Текст книги "Красный сфинкс"
Автор книги: Геннадий Прашкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]
Болезнь углубляется.
Гоголь отказывается от пищи.
Он считает, что это сам Дьявол заставил его написать второй том «Мертвых душ».
Первые наброски второго тома он сжег в Гамбурге еще в 1848 году. «Не оживет, аще не умрет! – воскликнул он тогда и, казалось, он поборет наваливающиеся на него несчастья. – Нелегко было сжечь пятилетний труд, производимый с такими болезненными напряжениями, где всякая строка досталась потрясеньем, где было много того, что составляло мои лучшие помышления и занимало мою душу. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержание вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным».
В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года Гоголь сжег, как полагают, целиком заново написанный второй том «Мертвых душ». «Завещаю, – писал он, чувствуя близкую кончину, – по смерти моей не спешить ни хвалой, ни осуждением моих произведений в публичных листах и журналах; все будет так же пристрастно, как и при жизни. В сочинениях моих гораздо больше того, что нужно осудить, нежели того, что заслуживает хвалу. Все нападения на них были в основании более или менее справедливыми. Передо мной никто не виноват; неблагороден и несправедлив будет тот, кто попрекнет мною кого-либо в каком бы то ни было отношении».
В состоянии черной меланхолии умер утром 21 февраля 1852 года.
АЛЕКСЕЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ТОЛСТОЙ
Родился 24 (5. IX) августа 1817 года в Петербурге.
По матери – правнук Кирилла Разумовского, последнего гетмана Украины, президента Российской Академии наук, по отцу – потомок старинного графского рода.
Детство провел в имении матери Красный Рог, расположенном в Черниговской губернии. «Мое детство, – вспоминал Алексей Константинович позже, – было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделенный весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии. С шестилетнего возраста я начал марать бумагу и писать стихи – настолько поразили мое воображение произведения лучших наших поэтов, найденные мною в каком-то толстом, плохо отпечатанном и плохо сброшюрованном сборнике. Я упивался музыкой разнообразных ритмов и старался усвоить их технику. Мои первые опыты были, без сомнения, нелепы, но в метрическом отношении отличались безупречностью».
В 1827 году с матерью и дядей побывал в Германии. Всю жизнь гордился тем, что был представлен Гёте, даже сидел у него на коленях и получил подарок – обломок бивня мамонта, украшенный собственноручным рисунком великого поэта. В 1831 году путешествовал по Италии, вел подробный художественный дневник. «В очень короткое время я научился отличать прекрасное от посредственного, выучил имена всех живописцев, всех скульпторов и почти мог соревноваться со знатоками в оценке картин и изваяний. При виде картины я мог всегда назвать живописца и почти никогда не ошибался».
В 1834 году юного графа определили «студентом» в Московский архив Министерства иностранных дел, где, как правило, начинали карьеру отпрыски самых известных и богатых российских фамилий, а через два года был прикомандирован к русской дипломатической миссии во Франкфурте-на-Майне. Светский лев, красавец, остроумец, любитель розыгрышей, тонкий ценитель искусств старался в Европе увидеть и услышать всего как можно больше. Только в конце 1840 года А. К. Толстого перевели в Россию – во Второе отделение канцелярии императора Николая I, ведавшее вопросами законодательства. Дружба с великим князем Александром, будущим царем, позволила Алексею Константиновичу сделать стремительную придворную карьеру: после восшествия Александра II на трон Толстой стал флигель-адъютантом, а затем царским егермейстером.
В 1841 году отдельной книгой (под псевдонимом Краснорогский) вышла в свет фантастическая повесть Толстого «Упырь».
Руневский, герой повести, на балу обращает внимание на разговорчивую старуху бригадиршу Сугробину и отдельно от нее стоящего странного молчаливого человека. «Он стоял, прислонясь к камину, и с таким вниманием смотрел в один угол залы, что не заметил, как пола его фрака дотронулась до огня и начала куриться». На вопрос, кого он так внимательно и сурово выискивает в зале, незнакомец мрачно ответил: «Упырей». И пояснил деловито: «Вы их, Бог знает почему, называете вампирами, но я могу вас уверить, что им настоящее русское название: упырь; а так как они происхождения чисто славянского, хотя встречаются во всей Европе и даже в Азии, то и неосновательно придерживаться имени, исковерканного венгерскими монахами, которые вздумали было все переворачивать на латинский лад». После таких слов незнакомец издали кивнул в сторону разговорчивой бригадирши: «Вот самый гнусный упырь, который только ждет случая, чтобы насытиться человеческой кровью. Смотрите, как она глядит на эту бедную девушку; это ее родная внучка. Послушайте, что говорит старуха: она ее расхваливает и уговаривает приехать недели на две к ней на дачу… Но я вас уверяю, что не пройдет трех дней, как бедняжка умрет. Доктора скажут, что это горячка или воспаление легких; но вы им не верьте…»
Триллер, мистическая повесть, фэнтези, – в русской литературе Алексей Константинович Толстой предвосхитил многое. «Ведь не все ж с молодежью-то балагурить! – говорит у него бригадирша Сугробина. – В наше время не то было, что теперь: тогда молодые люди меньше франтили да больше слушали стариков; куцых-то фраков не носили, а не хуже нашего одевались». Вполне, казалось бы, здравые рассуждения упырихи вызывают в Руневском самые противоречивые чувства, к тому же он страстно влюбляется в Дашеньку. Еще больше запутывают Руневского слова разговорчивой бригадирши, запросто и без удивления объяснившей мрачность человека, заговорившего на балу об упырях: «Это же господин Рыбаренко. Он родом малороссиянин и из хорошей фамилии. Только он, бедняжка, уж три года, как помешался в уме. А все это от модного воспитания. Ведь кажется, еще молоко на губах не обсохло, а надо было поехать в чужие края! Пошатался там с года два, да и приехал с умом наизнанку». Наконец, совсем запутывают положение взволнованные объяснения Дашеньки: «…потом маменька вдруг, без всякой причины, сделалась больна, стала худеть и через неделю скончалась. Добрая бабушка до самой последней минуты от нее не отходила. Она по целым ночам сидела у ее кровати и за ней ухаживала. Я помню, как в последний день ее платье было покрыто маменькиной кровью».
Совершенно замечательна в повести вставная новелла – о похождениях Рыбаренко в Италии. Она полна ужаса и романтики. Мы узнаем о том, как Рыбаренко, «малороссиянин и из хорошей фамилии», обручается с портретом, видит таинственные сны, попадает в «нечистый» дом, куда уже много лет не входил ни один крещенный, встречается с призраками. Правда, и Руневский в самом обыкновенном селе Березовая Роща переживает не менее поразительные приключения. «Еще издали виден был там большой каменный дом, выстроенный по-старинному и осененный высокими липами, главным украшением пространного сада…» И далее: «Все в доме бригадирши казалось необычайным. Богатое убранство высоких комнат, освещенных сальными свечами; картины итальянской школы, покрытые пылью и паутиной; столы из флорентийского мозаика, на которых валялись недовязанные чулки, ореховая скорлупа и грязные карты, – все это, вместе с простонародными приемами гостей, со старосветскими разговорами хозяйки и с щелканьем Семена Семеновича, составляло самую странную смесь».
«Вот что говорит предание, – узнаем мы из повести. – Дело в том, что дон Пьетро вскоре по возвращении своем из России пропал без вести. Сын его, чтобы прекратить неприятные толки, объявил, что он скоропостижно умер, и велел для формы похоронить пустой гроб. После погребения, пришедши в спальню отца, он увидел на стене картину а ля фреск, которой никогда прежде не знал. То была женщина, играющая на гитаре. Несмотря на красоту лица, в глазах ее было что-то столь неприятное и даже страшное, что он немедленно приказал ее закрасить. Через несколько времени увидели ту же фигуру на другом месте; ее опять закрасили; но не прошло двух дней, как она опять появилась там же, где была в первый раз. Молодой Урджина так был этим поражен, что навсегда покинул свою виллу, приказав сперва заколотить двери и окна…»
В 1895 году, почти через полвека после выхода в свет повести «Упырь», Герберт Джордж Уэллс написал замечательный рассказ «Искушение Харрингея». В нем художник, так же, как герой А. К. Толстого, активно противился нечистой силе. «Харрингей наотмашь ударил кистью по холсту, перечеркнув дьявола крест-накрест, и ткнул кистью в глаз портрету. Глухо прозвучало: „Четыре шедевра!“ (Дьявол торговался с художником, – Г.П.) Слышно было, как дьявол отплевывается. Но теперь преимущество было на стороне Харрингея, и он твердо решил добить дьявола. Быстрыми, уверенными мазками он продолжал закрашивать судорожно подергивающийся холст, пока везде не образовалось однотонное поле блестящей желтовато-эмалевой краски. Еще раз проступил на холсте шевелящийся рот и, прежде чем его заполнили эмалью, успел прохрипеть: «Пять шедев…»
Идеи носятся в воздухе.
Юмор, легкие диалоги, живое настроение, – у А. К. Толстого есть чему поучиться.
«У ног трона, – читаем мы во вставной новелле о золотом грифоне, – протекала прозрачная река, и в ней купалось множество нимф и наяд, одна прекраснее другой. Реку эту, как я узнал после, называли Ладоном. На берегу ее росло очень много тростнику, у которого сидел аббат и играл на свирели. „Это кто такой?“ – спросил я у грифона. – „Это бог Пан“, – отвечал он. – „Зачем же он в сюртуке?“ – спросил я опять. – „Затем, что он принадлежит к духовному состоянию, и ему бы неприлично было ходить голым“. – „Но как же он может сидеть на берегу реки, в которой купаются нимфы?“ – „Это для того, чтобы умервщлять свою плоть; вы видите, что он от них отворачивается“. – „А для чего у него за поясом пистолеты?“ – „Ох, – отвечал с досадою грифон, – вы слишком любопытны; почему я это знаю!“
Множество ужасных тайн открывается читателям в «Упыре».
«Даша подвела Руневского к двери и, отворив ее, сказала: „Посмотрите, вот наши музыканты!“ – Руневский увидел множество несчастных, скованных цепями и объятых огнем. Черные дьяволы с козлиными лицами хлопотливо раздували огонь и барабанили по их головам раскаленными молотками. Вопли, проклятия и стук цепей сливались в один ужасный гул, который Руневский сначала принял за музыку. Увидев его, несчастные жертвы протянули к нему длинные руки и завыли: „К нам! Ступай к нам!“ – „Прочь! Прочь!“ – закричала Даша и повлекла Руневского за собою в темный узкий коридор, в конце которого горела одна только лампа. Он слышал, как в зале все заколыхалось. – „Где он? Где он? – блеяли голоса, – ловите его, ловите его!“ – „За мной, за мной!“ – кричала Даша, и он, запыхаясь, бежал за нею, а позади их множество копыт стучало по коридору. Она отворила боковую дверь и, втащив в нее Руневского, захлопнула за собою. „Теперь мы спасены!“ – сказала Даша и обняла его холодными костяными руками…» И вот тут-то «Руневский увидел, что это не Даша»!
«Писатель, чувствующий в себе искру поэтического таланта, – понимающе писал Н. А. Некрасов, – непременно раздувал бы ее сколько возможно, лелеял бы свой талант, как говорили в старину. Сознавая, что в наше время только поэтический талант, равный Пушкину, мог бы доставить автору и Славу, и Деньги, он (нынешний писатель, – Г.П.) предпочитает распоряжаться иначе: поэтическую искру свою разводит на множество прозаических статей: он пишет повести, рецензии, фельетоны и, получая за них с журналистов хорошие деньги, без сожаления видит, как поэтическая способность его с каждым годом уменьшается…»
К счастью, деньги и слава не волновали Алексея Константиновича. Крепкий физически, он любил охоту, с ножом и рогатиной ходил на медведя. При этом любил литературные вечера, светские балы. Темперамент его находил выход в лихих, до сих пор всем знакомых строках: «Коль любить, так без рассудку, Коль грозить, так не на шутку, Коль ругнуть, так сгоряча, Коль рубнуть, так уж сплеча! Коли спорить, так уж смело, Коль карать, так уж за дело, Коль простить, так всей душой, Коли пир, так пир горой!..»
В январе 1851 года А. К. Толстой познакомился с Софьей Андреевной, женой конногвардейского полковника Л. Ф. Миллера. Это ей посвящено знаменитое стихотворение, скоро ставшее романсом: «Средь шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты…» (Под тайной, кстати, подразумевалась маскарадная маска, – Г.П.) То, что их встреча не случайна, Алексей Константинович и Софья Андреевна поняли сразу, хотя соединиться им удалось нескоро, лишь через несколько лет. Полковник Миллер не желал давать развода жене, а мать Толстого к возможности такого брака относилась еще более отрицательно.
«Анна Алексеевна, – писал в 1852 году А. М. Жемчужников, близкий друг и родственник Толстого, – была очень рада видеть меня, и всею душою интересовалась узнать мое впечатление и мнение о Софье Андреевне, с которой сошелся ее сын и к которой серьезно и сильно привязался. Ее душа не только не сочувствовала той связи, но была глубоко возмущена и относилась с полным недоверием к искренности Софьи Андреевны. Не раз у меня, тайно от сына, были беседы об этом, и она, бедная, говорила, а слезы так и капали из глаз ее. Меня она обвиняла более всех, как человека самого близкого и наиболее любимого ее сыном и раньше моих братьев познакомившегося с Софьей Андреевной. Я стоял всею душою за Софью Андреевну и старался разубедить ее, но напрасно… А что ж Алеша?… Он любил обеих, горевал, и душа его разрывалась на части. Никогда не забуду, как я сидел с ним на траве, в березняке, им насажанном: он говорил, страдая, и со слезами, о своем несчастии. Сколько в глазах его и словах выражалось любви к Софье Андреевне, которую он называл милой, талантливой, доброй, образованной, несчастной и с прекрасной душой. Его глубоко огорчало, что мать грустит, ревнует и предубеждена против Софьи Андреевны, несправедливо обвиняя ее в лживости и расчете. Такое обвинение, конечно, должно было перевернуть все существо человека доброго, честного и рыцарски благородного».
В 1854 году в журнале «Современник» появились стихи некоего Козьмы Пруткова, личности совершенно фантастической, никогда не существовавшей в действительности, но скоро ставшей известной всей России. Этот пародийный образ Алексей Константинович Толстой создал вместе с братьями Жемчужниковыми – Алексеем, Владимиром и Александром. О братьях и Толстом ходили по Петербургу самые необыкновенные слухи. Кто-то утверждал, что однажды они под видом флигель-адъютантов объехали ночью всех петербургских архитекторов со страшным сообщением, что Исаакиевский собор провалился; а в другой раз в день коронации императора Александра II они тайком выпрягли лошадей из кареты испанского посланника; и что это они отправили случайного прохожего, спросившего у них какой-то адрес, прямо на Пантелеймоновскую, 9, где находилось Жандармское отделение. Создавая образ Козьмы Пруткова, А. К. Толстой и братья Жемчужниковы продолжали развлекаться. Они не только сочинили все как бы принадлежавшие перу выдуманного поэта стихи, басни и афоризмы, но придумали ему биографию и даже приложили к ней портрет. Так, читающая публика узнала, что Козьма Прутков родился 11 апреля 1792 года, в 1820 году был принят в один из лучших гусарских полков, но прослужил в нем только два с половиной года – «исключительно для мундира»; в 1823 году вышел в отставку и поступил на гражданскую службу по министерству финансов – в Пробирную палатку, где прослужил сорок лет, уже до самой смерти, последовавшей 13 января 1863 года.
Много лет спустя один из братьев Жемчужниковых – Алексей – так рассказывал И. А. Бунину: «Мы – я и Алексей Константинович Толстой – были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову, и так и сделали, и что же вышло? Обидели старика так, что он не мог нам простить этой шутки до самой смерти».
Но если бы только камердинер! В январе 1851 года Алексей Жемчужников записал в дневнике следующее: «Государь Николай Павлович был на первом представлении „Фантазии“ (пьеса тоже входила в собрание сочинений Козьмы Пруткова, – Г.П.) Эта пьеса шла в бенефис Максимова. Ни Толстой, ни я в театре не были. В этот вечер был какой-то бал, на который мы оба были приглашены и на котором быть следовало. В театре были: мать Толстого и мой отец с моими братьями. Воротясь с бала и любопытствуя знать, как прошла наша пьеса, я разбудил брата Льва и спросил его об этом. Он ответил, что пьесу публика зашикала и что государь в то время, когда собаки бегали по сцене во время грозы, встал со своего места с недовольным выражением в лице и уехал из театра. Услышавши это, я сейчас же написал письмо режиссеру Куликову, что, узнав о неуспехе нашей пьесы, я прошу снять ее с афиши и что я уверен в согласии с моим мнением графа Толстого, хотя и обращаюсь к нему с моей просьбой без предварительного с графом Толстым совещания. Это письмо я отдал Кузьме, прося снести его завтра пораньше к Куликову. На другой день я проснулся поздно, и ответ Куликова был уже получен. Он был короток. «Пьеса ваша и гр. Толстого уже запрещена по высочайшему повелению».
«В произведении литературы я презираю всякую тенденцию, – писал А. К. Толстой своему другу Б. М. Маркевичу. – Презираю ее, как пустую гильзу, тысяча чертей! Как раззяву у подножья фок-мачты, три тысячи проклятий! Я это говорил и повторял, возглашал и провозглашал!» И в письме к критику М. М. Стасюлевичу: «По мне, сохрани Бог от всякой задачи в искусстве, кроме задачи сделать хорошо. И от направления в литературе, сохрани Бог, как от старого, так и от нового! Россини сказал: „В музыке есть только два рода, хороший и плохой“. То же можно сказать и о литературе».
Странно, что стихи самого Алексея Константиновича буквально насыщены «задачами». И сочинения Козьмы Пруткова, и знаменитое «Послание М. Н. Лонгинову о дарвинизме», и «Сон Попова», и «История государства Российского от Гостомысла до Тимашова», с ее знаменитым рефреном: «Земля наша богата, Порядка в ней лишь нет».
В самом начале военной Крымской кампании А. К. Толстой и его друг князь А. П. Бобринский организовали отряд, который воспрепятствовал бы при случае возможной высадке англичан на балтийском побережье. На свои средства они приобрели в Туле 80 дальнобойных винтовок, но, к счастью, оружие не пригодилось, как не пригодилась им быстроходная яхта для совершения каперских вылазок в море. Поняв, что война, как началась, так и закончится в Крыму, А. К. Толстой вступил майором в стрелковый полк, но тут ему не повезло: под Одессой он заболел тифом…
По окончании войны граф А. К. Толстой был произведен в подполковники и одновременно назначен делопроизводителем Секретного комитета о раскольниках. Назначение это явилось чистой синекурой, и все равно не устроило графа. «Государь, – обратился он с письмом к императору, – служба, какова бы она ни была, глубоко противна моей натуре; знаю, что каждый должен в меру своих сил приносить пользу отечеству, но есть разные способы приносить пользу. Путь, указанный мне для этого провидением, – мое литературное дарование, и всякий иной путь для меня невозможен. Из меня всегда будет плохой военный и плохой чиновник, но, как мне кажется, я, не впадая в самомнение, могу сказать, что я хороший писатель».
В 1861 году А. К. Толстой вышел в отставку.
Жил то в имении под Петербургом – Пустыньке, то в имении матери – на Черниговщине. Печатался в либеральном «Вестнике Европы», а одновременно в проправительственном «Русском вестнике». В 1867 году издал сборник стихотворений.
Двух станов не боец, но только гость случайный,
За правду я бы рад поднять мой добрый меч,
Но спор с обоими досель мне жребий тайный,
И к клятве ни один не мог меня привлечь;
Союза полного не будет между нами
– Не купленный никем, под чье б ни стал я знамя,
Пристрастной ревности друзей не в силах снесть,
Я знамени врага отстаивал бы честь.
Популярностью пользовались при жизни А. К. Толстого его исторический роман «Князь Серебряный» и драматическая трилогия, которую составили: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», и «Царь Борис». В январе 1884 года вышло в свет полное Собрание сочинений Козьмы Пруткова в одном томе. По свидетельству современников, это издание исчезло из книжных лавок за считанные дни.
В последние годы жизни А. К. Толстой страдал сильным расстройством нервов. Еще недавно на охоте он с ножом в руке выходил один на один против медведя, теперь его мучили астма и жестокие головные боли. Не желая длить столь жалкого состояния, А. К. Толстой принял пузырек морфия. Случилось это 28 (10) сентября 1875 года в любимом поэтом Красном Роге.
