Текст книги "Эпоха победителей. Воспоминания пламенных лет!"

Автор книги: Геннадий Моисеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

8. Черный сокол и семь кругов ада

Отец уже заканчивал свои фронтовые дела, когда к нему пришел сильно обросший человек с большой рыжей бородой, из которой торчала солома, застрявшая в её свалявшихся прядях. Он упал на колени и со слезой в голосе запричитал.

– Николай Петрович, – хоть казни, хоть милуй. Страх попутал. Меня в городе все знают. Выйду на улицу и страх тенью за мной по пятам, сейчас арестуют. Отпустил бороду, уехал к деду на пасеку, в деревню. Подпольную работу забросил, группа думала, что я погиб, и работала самостоятельно. Я никого не выдал, никого не предал. Пощади, душа болит – согрешил я. Слаб стал.

– Они видели, что человек не в себе и отпустили его домой. Так он потом и работал в деревне. Они только исключили его из партии и оставили в покое. А дед его приезжал, благодарил. И всё повторял: «Не в себе он. Не в себе».

– Дед его был человек юркий и довольно наблюдательный. Он дал много информации обо всем периоде оккупации, о действиях немцев и подпольщиков, пытаясь что-то сделать, чтобы загладить вину внука. Кстати, потолкавшись среди соседей, он дал некоторую информацию и об И.К. Балюте. О нем запрашивал штаб фронта, поскольку именно он – стал командиром партизанского отряда в Словакии. Рассказали о нем, кое-что, и его старые друзья и товарищи:

– При отступлении наших войск, в 1941 году, беспартийный рабочий, токарь завода «Запорожсталь», к тому же невоеннообязанный по состоянию здоровья, при его согласии, был оставлен для подпольной работы в качестве резерва, а друзьям и родственникам он сказал, чтобы не вызывать никаких подозрений, что его забирают в армию. Это было в августе 1941 года, когда завод начал проводить работы по подготовке отгрузки оборудования.

На заводе он работал токарем лекальщиком, в инструментальной группе, и его использование в оперативной деятельности, в 1941 году и начале 1942 года, не предусматривалось. Но по рассказам соседей, как только немцы оккупировали город, он сразу начал вести антигерманскую пропаганду, убеждая всех, что жить в германской оккупации для советского человека большой позор и, что он такую жизнь не приемлет. Призывал всех не верить в германскую победу и приступать к борьбе.

– Но вскоре он исчез, скорее всего, попал в уличную облаву при угоне рабочей силы в Германию.

На заводе Запорожсталь, в период оккупации, работало несколько подпольных групп, производивших диверсии и саботаж, препятствуя пуску цехов, который пытались осуществить оккупационные власти.

Однако эти подпольные группы допустили ряд оплошностей и, в конечном итоге, многие из них были арестованы и погибли. Но некоторые подпольщики остались живы и дали необходимую информацию. Позже мы с этой проблемой долго не сталкивались, перешли к восстановительным работам и как-то о Балюте стали забывать.

Война продолжалась с её быстротечностью событий и сменой человеческих лиц. Балюта появился в июле 1945 года. Он приехал из Киева, пришел на приём и обратился по поводу работы. Вот тогда и начала приоткрываться завеса над его непростой судьбой, связанной с массой случайностей и роковых совпадений.

Вернулся он из Киевского управления госбезопасности, где он был задержан до выяснения обстоятельств, и сам рассказывал, что он был вызван в Киев, Украинским штабом партизанского движения, дважды. Первый раз для награждения орденом Красного Знамени, за успешное ведение боевых действий и для оформления всей партизанской документации, на него самого, и на его отряд. При вручении награды его приняли тепло и поздравили с успешными боевыми действиями!

После вручения награды он возвращается в свой отряд, который начал отражать атаки немецких фронтовых частей, брошенных на его подавление. Однако после такого славного и, можно сказать, триумфального возвращения, которое не устраивало националистические, профашистские, да и либеральные круги, по одному из каналов радиосвязи, расположенному в Словакии, в УШПД поступила радиограмма о связи Балюты И.К. с гестапо.

Эта радиограмма была передана довольно странным образом – без подписи автора и указания источника получения информации. УШПД сомневался в достоверности этой информации, подозревал, что эта радиоточка работает под контролем противника.

Специалисты считали, что эта информация, скорее, рассчитана на то, чтобы посеять сомнения в руководстве отряда в критический период его активных и, можно с уверенностью сказать, успешных боевых действий, и говорила, скорее, о начале каких-то игр иностранных разведок вокруг соединения «Чапаев», и вокруг развития всей ситуации в Словакии. Эта информация поступала в период конца августа, начала сентября 1944 года в период обострения ситуации вокруг партизанского соединения.

Слева направо: Балюта – командир партизанского соединения «Чапаев», врач соединения Г.Я. Катрук.

По законам военного времени она должна была быть перепроверена. Поэтому его вызвали на Большую землю вторично, решили ряд оперативных вопросов по тактике отражения атак немецких войск и, объяснив ситуацию, передали в Киевское управление госбезопасности, Киевское управление проверило информацию по своим каналам. Эта информация не подтвердилась. Но поскольку фронт приближался к району боевых действий партизанского соединения «Чапаев», а соединение без своего командира попало в тяжелое положение и просило разрешение для выхода на соединение с частями Красной Армии, его оставили в управлении до прихода отрядов. После выхода отрядов, никакого компромата на него не поступило, и управление запросило у местных властей дополнительную информацию.

В это время на побывку с семьей, в город Запорожье, прибыл капитан А. Ладыгин, которого отозвали из ставки короля Румынии – Михая, где он, в качестве одного из представителей группы советников, занимался агентурной деятельностью.

Слева направо: Э. Вейзенбауэр, Т.А. Львов, партизанский проводник, К.В. Болдеров, перед отправкой в партизанский отряд. 1943 г.

Мост, взорванный на трассе Прешов-Кысак, 1944 г.

К тому времени фашистское правительство Антонеску пало, и Румыния объявила войну Германии. Он отзывался для работы в Киевское управление МГБ как специалист по агентурной разведке на Украине.

Эту деятельность он начал ещё в 1941 году, когда работал в Кунцевском разведцентре «Анти-Сатурн», который был создан для противостояния немецкому разведцентру «Сатурн», действовавшему на центральном направлении.

Его новая деятельность проходила в конце июня 44-го года, в период краткосрочного отпуска, как раз при подготовке к уходу за линию фронта. Перед уходом он подарил на память два маленьких фото, на одном из которых написал: «Коле и Ане в дни Отечественной войны», – и добавил: «Если что – не оставьте моих родных и близких», – и шагнул в темноту ночи. И только потом, уже в 1945 году мы узнали, что это был парашютный прыжок в район Словакии.

Капитан А. Ладыгин. Перед заброской в тыл противника. Словакия, 1944 г.

Когда пришел второй запрос на И.К. Балюту – они, с капитаном Ладыгиным, как раз встречались по его семейным делам. – Доверительно рассказывал Отец.

– Он тогда говорил и о Любови Шевцовой, члене Молодогвардейской организации. Ему приходилось заниматься её подготовкой и обучением всем премудростям разведслужбы – от составления шифровок до радиосвязи, от конспирации до того, как почувствовать и оторваться от агентурной слежки. Люба была очень способная ученица и быстро ухватывала все азы разведки.

– Она была заброшена для разведывательной деятельности на оккупированную территорию. Кстати, готовили её не долго – что-то около месяца. Многие потом говорили, что это крайне малый срок подготовки и даже пытались искать виновников такой поспешности, но, слава богу, они тогда поняли, что основной виновник это фронтовая необходимость. Да и люди тогда были отмобилизованы настолько, что усваивали материал во много раз быстрей. Так что месяц во фронтовых условиях, – скажу вам, – это не мало.

Однако её группа, по причинам совсем не связанным с подготовкой, а скорее уже с успешной деятельностью контрразведки противника, – при приземлении, наткнулась на засаду и почти вся погибла. Шевцова несколько задержала прыжок, приземлилась далеко от своей группы и тем самым избежала ареста. Потеряв связь, она примкнула к группе Молодогвардейцев. Впоследствии через линию фронта перешел человек с шифрованной запиской от неё, с просьбой дать ей санкцию на работу в группе Молодогвардейцев и такую санкцию она конечно получила.

Вот этого человека, конечно, капитана Ладыгина, Отец и попросил разобраться быстрей с делом Балюты, охарактеризовав его, как ранее преданного товарища, на которого никакого компромата просто нет.

Не знаю, помог ли Ладыгин или нет. Эти люди были не особо разговорчивы. Но после выхода отряда из окружения, никаких подтверждений версии связи Балюты с гестапо не последовало, и его отпустили домой как невоеннообязанного. Он занялся своей обычной мирной жизнью и о своей трагической, и героической судьбе особенно не рассказывал – разве что в узком кругу друзей и товарищей.

Уже гораздо позже, когда разворачивалась антисталинская пропаганда, а птенцы оттепели, всячески старались привязать любое событие к этому процессу и говорили ему, почему вы молчите, ведь вам не додали полагающейся вам доли славы и привилегий. Он скромно отмалчивался и, наконец, сказал.

– Таких как я было много и все люди, которые прошли войну, считали, что их главная награда – это жизнь, а у них есть только одна привилегия – долг перед павшими товарищами. Это уже потом взыграли страсти, и началась борьба честолюбий.

Уже через много лет, после смерти отца, когда я пытался издать его работы, я спросил у того же А. Ладыгина уже у подполковника, заместителя начальника отдела контрразведки.

– Как же так быстро разобрались в деле Балюты. И услыхал его хрипловатый голос.

– В Словакии традиционно, в то время, была сильна английская разведка, которая имела агентуру во всех партиях и движениях, и действовала тонко – чужими руками. Мы это знали и отслеживали ситуацию. ЦРУ тогда в Словакии ещё не вошло в силу и по почерку действовало более грубо.

– Кроме того, агенты влияния английской разведки в Словацком национальном совете только начинали военную борьбу и были недостаточно опытными. Они инспирировали версию о связи руководства отряда, с гестапо, когда против партизанских отрядов в этом районе действовал Абвер и, в связи с действиями 108 дивизии СС, была подключена для агентурной работы в горных массивах разведслужба СД.

И вообще, до августа 1944 года все операции против партизанского движения и подпольной деятельности проводились словацкой полицией и службой безопасности. Только в исключительных случаях аресты проводило гестапо и убирало неугодных лиц. Я это хорошо знаю, поскольку мне, в тот период приходилось осуществлять парашютный прыжок в эти районы, а перед прыжком хорошо изучить ситуацию в Словакии вместе с моим напарником, с которым мы должны были действовать в тылах немецких войск, как заезжие коммерсанты…

– Правда, мой прыжок оказался неудачным, сели мы на условленные костры, но у этих костров нас уже ждала словацкая служба безопасности.

На каком – то этапе произошла утечка информации, где и как я не интересовался. Этим делом уже занималась контрразведка. Мне чудом удалось спастись, я завис на дереве. А в дальнейшем уходил лесами, к нашим войскам, через партизанские базы. Так что ситуацию в Словакии я знал на собственном опыте.

Да и потом, уже в шестидесятых годах в период руководства Дубчека, когда борьба в Чехословакии вновь обострилась, западная пропаганда использовала тот же метод. Поэтому их ход и не имел окончательного успеха. Уничтожив, пять-шесть человек руководства чапаевцев, заставив отряды выходить на соединение в тяжелых для них условиях, да ещё и без командира, наши союзники и германское командование проглядели главный удар Красной Армии в другом районе.

Красная Армия сломила сопротивление противника и вышла на оперативный простор, окончательно решив, тем самым, исход борьбы за Восточную Европу. Выиграв частную операцию, и германское командование, и английская разведка проиграли в целом борьбу за восточную Европу. План Черчилля отсечь Советские войска от Балкан, высадкой английских войск в Греции, с последующим их выходом на Венгерскую равнину, провалился.

– Вот поэтому, дело Балюты с самого начала было ясно для специалистов. Продержав этого человека до полного развития ситуации, его отпустили домой, как невоеннообязанного.

Когда разведслужбы, действовавшие в Словакии, поняли, что вариант опорочить Балюту И.К. не удался, и уничтожить своих политических противников руками советских органов безопасности они не смогут, они перешли к своему резервному варианту. Но этот вариант был уже вне сферы деятельности наших разведслужб и на его развитие мы уже не могли оказать никакого влияния, тем более, что ситуация начала развиваться так стремительно, что и времени на какие-то шаги уже не было, – закончил свой рассказ подполковник.

До войны Балюта был неплохим токарем-лекалыциком, но за время войны он потерял навыки и ему предложили освоить строительные профессии, организовать бригаду, способную освоить поточный метод строительства. С чем он охотно согласился. Вот тут мы и начали узнавать подробности его подлинной судьбы, которая была так сложна и запутанна, изобиловала такими трагическими случайностями, что его судьбу вполне можно сравнить с семью кругами ада.

В действительности, он был схвачен во время облавы и отправлен в Германию в качестве рабочей силы. Долгие переезды в товарных вагонах, набитых людьми до отказа, так что спать приходилось стоя. Лай собак на полустанках, когда открывались двери и в вагон вбрасывали грубую и грязную пищу. Духота и волнения за свою судьбу закончились где-то в Моравии.

В начале 1942 года его определили в рабочий лагерь, где он встретил, к своей радости, знакомого товарища из Запорожья, Володю Погорелова. Первое время, невзирая на все тяготы лагерной жизни, кормили их довольно терпимо, конечно, по лагерным нормам того времени. Германии была нужна продукция, которую они выпускали – точили продолговатые стальные детали, похожие на снарядные гильзы. У Балюты это вызывало вечное раздражение и, мало того, что он делал постоянный брак, он ещё вел разговоры о мерзости такой проклятой жизни и скорой гибели всей этой военной германской системы. Володя Погорелов тысячу раз ему говорил: «Иван прекрати эти разговоры, ты что, не видишь – это же зверьё. Они тебя не пожалеют, упекут в концлагерь и пропадешь».

Арест не заставил себя долго ждать, его бросили в холодный, темный, как бетонный склеп карцер. Допрос следовал за допросом. Ему задавали один и тот же вопрос коммунист ли он? А он упрямо молчал. Между допросами, два громадных верзилы в серой мышиной форме, избивали его, выбивали из рук пищу, как только он к ней пытался дотянуться, и издевательски смеялись над его жалкими потугами. Так продолжалось шесть дней, которые он, конечно, не выдержал бы, если бы в щель под дверью Володя не подсовывал, по ночам, кусочки пищи. Тогда простой, черствый хлеб казался таким спасительным. На седьмой день он безразлично сказал женщине со злобным лицом, так подходившим к её серо-зелённой униформе, которая, на этот раз, вела его допрос:

– Не мучайтесь. В России все большевики. Она нервно записала в дело: «Сознался в большевизме». Бросила папку на стол. И крикнула в открытую дверь. «Следующий!» – Конвейер работал исправно.

Опять этап. Опять арестантский вагон. Опять лай собак на полустанках. Опять арестантская машина, похожая на душегубку. Пересыльные тюрьмы с камерами набитыми до отказа. Небольшая бомбежка в пути, вселившая надежду на освобождение и отмщение за все муки. Скрип тормозов и перед ним лагерь, окруженный несколькими рядами высокой колючей проволоки, с пулеметными вышками по углам. Мюнхенский пересыльный лагерь. Охрана втолкнула его в русский барак и удалилась.

На нарах сидели и лежали сумрачные изможденные люди, которые сразу, с большой долей недоверия, захотели узнать его судьбу. Его тельняшка была вся в крови после последнего избиения, но немцы проделывали и не такие фортеля, засылая в бараки осведомителей, поэтому обитатели бараков вели себя крайне осторожно. А подозрительного субъекта ночью могли и придушить. Невзирая на его незавидную участь, судьба в последнюю минуту опять посылала ему спасительный шанс. С нар поднялся человек и с криком: «Ваня. Ванюша!» – Начал его обнимать. Это был его друг детства, его сменщик на токарном станке, на котором они так дружно работали в то далекое мирное время – Шура Мозолевский. Обстановка сразу разрядилась и Шура рассказал свою историю, так похожую на его страдания.

– Когда Балюта сидел в карцере, ещё в рабочем лагере, Шура, со своим товарищем, бежал из лагеря, но их быстро поймали и отправили в тюрьму, а потом аналогичными путями он оказался здесь.

– Это предбанник лагеря смерти, – как мы его называем, – бежать отсюда невозможно. И не только из-за режима охраны, но и местное население сразу выдаст. Они нас не только не любят, а и презирают, – сумрачно говорил он.

– Правда, здесь, рассказывают, было два случая побега. Один побег был организован на очень высоком уровне:

– Подъехала машина с людьми в форме, они вручили документы на транспортировку одного заключенного и увезли его. А потом оказалось, что это побег.

– Весь лагерь долго держали на плацу, но беглецов так и не нашли.

– Был и второй побег. Но тот заключенный ушел в рай. Команды, которые работали на земляных работах, одного заключенного присыпали землей, чтобы ночью он выбрался и бежал. Заключенных всего лагеря охрана, по своему обыкновению, держала на ногах, людей, которые с ним работали, пытали и расстреливали, но они молчали. Только к вечеру, этого бежавшего заключенного нашли овчарки, он самостоятельно выбраться не смог и задохнулся.

Но надежда у них ещё оставалась, и Мозолевский рассказал ему довольно простую тактику выживания.

– Здесь такой порядок: «Утром нагайками гонят к умывальнику, а там, кто не успел, бьют и гонят в барак, не доходя до барака, опять бьют, и гонят обратно и всё повторяется сначала. Так ты бегай посередине, не добегай и до умывальника и до барака, и останешься цел».

– Потом берегись второй процедуры. Всех выстраивают на плацу. Поднимают знамя и заставляют кричать: «Хайль Гитлер!» Кто не кричит, того избивают. А ты рот открывай, а кричать – не кричи. И голову сохранишь, и совесть будет чиста. Затем завтрак: 50 грамм суррогатного хлеба и пустой черной жижи, именуемой кофе. Потом снова издевательства – так называемая физзарядка. Людей в голом виде заставляют улечься на битый щебень и вытянуть руки. Кто не правильно лег, по их разумению, снова избивают, – с волнением рассказывал Мозолевский.

Во время этих рассказов, его спасала одна мысль о будущем отмщении. Но Шура продолжал, выводя его из оцепенения своим резким голосом:

– Затем обед – бурда из картофельного лушпая и 50 грамм такого же хлеба, а дальше работа на строительстве и ремонте железнодорожной ветки. И так, с одуряющей монотонностью, день за днем.

Надежда бежать из этого лагеря у них ещё была. И они, подобрав нескольких товарищей, начали готовиться к побегу. Собирали на железной дороге металлические прутья, костыли для крепления шпал и делали из них заточки, готовя нападение на охрану. Прятали это оружие под бараками. Они мечтали напасть на караульное помещение, убить нескольких охранников, добыть автоматы и в побег, а там будь, что будет.

Но их ночью вызвали в караульное помещение, избили без всякого объяснения причин, и бросили ждать арестантскую машину. Конечно в голове сразу мысль, – кто-то выдал, – но тогда сразу был бы расстрел. Опять роковое совпадение. Расстрела не последовало. Их втолкнули в арестантскую машину и повезли.

Привезли их в концлагерь Дахау. Провели через строй охранников с собаками, постоянно избивая дубинками, и втолкнули во двор, где, выстроившись на плацу, уже стояла большая группа заключенных, ожидая следующей процедуры.

А дальше так называемая баня, где заключенных облили густой неприятной жидкостью, выдали старую солдатскую форму, снятую с убитых советских солдат, и заставили пришить два знака на груди. На правой стороне груди красный треугольник, а на левой – красную полосу с лагерным номером. У Балюты этот номер был – 33 763. Это означало политический заключенный 19-го барака.

Укоротили волос до одного сантиметра, простригли полосу в центре головы, отделили от группы ослабевших, которых отвезли в крематорий, и отвели в барак. В этом бараке раньше находились командиры Красной Армии. Заключенные с волнением рассказывали их судьбу.

– Зная, что их готовят на расстрел, они оказали сопротивление. Из барака не выходили, а тех охранников с собаками, кто пытался войти внутрь, уничтожали. Душили и охранников, и их собак – голыми руками.

– Они продержались без пищи шесть дней, а на седьмой день, поддавшись провокационным обещаниям, вышли во двор, где были построены и уведены в лес. Поняв, что их обманули, они напали на охрану, завязалась драка, в которой многие были убиты, но некоторые завладели автоматами и открыли огонь по охране, бой был не равный, все они погибли. Их захоронили в этом лесу, не оставив следов. Никто не знает место их захоронения.

Лагерь был построен на болоте. В это болото вгонялись десятки тысяч человеческих жизней, которые создали слой, засыпанный землей и на котором гулко отдавались шаги. Земля стонала. Лагерь был обнесен проволочной сеткой, любое приближение к которой вызывало огонь с пулеметных вышек и неизбежную смерть. Побег отсюда был невозможен.

Балюте с Мозолевским дали работу по уборке территории. Без головного убора, весь день, под палящим солнцем они двигались по территории лагеря и собирали каждую пылинку. Балюта вскоре заболел бытовавшей в лагере болезнью, когда все тело покрывается нарывами, не только надкожными, а и подкожными и человек заживо загнивал. Иван полностью ослабел, двигался механически, держась за своего друга. Каждый шаг в лагерных деревянных колодках вызывал нестерпимую боль. Любое падение – и смерть рядом. Сразу подъедет тележка на велосипедных колесах, которую возил один из заключенных, и отвезет в крематорий.

Мучения становились нестерпимыми, и уже смерть у лагерной сетки казалась спасением. Лишь бы не самая страшная смерть, когда человека привязывают к столбу и спускают овчарок, рвущих его в клочья. И самое страшное было в том, что никто не знал, за что такая жестокая кара. Или не менее страшная смерть – привязанного к специальной раме, обнаженного заключенного засекают до смерти нагайками из бычьих жил. Иван прилег в тени за бараком с мыслью.

– Сил больше нет. Кончается ещё один круг ада, который он прошел. Набраться сил и к проволоке, а там быстрая смерть без мучений. В последнее мгновение, когда замыкался этот круг ада, судьба совпадений и случайностей вновь посылает ему спасение.

К нему подошел человек из немецких заключенных, которые имели некоторые привилегии: работали старшими заключенными на кухне, в лагерных мастерских, медицинских лабораториях, конечно, так только называемых, а на самом деле эти лаборатории вели преступные опыты над заключенными.

Этот человек представился Карлом Вебером, осмотрел Ивана, дал сигарет и хлеба и начал расспрашивать обо всей его жизни. Поинтересовался довоенной специальностью и, узнав, что он токарь – попросил держаться, обещал принести лекарства. На другой день, при построении, Карл Вебер подошел к старшему надзирателю русского барака, тоже из немецких заключенных, передал лекарство для Балюты и попросил облегчить режим.

Их старший был из уголовников, на его груди были пришиты зеленные знаки. Он был достаточно свиреп в обращении с русскими заключенными, но Вебера он послушал, разрешил Ивану остаться в бараке, лечь и лечить свои раны. Спасение нежданно начало приходить к нему. Позже он узнал, что Карл Вебер, этот плотный человек, с редкими русыми волосами, высоким лбом и благородным волевым лицом, когда-то работал со сторонниками Эрнста Тельмана и даже, как он говорил, был сам с ним знаком, и не только знаком, а и участвовал в совместной деятельности.

Он уже восемь лет находился в заключении и, по не писанным лагерным законам, обладал большим авторитетом во всех службах, где работали заключенные. Сотрудничал Карл Вебер и с Эрвином Гешонеком, будущим известным киноактером и кинорежиссером ГДР, который там, в Дахау, был в конце 1944 года старостой 24 барака как писал, уже позже, И.К. Балюте один из заключенных Дахау М.С. Наседкин.

Аналогичным образом Гешонек подбирал и передавал в команду Карла Вебера заключенных, действуя через помощника Карла Вебера – чеха по фамилии Страк. Эта команда называлась «Прецефикс». Так работали немецкие коммунисты по спасению заключенных, переводя их в эту команду, которая давала надежду на жизнь.

Когда Балюта несколько поправился, его перевели на работы в механические мастерские. В этих мастерских работали в основном, заключенные немцы, и было несколько судетских чехов.

К концу 1942 года обстановка для германской армии на фронтах ухудшилась, мобилизация следовала за мобилизацией. Рабочих в Германии явно не хватало, и немцы начали ослаблять режим для заключенных немецкой национальности, для других он только ужесточался. Заключенных немцев стали привлекать не только для внутрилагерных работ, а и формировать команды для работы в других лагерях и лагерях на территориях заводов.

Вот в такую команду и включил Карл Вебер И.К. Балюту, вместо умершего заключенного, немца по национальности; дав ему его номер и назвав фамилию для переклички, на случай если им подробно заинтересуется охрана. Колонна построилась, прошла перекличку, миновала ворота и направилась на погрузку. Гудок паровоза, и прощай такое ненавистное Дахау. Еще один круг ада позади. Поезд набирает скорость, стучат колеса, позади Германия с её аккуратными домами и кирхами.

Если подтянуться на руках к маленькому зарешеченному смотровому окну, то по пейзажам можно определить – за окном пошла Чехия. По прибытии на место его побег выяснится сразу, хотя бы по языку. Тогда смерть. Но немецкие товарищи это понимают. Они помогают выбить решетку и выбраться на крышу. Поезд замедляет ход, и Иван скатывается вниз по насыпи. Задний фонарь мелькнул за поворотом и исчез. Теперь свобода.

Уже через много лет, в шестидесятых годах, от бывшего узника Дахау Онопченко С.Е., который, как, оказалось, был в том же 19-ом блоке, он узнает дальнейший ход событий. Онопченко их описывает, как друг по несчастью, откликнувшийся на его беду. Его предположения были правильными. В Дахау его побег был обнаружен. После недолгих поисков лагерная охрана объявила заключенным: «Узник номер 33 763 пойман и повешен». А чех-переводчик, Пето Иванович, сказал: «Запомните, вы бараны, отсюда невозможно бежать. Ещё ни один человек отсюда не убежал. Все ваши потуги абсолютно напрасны».

Эта история в 80-х годах среди наших литературных кругов, да и не только литературных, а особенно среди тех, кто сейчас гордится своим демократизмом, бормочет о слезе ребенка и доверии к человеку – вызывала сильное недоверие и сомнения в достоверности событий и личности Карла Вебера. Причем, эти либеральные по теперешним временам круги, до настоящего времени, интенсивно распространяют версию, что всех бывших заключенных, якобы, считали шпионами и отправляли в лагеря. У них этот эпизод вызывал гораздо больше сомнений, чем в самом МГБ. В период перестройки и реформ, сменив красный халат на белый, и быстро переодевшись в новую идеологическую одежду. Став либералами, а то и монархистами, такими смешными крестьянскими – дворянами. Они перешли на другую сторону, и усиленно критикуют тех красных. И завираются порой так, что сами начинают верить, что это были не они, так называемый второй эшелон власти, а какие-то те прилетевшие, наверное, с Марса, неведомые и загадочные личности.

И уже мне самому, после внезапной смерти отца, пришлось заниматься доказательством справедливости этой, такой необычной истории. Я писал письма в ГДР, надеясь найти следы Карла Вебера. И, наконец, в июле 1980 года, получил письмо за, подписью директора Центрального партархива института Марксизма-Ленинизма ГДР, профессора, доктора Вобке, который любезно сообщал.

– Анализ архивов МВД Германии показал, что Карл Вебер в их картотеке не числится, то есть, во внутрилагерной агентуре он не состоял. Что уже говорило о том, что он человек честный. И дальше профессор сообщал:

«По результатам консультаций с бывшими узниками концлагеря Дахау, товарищами Робертом Шобером и Оскаром Хинкелем, являющимися членами комитета бывших узников Дахау, можно сказать, что они хорошо помнят Карла Вебера и подтверждают его политическую деятельность в Дахау. Товарищ Оскар Хинкель работал слесарем в мастерских концлагеря Дахау вместе с Карлом Вебером. Как утверждают оба этих товарища, Карл Вебер, в тот период, проживал в Штутгарте ФРГ и являлся активным членом Коммунистической Партии Германии.

И, наконец, письмо от самого Карла Вебера, который пишет:

– Я, в действительности был осужден в 1935 году фашистским судом за подготовку, конечно по их разумению, государственной измены и находился в заключении в тюрьме, с последующим переводом в концлагерь Дахау. Ваше письмо для меня было большой радостью, так как подтверждало мою антифашистскую деятельность.

– К моему огорчению моя жизнь, после войны, складывалась не совсем безоблачно. В 1967 году я был привлечен к судебной ответственности как один из организаторов запрещенной в ФРГ, Коммунистической партии Германии. Хотя, в пропаганде, наши послевоенные власти кричали о своем демократизме, правах и свободах человека, а на деле мне, да и многим другим вновь, как и в фашистский период, было очень туго. Я опять начал подвергаться преследованиям и ждал судебного процесса.

– Тогда на процесс приходило много писем и доказательств моей антифашистской деятельности и моей помощи, заключенным разных национальностей, в том числе и советским гражданам. Они писали: «Из всех Капо, работавших в лагерях, не многие решались помогать заключенным и спасать их от произвола и уничтожения СС, как это делал Карл Вебер. Чем он и приобрел авторитет среди честных людей». Карл Вебер подтверждал:

– В действительности, мы с товарищем Хинкелем, с 1942 года были в команде «Прецефикс». Эта команда, состоявшая из лагерных заключенных, насчитывала до 400 человек и обслуживала механический цех. Мы подбирали и переводили в эту команду, спасая от неминуемой смерти, заключенных разных национальностей. Будучи патриотами Германии, мы ещё, несмотря ни на что, были и интернационалистами. В этой команде, за всё время, было довольно много русских, около 100 человек. Фамилий штаб СС нам не давал, общались мы по именам или кличкам, среди русских было несколько человек, которых называли «Иван». Мы с Оскаром Хинкелем готовили несколько побегов.