Текст книги "Моя фронтовая лыжня"

Автор книги: Геннадий Геродник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

После короткого, но всестороннего обсуждения проект был отвергнут. Если бы мы охотились за "языком", тогда другое дело. А выполнению нашей основной задачи завал только помешал бы. На него может наскочить случайная одиночная машина, не представляющая для нас большого интереса. Поднимется тарарам – и мы раньше срока демаскируем себя.

Артподготовка опять была кратковременной. После нее прошло уже минут двадцать. Но каких минут! Случаются в жизни ситуации, когда наше сознание, наши чувства отмеряют время, ни в малейшей мере не согласуясь с механическими часами. Бывает, время течет легко и стремительно, как вода в горном ручье. Сейчас же оно ползет убийственно медленно, как самый ленивый ледник.

По нашим расчетам, вот-вот должно что-то произойти. Куда предпочтительнее, если гитлеровцы хлынут по дороге слева. И не только на машинах, но и пешком! Это будет означать, что удался оптимальный вариант: немцев турнули из Ольховских Хуторов и Сенной Керести. С бегущим в панике противником и нам легче будет справиться.

Несравнимо хуже, если машины появятся справа, со стороны Чудова. Это будет поднятое по тревоге вполне боеспособное подразделение, готовое с ходу вступить в схватку. Кроме того, это будет означать, что немецкий гарнизон Ольховских Хуторов держится и вызывает подмогу.

К сожалению, оптимальный вариант не состоялся: долгожданная колонна машин появилась со стороны Чудова. И мы немного прохлопали, не сразу разобрались, что это именно колонна. Два крытых брезентом грузовика, которые шли на значительном удалении от остальных, мы пропускали. Подумали, что это машины-одиночки. Но вслед за ними показалось еще несколько таких грузовиков. Тогда-то с нашего КП открыли автоматную и пулеметную стрельбу, которая послужила сигналом для всего отряда.

Под колеса машин ят гранаты. Мы, оставленные во втором эшелоне, изо всех сил бежим к дороге по заранее протоптанным тропкам. На ходу стреляем – кто по шинам, кто по кабине, кто по бортам и брезенту.

Одна машина, пытаясь развернуться, завалилась набок в кювет. Другую бросил выскочивший из кабины шофер. Немецкие солдаты в нелепых длиннополых шинелях, вывалившись через задний борт, уползают к лесу или вправо по кювету. Высокий вал снега, навороченный снегоочистителями, спасает их от наших пуль. Убегающие немцы отстреливаются слабо. Но, надо им отдать должное, самоотверженно тащат с собой убитых и раненых. Сколько тех и других – не разобрать.

Но все-таки двух убитых и одного раненого успели захватить. Приступаю к своим обязанностям: срываю с убитых погоны, забираю бумажники с документами. Однако на этот раз моя задача намного усложняется: Науменко возлагает на меня ответственность за пленного. А тот ранен в плечо и сильно хромает – прыгая с машины, растянул сухожилия в голеностопном суставе. Придется тащить незадачливого фрица на волокуше. А тут еще неизвестно, когда и как отсюда выберемся.

Санитары перевязали раненого. Я подозвал подвернувшегося мне под руку Гришу Пьянкова, поручил ему уложить пленного в одну из волокуш и не спускать с него глаз. Наши ротные остряки, которым неймется в любой обстановке, напутствуют Пьянкова:

– Смотри, Итальянец, не упусти своего союзничка! Он и хромой может драпануть.

Остальные грузовики, соблюдавшие в колонне порядочные интервалы, успели притормозить, развернулись и укатили обратно к Чудову. А сколько их всего было? Много ли ехало в них солдат? Но зачем гадать, если у нас есть "язык"!

Допрашивают комроты и политрук, я перевожу. Допрос протекает трудно. Разговор ведь не простой, стандартные вопросы – фамилия, звание, из какой части? – в данный момент нас мало интересуют. А тут еще немец – он оказался ефрейтором – попался неудачный. Насквозь простуженный, поминутно кашляет и сморкается, от страха лопочет невнятной скороговоркой и заикается.

Все же главное, что нам незамедлительно надо знать, выспросили. В батальоне объявили "алярм" – боевую тревогу. Две роты по сто двадцать солдат посадили на восемь машин. Куда ехали? "Нас Ольхофски Кутора". С какой целью ехали? На помощь ольховскому гарнизону. Там русские опять начали "гросс ангрифф" – большое наступление. Едут ли к Ольховским Хуторам другие подразделения, кроме этих двух рот? Этого ефрейтор не знает...

Пока мы допрашивали пленного, высланные вправо и влево пятерки лыжников разведали обстановку. Две проскочившие машины на предельной скорости помчались дальше, к Ольховским Хуторам. Четыре отсеченные отъехали метров на триста четыреста назад и остановились. Немецкая пехота развертывается цепочкой перпендикулярно к дороге. Что она предпримет дальше? Попытается окружить нас своими силами? Или будет ждать подкрепления из Чудова?

Так или иначе, ситуация складывается явно не в нашу пользу. У немцев уже сейчас более чем двойной перевес. Правда, у нас большое преимущество – лыжи. Но мы сможем воспользоваться ими только в том случае, если получим приказ на отход.

Итак, свое преимущество скоро можем потерять... Задаем пленному дополнительные вопросы. По его словам, в их батальоне "шилёйферов", то есть лыжников, нет. Но вообще в чудовском гарнизоне специальные лыжные подразделения имеются.

Надо полагать, немцы уже вызвали из Чудова лыжников. И когда те прибудут, блокируют нас. И это может произойти вот-вот: от нашей позиции до Чудова около пятнадцати километров. А связь с КП дивизии, как назло, опять разладилась...

Пока что занимаем круговую оборону. Лейтенант Науменко, прислушиваясь к советам Гилева и проводников, по-моему, действует толково. Более половины отряда расположил цепью на северной окраине нашего лесочка. Во все стороны направил подвижные дозоры по три – пять человек.

Для рытья настоящих окопов и индивидуальных ячеек у нас нет ни времени, ни инструментов. Малых саперных лопат взяли немного, да и не одолеешь ими мерзлую землю. По периметру позиций протаптываем новые тропки. Таскаем из куч спиленные деревья и устраиваем из них подобие баррикад.

От северного дозора пришла плохая весть: цепь немцев обогнула наш лесок с северо-востока и медленно продвигается вперед. Пехотинцы по грудь в снегу. Науменко приказывает дозорным и пулеметчикам сблизиться с немцами и стрелять короткими прицельными очередями. Пока что у нас еще одно преимущество: мы в максхалатах, а немцы в своих мышиных шинелях – очень приметные на снегу мишени.

Науменко мчится к рации. Видимо, отозвался наконец "Крым". Так и есть!

– Говорил с подполковником Никитиным, – сообщает нам результаты переговоров лейтенант. – Приказано немедленно сниматься и возвращаться домой. Держаться как можно восточнее: не исключено, что от Сенной Керести и Ольховских немцы пойдут наперерез...

Когда мы это услышали, сразу поняли: из задуманного наступления или ничего не получилось, или опять успех очень скромный. Если бы немцы были в тяжелом положении, то Никитин подобных распоряжений не делал бы.

– И еще, – добавил Науменко. – Приказано во что бы то ни стало доставить живым пленного.

После короткого оперативного совещания командир отряда принимает такое решение. Чтобы ускользнуть скрытно, выходим из леса не там, где вошли, а в юго-восточном направлении. Перейдя Кересть, повернем на северо-восток и выйдем на свою лыжню. По ней и двинем, если не помешают непредвиденные обстоятельства. По проторенной лыжне идти намного легче и быстрее. Усиливаем северный дозор. Он под командой комвзвода-3 Большакова останется в качестве заслона. Пусть большаковцы почаще стреляют и ведут себя поактивнее. Минут через двадцать после ухода отряда арьергард отрывается от немцев и догоняет нас ускоренным маршем. Но если скоро прибудут немецкие лыжники, то отход можно начать и раньше.

Перед уходом обливаем бензином и зажигаем машины. Раньше этого не делали, опасаясь, как бы столбы дыма не послужили ориентирами для вражеских бомбардировщиков. Горючее обнаружили в машинах. Одну канистру даже захватили в волокушу – для земляночных коптилок.

Больше всего хлопот доставляет нам "драгоценный груз" – раненый ефрейтор. Выделяю несколько сменных пар из наиболее могутных лыжников. У нас заготовлены сшитые из старых плащ-палаток лямки – вроде тех, которыми в старину пользовались бурлаки. Для начала в самую тяжелую волокушу впряглись Авенир и Муса.

От страха, холода и боли пленного бьет мелкая трясучка. Он не знает – то ли ему сидеть, то ли лежать. Авенир и Муса бросают в его сторону взгляды, которые ласковыми никак не назовешь. Вдобавок, чтобы отвести душу, кроют немца на классическом "трехэтажном наречии".

Но эмоции эмоциями, а пленного надо доставить в Ольховку в целости и сохранности. Приказываю ему вытянуться во весь рост, один ватник подкладываю под голову, другим прикрываю сверху. С полдюжины их мы привезли на волокушах на тот случай, если будут раненые. Но имели в виду своих лыжников.

О всех перипетиях возвращения в ОЛБ рассказывать не стану. В общем, нам здорово везло. Сразу немцы не заметили нашего отхода, а когда спохватились, мы были уже для них недосягаемы. Благополучно ускользнула и нагнала отряд группа Большакова.

И все же немецкие лыжники настигли отряд и завязали с нами перестрелку. К счастью, их оказалось немного, пожалуй, человек тридцать. Так что существенно помешать нашему движению они не смогли.

Правда, у нас появилось несколько раненых. Одного, с перебитой ногой, положили на свободную волокушу, остальные смогли идти на лыжах.

На голову бедолаги-немца опять посыпались проклятия. Тебя, мол, окаяннного, везем, а наши раненые своим ходом двигают. Но и на этот раз ругались "бурлаки" без настоящей злости. Каждый понимал, что иного выхода нет и пленный не виноват. А "язык" – действительно драгоценный груз. Чтобы добыть его, иногда платят жизнями многих разведчиков.

Наконец в том месте, где мы опять сделали крутой зигзаг, "шилёйферы" отвязались от нас. И у них были раненые, а волокуш они с собой не прихватили.

Нам угрожала опасность куда большая, чем немецкие лыжники, – немецкая авиация. На открытой местности "мессеры" могли расстрелять нас из пулеметов. Но день оказался исключительно мглистый, по небу ползли низкие тучи. В этом и состояло главное наше везение.

Вернувшись в лыжбат, мы узнали то, о чем примерно уже догадывались. У немцев отбили еще один сгоревший хутор и несколько сот метров траншей – и всё. Они еще крепко сидят в северной половине Ольховских. Причины столь скромного успеха прежние: очень мало снарядов, и те нет возможности использовать наиболее эффективным образом. Из-за бездорожья и необычайно глубокого снега артиллерия не смогла придвинуться поближе, чтобы стрелять по дотам и дзотам прямой наводкой.

Невольная разведка

Меня одолевают старшинские заботы. День ото дня мои обязанности усложняются.

Наше последнее наступление на Ольховские опять привело к передвижениям переднего края. Позиция лыжбата сдвинулась еще восточнее и оказалась уже вне Гажьих Сопок, на земной тверди. Мы и противостоящие нам немцы держим оборону в сплошном бору и нейтральная полоса – тот же бор. Нас не разделяют ни лощина, ни просека, ни перелесок.

Людей мало, передний край стал еще более пунктирно-очаговым. У нас все меньше возможностей менять дозоры на переднем крае, чтобы после дежурства бойцы могли отогреться, поесть и поспать в теплых землянках. Старшине все чаще приходится доставлять горячую пищу туда, где лыжбатовцы несут круглосуточное дежурство.

Приключилась со мной в ту пору одна трагикомическая история. Теперь вспоминаю о ней с юмором. А тогда не до смеху было, мороз подирал по коже.

Первое марта, примерно полтора часа до рассвета. Утренник градусов под двадцать пять. И вместе с тем лес погружен в молочно-белый въедливый туман.. С соседних Гажьих Сопок его нагнало, что ли? Готовлюсь к походу с завтраком на передний край. Мне помогают Гриша Пьянков и Рома Куканов.

С Итальянцем вы уже хорошо знакомы. А что сказать о Куканове? До войны робил в леспромхозе, был сучкорубом, окорщиком, валил деревья электропилой "Урал". Сейчас – исполнительный и выносливый солдат. И еще: Роман отчаянно веснушчато-рыжий. Покойный Сеня Белов распевал о нем частушку:

Батька рыжий, мамка рыжа,

Рыжий я и сам.

Вся родня моя покрыта

Рыжим волосам.

До зарезу нужны большие заплечные термосы. Но о них только мечтаем. Один бачок наполняем пшенной кашей, так называемой "блондинкой", в другой наливаем горячего чаю, в ведре – спирт. Бачки повязываем сверху чистыми портянками и плотно укутываем стегаными ватниками. Идти по морозу больше километра, хотя бы тепленькое довезти. Сухари, сахар и табак в "сидорах", бачки и ведро ставим в волокушу.

"Наркомовские калории" в утеплении не нуждаются. Тем не менее ведро плотно повязано куском плащ-палатки. Чтобы драгоценная влага не расплескалась да чтобы с ветвей не натрусились снег, хвоя и мусор.

Готово, поехали. Сегодня отправляюсь на передний край с большой охотой. Заранее предвкушаю радость и благодарности голодных и промерзших до костей солдат. Всего несем и везем полную норму, после недельного перерыва опять появился спирт.

Крутиться с волокушей по узким, глубоким и зигзагообразным тропкам крайне неудобно, идем напрямик на лыжах. Уже пора быть взводу Шамарина, по никаких признаков пока нет. И темно еще, вдобавок проклятый туман! Сквозь него и привычные места могут показаться незнакомыми.

А все-таки куда подевалась ель со срубленной снарядом вершиной? Почему не попалась на пути огромная воронка от авиабомбы с торчащим на краю валенком? Тут уж на туман пенять нечего.

Остановились и советуемся. Уже всем ясно, что заблудились. Решили взять чуть правее и пройти вперед метров полтораста. Если ничего не выйдет, вернемся по своему следу назад. Экая досада – окончательно застынут чай и каша!

А это откуда взялось?! Мы подошли к высоченной сосне с пышной кроной. К вершине ее зигзагами идет узкая лестница, состоящая из нескольких маршей. У меня похолодело в груди и тревожно заколотилось сердце. Приложив руку к губам, даю знак своим спутникам: ни звука! Все трое вытягиваемся на снегу. Надо сориентироваться – где мы, куда податься дальше?

Ясно, что на сосне оборудован наблюдательный пункт. И скорее всего немецкий. Наши ротные и батальонный НП я знаю. Лестницы у нас не такие. У ротных НП перекладины приколочены прямо к стволу; у батальонного, как и здесь, вверх зигзагами идут навесные и приставные лестничные марши. Но у этой лестницы особенность: по обе стороны от маршей прикреплено по толстой жерди. Они выполняют роль перил. У нас до такого комфорта дело не дошло.

Что за наваждение? Как могло случиться, что мы втроем пошли куда-то вкось? Лежим, всматриваемся в лес, прислушиваемся... Начинаем различать голоса и металлическое позвякивание. Роман, лежащий немного впереди, резко поворачивается к нам. Глаза у него округлились от страха, над головой он держит торчком указательные пальцы своих трехпалых рукавиц. Понятно: немцы! Роман изобразил рожки, имея в виду не чертей, а рогатые немецкие каски. И еще он уточнил жестами: фрицы едят, завтракают.

Ага, и я вижу... На небольшой поляне происходит раздача горячей пищи. Из невидимых нам посудин вьется вверх густой пар. Десятка два немцев с котелками наготове стоят в очереди. Те, кто уже получил, орудуют ложками, привалившись спиной к дереву. С полдюжины мышиных шинелей сидят рядком на поваленной ветром лесине...

Потолком лесной "шпайзециммер" – столовой служит полог тумана, как будто подвешенный на елях и соснах, с юга поляну полукругом охватывает густой и довольно высокий подлесок. Днем он служит надежной ширмой, мешающей нашим наблюдателям видеть, что происходит за ней. Мы забрались настолько далеко, что имеем возможность наблюдать "фрюштюк" – завтрак – с боку.

Однако немцы ведут себя довольно беспечно, подумал я. Вон сколько их собралось! А если бы наши как раз в этот момент пошли в атаку? Или у них достаточно народу оставлено и в дозорах?

В старину верили, будто путников иногда "водит" нечистая сила. То, что произошло с нами, вполне объяснимо без всякой мистики – мы в предутреннем тумане сбились с пути и угодили между взводами Шамарина и Большакова. Сплошных траншей или хотя бы снежных ходов – нет, проволочных заграждений ни у нас, ни у немцев – тоже нет. И фрицы, увлеченные завтраком, прозевали нас.

Левее, в районе Ольховских Хуторов, иная картина. Там в немецкую оборону не только с фанерной волокушей, но и на танках нелегко вклиниться.

Должен признаться, что всесторонний анализ .нашего злоключения я проделал позже. А под носом у немцев не до того было. Мысль лихорадочно работала в одном направлении: как из этой мышеловки выбраться незамеченными.

Выход как будто один... Кладем лыжи на волокушу рядом с бачками и по-пластунски ползем в обратном направлении. Исходными ориентирами служат немецкая "столовка" и сосна с НП на вершине.

Волокушу толкаем перед собой. Она предательски громко скребет днищем по плотному насту. Бросить ее к чертям, что ли? Ведь решается вопрос о жизни и смерти. Но как мы покажемся ребятам? Старшина, явившийся к завтраку с пустыми руками, это даже не ноль, а величина явно отрицательная.

На этот раз мы не промахнулись, вышли, точнее, выползли на взвод Шамарина. Даже удалившись от немцев на достаточно большое расстояние, стать на лыжи не отважились: побоялись, как бы не обстреляли свои.

Шамаринцы засекли нас еще до того, как мы их заметили. И поначалу очень удивились: волокуша с бачками вроде знакомая, но почему она показалась со стороны немцев? И почему движется своим ходом? Как у Пушкина – "ступа с Бабою Ягой", которая "бредет сама собой"...

К счастью, шамаринцы проявили выдержку, не разобравшись, стрелять не стали. Обменялись мы паролями "штык" – "нагель", и наш фанерный снегоход благополучно причалил к самой северной оконечности владений родного лыжбата.

Расспросы, шутки, иронические подковырки. Отвечаем между делом, раздавая завтрак. Особенно развеселились шамаринцы после "наркомовской чарки". Да и у нашего трио, после того как опасность полностью миновала, настроение мажорное.

Комбат и комиссар меня за рейд на ту сторону нейтралки, конечно, не похвалили. Но, как ни странно, наши плутания в общем-то сослужили лыжбату добрую службу. Батальонное начальство сделало некоторые практические выводы. Во-первых. Во взводах были проведены дополнительные занятия о способах ориентировки в лесу, особенно в ночное время. Во-вторых. Батальонные разведчики получили внушение и нагоняй. Дескать, слишком робко действуете. Это вам следовало обнаружить немецкую "столовку" на переднем крае. В-третьих. Надо подготовиться и нагрянуть к немцам на завтрак не со спиртом и кашей, а с автоматами и гранатами.

Операция "Приятного аппетита!"

И действительно, спустя несколько дней визит к немцам состоялся. Лыжбат получил из полка приказ на поиск "языка". Было решено попытать счастья, неожиданно напав на "столовку". Мы в шутку дали операции кодовое название "Приятного аппетита!".

Однако наши надежды на беспечность немцев на сей раз не оправдались. Полной внезапности нападения не получилось. Когда мы были уже близки к цели, их дозорные заметили подползающих "белых призраков" и подняли ракетный тарарам. Не имея, как и мы, на этом участке укреплений, немцы поспешно отошли. Точнее – убежали. Некоторые побросали даже котелки с недоеденным "картоффельзуппе". Так что "языка" захватить не удалось.

Но кое-какие материальные трофеи нам все же достались. И с моей, старшинской, точки зрения, чрезвычайно ценные: два больших термоса, которых нам явно недоставало, десятка полтора котелков и три волокуши.

Между прочим, эти волокуши проверили мои знания в области немецкой военной терминологии. И экзамен опять, как у Мясного Бора, оказался не в мою пользу.

На борту каждой из волокуш были сделаны броские надписи масляной краской, соответственно: "1. Zug", "2. Zug", "3. Zug". Науменко, Гилев, батальонное начальство спрашивают меня, что сие означает.

– Точку после цифры немцы ставят в том случае, если употребляют ее как порядковый номер, – ответил я. – А целиком надписи, видимо, можно перевести так: 1-я волокуша, 2-я волокуша, 3-я волокуша...

В отношении точки после цифры я не сомневался. А что в данном случае означает "цуг", полной уверенности не было. В запасниках своего гуманитарного лексикона я обнаружил такие значения этого слова: железнодорожный поезд, кортеж, вереница ящих птиц, упряжка лошадей, запряженных гуськом... Вспомнилось мне, что даже в русском языке есть заимствованное из немецкого выражение: лошади, запряженные цугом. Скорее всего, решил я про себя, "цугом" немцы называют и волокушу.

Однако скоро обнаружилось, что это не так.

К счастью, неточность, допущенная мною при переводе, в данном случае никакого ущерба делу не нанесла. Но чувство досады долго преследовало меня. Да и поныне со стыдом вспоминаю о тех промахах, которые допускал, делая первые неуверенные шаги по стезе военного переводчика.

Погоня за "Головастиками"

Самое правое, восточное, крыло позиций лыжбата занимает третий взвод третьей роты младшего лейтенанта Большакова. Ранним утром дозор большаковцев, выйдя на Гажьи Сопки, обнаружил свежую лыжню, идущую с севера на юг. А быть может, с юга на север?

Если лыжня не заезжена, то определить, в каком направлении прошли лыжники, совсем просто. Лыжные палки оставляют такой след: кружок от опорного кольца и сзади от него отходит ровик, прочерченный металлическим наконечником палки. Получается фигура, напоминающая головастика. Голова его направлена в сторону движения лыжников.

Итак, по свежей лыжне без труда прочитывается: "головастики" появились с севера и плыли на юг. Куда труднее определить, сколько прошло лыжников. Это можно весьма приблизительно оценить по густоте следов от опорных колец. По прикидке большаковцев, на территорию, контролируемую нами, проникло тридцать сорок немецких лыжников.

– Похоже на ответный визит, – пошутил лейтенант Науменко, срочно направляясь с докладом в штаб батальона. – Возможно, тот самый отряд, который преследовал нас на Гажьих Сопках...

С какой целью "шилёйферы" пожаловали к нам? Обычная разведка? Или задумана какая-то диверсия? Вернется ли отряд через те же Гажьи Сопки или пересечет поперек "Любанскую бутыль" и выйдет к новгородской группировке немцев?

На все эти вопросы лыжня уже не могла нам ответить. Штаб лыжбата принял решение: немедленно выслать погоню из лыжников-скороходов. Опыт рейда к Сенной Керести показал, что давать такое задание одной роте нецелесообразно. Народу заметно поубавилось, не из кого выбирать. Поэтому сегодняшний отряд сборный, по двадцать пять лыжников от каждой роты. Командиром назначен лейтенант Науменко. Среди командиров рот он считался лучшим лыжным ходоком.

"Немедленно" все-таки растянулось на два часа с гаком. Много времени ушло, пока вызывали из дозоров отобранных лыжников. Я свои старшинские дела на время рейда препоручил моим надежным помощникам – Грише Пьянкову и Роману Куканову.

Перед отрядом поставлена задача: настигнуть немцев и окружить. По возможности привлекать на помощь тыловиков, которые окажутся по соседству. Если же догнать не удастся – ведь уйма времени ушло! – то хотя бы проследить маршрут немцев, выяснить цель их рейда.

Нажимаем на все педали. Поначалу немецкая лыжня уходила на юго-юго-восток. Пересекаем уже начинающую набухать Трубицкую канаву. Проходим по болотам Ольховский Мох, Прошкинский Мох, Грядовский Мох. Справа остается Ольховка. Лыжня обогнула штаб 4-й гвардейской, который из-за сильных бомбежек Ольховки оставил ее и расположился в лесу, в двух километрах юго-восточнее деревни. Беседовали по пути с артиллеристами. Оказывается, их ездовые видели на рассвете вереницу белых маскхалатов, но приняли их за наших лыжбатовцев.

От батареи дивизионной артиллерии лыжня повернула на восток и пошла параллельно дороге Ольховка – Спасская Полисть.

Немецкая лыжня доставляет нам немало хлопот. Иногда мы явственно различаем ее на снегу. Но часто она вливается в старую лыжню или в одну из дорог, проложенных нашими тыловиками. А через несколько сот метров опять выбегает на снежную целину. Похоже, что немцы умышленно проделывают маневры, напоминающие заячьи "скидки".

Когда снежные следы немцев теряются в хаосе старых следов, на выручку приходят наши наиболее опытные следопыты – политрук Гилев и Авенир. По отпечаткам на снегу они наметанным глазом определяют и ширину самих лыж, и ширину лыжных ровиков, и рисунок ремешковых перепений на опорных кольцах.

В одном месте немцы чего-то испугались. Лыжня вдруг круто повернула к югу и оборвалась у живописного нагромождения поваленных ветром деревьев – зимнего варианта знаменитого шишкинского "Бурелома". Эту преграду немцы преодолели пешим ходом.

Через полкилометра после бурелома, в густом еловом подлеске, немцы устроили большой привал. Здесь они основательно позавтракали. Мы без особого труда обнаружили запрятанные в снегу остатки трапезы: бумажные обертки для эрзац-хлеба со штампом: "Выпечка 1940 года", жестяные банки из-под тонизирующего шоколада "Shoka-kola", тюбики из-под мармелада, пластмассовые баночки из-под масла, бумажные мундштуки сигарет "Rawenklau".

Оставшиеся после завтрака отбросы мы поворошили не ради праздного интереса. Они, как и лыжные следы, помогли нам хотя бы примерно оценить количество немецких лыжников. Опять получалось: около полусотни. А для меня, начинающего переводчика, это был полезный наглядный урок ознакомления с фронтовым бытом немцев. К этому времени я уже сообразил, что мне кроме всего прочего надо знать, что немцы пьют, едят и курят, в какой упаковке получают продукты. Видимо, немцы провели в этом ельнике несколько часов. То ли они пережидали какую-то опасность, то ли вели наблюдение за движением по проходящей невдалеке дороге.

Так или иначе, для нас эта задержка оказалась очень кстати. Благодаря ей мы нагнали-таки немцев. Это случилось у ручья, носящего романтическое название – Нечаянный.

Началась неразбериха лесного боя. Вдалеке от дерева к дереву перебегают и переползают белые фигуры. Разрывные немецкие пули звонко щелкают не только впереди, но и позади, а поэтому не сразу разберешь: то ли мы окружаем немцев, то ли они нас.

Но вот немцы оставляют занятые позиции и, беспорядочно отстреливаясь, отходят на северо-восток. Все быстрее и быстрее. Пытаемся взять их в клещи, но сделать это на ходу очень трудно.

Обершютце в роли репетитора

Идем рядом – Науменко, Гилев и я. Видим, впереди какая-то заминка: остановились и вокруг чего-то или кого-то сгрудились лыжники. В чем дело? Оказывается, поймали немца. Даже не раненого. Прятался в стороне от лыжни, зарывшись в сугроб.

Здоровый рыжий парень двадцати пяти. В маскхалате очень похож на нас, лыжбатовцев, только на ногах не валенки, а сапоги. Они-то и подвели хозяина. С перепугу немец спрятался, как страус: в сугроб забился головой. А чей-то зоркий охотничий глаз и заметил на фоне снега черные сапоги.

Наскоро допрашиваем захваченного пленного. "Обершютце" – старший стрелок. Из 294-й "инфантеридивизион" – пехотной дивизии. Почему отстал от своих? Сломалась лыжа. Бежал, бежал по глубокому снегу, но скоро выбился из сил. Запасных лыж не брали? Три пары взяли. Но все они уже пошли вдело. Сколько в отряде лыжников? Сорок восемь. Какая цель рейда? Разведка леса в интервале Ольховка – Спасская Полисть. Куда сейчас направляется отряд? К железнодорожной станции Трегубово, которая на линии Новгород – Чудово. Там – свои. Почему не пошли на Спасскую Полисть? Туда намного ближе...

На этот последний вопрос пленный вполне резонно ответил, что Спасская Полисть полублокирована русскими. Командир отряда побоялся рисковать: у Спасской Полисти можно оказаться между двух огней.

Что же делать с пленным? Взять его, пешего, е собой никак нельзя. Поставить на наши запасные лыжи – опасно. Впереди еще могут быть стычки с противником, а во время боя всякое случается. Науменко решил отправить пленного со мной в штаб дивизии. По моей просьбе лейтенант назначил мне в помощники Мусу Нургалиева.

Наших запасных лыж пленному не дали, они могут понадобиться в отряде. Да и надежнее без лыж. Решили, все трое пойдем пешком по дороге.

Прежде чем отправиться в путь, мы соблазнились водой из ручья Нечаянного, на котором кое-где уже проклюнулись ранние проталины. Вода, процеженная через толщи торфа, настоенная на травах и кореньях, произраставших здесь еще во времена Господина Великого Новгорода, оказалась с сильным горьким привкусом. И все же пить эту настойку куда приятнее, чем безвкусно-пресную "снеговуху".

– Однако готовая микстура от глистов! – крякнув, как после чарки спирту, сказал Муса.

Сильно морщась, выдул целую флягу "микстуры" пленный. Он здорово упарился, пропахав по снежной целине борозду длиной более километра. И придется ему еще порядком побарахтаться в снегу и попыхтеть, пока доберемся до ближайшего зимника.

Однако пленного мы не загоним: отдыхаем даже чаще, чем нужно. И вот почему. Еще во время рейда к Сенной Керести, на обратном пути, у меня возникла идея использовать пленного в качестве наставника-консультанта. Но тогда ситуация для такой беседы была явно неподходящая. А сейчас как будто никто не помешает.

Итак, привал. Смахиваем с пней снежные навершия и усаживаемся поудобнее. У меня в руках блокнот и карандаш, у Мусы – наготове автомат. Предлагаю пленному перечислить все звания в немецкой сухопутной армии от рядового до фельдмаршала.

Кое-что знаю, например, что "лёйтнант" – это лейтенант, "хауптман" капитан... Многое слышу впервые. Оказывается, в гитлеровском вермахте помимо просто фельдфебеля имеются и вариации этого мордобойно-зубодробительного звания с приставками впереди – "обер", "штабс" или "хаупт".

Удивление вызывает "оберст-лёйтнант". Прошу повторить еще раз. Попробуй догадаться, если не знаешь, что это "подполковник"!

Следующий привал посвящается родам войск, наименованиям воинских частей, подразделений. "Пионрен" – саперы, "панцертрппен" – танковые части, "инфантер" – пехота... Зенитная артиллерия – "флякартиллери". "Фляк" – сокращение от Flugabwehrkanonen, что можно перевести примерно так: пушки противосамоной защиты, то есть зенитная артиллерия.

"Группе" – отделение, "цуг" – взвод... Ага, "цуг" – взвод! Я вспомнил надписи на трех трофейных волокушах. Выходит, они означали, какая волокуша за каким взводом закреплена. А как же по-немецки "волокуша"? "Шлеппе"...

Вот какой мизерный запас немецких военных терминов был у меня в то время! Я знал, как по-немецки "перпендикуляр", "производная", "плоская кривая", знал, что фамилия пленного "Хуммель" означает "Шмель". И вместе с тем впервые узнал, что такое "пионирен" и "цуг".