Текст книги "Моя фронтовая лыжня"

Автор книги: Геннадий Геродник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Я уже писал, что названия новгородских рек, селений и урочищ показались мне очень благозвучными. Одну из главок я даже назвал "Топонимической симфонией". А вот о "болотной топонимике" этого сказать никак не могу. Кривинский Мох или Гажьи Сопки никак не впаются в симфонию.

– Допустим на минуту, что в этих гиблых местах мы застрянем до весны... глядя на схему, задумчиво говорит Владимир. – Болота сомкнутся друг с другом и поглотят все живое.

– Да, – соглашаюсь я. – Тут даже на Ноевом ковчеге не спасешься.

– К весеннему половодью мы будем далеко от этих мест, – успокаивает нас лейтенант Науменко.

Но куда военные смерчи забросят наш лыжбат к весеннему половодью – это узнают счастливчики, оставшиеся в живых. А пока что мы в Ольховке – столице огромнейшего болотного края – и идем занимать позиции на болоте с самым зловещим названием – Гажьи Сопки.

8-й гвардейский понес сильные потери. Подполковник Никитин решил за счет прибывшего пополнения уплотнить слишком уж редкую линию обороны. Снял на правом фланге полка один стрелковый батальон и освободившийся участок передал нашему лыжбату.

Прошли на север около четырех километров. Вот они, Гажьи Сопки. Вот он, наш участок обороны. Торфяное болото, не замерзшее под толстым покровом снега. Земляных окопов нет. Глубокая снежная траншея почти полного профиля, дно ее выстлано хворостом и ольховыми жердочками. Под настилом – ломкий рыжевато-бурый ледок.

Нейтральная полоса представляет собой бугристую снежную целину. Если и были на ней проложенные человеком или зверем тропы, их занесло вчерашней метелью. Чахлые ольшины и осины, группы низкорослых елочек, примятый толщей снега и согнутый в дугу лозняк, кое-где торчат осыпавшиеся зонтики прошлогоднего дудника и болиголова. На той стороне нейтральной полосы начинается густой низкорослый ельник, переходящий в высокоствольный хвойный лес. Там – немцы.

Примерно так же выглядит и наша сторона: хвойный лес, отороченный подростом и кустами. Мы и немцы противостоим друг другу на двух соседних сопках.

Нейтральная полоса – одно из ответвлений огромного болота, которое простирается на много километров к северу и вправо, на восток.

Следует оговориться, что приволховские сопки мало похожи на сопки дальневосточные. Здесь они возвышаются над поверхностью окружающих болот всего на каких-нибудь полтора-два метра. Но и этого достаточно, чтобы на относительно сухих островках вырастали не чахлые деревца, а нормальные сосны и ели.

Линия обороны на этом участке и у нас, и у немцев не сплошная, а очаговая. Траншея тянется метров на триста, затем на километр-полтора идет снежная целина. Напротив соседней сопки – опять примерно такая же траншея и, наконец, еще одна. По траншее на роту. Наша третья рота оказалась на самом правом фланге лыжбата и всего полка.

На сопках, в лесу, шалаши и землянки. Их оставили нам в наследство наши предшественники. Снежные траншеи служат в основном для патрулирования дозоров. Постоянные огневые точки оборудованы не в траншее, а на опушке леса. Роты соединены между собой очень глубокими пешеходными тропами, проложенными в лесу или в зарослях кустарника.

На лошадях подъехать можно только к штабной землянке лыжбата, которая расположена в полукилометре от переднего края. Доставка продуктов и боеприпасов от штабной землянки в роты и транспортировка в тыл раненых возможны только на волокушах или на солдатском горбу.

Днем немцы только изредка постреливали, а с вечера активизировались. Над их сопками пышно расцвели десятки разноцветных ракет, и затем иллюминация продолжалась всю ночь. Усилилась пулеметная стрельба. Время от времени в нашу сторону с визгом ят мины. Правда, пока мелкого калибра. Но мина есть мина, даже самая крохотная, ротная, может убить, искалечить нескольких человек.

Пулеметную стрельбу немцы ведут беспорядочно, неприцельно. Видимо, для острастки. Причем у них большой процент разрывных пуль. Об этом можно судить по характерным звонким щелчкам, которые то и дело раздаются вверху, в кронах сосен и елей.

Вот такое неуютное и беспокойное хозяйство мы приняли на Гажьих Сопках.

Слоеный пирог

Лыжбатовцы недовольны, лыжбатовцы ворчат. Так догоняли свое "прославленное соединение", такие надежды возлагали на него! И дивизионное начальство приняло нас как будто радушно, пообещало использовать лыжников по назначению. А что же получилось на деле? Нас загнали в болото и дали участок обороны, как обычной пехоте. Чего доброго, опять прикажут штурмовать немецкие укрепления, как это случилось под Мясным Бором! А что же делать с лыжами? На кострах их палить, что ли?!

Лейтенанту Науменко и политруку Гилеву стало известно об этих настроениях. На следующий день они провели во взводах "разъяснительно-успокоительные" беседы.

Почему наш лыжбат спешился? И надолго ли?

Спешились не только лыжники. Заняли оборону в траншеях и многие эскадроны из кавкорпуса Гусева. Надо преградить путь противнику, напирающему с севера и юга. Иначе немцы отрежут 2-ю ударную от остальных армий Волховского фронта. И как только собьем немцев с Ольховского рубежа – кавалеристы опять сядут на коней, а мы станем на лыжи.

Как это получилось: справа у нас нет никаких соседей? Открытый фланг, что ли?

Это очень сложный вопрос. У нас не хватает сил, чтобы организовать сплошную оборону. Одна дивизия ведет бои у Спасской Полисти, другая – у Мясного Бора, третья – здесь, у Ольховских Хуторов... А ведь боевые дивизии нужны главным образом на острие прорыва, чтобы прорубаться вперед, к Любани.

...Так что от нашей третьей роты и до Спасской Полисти – это более десяти километров – никаких наших укреплений и постоянных частей нет. Это "окно" стерегут подвижные лыжные отряды из других ОЛБ. Очень возможно, что такой отряд потребуется и от нашего лыжбата.

А вдруг немцы попрут от Чудова в это десятикилометровое "окно"? Зачем им лезть напролом через Ольховку, которую обороняет целая гвардейская дивизия, если рядом свободный проход?

Этот проход только с виду свободный. Там такие незамерзающие под снегом болота, что напрямик по ним ни танкам, ни артиллерии, ни обозам не пройти. Пока что немцам удается засылать через это "окно" к нам в тыл только лыжные разведотряды.

...Более или менее надежная дорога от Ольховки к Чудову идет по правому берегу Керести через Ольховские Хутора и Сенную Кересть. Вот почему в этом месте немцы перегородили нам путь сильными укреплениями, вот почему на этом направлении с обеих сторон столкнулись крупные силы.

Оказывается, и у немцев есть лыжники?

Да, лыжники есть и у них. Скоро мы познакомимся с ними и померимся силами.

Науменко и Гилев перешли в соседнюю землянку. Первый взвод переваривает полученную информацию, дополняя ее и достоверными сообщениями, и непроверенными слухами, полученными по "солдатскому радио".

Беседа комроты и политрука в общем-то подбодрила нас. Есть надежда, что в Гажьих Сопках проторчим недолго. И в пехоту нас превращать никто не собирается. Даже имея наравне со "славянами" постоянный участок обороны, будем одновременно получать задания как настоящие лыжники.

И все же на душе у всех очень тревожно. Эту тревогу порождает чрезвычайно запутанная и опасная конфигурация этого участка фронта. В самом деле, вот какая картина вырисовывается, если местонахождение нашего лыжбата принять за начало координат.

Напротив нас, на сопке – немцы. Вправо – открытый фланг, через "окно" с севера на юг и обратно снуют немецкие лыжники. Далее на восток, по ту сторону "окна", – узкая полоса наших частей, штурмующих Спасскую Полисть с запада. На станции и пристанционном поселке засели немцы. С востока Спасскую Полисть опять блокируют наши.

Левее нас – стрелковые батальоны подполковника Никитина. А дальше на запад, на левом берегу Керести – опять немцы, они вклинились в нашу оборону с севера. За немецким клином – опять наши. Пехота и гусевские конники ведут бой за Красную Горку. Наконец последняя перемычка из фашистских дивизий, отделяющая нас от ленинградцев.

Вот какой получается слоеный пирог!

Разговоры в первом взводе о необычайно запутанной конфигурации линии фронта на нашем участке подытожил Философ:

– Во всей этой неразберихе одно ясно. Местные гады на Гажьих Сопках теперь спят крепким сном, забившись в мох, в торф и под коряги. А пришлые, фашистские, гады поверху ползают. Так надо двуногих гадов покрепче оглоушить и на веки вечные закопать в волховское торфяное болото рядом с гадами безногими.

Надо! Но как это сделать? Хватит ли у нас для этого сил и умения?

Не будешь думать вновь и вновь,

Коль за атакой – вновь атака,

Про жизнь и первую любовь,

Когда устал ты как собака.

Сергей Орлов. Перед атакой

Ведь самый страшный час в бою

Час ожидания атаки.

Сейчас настанет мой черед.

За мной одним идет охота.

Семен Гудзенко. Перед атакой

Перед атакой

Пока дело дошло до обещанных дальних рейдов, мы получили приказ, для выполнения которого лыжи явились бы только помехой. Вместе с никитинцами будем штурмовать Ольховские Хутора.

Это не просто название местности, оставшееся от столыпинских времен. Ольховские Хутора – и поныне существующее селение, в котором, в отличие от соседней Ольховки, усадьбы отстоят далеко одна от другой.

Несмотря на явно "пехотный" характер задачи, на этот раз мы восприняли ее как свою, лыжбатовскую. Дескать, тут совсем другое дело, чем у Мясного Бора. Там помогали "чужой" части, а здесь – боевая операция 4-й гвардейской. И впереди ясная перспектива: как только отбросим немцев к Чудову – перед нами откроется оперативный простор. Тогда и лыжи в ход пойдут.

Наши ребята даже шуточки отпускают:

– Значит, получается так: немцы – за хуторскую систему, а мы – против. Вот и схватимся друг с другом, начнем доказывать автоматами и ручными гранатами.

– Я еще со школы помню: столыпинские хутора – большое зло.

– А ежели вдобавок промеж хуторами фашистских дотов и дзотов густо нагорожено – это уж совсем поганое место на земле советской...

Но шутки шутками, а на душе у лыжников тревожно. На легкую победу рассчитывать не приходится. Каждый из нас понимает, какой крепкий орешек предстоит разгрызть...

Судя по рассказам никитинцев, узел "Ольховские Хутора" укреплен немцами еще сильнее, чем Любцы, Любино Поле и Земтицы. Здесь все есть, что мы видели у Мясного Бора, – и минные поля, и проволочные заграждения, и несколько рядов траншей, и густая сеть дотов и дзотов, и укрепленные подвалы. Но, говорят, по сравнению с околомясноборскими деревушками имеется здесь и новинка: на подходах к хуторам возведены высокие снежные валы, облитые водой. Это очень серьезное препятствие!

Так что 8-му гвардейскому, который попытался было овладеть этим рубежом, после ожесточенных боев удалось захватить всего два хутора. У немцев пока остается в несколько раз больше.

Появилась новинка и у штурмующих укрепления: так называемые удлиненные заряды. Железную трубку длиной в два метра и диаметром около пяти сантиметров наполняют пятью килограммами взрывчатки. Общий вес получается десять килограммов. По примеру никитинцев мы называем эти штуковины "бешеными сосисками".

"Бешеные сосиски" выдвигают на минное поле, подсовывают под ряды колючей проволоки, всовывают между звеньями спирали Бруно. И в нужный момент взрывают.

Короче, удлиненные заряды намного облегчают прокладывание проходов в укрепленной полосе. Особенно они эффективны при обезвреживании мин. От взрыва спаренной "сосиски" мины детонируют на два-три метра по обе стороны трубок.

Но снежно-ледяной вал удлиненными зарядами не одоь. Тут надо или из орудий прямой наводкой палить, или подрывать крупными зарядами тола.

Наш комбат решил на этот раз обойтись без сборных штурмовых групп. Менее подходящих для предстоящей операции лыжников оставили на Гажьих Сопках охранять позиции лыжбата. А то, что осталось в каждой роте, и составило отдельную штурмовую группу. В атаку их поведут сами командиры рот.

Близится утро... Третья рота сосредоточилась в редком ольшанике. Зимой это не ахти какое надежное укрытие, нас более устроил бы ельник. Но у природы свои законы, свои планы. Не ведая о предстоящих сражениях у Ольховских Хуторов, она вырастила в этой низинке несколько десятков никому не нужных ольшин.

В ожидании своей очереди наблюдаем, как в снежные траншеи ползком втягиваются дивизионные саперы. В 4-ю гвардейскую входит 154-й отдельный саперный батальон. По новой, гвардейской, нумерации он стал 14-м ОСБ. По просьбе командира группы саперов лейтенант Науменко выделяет десять лыжников они помогают тащить грузы по траншеям.

А рассвет все ближе и ближе... Нервозное напряжение нарастает. Руки заядлых курильщиков машинально тянутся к прорезям в маскировочных шароварах за табаком. Но повисают на полпути – курить здесь строжайше запрещено.

– Потерпим, ребята! – разгадав смысл этих непроизвольных жестов, полушепотом говорит старшина Кокоулин. – После атаки всласть накуримся. На отбитых у немцев хуторах.

В шепоте Кокоулина прорываются гортанно-хрипловатые нотки. Я уже давно заметил: в минуты сильного волнения у большинства людей голос сдвигается с обычной тональности. У одних он повышается, иногда вплоть до неприятной визгливости; у других, наоборот, понижается, бывает, до простудной хрипоты.

Какой-то зловредный суфлер подсказывает невеселую мысль: "Покурим, да не все. Кто-то из нас уже вы– -курил свою последнюю цигарку".

Чтобы отвлечься от навязчиво-тревожных мыслей, наблюдаю за товарищами.

Муса сидит на корточках. Удивительно, как долго он может пребывать в такой позе! Видимо, унаследовал эту способность от далеких предков.

Итальянца раньше всех донял мороз. Гриша то переступает с ноги на ногу, то прыганет на месте. Вытоптал в снегу большой пятачок.

Почему Науменко включил Пьянкова, одного из самых слабых солдат роты, в штурмовую группу? Его как будто в первую очередь стоило оставить на Гажьих Сопках. Видимо, лейтенант учел другие качества Пьянкова. Очень уж этот боец исполнительный и старательный.

Когда Гришу называют Итальянцем, он внешне не злится, не огрызается и только добродушно отшучивается. Но фактически очень переживает, что его считают неженкой, слабаком, и изо всех сил тянется за другими, старается доказать, что он не какой-нибудь "хлипкий итальянец", а настоящий двужильный уралец.

И Авенир здесь. А ведь уже не раз был разговор о том, что его "двухэтажность" для штурма укрепленного рубежа не столько преимущество, сколько помеха. И слишком заметная мишень; и в траншеях, в узких проходах, такому детинушке пролезать трудно. Но Авенир лучший в роте пулеметчик. Кроме того, если завяжется рукопашная, уральский великан уж покажет свою богатырскую силушку.

У нас все еще тихо, а западнее, на берегу Керести, и северо-восточнее, в районе так называемой Круглой рощи, началась какая-то заваруха. Вспыхнула интенсивная ружейно-пулеметная и минометная перестрелка, в серое предутреннее небо взают частые ракеты.

Опыт боев у Мясного Бора подсказывает догадки. Если это не "сабантуй", предпринятый немцами, то очень похоже на отвлекающую операцию. А может, наоборот: основной удар наносится там, со стороны Керести или у Круглой рощи? Дивизионное командование свои тайные намерения разглашать не станет.

Нет! Все-таки основной удар наносится отсюда, с юга. Для отвлекающей операции столько саперов и взрывчатки не понадобилось бы.

Пришла пора переходить на второй исходный рубеж, то есть ползти вперед по траншеям.

– Пошли, товарищи! – взмахнув рукой, шепчет комроты. По возрасту Науменко самый младший в роте и называть нас "ребятами" не решается. Такое обращение могут позволить себе политрук Гилев и старшина Кокоулин, которым уже за тридцать.

. На участке третьей роты несколько параллельных снежных траншей. Кому в какую вползать и в какой последовательности ползти – известно каждому. Комроты, политрук, комвзвод-1, комвзвод-2 рассредоточены по траншеям. На каждого приходится по пятнадцати – двадцати бойцов. Комвзвод-3 Большаков остался за командира роты на Гажьих Сопках.

Я в траншее лейтенанта Науменко. Впереди меня Муса, позади – Философ. Стоп! – наша "сороконожка" остановилась. Оказывается, траншея кончилась. Привалившись к снежной стенке, лейтенант жестом руки указывает подползающим бойцам: одному – вправо, другому – влево. Выбравшись из траншеи, выстраиваемся в одну линейку и ползем вперед уже по глубокому снегу. Следим, чтобы снег не набился в дуло автомата.

Стоп! – залегли. Уже совсем недалеко впереди копошатся саперы.

Ох уж эти ракеты! Немцы пользуются ими в десятки, в сотни раз чаще, чем мы. Каждый немецкий батальон располагает запасом ракет большим, чем средней руки королевский двор накануне коронации монарха.

Наблюдать за ночными фейерверками, которые немцы устраивают на переднем крае, довольно интересно. Описывая красивые параболы, ракеты распускаются в небе пышными цветами и падают многоцветной огненной россыпью. И одна другую не повторяет: у каждой своя расцветка, свой рисунок, у каждой свой срок быстротечной жизни.

Совсем другое дело, когда ты лежишь, вжавшись в снег, под носом у немцев и огненные параболы "шагают через тебя". Когда пугающе близко раздаются выстрелы из ракетниц и ухо улавливает шипение снега, вызванное не успевшими на у остыть ракетами-долгожительницами.

Когда вражеская ракета над нами в зените, – несмотря на яркое освещение, вернее, благодаря ему, – окружающий ландшафт кажется зловеще-мертвым, инопланетным. Но вот ракета пошла вниз, она все ближе и ближе к земле... У деревьев, кустов и строений, даже у сугробов рождаются и быстро растут тени. В последний момент они достигают гигантских размеров, принимают причудливые, подчас фантастические формы и стремительным рывком проносятся по снежной равнине.

Будто пытаются выследить нас, распластанных на снегу.

Лишь на короткий миг наступила темнота – и вот уже плывет в небе новая ракета...

По темпу и ритмике ракетной феерии можно примерно судить о настроении немцев. В данный момент иллюминация производится в темпе модерато. Ракеты взают более или менее через равные промежутки времени.

В этом спокойно-размеренном темпе угадывается психологическое состояние бодрствующей смены немцев, запускающей ракеты. Дескать, у нас все тихо, все спокойно. У нас "аллес ин орднунг" – все в порядке. Правда, на флангах беспокойные и непоседливые русские опять подняли "виррварр" – суматоху. Но это далеко от нас. Нам же военная судьба даровала сегодня спокойную ночь. Пусть "зольдатен унд оффициирен" досыпают последний час перед подъемом. А после "фрюштюка" – завтрака и мы завалимся отдыхать...

Я только раз видала рукопашный.

Раз – наяву. И тысячу – во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Юлия Друнина

Атака

И вдруг модерато нарушилось, сменилось ускоренно-лихорадочным темпом. Ракеты ят вверх намного чаще, торопливо догоняя одна другую. Иногда они взвиваются дупом.

Зататакал вражеский "машиненгевер", к нему подключился второй, третий, четвертый... Некоторые пули с пронзительным завыванием рикошетят от ледяного вала. В ольшанике, откуда мы только что выбрались, разорвалась первая серия мин.

Началась наша артиллерийско-минометная подготовка. Вот теперь саперам надо действовать, дорога каждая секунда. Впереди, совсем близко от нашей цепи, послышались частые взрывы, вверх взметнулись облака дыма и снега. Довольно сильный северный ветер обдал нас запахами пороха и гремучей ртути.

После начала нашей артподготовки противник приутих. Именно – приутих, а насколько он подавлен – это другое дело. Все выяснится во время атаки.

Науменко, полусидя, привалившись левым плечом к тупиковой стенке снежной траншеи, то бросает озабоченные взгляды вперед, то выжидательно посматривает назад. Опасается, как бы не пропустить сигнальные ракеты.

Огненный вал артподготовки передвинулся вперед, в глубь немецкой обороны, и тотчас же над ольшаником взвились две ярко-красные ракеты. Это – наши!

Выбравшись ползком из траншеи, лейтенант махнул рукой и что-то крикнул. Что именно, мы не расслышали, но поняли правильно: "Пошли вперед!". Точнее, не пошли и не побежали, а, следуя примеру комроты, поползли вперед. Пожалуй, лейтенант прав. Подыматься пока слишком рискованно: с правого фланга вовсю чешет немецкий пулемет.

Доползаем до полосы, вытоптанной саперами. За ней – колючая проволока. Проход в заграждении обозначен двумя горящими электрофонариками. В него ползком втягиваются гилевцы, мы следуем за ними.

По ту сторону колючей проволоки – заминированная полоса. Исполнительные и проворные саперы и в ней успели подготовить проход. Вехами-ориентирами для нас служат воткнутые в снег броские цветные флажки.

Полоса тянется по южному отлогому склону длинного и невысокого бугра. За ней, уже на бугре, возвышается снежно-ледяной вал. Нетрудно догадаться: на сооружение его пошел снег, который немцы сгребли с участков, намеченных для минирования. В валу, как в крепостной стене, проделаны амбразуры.

Разминированный участок пересекаем бегом. Пока затаившись лежали на снегу, приходилось молчать. Нельзя было даже кашлянуть, только тяжело сопели. Ползли по-пластунски – тоже молчали. Кричать лежа не принято, это даже противоестественно. Но лишь только побежали вперед, у всех непроизвольно, синхронно вырвалось из груди: "Ур-р-р-а-а-а!"

Чрезвычайно опасный для нас правофланговый пулемет замолчал. Или, быть может, мы выбрались из его сектора обстрела. Пули свистят, но намного реже, чем до нашей артподготовки. И мины падают слишком разбросанно. Видимо, вражеской батарее пришлось перебраться на новую, более удаленную позицию. Судя по обстановке, наш "бог войны" и за четверть часа сумел дать немцам жару.

У самого снежного вала нагоняем наших саперов. Здесь затишек, для пуль "мертвая зона". Вал высотой около двух метров. Конечно, можно преодоь его, подсаживая друг друга. Но это было бы безрассудным лихачеством. Наверху смельчака в два счета скосят. А тех, кого минует пуля, неизвестно какие сюрпризы ждут на той стороне. Вдруг там еще одна заминированная полоса?

Саперы прилаживают фугасы. Показывают жестами и кричат: "Отойдите подальше!" Зажигают рискованно короткий шнур – дорога каждая секунда! – и сами отбегают к нам. Ба-ба-бах! – три мощных взрыва слились почти в один.

Шуму много, а результат далеко не отличный. Взрывы разнесли ледяной панцирь, но снежную начинку выбросили не полностью. В воротах остался довольно высокий порог, перебираясь через который, мы легко можем угодить под пулю.

Саперы и лыжники устремились в проход одновременно, вперемешку. До выяснения обстановки – ползком. А дым-то какой! И проход, и часть низины заволокло. Впрочем, это даже кстати: дымовая завеса в нашу пользу.

Саперы наметанным глазом, с ходу, определили: дальше мин нет. Опять бежим, опять по цепи прокатывается "ура!". И сразу же угасает: бежать очень трудно, не хватает дыхания. Кто-то упал слева, кто-то упал справа... Споткнулся? Ранен? Убит? Разберемся после. А пока что – вперед, только вперед!

Дым рассеялся, уже близко бруствер траншеи. На нем явственно видны темные проплешины от разрывов наших мин и снарядов.

За бруствером – траншея, она – страшная неизвестность. Что тебя ожидает в ней? Плоский кинжальный штык немецкой винтовки? Очередь в упор из "шмайссера"? Иди дюжий баварец воткнет в тебя финский нож?

Нет, к черту мрачные мысли и предчувствия! Надо во что бы то ни стало упредить баварца.

Эта сулящая нам смерть вражеская траншея вместе с тем и наше спасение. Она полностью защитит нас от пуль и в значительной мере – от осколков. Таково в данном случае диалектическое единство противоречий. Вперед, изо всех сил вперед! Остались последние метры.

На ходу бреем бруствер из автоматов. Чтобы не высовывались вражеские стрелки. Из траншеи одна за другой выело несколько ручных гранат. Длинные, как городошные биты, они, кувыркаясь, проели над нами и упали на линию второй атакующей цепи.

Муса стал на одно колено, зубами вырвал кольцо чеки и забросил в траншею ответную гранату. Я не случайно не сказал "швырнул" или "метнул". Ввиду близости траншеи Муса не размахивался рукой снизу вверх, как это делается во время учебных тренировок. Он прицельно закинул гранату сверху вниз жестом рыболова-удильщика.

Решающий шаг смертной солдатской лотереи: переваливаемся через бруствер в траншею. Немца не видно, только наши белые балахоны. Что же делать дальше? Бежать направо или налево?

Справа какая-то канитель-неразбериха: автоматная стрельба, разрывы гранат, и я следом за Мусой бегу на те звуки. За мной – Философ. Спотыкаемся о тело убитого немца, оно наполовину втоптано в снежно-грязевое месиво. Стоп! остановились. Кто и зачем остановил бегущих впереди меня – неизвестно.

Довольно стихийный процесс занятия траншеи вошел наконец в управляемое русло. Послышались голоса Науменко и Гилева. Они приказывают рассредоточиться по траншее шагов на пять-шесть друг от друга и ждать дальнейших распоряжений. Вести наблюдение за северо-западным направлением – оттуда возможна контратака. Следить за воздухом.

Бой был короткий. А потом

Глушили водку ледяную,

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую. Семен Гудзенко

После атаки

Осматриваемся, разбираемся в обстановке, прислушиваемся к новостям, которые на ходу сообщают нам снующие взад и вперед по траншее связные, санитары, командиры. Ищут своих те бойцы, которых стихия атаки занесла в соседние подразделения.

Пулеметчики выбирают для себя удобные точки и наскоро оборудуют их. Оставленные немцами не годятся – они были предназначены для ведения стрельбы в противоположном направлении.

Правее нас на горке горит хутор. То ли его зажгла наша артиллерия, то ли, убегая, запалили немцы. Хутор заняли батальон никитинцев и наша первая рота. Пехотинцы и лыжники тушат пожар, но им мешают немцы – обстреливают из орудий и минометов.

Оказывается, в траншее был оставлен только жиденький заслон. Вот почему мы встретили довольно слабое сопротивление. Под прикрытием заслона основная масса немецкой пехоты по ходам сообщения отошла на соседний хутор и укрылась за следующей полосой укреплений. С ходу их не взять, надо все начинать сначала.

Большинство своих раненых и убитых немцы успели утащить при отходе. Но в траншее все же осталось несколько трупов. Мне приказано собрать с них документы и письма. Начинаю с убитого, который, втоптанный в грязь, лежит рядом со мной. Поворачиваю незадачливого завоевателя лицом вверх... Крупный осколок снес верхнюю часть черепа вместе с каской... Стоящий возле меня Муса издает какое-то междометие, выражающее крайнюю степень брезгливости. Дрожащей рукой он торопливо достает свой финский нож, отхватывает длинную полу фрицевой шинели и мятым, замызганным платом прикрывает отвратное месиво из крови, мозгов и грязи...

Из нагрудного кармана френча извлекаю туго набитый бумажник. Самое важное для меня – тонкая зеленовато-ядовитого цвета книжица с сильно замусоленными обложками. На лицевой стороне ее изображение орла, широко распростершего крылья и держащего в когтях свастику. Это "зольдбух" – основной документ военнослужащего гитлеровского вермахта от солдата до генерала. Остальное содержимое бумажника – фотографии, видовые открытки, запасная чистая бумага и конверты, рейхсмарки и оккупационные деньги.

Бумажники еще нескольких убитых немцев уже пошли по рукам. Меня опередили. Приходится разъяснять лыжбатовцам, какое значение для нашей разведки имеют трофейные документы и письма. Мне в этом деле содействуют командиры взводов, рот и политруки.

Письма, фотографии и "зольдбухи" солдаты возвращают без особого сожаления. Очень неохотно расстаются с немецкими газетами – бумага на курево в батальоне большой дефицит.

Посрывал я с убитых погоны, поснимал нагрудные памятные знаки – они тоже подлежат отправке в штаб. Хотя живого пленного пока нет, эти скудные трофеи для меня, начинающего переводчика-самоучки, тоже весьма полезное учебное пособие. Заглядывая, например, в "зольдбух" хозяина погон, в графу "динстград", то есть воинское звание, учусь разбираться в иерархии чинов гитлеровского вермахта, постепенно постигаю незнакомую мне терминологию.

Довольно увесистый пакет я отнес в штаб лыжбата, который на время операции придвинулся к Ольховским Хуторам. Однако документы и письма здесь долго не задержались, их срочно затребовали в штаб 8-го гвардейского. Мы своими силами только успели установить, что все убитые – из 613-го "инфантерирегимента", то есть пехотного полка.

Ночью на отбитых у немцев позициях лыжбатовцев сменил батальон 58-й ОСБ. Эта часть временно тоже включена в оперативную группу генерала Андреева.

– Вот и вернулись в дом родной! – говорит Философ, заходя в нашу землянку. В этом возгласе чувствуются и горькая ирония, и искренняя радость.

Да, все на свете относительно. После того, что нам пришлось пережить у распроклятого хутора, даже Гажьи Сопки показались по-домашнему уютными.

Вернулись "в дом родной", да не все. Только в третьей роте шесть убитых и около десятка раненых. В числе павших – старшина Кокоулин. Это очень тяжелый урон для роты!

В землянках много разговоров. Все взвинчены, возбуждены. В часы, отведенные для отдыха, многим не спится.

Говорят о том, что старшина сам напросился на смерть. Его обязанность организация бесперебойного снабжения роты боеприпасами и питанием. А он уговорил лейтенанта включить его в штурмовую группу.

Вспоминают сбывшиеся скверные предчувствия. Дескать, и тот, и другой, и третий говорили близким друзьям перед атакой, что сегодня ему смерти не избежать. В ленте фашистского пулемета или в магазине "шмайссера" уже заготовлена роковая пуля, предназначенная судьбой именно для него.

Те счастливчики, которые думали примерно так же, но остались живы и невредимы, о своих мрачных предчувствиях обычно очень скоро забывают. Или помнят, но помалкивают.

На все лады обсуждаются итоги штурма. Почти единогласно ставим оценку неуд. Такие потери из-за трехсот метров траншеи и одного-разъединственного хутора! Да и тот сгорел.

Однако Науменко и Гилев, вернувшись с оперативного совещания в штабе полка, утешают нас. Командование дивизии, мол, оценивает результат операции более высоким баллом. Это не ахти какая победа, но и не провал. Хутор дотла не сгорел, оборудованный в полуподвале избы дот сохранился полностью. Надо только переделать в другую сторону амбразуры. Этот дот и траншеи, расположенные на бугре, занимают очень выгодное положение. Они послужат нам исходным рубежом для последующих наступательных операций...

Умом эти доводы еще можно как-то понять. Но сердцу к жестокой бухгалтерии войны привыкнуть трудно. Да и вряд ли возможно к ней привыкнуть. Ведь за каждые десять метров этих "выгодных в тактическом отношении" траншей отдана жизнь нашего боевого товарища.