Текст книги "Черная книга"

Автор книги: Геннадий Русский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Сказ шестой
ПРО ОЧКАСТОГО ПРОФЕССОРА-ЧУДАКА И ПЕТЬКУ-КОМСОМОЛИСТА, НЕСМЫШЛЁНЫША

Вот, государи мои, граждане московские, товарищи милостивые, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Ищут Черную книгу, а найти не могут. Всем-то она вдруг понадобилась, а сколько лет лежала зря и без интересу. Ишь, говорят, и за границей буржуи про книгу прослышали и тоже на нее покушаются. Да не взять ее никому, потому как известно – заклятие на нее наложено и взять ее может только человек праведный. А бес в это дело крепко встрял и меж людей всяких мельтешит. Сколько уж он душ погубил, а всё ему мало. Очень ему, бесу, надо эту книгу получить, а уж как ее получит – сразу царство тысячелетнее антихристово, но потом-то всё же правда победит окончательно и во веки веков. Таково ведь предписание Божье, но бес-то, он иначе думает: мне бы книгу только, а там посмотрим, может, я и самого Бога обману! Известно, таит нечистая рать злобный умысел и от своего не отступится до окончания времен.

Так и бес наш московский, от своего не отступается. Нашел он людей праведных, Иринарха да Алешу, а вот не смог с ними тягаться. Потому как неземной чистоты люди. Но бес-то хитер, ох и ловок! «Что ж, – думает, – не только меж святыми праведники, есть они и средь мирян грешных». Стал искать, по чужим душам шарить, и нашел таких двух: очкастого профессора, чудака, и молодого комсомолиста Петьку, несмышленыша.

Одевает бес гороховое пальто, шляпу-котелок, брюки у него дудочкой, щиблеты узкие, трость с набалдашником – этакий нэпман с Ильинки, и является к профессору на квартиру коммунальную. А на той квартире коммунальной, как по нынешним временам положено, дым стоит коромыслом: котлеты шипят, самовары кипят, керосинки чадят, примуса гудят, соседки, натурально, бранятся, ребенки малые пищат. Черт звонит, ему отворяют нескоро да еще ругают: «Кого там черт принес?» – «Да я самый черт и есть!» Смеется соседка: «Вот если бы вы за мной поухаживали!» – «А это мы, черти, завсегда горазды, и мы с вами не раз еще свидимся. А пока скажите, где профессор ваш проживает?» – «Этот хрен-то старый? За кухней в каморке». Бес идет, в нос ему шибает щами кислыми да котлетами подгорелыми, так что даже ему, адскому жителю, невтерпеж.

А профессор сидит в своей каморке за кухней и радуется. Раньше-то вся квартира его была, а теперь он в бывшей кладовке обитает, книг у него до потолка, на книгах спит, книгами укрывается, про еду и сон забывает, а чем живет – неведомо.

Вот бес его и спрашивает: «Как поживать изволите, дорогой профессор?» – «Прекрасно, прекрасно, вот читаю книгу – изумительно, превосходно...» – «Вы, – бес спрашивает, – небось, филолог?» – «Да, да, филолог». – «Я так и думал. А про Черную книгу слыхали?» – «О, конечно!» – «А хотите ее получить?» Профессор аж затрясся весь: «Неужели, неужели! Где она? Это будет великое открытие для науки!» – «Пока книги со мной нет, но я знаю, где она». – «Ах, как чудесно! Уникальнейший памятник средневековья! Это будет находка почище "Слова о полку", как вы полагаете?» – «Совершенно с вами согласен», – отвечает бес. «И это рукопись подлинная или список позднейший?» – «Самая разнатуральная рукопись». – «Не знаете ли, какого века?» – «Начала семнадцатого». – «Чудесно, чудесно! – суетится профессор. – Памятник живого народного языка. Я эту рукопись опубликую, а сам напишу вводную статью под названием "Памятник русского чернокнижия". Да, это будет подлинный переворот в науке!.. Только как же нам эту рукопись достать? Что она будет стоить?»

«Ровным счетом ничего, – отвечает бес, – а вернее – пустяки считанные. Денег-то у вас, небось, того-с, не густо?» – «Да, да, денег у меня, знаете, что-то того...» – «Вот видите. Но ничего, уж больно я ученых людей люблю, очень они мне, если хотите, близки, и все как есть на нас работают. Так что для вас готов на любые одолжения». – «Вы так любезны. Я обязательно упомяну ваше имя в предисловии». – «Лучшего и желать нельзя, – соглашается бес и все улыбается. – Так уж вы мне только расписочку напишите». – «Извольте, охотно, на какую сумму?» – «На душу». – «Не понимаю вас, извините...» – «А чего тут понимать? Про доктора Фауста, небось, читали и знать должны, чего эти черные книги стоят». – «Вы шу́тите, наверное...» – «Нисколько. Если к Фаусту мог прийти Мефистофель, чего ж это я не могу прийти к вам?» – «Но нереально это!» – «А на что вам реальность? Кабы вы в реальности хоть чуточку смыслили, не сидели бы в этом, простите, нужнике, и денег бы у вас куры не клевали. Потому-то я к вам и пришел, что сами вы нереальный и всё, что окружает вас, прах весь этот, тоже нереальное». – «Но позвольте...» – «А чего тут спорить? Надо ли? Нам с вами не о философских материях речь вести, а о Черной книге. Хотите эту книгу получить, напишите расписочку – и дело с концом». – «Ах, – говорит профессор, – никак не могу поверить, что вы существуете! Вы хоть визитную карточку покажите». – «Это можно», – бес-то отвечает и предъявляет профессору рога и копыта. «М-м-да... – говорит профессор, – действительно...» И в задумчивости даже чертово копыто потрогал. Черт рассердился, пнул его под зад, говорит: «Кончай канитель, подписывай, и дело с концом!» – «Вам надо кровь, руку резать? А я боли боюсь». – «Ничего подобного не потребуется. Это уже устарело и не применяется. Есть у нас адская самопишущая ручка, вот ею и подмахните». Профессор хотел было подписать, да черт вдруг спохватился: «Эх, забыл спросить, а точно ли ты праведный?» – «Не знаю». – «Ну, деньги ты любил?» – «Нет». – «Людей обманывал?» – «Нет». – «Баб любил?» – «Как вас понять?» – «Ну спал с бабами?» Профессор даже покраснел от возмущения. «Извините, – говорит, – ваши намеки... Я даже женат не был». – «Ну а так, внебрачно?» – «Как вам не стыдно, я никогда не опускался до такого скотства!» – «А хоть целовал кого?» – «Ребенком еще, кузину Верочку, она умерла дитем, и я всю жизнь был ей верен...» – «Ну-у, – говорит бес, – подписывай, большего остолопа, чем ты, мне не найти».

Ох, братцы, и в горле же пересохло! Легкое ли дело про беса складывать, ведь такое наплетешь, что без нашей московской никак не разберешься... Ну, да воскреснет Бог и расточатся врази Его...

И вот берет черт, бес московский, профессора за руку и ведет к Сухаревой башне, дает ему в руки кирку и место показывает: здесь долби. Профессор долбанул – чуть лоб себе не расшиб, другой раз долбанул – по пальцу попал, зажал руку, воет. «Нет, – говорит бес, – ничего у тебя не получится. Иди-ка ты домой и жди, пока я тебе помощника подыщу».

Пошука́л бес, порыскал и нашел такого молодого заядлого комсомолиста. Одевает бес картуз мятый, подпоясывает грязную рубашку ремешком и отправляется в ячейку, а сам напевает: «Наш паровоз, лети-лети, в коммуне остановка!» Приходит в ячейку и бодро орет: «Здоро́во, комса! Пролетарии, соединяйтесь! Я, – говорит, – до комсомолиста Петьки дельце имею». – «Ну я Петька». – «Ну, давай пять! Я потомственный рабочий Ванька Чёртов». – «Здоро́во, Иван». – «Как ты полагаешь, Петька, надо всю мировую буржуазию в бараний рог согнуть?» – «Верно толкуешь, рабочий Чёртов». – «Ради победы во всемирном масштабе жизни не пожалеешь?» – «Ничего не пожалею, рабочий Чёртов». – «Рот фронт!» – говорит черт, да как прыгнет, да как п...т – всё дымом заволокло, а как рассеялось, видит Петька, что находится он неведомо где, а рядом – кто-то мохнатый и противный несказа́нно. «Это где ж я?» – спрашивает Петька. «А на заводе у нас в котельной. Видишь, шуруют работяги, котлы разогревают». – «Да ты-то сам, Чёртов, на натурального черта похож!» – «А я черт и есть». – «Этого, – говорит Петька, – по диалектическому материализму никак не положено». – «Никто, Петька, с первого раза не верит, да это всё пустяк. Не к такому еще привыкнешь. Черт я истинный. Мастер по котлам и оборудованию в московском цехе». – «Катись ты, – говорит Петька. – Это у меня с голодухи, верно, в уме завихрение». – «Нет, Петька, это ты со мной на нашей адской фабрике на экскурсии. Вот сейчас мы с тобой в котельной, где адский огонь разводят. У нас в аду все свои в доску работяги. Это Бог там и ангелы – эксплуататоры и гады, а мы все – пролетарии. Ведь ты в Бога не веришь? И правильно. А в нас ты веришь. Кто в Бога не верит, тот в черта верит, уж точно!» – «Я в мировую революцию верю!» – говорит Петька. «Вот и я тоже! Чтоб все равные были, чтоб все пили и ели от пуза, верно? Наша это философия, Петька, чисто наша! Бог-то, Он что буржуй, говорит: "Царствие Мое не от мира сего". А мы говорим: всё наше, всё от мира сего. Главное, Петька, нам такие, как ты, нужны, которым ничего не надо, окромя этой самой мировой революции. Режь, круши, ломай, и дело с концом! А уж там другие за тобой подберут. Да ты всё одно ничего не поймешь, Петька, потому как у тебя мозги овечьи и нет души человечьей, одни у тебя условные рефлексы, а в душу ты не веришь, потому как нет ее, верно?» – «Ты, – говорит Петька, – не очень-то заговаривайся, а то как отпущу тебе красноармейским пайком!» – «Ай, молодец ты, Петька, люблю таких, дай пять!» – «А пошел ты!» – «А вот и пойду, и ты со мной...»

И вот идут они по адской фабрике, а кругом работа кипит, вкалывают работяги изо всех сил, а получки не требуют. Кто лопатой у топки орудует, кто воду перекачивает из пустого котла в порожний. Дым, пар – ничего не видно, только пламя злое гудит, сердитое такое пламя, языки его что змеи из топок выскакивают и норовят за ногу схватить. На манометрах стрелка уперлась в красную черту, того гляди котлы лопнут. «Авария ведь будет!» – Петька-то пугается. «Ничего, – успокаивает его сопутствующий бес, – авось до Второго пришествия выдержат!» А кругом лозунги висят: «Выше адское соревнование!», «Навстречу Встречному», «Да здравствует тов. Антихрист!», «Встанем на ударную вахту в честь Страшного Суда!», «От каждого по труду, каждому по грехам!». И тут же в проходной на доске объявление: «Вопрос об отпусках будет решаться в день Страшного Суда. Адком». – «Видишь, Петька, как у нас, – бес-то говорит, – у нас порядок!»

И видит Петька – идут они по довольно чистому коридору, пепельницы в углах, двери с табличками, пишущие машинки стучат, служащие собрались в кучку, курят адские папиросы, о чем-то интересном судачат, курьерши проносятся с папками и стаканами чая. Все с ними здороваются, и бес сопровождающий всем приветливо кивает: «Здравствуйте! Адпривет!»

«Видишь, Петька, – бес поясняет, – учреждение у нас тут солидное – наркомат адский, Наркомад по-нашему, по-старому департамент, а я в нем – столоначальный московский бес по-бывшему, по-нынешнему – начглавк адских проделок. А вот наша приемная».

Видят: сидит в приемной за столом секретарша-чертовка, телефоны у нее звенят, она на них, как водится, ноль внимания, а на стульях посетители томятся, и кому-то, безликому и бесплотному, секретарша сурово так говорит: «Сатана Люциферович вас принять не может, он на важном совещании». – «Как же мне быть?» – пугается душа. «Не знаю как. На вас документация не поступала. Идите в Райкомад». – «Но туда тоже документация не поступала!» – «Ничего не знаю. Ждите Второго пришествия».

«Видишь, Петька, – бес-то поясняет, – тут у нас порядок! Бывают, конечно, мелкие недоразумения, но где их нет?»

И видит Петька – идут они другим коридором, и мрачный коридор такой, двери как в тюрьме и глазки в них. «Куда-то ты меня в тюрьму привел?» – Петька пугается. «А это самая наша внутренняя тюрьма и есть. Здесь у нас Адчека, во как!» И будто стены стали стеклянные, и видно сквозь них, что там делается. Сидит следователь хвостатый, а перед ним некто бесплотный. На столе «личное дело» с надписью «начато...», «окончено...» и даты. «Сознаёшься?» – спрашивает следователь. «Не виноват, не виноват!» – кричит душа. «Знаем мы вас, все вы не виноваты. Ты уж лучше сразу сознавайся, не то хужей будет!»

И видит Петька: в другой камере мордуют черти бесплотного, а сами для веселья патефон завели, танго крутят: «Там-та-та́м, да по морда́м там-та́м!» – «Брызги шампанского» называется. Еще дальше – вроде суда. Сидят за столом трое хвостатых, против них душа. «Ну так как, признаёте себя виновным?» – «Не во всем... то есть чуть-чуть, но без злого умысла. Я раскаялся, а Бог велел прощать раскаявшихся». – «Так то – Бог, а здесь – Адчека. До Бога далеко, до черта близко. Именем адского трибунала приговариваем тебя бессрочно!»

«Вот как у нас, Петька, – это бес-то. – На каждую душу "личное дело" от рождения до смерти, а потом следователь обрабатывает и – на трибунал. Трибунал у нас суровый – всех к бессрочной, у нас иной кары нет. Раз к нам попал – значит виноват. Бывает, конечно, по недоразумению праведная душа попадет – все равно. Следователь заставит подписать такое, чего в жизни не делал. А трибунал решает. Оправданий у нас не бывает – мороки много, да и нельзя свой престиж подрывать. Так-то, Петька! Отпрыгаете вы свое положенное там, наверху, и все к нам попадете. Тут мы вас расфасовываем. Ежли партийный – шпарь на коммунистическую улицу, ежли оппозиция – в оппозиционный переулочек, а комса – на комсомольский прошпект!»

И видит Петька – пустыня желтая, бесконечная, небо черное с овчинку, стоят бараки с решетками, и всё колючей проволокой перетянуто.

«Тут у нас зона и особый лагерный пункт, – бес поясняет. – Жить будешь вечно в бараках, спать на вагонке, выходить на общие работы, а есть баланду. Раньше-то вы, грешники, в котлах кипели да сковородки лизали, а теперь мы у вас, людей, научились, как с вашим братом посуровее расправляться. Пакостники вы, людишки, ох, пакостники! Теперь у нас, Петька, не ад больше, а "Адлагон" – Адский лагерь особого назначения. Сатана у нас – начлаг, а аггелы его – помощники по разным делам. Я сам в оперативной группе работаю, опером зовусь. Охрана у нас из бывших чекистов, им эта работа привычная. Вожди ваши у нас в придурках ходят – они к физической работе непривычны, кусошничают да чужие миски вылизывают. А бог ваш бородатый, Карла-Марла, у нас в аггельский чин произведен, вселяется он в людские души, и его оттуда не каждой молитвой выведешь».

«Ох и трепло же ты! – говорит Петька. – То у вас тут фабрика, то наркомат, то Чека, то лагерь, не пойму ничего, голова трещит с голодухи». – «Ад, Петька, есть место незнаемое, формы он не имеет, меняется аки хамелеон, каким его представишь, таким он тебе и будет. Ну да тебе это сложно, тебе нужны истины простые. Бытие определяет сознание, и всё тут».

Тут дым рассеялся, смотрит Петька, опять сидит он за столом в своей ячейке под портретом Карлы-Марлы, а против него – рабочий Чёртов. «Вот что, Петька, – говорит ему Чёртов, – надо мировую революцию спасать немедленно!» – «А как?» – «А вот как. Есть такая Черная книга, вроде она вашего "Капитала" будет. Прочтешь ту книгу, овладеешь ейной мудростью и будет тебе революция сразу и в мировом масштабе. Да вишь, хотят эту книгу захватить враги, так мы должны их упредить». – «Темно изображаешь, рабочий Чёртов». – «Да не Чёртов я, а черт натуральный. Пойми, дурачок. Предлагаю я тебе добыть для дела пролетариата Черную книгу. Добудешь книгу, прочтешь ее и будет тебе революция сразу и во всемирном масштабе. Это дело, Петька, научное и самим Карлой-Марлой предсказанное». – «Брешешь ты всё». – «Вот ей-богу, не вру! Какой мне смысл? Мне самому всемирная революция нужна. Вот уж покуролесим! Мы, черти, все революционеры от начала времен, ныне, присно и во веки веков! Мы против самого Бога бунтуем! В черном теле ходим, и мне даже странно такое от тебя слышать». – «Лады, – соглашается Петька, – давай сюда свою книгу, посмотрю, что за вещь». – «Книгу еще взять надо, а пока гони, Петька, заручительство, а то тебе помогать не буду. Души мне твоей не надо, нет ее у тебя, а вот сделай подлость, Петька: продай отца родного». – «Чего ты мелешь?» – Петька злится. «Да вишь, батя твой, пока ты в пролетариях состоял, забогател совсем в своей деревне, кулаком прямо-таки стал: коровенку вторую завел, лишнюю овечек пару и мешок зерна про черный день припрятал. Оно конечно, работал твой батя от зари до зари, по́том умывался, а все ж с пролетарской точки зрения кулак он и подлый богатей. Надо, Петька, непременно донести на него властям. Вот тебе бумага, тут и подписывай». Петька мнется. «Ну, что ж ты? – черт спрашивает. – А говорил, что для мировой революции ничего не пожалеешь, а, выходит, сам кулаков поощряешь?» – «Отец ведь...» – «Что ж, что отец, а коль он против беднейшего пролетариата и трудового крестьянства? Плохой ты комсомолист, Петька! Совсем ты гнилой интеллигент. Придется тебя разобрать на ячейке». И поднимается бес, чтобы уйти. «Лады, – говорит Петька, – давай, коли для мировой революции...»

После этого ведет бес Петьку к Сухаревой башне и туда же очкастого профессора доставляет...

Ну уж в другой раз, братцы. Нет, не просите, мо́чи нет. И рюмочкой не соблазните, ничего мне не надо, наплел я столько, что одно на уме – как бы поспокойнее уйти от греха. Разве что посошок принять... ну и другой... Ну уж ладно, задержусь немного, а уж вы меня, старого дурака, не выдавайте никоим образом!

Да... А уж полночь наступила, ветер, дождь хлещет – погода адова, и на улице в ту пору никого. Бес тут такого дождя-тумана напустил, что все завесой сокрылось, а Петька давай сухаревскую стену киркой долбить. Работают они, а черт над ними зонтик держит. Долб-долб – сначала дело худо шло, а потом вроде как покачнулась стена, Петька еще как махнет – тут гром страшный вдарил, потом говорили – в сухаревский громоотвод молния врезала, земля содрогнулась, стена разверзлась, и видят они – светится в ней яминка, а в той яминке книга лежит, золотом убранная. Петька было потянул к ней руки, а его как шарахнет, чуть не убило.

«Нет, – смеется бес, – тут нужны руки почище, а ты на родного отца донес. Берите-ка, почтенный профессор!» Профессор ту книгу взял, раскрыл ее, стал читать при свете фонаря и аж дрожит от радости: «Какой язык, – восхищается, – какая меткость, какая сочность!» А бес Петьку подталкивает: «Отбери у него книгу, у контры!»

«Отдавайте книгу! – Петька говорит. – Я стену киркой рубил, а вы ее только взяли». – «Я ее только прочту, сниму копию и вам отдам». – «Сейчас отдавай!» А бес нашептывает: «Для мировой революции ведь!»

Не отдает профессор, прижал книгу к груди, совсем ополоумел от находки, да как даст стречка! Петька за ним, киркой размахивает: «Отдай, не то убью!» Профессор кричит: «Ай-ай! Убивают!» Петька как махнет киркой, по счастью, сорвалась кирка, только плашмя задела, оглоушила профессора. Тот свалился, а Петька книгу хвать и дёру! Тяжелая книга, еле несет, а уж свистит милиция, орут: «Держи! Человека убили!» А возле башни всё кто-то черненький носится, мельтешит, стали хватать – оказался дым один. Это бес их вокруг пальца обвел, а Петька тем временем убег.

Бежит прямехонько в свою рабочую трущобу, в общежитие, а чего бежит и зачем эту книгу несет – сам не понимает, чует только, что горят на нем брызги чужой крови и жгут нестерпимо. Добегает до своей трущобы и видит: сидит на порожке мужичок, в зипуне и в лаптях, убогий такой, на дожде промокший. И узнал в нем Петька своего родного отца! «Здравствуй, сынок, – говорит мужичонко, – вот и свиделись». – «Здравствуй, батя...» – говорит Петька оробело. «Чтой-то у тебя такое? Книга какая-то в золоте? Э-э, да у тебя руки в крови! Уж не убил ли кого?» – «Спасай, батя, погибаю!» – «Что ж ты, рассукин сын, наделал? Спервоначалу отца своего родного продал, разорил до нитки, а теперь чью-то невинную кровь пролил?» – «Я, – отвечает Петька, – всё для мировой революции делал!» – «Значит, для мировой революции ты своих родителей по миру пустил? Мать-то твоя, старушка, померла с горя, сестренка да братишки под окошками христарадничают, а меня, отца твоего, выслали вовсе по твоему иудиному доносу. А теперь, выходит, ты людей стал убивать да, вижу, Божьи церкви грабить? За всё предо мной ответишь! Худую траву – с поля вон! Завелся в семье ублюдок – порешу тебя собственными руками!»

Перекрестился мужик и достал из-за голенища сапожный острый нож. Только видит – кривляется возле кто-то мохнатенький и под руку подталкивает: «Ударь! Ударь!» Мужик был богомольный и врага понял, стал молитву читать: «Спаси, Господи! От греха уберег! Уходи, Иуда!» – сыну говорит и нож убрал. Тот стоит потерянный, потом как закричит: «Не надо мне ничего!» – книгу бросил и побежал куда глаза глядят.

Мужик ту книгу подобрал и пошел себе... А что дальше было, братцы мои, товарищи хорошие, убей Бог, не знаю. Вот и думайте и гадайте: покинула Черная книга Сухареву башню или назад вернулась? Вам-то самим как кажется? Сам-то я видел, да и вам говорил: профессор один очкастый, головой он поврежденный, с Канатчиковой, возле башни ходит да молоточком выстукивает, а где книга – места вспомнить не может. Вот ведь какие пирожки-оладушки. Ну да что толковать, поживем-увидим, еще не такие чудеса будут, помяните мое слово. Потому как жив бес московский и свое уступать не хочет. Ну а нам, людям грешным и мизерным, с бесом связываться вовсе несмысленно. А чую – рядом он и как бы беды не нанес. Так уж я пойду, друзья веселые, граждане московские... Ну разве что на дорожку. Спасибо вам, милые мои, люди добрые. Всем поклон. Спасибо за компанию. Счастливо оставаться.