Текст книги "Синее море, белый пароход"

Автор книги: Геннадий Машкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

9

Изо всех сил дул я на вспухшую выше кисти руку, прикладывал прохладные, шершавые листья кислицы. Но боль отзывалась даже в кончиках пальцев на ногах. Я начал кататься по траве, но тут же затаился, потому что в мою сторону кто-то шел. Их было двое.

Вот они зашли в рогатую тень храма. Я узнал светлое кимоно и сложенный зонтик Сумико. Ее сопровождал братец.

Они подбежали ко мне и присели на корточки. Я вспомнил, что самураи, сделав харакири, улыбаются, и выдавил улыбку.

– Гера-сан, ты война рисуй, – сказала Сумико и подала мне альбом, который я оставил на столе судей, – как дядя Кимура.

– Мне бы краски, – ответил я и повел правую руку за спину. Однако задел больным местом за бок. Пришлось тихонько застонать. И в это время луна выскочила из-за выгнутой крыши храма. Я поспешно перевалился в тень. Но Сумико заподозрила неладное.

– Рука боли? – спросила она и схватила мою руку горячими пальцами.

Пока Сумико ощупывала опухоль, Ивао протянул мне конвертик. Такой же был и у него в руке. Значит, наградили обоих…

Я надорвал свой зубами. В конвертике лежал новенький рубль. Я скривил губы. Не могли дать какой-нибудь значок – все-таки международные состязания!

Я решил отдать рубль Юрику – пусть играет – и спрятал его в альбом.

Сумико потянула мою руку за кисть.

– А-а-а!..

Хорошо, над площадью гремела бочка. А так бы народ сбежался на мой стон.

– Худо? – спросил Ивао.

– Надо доктор, – сказала Сумико.

– Где сейчас возьмешь доктора? – промямлил я и опять стал дуть на опухоль.

– Дома, – ответила Сумико.

– Дома меня мать ремнем может только подлечить, – сказал я.

– Папа нас яруси, хоросый доктор, – ответила Сумико.

– Да он же помешанный. – Я покрутил пальцем возле головы.

– Папа хоросый доктор, – повторила Сумико. Она схватила меня за здоровую руку и повела по тропе вниз.

Она щебетала без умолку. Наверное, чтобы отвлечь меня от боли. Сумико говорила, что взяла зонтик на гулянье, – дядя обещал к вечеру дождь. Он гораздо лучше определял погоду, когда у него были собственные кунгасы, сейнер и баржа.

Я плохо слушал Сумико. Я старался не трясти руку. И прижимал ее к груди, как мать ребенка. Мне очень хотелось завыть, но впереди шла Сумико, а сзади Ивао.

– Нечестно ты меня толкнул, – сказал я Ивао. – Переведи ему, Сумико.

Сестра перевела ему. Он опустил голову и впился зубами в сорванную на ходу веточку. Сумико начала оправдывать брата. Она сказала, что это все Кимура. Он обучает Ивао приемам джиу-джитсу. Я хотел сказать в ответ, что с его ли очками готовиться к войне. Но в это время мы продрались сквозь заросли кислицы, кукольника, бузины, увитой вьюнком, и свалились прямо к нашему дому.

Позади турундела бочка. Ей подсвистывала свирель. Над храмовой площадью блуждали разноцветные бумажные фонарики. И луна висела над площадью, ну точь-в-точь испеченная в костре и очищенная картофелина. При такой луне бабушка, бывало, заговаривала мне зубы. Сумела бы она заговорить мою руку? Вдруг положат в больницу? Потом как снова встретиться с Сумико?

Сумико с Ивао разулись в передней перед дверью их квартиры. Я, как всегда, потер босые подошвы о штанины.

Ивао тихо откатил половинку двери и пропустил нас в темную комнату. Посредине жерлом вулкана краснела жаровня. Здесь никого не было. Но из соседней комнаты доносилось бормотание.

Ивао раздвинул следующую дверь. Под многорамным окном в клетке из лунного света сидели рядом на татами Ге и бабушка. Возле них стоял фарфоровый чайник с отбитым носиком. В нем бабушка держала свои целебные настои.

– На море-окияне, на острове Буяне, на песках сыпучих дуб стоит дремучий, в дубе том дупло, в дупле – темно, – раздавался мерный голос бабушки. – Изыди, болезнь, из Ге-страдальца на остров Буян, в дуб дремучий, в дупло вонючее…

Ге глядел на луну и повторял, запинаясь. Как ни больно мне было, но я прыснул в кулак. Тогда Сумико дернула меня назад.

Мы вышли и переждали, пока они не закончили. Наконец бабушка сказала:

– Семь ден по семь раз повторим – должно полегчать… Я одну девушку полоумную вылечила. Ходила она все и спрашивала каждого: «Леню моего не видели?» А Леню этого, ее жениха, под Ленинградом убило…

Дальше я не стерпел. Бабушка могла говорить о том, как лечила, бесконечно. Я шагнул к ним в комнату. Сумико пришлось идти за мной. Ивао сзади включил свет.

– Папа, помоги. – Сумико опустилась перед отцом на колени и стала объяснять, что у меня сломана рука.

Бабушка увидела мою вспухшую правую руку и всполошилась. Она сняла косынку и начала прилаживать к моей руке.

– Унучек мой родименький, – запричитала бабушка, – да где же ты сломал рученьку?

– Упал… там. – Я показал на сопку.

– Ох и бедовый же ты! Нет, чтобы чинно-спокойно посидеть…

Ге внимательно слушал дочь, потом отложил трубку и взял мою руку. Он ощупал кость, и глаза его умно сощурились. Все замерли. Ге отпустил мою руку и тихим голосом попросил принести бумагу и карандаш. Ивао принес карандаш и лист бумаги из соседней комнатки, выходящей окнами на грядки с табаком. Через раздвинутую дверь донесся запах ароматических палочек. И Будда пристально следил за нами со стены. Сумико кинула в комнату зонтик и задвинула дверь.

Ге нарисовал кость моей руки от локтя до кисти и трещинку выше сустава. Он отдал нам листок, а сам забормотал что-то под нос, потирая лоб мундштуком трубки.

Я испугался, что Ге вспомнил о том, что миру конец… Ивао и Сумико тоже глядели на отца с тревогой. Но старик через несколько минут попросил принести ему какие-то лекарства.

Сумико прошла к шкафчику в углу и принесла оттуда банку с коричневой мазью, медную лопаточку и кусок марли. Ге обмазал мою опухоль густым слоем прохладной мази и обернул марлей. Бабушкина косынка пошла на повязку. Ге подвесил мою руку к шее.

Мне сразу стало легче, будто из руки вынули огромную, до самой кости, занозу. Бабушка еще долго квохтала, что я не сношу головы, а потом вдруг спросила старика:

– Семена-то нужны будут вам на пустом острове?

Ге вынул трубку изо рта. Но ответить он не успел. К нам донеслась песня:

 
Лесом, поляной, дорогой степной
Парень идет на побывку домой.
Ранили парня, но что за беда —
Сердце играет и кровь молода…
 

Отцу подпевал Рыбин. Они остановились перед домом и стали по очереди кричать:

– Где ты, Кимура?

– Выходь!

– Я буду бороться с тобой по всем правилам!

– Я судьей буду, гы-ы-ы!..

– Честно будем бороться!

Бабушка закрестилась и вздохнула:

– Господи пронеси…

– Конец миру, конец, конец, конец… – забормотал Ге.

Мы с бабушкой поднялись и пошли навстречу отцу. Он обнял Рыбина и качался на каблуках. Китель отца был расстегнут.

– А-а, это ты, слабочишка! – воскликнул отец и пошел навстречу. – Отца осрамил на весь город… Я тебе прощал проказы. А труса не прощу. Не маленький… – Он расстегнул ремень и с прихлестом вынул его из петель.

– Детей надо учить, учить, – верещал сзади Рыбин, размахивая руками, – чтоб в рот отцу глядели! – И он захохотал басом.

Я, как кошка с перебитой лапой, бросился назад и залетел по лестнице наверх.

– Вася, погоди!..

Но куда было бабушке гнаться за отцом, даже за пьяным.

Я перевел дыхание только возле корзинки Юрика.

– Мама, у Герки рука на перевязи, – сию же минуту объявил братец, поднимаясь.

Мама вышла из своей комнаты, вытирая руки о белый передник.

– Взрывал опять? – спросила она.

– Просто упал, – ответил я.

И тут в комнату влетел отец. Всклокоченный чуб свалился ему на глаза. Мама преградила ему дорогу. Ее губы напоминали чайку с опущенными крыльями. А глаза поблескивали, как вода на дне колодца.

– Я из тебя бубна выбью… – с придыхом говорил отец. – Не слушаться отца!..

– Ребенка не тронь! – сказала мама. – Мало ты моей попил крови? Свой дом бросил, а тут поселил с полоумным японцем внизу… Подожжет – детей вынести не успеем. Мне назад недолго собраться… Поедешь с мамой назад, сынок?

Я почему-то подумал про Сумико и не ответил маме.

– А-а, горлица, – заскрежетал отец, глядя на маму дикими глазами, – птенца защищаешь… Крылья распустила… Воспитала мне сынка… Уезжайте – один останусь! – Он схватил маленький японский столик за край и поднял его в воздух.

Со столика полетела фарфоровая ваза, стопка старых японских журналов и банка с золотой рыбкой. Отец трахнул столик об пол. Все развалилось. На мокром пятне блестели грани разбитой банки, высовывалась лакированная ножка, а куча журналов была усыпана осколками фарфора.

– Рыбка-а-а! Моя рыбка-а-а… – запищал Юрик.

Отец тупо глядел под ноги и покачивался на каблуках. Вода из банки обрызгала ему сапог. Он попытался согнуться, чтобы очистить сапог рукавом кителя, и чуть не упал боком на печку. В это время снизу раздался пронзительный клич Рыбина:

– Вася! Сюда! Кимура… Вот он! Держу-у-у!..

Отец кинулся вниз. Дом задрожал от его каблуков.

Я скатился вслед за отцом, забыв о больной руке. На дворе происходило вот что.

Кимура вырывался. Но руки у Рыбина были сильные. Кимура стоял лицом к дому и видел, как из дверей выбежал отец, за ним я. К Рыбину поспевала помощь. И тогда Кимура захватил руку Рыбина обеими своими, вытянул ее на плече и перевернул отцовского дружка через себя. Рыбин грохнулся на землю, словно куль с глиняными горшками.

– До свидания! – крикнул Кимура и побежал вверх по склону.

Через несколько секунд не слышно было даже шуршания кустов.

– Стой, гад!.. – ревел отец. – Честно бороться будем!

Но тут носок его сапога зацепился за Рыбина. Отец растянулся рядом.

Лицо Рыбина белело под луной, как фарфоровая чашка с ручками. Из носа вытекала черная струйка.

Подошла бабушка с ковшом воды. Она побрызгала изо рта на лицо Рыбина. Тот зашевелился и открыл глаза.

– Вася, он сожгет теперь меня, – сказал Рыбин и всхлипнул. – На материке мясо ел – крепче был. А тут рыба… Сожгет…

– Я с этим Кимурой завтра же поборюсь, – успокаивал дружка отец.

– Сами виноваты, – возразила бабушка.

Рыбин схватился обеими руками за голову и, сутулясь, пошел к себе.

Отец побрел за ним.

– Тоже лечить надо, – сказала бабушка, скорбно подперев подбородок ладонью. – А ведь до войны совсем не пил.

10

«Сумико, я хочу увидеть тебя и объяснить все… Мой отец не такой… Он фронтовик, а у фронтовиков нервы расшатанные. Я тебе расскажу, какой отец у меня на самом деле. И Юрик просит золотую рыбку. А где я ее возьму? Бычка он теперь не хочет. Подавай ему золотую рыбку, и все.

Я жду тебя, Сумико, в кустах бузины, напротив окна твоей комнаты. Гера».

Это первое, что я написал, когда зажила у меня рука. Словно не существовало Борьки, Скулопендры и Лесика, которые ждали от меня письма.

Я не встречал Сумико уже много дней. С того самого вечера, когда Кимура ловким приемом кинул Рыбина на землю и сам скрылся неизвестно куда.

Конечно, ребята не похвалили бы меня за такую прыть… Но я объясню им, какая Сумико. В наш план надо будет внести поправку… Не все же японцы подлые. Я напишу письмо ребятам в ближайшие дни. Только сначала надо встретить Сумико и сказать ей, что во всем виноват Рыбин… Я ей зла не хочу. Даже наоборот… И пусть она не считает, что у нас все такие, как Рыбин.

Я встал, когда остальные еще спали. Солнце золотило рисовую солому татами. Я бесшумно выдрал из своего альбома лист и написал письмо Сумико красным карандашом. Потом я на цыпочках вышел из дому. Море урчало, как сытый кот. Все эти дни оно было серым от дождя, но вот сегодня вновь засияло.

Я навернул письмо на бамбуковый дротик и пошел с ним по кустам вдоль грядки с табаком. С острых концов широких табачных листьев свисали капли росы. Они искрились, как кусочки зеркала. Роса скатывалась с листьев бузины мне за шиворот холодными живцами. Я поеживался и шел. Мне надо было к меже, которая притыкалась к стене дома как раз под окном комнаты Сумико. В открытую форточку я хотел опустить дротик.

Я оттянул упругую ветку последнего перед межой куста бузины да так и замер. Одна половинка окна в темную комнату Сумико задвинулась на вторую. Узкая смуглая рука взялась за раму. Потом сама Сумико вспрыгнула на подоконник, повернулась на нем и стала нащупывать ногою землю. Нога высовывалась из синих шаровар до половины белой икры. Сумико спрыгнула на грядку и шлепнулась. Она быстро огляделась и пригладила грядку ладошкой.

Сумико отряхнулась, поправила челку и пошла между грядкой и домом к обрыву. В руке она несла цветной узелок.

Я двинулся за ней, беззвучно раздвигая ветки. Я и не знал, что по обрыву можно спуститься. А Сумико вдруг смело прыгнула на осыпь. Я подполз к тому месту, откуда она прыгнула. Сумико, как коза, скакала по осыпи меж угластых камней и чахлых кустов, накрененных вниз по склону.

Я выждал, когда Сумико скрылась за выступом в обрыве, и тоже ринулся вниз. Письмо сложил перед этим вчетверо и сунул в карман штанов.

Сумико сбежала с обрыва и самым крайним коротким проулком пошла к морю. Я двигался за нею, как сыщик, метрах в двухстах, в тени рыбачьих фанз. Перед песчаным пляжем мне пришлось залечь. Долго лежал, потому что Сумико повторила длинную дорогу, которой вела меня от баржи в первый день нашего знакомства. Сначала Сумико направилась будто к порту, а потом, дойдя до самой воды, повернула к кладбищу. Может, она путала следы? Мы ведь тоже к пещере своей подходили, заметая следы.

Сумико шла по сырой полоске и размахивала узлом. От нечего делать я сгребал перед собой песок. Ладонь вдруг укололась. Я разгреб песок. Передо мной лежал поржавелый тесак от японской винтовки. Совсем еще недавно я здорово обрадовался бы этой находке, но сейчас мне было не до оружия.

Сумико подлезла под баржу и скрылась в дыре. Я поднялся и пошел напрямик. Десять минут – и вязкий песчаный горб позади. В лицо мне ударила синяя тень баржи. Ящик был над дырой. Конечно, Ивао, который наверняка ждал сестру в барже, старательно заложил дыру. Серый ящик не отличался от серых досок баржи.

Я тихонечко отодвинул ящик до половины, влез в баржу и снова закрыл дыру.

Ощупью стал пробираться я к корме, где брезжил свет. Надо было подкрасться и крикнуть. Сумико с Ивао что-то затевают. Может быть, хотят плыть на пустой остров?.. Вот вздрогнет очкастый вояка! Будет смеху… Я крался к корме. Подполз к самому складу под навесом из циновки, и ни одна дощечка не скрипнула. Но что я услышал вдруг! Сумико разговаривала с Кимурой!!

Я распластался у днища. Мой нос воткнулся в какие-то щепки.

Я пожалел, что так близко подкрался к ним. Кимура сидел спиной ко мне. Но если он повернется? Или я чихну? У меня передернулись плечи… Отец не теряет надежды поймать Кимуру. А Кимура наверняка думает, как бы отомстить отцу. И вот я сам в руки к нему пришел… Со скоростью улитки я ощупал карманы. Ракеты не было. Давно ее спрятал в свою школьную сумку. И тесак – сама судьба посылала! – не взял. Ну и поделом будет, если Кимура придушит, как котенка. Я затаил дыхание и сполз на самый киль, чтобы спрятаться от ярких пучков света из щелок и осколочных дырок.

– Кимура-сан, – говорила Сумико, – курите табак. Вчера русская бабушка опять приносила папе табак. Здесь, в узелке, рис и табак.

– Я не буду курить русскую подачку, – ответил Кимура и отодвинул кисетик, протянутый Сумико. Он взял плоскую жестяную коробочку с рисом, зажал между пальцами палочки и начал кидать рис в рот.

– Ивао купит табак в другом месте, – сказала Сумико. Она подала фарфоровый чайник.

Кимура отпил из него прямо через носик. Беглец был, видно, очень голодный и чавкал.

– Как здоровье Ге? – спросил Кимура.

– Русская бабушка его лечит травами, – ответила Су-мико. – По вечерам они смотрят на луну и повторяют молитву. Бабушка спрашивала о вас, Кимура-сан.

– Не говорите обо мне бабушке, – сказал Кимура. – Ни одному русскому нельзя доверять.

– Не все русские плохие, – робко возразила Сумико и наклонила голову. Черный гребешок волос на виске свесился возле глаза.

У меня занемела нога, и я передвинул ее. Какая-то банка покатилась и загремела, точно Илья-пророк на колеснице.

Правая рука Кимуры мгновенно очутилась за пазухой, точно он хотел почесать грудь. Тогда я вскочил и побежал. Я летел, как ветер. Но мягкие прыжки Кимуры догоняли меня. Если бы я догадался оставить дыру открытой!

– А-а-а!

Кимура схватил меня над ящиком. Он закрыл мой рот ладонью, которая пахла рисом. Японец прижал меня к своей твердой груди, точно хотел раздавить. За пазухой у него лежало что-то продолговатое – не то пистолет, не то нож.

Я брыкался ногами мычал:

– Пусти! Не имеешь права!..

Я прижал руки к карману, чтобы Кимура не отобрал у меня письмо и не прочитал. Но он как раз это и сделал. Отодрал мои руки и вынул письмо к Сумико.

Видели бы ребята… А знали бы они, кто меня спас…

К нам подпорхнула Сумико. Она первым делом вцепилась в руку Кимуре, и мне полегчало. А то уже рябчики запестрели в глазах.

– Кимура-сан, – пропищала Сумико, – у Геры больная рука.

Кимура ослабил тиски. И он прочел письмо, одной рукой придерживая листок против света, что бил из-под ящика.

– Кимура-сан, – продолжала Сумико, – Гера знает нашу баржу. Помните, он спас меня здесь?

Кимура поставил меня между Сумико и собою. Сам наступил ногой на ящик, который закрывал мне дорогу на свободу.

– Тихо! – приказал мне Кимура. – Иначе я не гарантирую вам жизнь! – Он скосил глаза на Сумико и заговорил с ней по-японски, даже не подозревая, что я почти все понимаю.

– Ты должна отвлечь своего русского поклонника, – сказал Кимура. – Я переведу шлюпку на Мутную речку. Там густые кусты над водой. Пусть Ивао принесет мне туда табак. В случае опасности я уплыву на остров Птиц. Там близко Хоккайдо… Пусть Ивао много несет табаку.

– Я сделаю, как вы хотите, – ответила Сумико.

Кимура отдал мне письмо и отодвинул ногою ящик.

В баржу ударил фонтан света.

Я вывалился из дыры на песок, отполз от тени, вскочил и побежал прямо.

– Гера-сан! – закричала Сумико. – Так ходи не надо!

Но я был на свободе. Теперь я мог бежать куда угодно.

Конечно, отцу я не скажу ничего. Но вот Семену надо рассказать, что Кимура скрывается тут, у нас под носом. Семен, тот решит, что надо предпринять… Однако глаза Сумико были открыты так сильно, как в тот раз, когда она тонула. И я не побежал. Я сел на песок и спросил как ни в чем не бывало:

– Почему?

– Рюди там не ходи, – ответила Сумико и обвела рукой чуть ли не всю песчаную полосу. – Война ходи… бомба, мина…

Она хотела напугать меня. Но я не Рыбин. Меня так просто не испугаешь. К тому же я знаю, что ей надо отвлечь меня. Сумико может вообще сказать сейчас, что надо сидеть на месте и не двигаться, потому что я зашел на минное поле. Но я больше дураком не буду, как сегодня. Вот влип так влип. И письмо прочитал этот самурай. Ну, хватит. Позлю вот ее и убегу. Скажу Семену про Кимуру.

– А я ничего не боюсь, – ответил я, разорвал письмо на мелкие клочки и начал бегать по песку и кувыркаться, пока Сумико не подбежала и не схватила меня за руку. Под ресницами у нее стало влажно, как утром под листьями бузины. И куда-то исчезла моя решимость. Я даже не мог набраться смелости выдернуть руку из ее руки. И девчонка повела меня по сырому песку. Видели бы ребята, как плелся я за нею. Точно пленник. Теплая гниловатая вода бухты окатывала наши ноги. Мои цыпки жгло, и я подпрыгивал на прибое.

Мы сделали огромную дугу и вышли к крайним фанзам. Я и тут не сопротивлялся. Мне было интересно, куда поведет Сумико. Она цепко держала меня, словно боялась, что сбегу. Сумико вела меня прямо на сопку.

– Почему Кимура прячется? – спросил я и сорвал на ходу саранку.

– Боится, – ответила Сумико.

– Да ему ничего не будет, – сказал я, оглянулся – нет ли кого – и передал ей цветок.

Она отпустила мою руку и стала собирать букет. Перекладывая цветы травой, она расхваливала своего дядю. Кимура не имел своей семьи, потому что все время занимался рыбными делами. Он мечтал скопить деньги на маленький рыбный завод. Этот заводик он купил бы на Хоккайдо. И тогда вся их семья переехала бы на родину. Кимура давно говорил, что жить на Сахалине опасно. И один он мог бы уплыть на Хоккайдо, когда началась война. Но Кимура не бросил их.

– Рыбину надо было посильнее дать. – Я сделал свирепое лицо и потыкал кулаками в воздух.

– Дядя Кимура росскэ боится, – повторила Сумико.

– Ты меня не боишься? – спросил я и сорвал ей вторую саранку.

Сумико прикрыла лицо жидким букетиком, покрутила головой и бросилась вверх – замелькали блестящие щиколотки ног.

Я побежал за нею по коридорчику, который оставался в зарослях кислицы. Метров через сто мы задохнулись и упали в траву.

Отчаянно стрекотали кузнечики. Выше по склону на кусте сидел ворон и кричал: «Алло, алло…» Солнце поджаривало кожу. Я сорвал два огромных лопуха и сделал шлемы. Лицо Сумико в тени лопуха позеленело.

– Вон остров пустой, – показал я в море бамбуковой палкой, которую подобрал по дороге.

Сумико ничего не ответила. Но глаза ее были устремлены на Птичий остров.

– Давай уплывем на него, – предложил я. – И ребят вызовем, моих друзей – Борьку, Скулопендру и Лесина. Знаешь, какие ребята славные!..

И я рассказал о нашей пещере, о том, как мы взрывали патроны в кострах, как мечтали все приехать на Сахалин, – правда, не сказал зачем, – как думали об оркестре.

– И вообще иначе жизнь сделаем, – закончил я. – Никому никого бояться не надо… Оркестр обязательно создадим. Весело будет.

– Хреб там нет, – напомнила Сумико мои же слова, и продолговатые зеленые тени на ее щеках сгустились.

– Зачем хлеб? – сказал я, ошкуривая стебель кислицы. – Вы можете питаться травой и рыбой, а мы – нет? Хочешь, докажу? Целую неделю буду есть одну кислицу.

– Хочу. – Сумико улыбалась, сильно оттопыривая нижнюю губу.

Я разломил надвое мясистый стебель кислицы и подал половину Сумико. Кислятина свела скулы.

Сумико стала доказывать, что раз у меня есть отец, мама, бабушка и брат Юрик, то я должен быть счастлив на этом острове. И зачем мне плыть на какой-то пустой остров?

– Папа, мама… – передразнил я ее и рассказал, как папа разбил банку с рыбкой. А мама сама головы от земли не поднимает – возится на грядках – и меня туда же… А мне за войну надоело, как червяку, в земле копаться. В общем, хочется убежать из дому. Я могу попросить Семена, и он отвезет нас на Птичий остров на сейнере. И потом будет молчать, как эта сопка. На него положиться можно.

Но Сумико ответила, что рыбку Юрику подарит другую. Рыбку можно заменить, а вот мать и отца никогда. И добавила, что если покинет своего отца, он умрет.

– Ну, давай играть в войну, – сказал я и вручил ей «меч» – бамбуковую палку.

Себе я нашел простую палку и обломил ее, сравняв с «мечом» Сумико. Потом я объяснил ей, что она будет самураем, а я русским богатырем. Мы спрячемся в кустах и начнем искать друг друга. Когда сойдемся, будем драться на «мечах». Мы разбежались в разные стороны. Я упал под ивовый куст и заметил, где спряталась Сумико. Я решил заползти к ней в тыл и застать врасплох.

Я полз, как змея. Старался, чтобы надо мной не качнулась даже травинка. Мы учились ползать в нашем овраге в бурьяне. Борька тут был лучше всех. Он мог так проползти, что ни одна травинка после него не лежала. Он и нас обучил ерошить за собой траву.

Пауки оплели все вокруг седой паутиной. Она липла к потному лицу. Но я терпел и полз дальше. А когда мне в ноздрю забежал муравей и захотелось чихнуть, я использовал способ Лесика. Надо придавить верхними зубами нижнюю губу да пониже. Тогда чох пройдет.

Я все время вслушивался в шорохи. Уже близко должна была быть Сумико… Я замер. Меня кто-то рассматривал сзади. Я обернулся. Среди чащи зеленых иголок усмехалась Сумико. На ее лице колыхались тени от листьев и солнца. Я глядел, какая она красивая, и забыл, что мы воюем. Наконец вспомнил: она «самурай».

– Ура! – закричал я и бросился на Сумико, выставив «меч».

Она еще с колена отшибла мою палку быстро и сильно. Мой «меч» чуть не вывалился из слабоватой правой руки. Но я взял его покрепче и снова сделал выпад. Сумико вновь отшибла мою палку – только расщепленный бамбук задребезжал.

Я разозлился – и пошел, и пошел… Сумико отбивала мои выпады. Бамбук дребезжал в ее руке. Вдруг она изловчилась и «уколола» меня в левую руку. Рука была не в счет, и мы продолжали сражаться.

Еле-еле мне удалось ее «приколоть». Да и то, наверное, она сама поддалась.

У меня ныла рука, когда мы сели на вытоптанную полянку.

– А ты неплохо отбивалась, – сказал я, помахивая кистью правой руки.

– Ивао учит меня, – ответила Сумико. Она уперла свой «меч» в носок дзори и крутила палку, словно пыталась зажечь соломенный жгутик, зажатый большим и соседним пальцами.

– А Ивао кто учил? – спросил я.

– Дядя Кимура, – ответила Сумико.

– А я тебя хочешь плавать научу? – сказал я.

– Хочу, – ответила она и закивала головой.