула к ней расписную вазочку с халвой. – Турецкая, с фисташками. А я закурю с вашего позволения…

Извлекла, потянувшись к буфету, пахитоску из деревянного ящичка, чиркнула спичкой, пыхнула дымком.

– Вы хорошо усвоили легенду? – спросила неожиданно. – Что приехали из Чернигова, сирота, в прислуги взяты по газетному объявлению… Надо, кстати, подобрать вам подходящее имя, Фейга не годится. Хотите – Бронислава?

Она поперхнулась халвой, закашлялась.

– Будет тебе, Саша! – набросилась на сестру младшая. – Успеешь со своей конспирацией. Дай человеку чаю попить!

Неожиданности дня на этом не закончились.

– Хотите поглядеть на наших лошадок? – спросила хозяйка по окончании чаепития.

– Ничего только не говори заранее! – вскричала младшая. – Пусть это будет для Фейги сюрпризом!

– Для Брониславы, – поправила сестра.

– Хорошо, для Брониславы.

Она прошла вслед за ними через анфиладу комнат, спустилась по лестнице, вышла на задний двор с хозяйственными постройками.

– Минутку, я первая! – проскочила в распахнутые ворота конюшни Катя.

Шагнув в сумеречное, пахнувшее навозом помещение, она замерла на месте: ничего более дурацкого, нелепого невозможно было себе представить.

Посреди дорожки между стойлами с жующими лошадями стоял широко улыбаясь Виктор в рабочем комбинезоне, с вилами в руках.

– Василий, ну что же вы? – закричала ему хозяйка. – Идите, поздоровайтесь с Брониславой!

Она попала в удивительный мир, о существовании которого не имела представления. Дом воевавшего на Дальнем Востоке генерал-лейтенанта артиллерии Измайловича, занимаемый незамужними дочерьми Александрой и Екатериной, жил ни на что не похожей, диковинной жизнью. С одной стороны, богатство, роскошь. Званые обеды, пикники, танцевальные вечера. Пестрый хоровод гостей, прислуга. С другой, тщательно оберегаемой от посторонних глаз, – загадочные встречи в будуаре хозяйки, жаркие споры за полночь о вещах для нее малопонятных, туманных. Что-то о пропаганде конкретными фактами, сплочении в единый социалистический интернационал разрозненных партий и организаций, болезненных уколах неведомому чудовищу путем забастовок, стачек, локальных восстаний и бунтов. Что ни слово, то загадка…

В доме действовали неукоснительно соблюдаемые правила: лишнего не болтать, держать язык за зубами. Не важно, что за посылку принесли от инженера Парфиановича, заведовавшего ремонтом весов на линии Московско-Брестской железной дороги. Приняли, расписались в получении, доложили хозяйке, отнесли по ее распоряжению в задние комнаты, и делу конец. Обнаружили в сене для конюшни, прибывшем с фольварка помещика Любанского (неизменного посетителя музыкальных вечеров Измайловичей), корзину с прокламациями и листовками, не морщите понапрасну лбы. Тащите в прачечную, заваливайте горой грязного белья. Остальное вас не касаемо…

Прислуга, включая дворника Игнатия, была из проверенных людей. Знала, что часовой мастер (подпольная кличка Нилыч), приходивший по средам завести часы в гостиной, ведет в библиотеке на третьем этаже кружок политграмоты для рабочих. Что приехавший погостить из Петербурга якобы родной дядя сестер Нил Викентьевич обучает в вечерние часы в подвальном помещении будущих бомбистов. Рассказывает, как изготовить в домашних условиях взрывное устройство, учит технике безопасности, способам маскировочной упаковки, хранению готовых бомб.