Текст книги "Нас кто-то предает"

Автор книги: Геннадий Головин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– А-а… – вспомнил, с трудом возвращаясь, Тимка.

– …А Мурзила твой – точно! – какой-то не такой. Мы ему сгущеночки развели, котлет с обеда притащили – он поел. А потом мы на кросс пошли, в чулан его заперли, чтобы мадам Карабас не увидела. Пришли – нет Мурзилы! А чулан был заперт.

– Появится… Может, у него мамка там осталась? Соскучился. Решил навестить.

– Я первый раз тут ночью… – шепотом сказала Сандра и вдруг очень женским движением взяла Тимку под руку. – Страшненько! – хихикнула она.

Они прошли несколько шагов, и она заметила:

– А ты чего дрожишь? Тоже замерз? Или тоже боишься?

– Ну да! – обиделся Тимка, и в ту же секунду что-то непонятное с шипением и бойцовским воплем вылетело к ним прямо под ноги.

– Ой! – взвизгнула Сандра и спряталась лицом в грудь Тимке. Грозно растопорщившись, на тропинке стоял, выгнув спину, котенок. Глаза его фосфорически светились.

Тимка продлил, сколько можно было, ситуацию, потом пальцем постучал ее по плечу.

– Я же говорил: объявится. Это ж Мурзила твой. Она недоверчиво поглядела, сразу же развеселилась:

– Мурзила! Ну-ка, иди сюда, негодник! Кис-кис-кис! Взяла на руки. Тот все еще косил глазами на кусты.

– Кто-то напугал тебя, бедненький!

Возле дома Тимка услышал осторожный призывный свист.

Они остановились. Из тени выступил Георгий, поманил его.

– Менты приходили. Расспрашивали, где я был, где ты. Ты чего натворил?

– Ничего не натворил, – твердо соврал Тимка.

– Точно? Я сказал, что ты весь вечер дома сидел. Только перед их приходом – они в девять с минутами были – на море пошел. Ты в бухте, я сказал, прикармливаешь. Понял?

– Понял.

– Чего натворил?

– Ничего не натворил.

– А девчонка откуда?

– Тебе-то что?

– Да не бойся! Не отобью, – хмыкнул Георгий. – У меня своих хватает.

– Они что-нибудь искали?

– Не понял. По дому походили. В подвал заглянули, в сарай.

– В подвал?

– А у тебя что? Что-то в подвале?

– То же, что у тебя!

– У меня-то ничего.

– Ну и у меня ничего.

Тимур вернулся к Сандре, которая поджидала его, поглаживая котенка, мурчащего у нее на руках.

– Давай постоим, подождем. Пока он уйдет.

– Кто?

– Да брат мой!

– А он ничего, симпатичный… Тимур посмотрел на нее с удивлением:

– Когда ж ты успела разглядеть его?

– Не только разглядеть, но и послушать, о чем тебе говорил. Я любопытная, ужас! А что ты натворил, Тимурчик? Почему за тобой милиция охотится?

– Откуда я знаю? Ничего я не творил… Но они в подвал заходили!

Брат вроде бы ушел. Сандра и Тимур вошли за загородку сада. Остановились у входа в подвал.

Сандра вдруг побелела, когда Тимур открыл дверь.

Котенок с яростным писком вырвался из ее рук, спрыгнул и исчез в черном квадрате подвальной двери.

– Я… я… Мне плохо, Тим! – жалобно залепетала задрожавшими вдруг губами Сандра и схватилась ладонями за горло. – Я… я не могу, Тим!

Он закрыл дверь подвала. Она облегченно вздохнула, все еще сжимая руками горло.

– Все закружилось… Я задыхаться начала… Там плохо, Тим!

Вспыхнула спичка возле сарая. Там стоял Георгий, глядя на них, прикуривая. Что-то он подозревал, что ли?

– Иди тогда, – сказал Тимур. – Отвлеки его как-нибудь. Я тогда один.

Сандра направилась к Георгию.

Тимур подождал, пока она завяжет разговор, слышный ему на расстоянии, затем быстро раскрыл дверь и нырнул в подвал.

Так же светила масляная коптилка на корявом столике, стоял кувшин с водой.

Тимур вздохнул с облегчением: незнакомец, лежащий на соломе, пошевелился, узнав вошедшего. Выпустил из рук боевой топорик. Устремил на Тимку болезненно блестящие глаза.

– Говори.

– Все плохо… – печально и виновато начал! Тимка, присаживаясь возле раненого. – Я был на Ореховом мысу. И старик, и все три его сына… Ну, в общем, они убиты уже были. Эрику Десебр хочет, то есть вернее, Януар советует женить Эрику на Десебре.

– Как «женить»?

– Да нет! Замуж! Они хотят опоить ее каким-то зельем, она согласится выйти за Десебра, Десебр станет царем, армия ему подчинится – все ему подчинятся.

– Даут Мудрый жив. Он единственный царь Перхлонеса.

– Ага. Но они говорят: «Он стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь. Я сам это слышал!

– Да… – непонятно согласился незнакомец. – Юная Детра…

– Кто она?

– Ее привели к Дауту, когда мы, разбитые, ушли в Кумрат. Она невольница с галеона, который пришел в Перхлонес из Дакры, в подарок от Мельхупа. Латники когорты Априла взяли галеон штурмом, она бежала, скиталась. Потом ее задержал наш разъезд.

– А дальше?

Незнакомец явно без охоты досказал:

– Даут оказался пленен ее красотой, приблизил к себе. Вот уже три года вчерашняя невольница живет, заступив место Диореи, единственной законной царицы Перхлонеса, жены Даута.

– Но ведь Диореи нет в живых!

– Тем огорчительнее всем нам видеть возвышение Детры.

Тимур внимательно посмотрел в лицо незнакомца, заметно поколебался, но все же начал говорить:

– Я боюсь, что вот это будет для вас ударом. Прочтите!

Он достал из-за пазухи свиток с донесением Детры, протянул раненому. Тот, едва лишь взглянув, вернул:

– Я не знаю и знать не хочу языка фаларийцев. Что здесь?

– Мне перевели, я расскажу, как запомнил. „Человеку, передавшему это, верь. Приходил гонец из Цаха, просит Даута принять семь десятков юношей, пеших и конных. Приходил из города рыбак Далмат, просит денег и копий и мечей для трех десятков, кои тайком готовят неповиновенье чтимому из чтимых. Слово у них – „Змея и Роза“. Даут не будет торопиться, пока я в Кумрате. Человеку, вручившему это, верь, но пусть больше не приходит. Больше одного раза пусть не приходят. А слово пусть будет: „Роза и Змея“. Два раза“. Подписано, видите, как? „Чайка“!

Тимур сделал паузу и добавил:

– По-фаларийски „чайка“ – „детра“!

Незнакомец застонал и откинул голову на солому.

– Я помню день, когда приходил гонец из Цаха, когда приходил твой отец, рыбак Далмат. Нас было трое в доме Даута – я, царь и Рахмет, верховный военачальник. А вино нам подавала… Детра! О, желчь змеи!

Сандра уже вовсю ворковала с Георгием, который уже тоже вовсю охмурял девчонку: то и дело полуобнимал ее, говорил вкрадчиво, трогал, якобы в рассеянности, волосы ее. Сандре было приятно, что взрослый парень, можно сказать, ухаживает за ней. Она то и дело смеялась тем глуповатым, двусмысленным смешком, который частенько раздавался в кустах под окнами этого дома и который так мучил и раздражал по ночам Тимура.

– Ну да! Прямо уж… Как же это вы в темноте и будете гадать?

– На ощупь, Сашенька! Губками!

– Ой, щекотно! Не надо! Ну что вы!

– Нет, серьезно! Вот, слышу, линия любви… О-о! Такая глубокая! И – м-м-м! – такая вкусная!

А в подвале тем временем раненый давал последние наставления Тимке.

– Рахмету покажешь вот это… – Он снял с шеи ладанку и отдал Тимуру. – Он узнает, это его ладанка.

Мы с ним названые братья. Скажешь, Горгес послал. Скажешь вот это… Тебе он будет верить, как поверил бы мне. Мои кони ждут возле Черной Мельницы. Знаешь, где? Слугу зовут Дамдир. Отдашь ему… – Он протянул боевой топорик. Скажешь, мой подарок… перед… последний мой подарок.

– А как же вы останетесь?

Незнакомец молча обнажил короткий обоюдоострый меч.

– Иди, Тимур Далмат! Мсти за отца! Пусть боги будут милостивы к тебе!

Тимур торопясь выскочил из подвала. Стал озираться. Сандры нигде не было.

Сандру уже осторожненько щекотал губами в шею Георгий возле сарая. Сандра ежилась, настороженно поглядывала, но позволяла. – Сандра!

– Чего тебе? – грубо отозвался Георгий.

– Я не тебя зову!

– Что, Тимочка?

– Ты пойдешь со мной?

– Никуда она не пойдет, – вместо нее ответил брат.

– Сандра! Молчание в ответ.

– Сандра! Молчание.

– Сама же потом и пожалеешь! – совсем по-детски, очень обиженно, чуть ли не со слезами крикнул Тимур и побежал по улице. Он бежал, громко, обиженно дыша, и слезы действительно блестели у него на глазах. Он не очень много пробежал, когда услышал сзади:

– Тимка! Тимочка!

Остановился. Подбежала Сандра. Блузка у неё была слегка порвана у ворота, на плече.

– Я с тобой!

– Мда? – ехидно сказал он. – А что ж там не осталась?

– Да ну его! Дурак! – обиженно сказала Сандра. – И потом воняет.

– Иди домой! – сказал Тимур. – Мне далеко. В Кумрат. А ты… А у тебя вдруг опять не получится? Иди.

Она оглянулась. Вокруг была ночь, единственный фонарь светил за полкилометра от них, в кустах что-то шевелилось, трещало. „Страшненько“ было.

– Я лучше с тобой, Тимочка. Назад я и дороги теперь не найду. А там, ты не бойся, я… снаружи подожду.

– А ты верхом умеешь? – спросил Тимка, когда они уже торопливо шли рядом.

– Раза два ездила, в Сокольниках. А мы что, на лошадях поедем? Во блеск!

– А я ни разу не ездил… – откровенно признался Тимка. – Во „блеск“ будет!

У развалин Черной Мельницы они остановились в растерянности.

Кругом была темень и тишина. Только цикады звенели.

– Ты умеешь свистеть? – шепотом спросил Тимка. Она кивнула с гордостью.

– Свистни! Только осторожно.

Сандра заложила указательный и средний пальцы в рот и призывно свистнула.

Тотчас в темноте раздался шум, и возник силуэт всадника, ведущего в поводу двух оседланных коней.

– Дамдир! – тихо окликнул Тимка, и всадник подъехал.

– „Змея и Роза“, – , сказал Тимур. Дамдир молча смотрел на него с высоты коня. – Горгеса изрубили собаки Десебра, когда он шел в дом рыбака Далмата, в наш дом. Он и сейчас там, но сказал, что он уже не встанет. Это он передал тебе. Последний подарок, сказал он. Он шлет нас в Кумрат. Ты привезешь нас к Рахмету. Ты привезешь нас как можно скорее. Ты привезешь нас живыми: мы везем Рахмету весть об измене. Это не я говорю тебе, Дамдир, это говорит Горгес.

Дамдир взял боевой топорик Горгеса, внимательно и молча разглядел его, даже понюхал.

– Это топор Горгеса. На нем кровь фаларийца.

– И не одного. Я сам видел, как упали двое. Дамдир кинул им поводья.

Тимур взлетел в седло, нескрываемо изумившись этому своему умению.

– Девочка едет с нами?

– Ее нельзя оставлять. Собаки Десебра сегодня взбесились: факелы на каждой улице.

– Мы поедем быстро. Мы поедем трудной дорогой.

– Скажи ему, что я кандидат в мастера, – сказала Сандра.

– Заткнись! – прошипел Тимка и, обращаясь к Дамдиру: – Она выдержит, Дамдир!

Сандра поднялась в седло, и трое всадников направились вдоль реки в сторону гор – мимо Черной Мельницы, которая уже и в самом деле была мельницей, а не развалинами ее…

В лунной ночи неслись вначале долинной дорогой – галопом, затем тропами предгорья – рысью, потом уже шагом – на подходе к перевалу, на хребте уже и вовсе шли спешившись, коней ведя в поводу.

– Далеко ли Кумрат? – спросил Тимур, с тревогой оглядываясь на Сандру, уже мешком сидящую в седле.

– Далеко, – бесстрастно отвечал Дамдир.

– Может, передохнем? – спросил Тимур у Сандры, придержав коня.

Она улыбнулась ему замученной улыбкой.

– Ничего… Нам же надо спешить? Мы же везем какому-то там Рахмету весть о какой-то там измене? Так ведь, Тимочка?

– Ну, смотри. В случае, ныть будешь – пропасти здесь глубокие. Спихну, и не ойкнешь.

– Это еще посмотрим, кто кого спихнет. Тоже мне пихала нашелся!

И опять кони карабкались по узким каменистым тропам; затем, сильно сев на задние ноги, почти скользили по осыпям вниз… И снова – гладкой дорогой высокогорья – бойким, жарким наметом неслись, только искры стреляли из-под кованых копыт!

– Кумрат… – объявил Дамдир, остановив коня. Не очень вдали виднелось большое село: нагромождение плоских крыш, высоких башен. Факелом кто-то вычерчивал на вершине одной из башен быстрые знаки.

Тимур оглянулся: высоко в горах еще один факел повторял эти знаки.

– „Три всадника со стороны долины“, – прочитал Дамдир. – Это мы. – Слез с коня, сел на камень. – Будем ждать.

Тимур спрыгнул с седла. Аж застонал от боли в ногах.

Сандра кулем свалилась на землю, притворно захныкала:

– Тимочка! Можешь закопать меня здесь. Больше я на эту зверюгу не сяду…

Сделала „березку“, стала потряхивать ногами.

– А когда мы обратно?

– Не знаю. А зачем тебе обратно? Я ж тебя закопаю здесь…

Дамдир слушал их разговор, едва приметно улыбаясь в усы. Затем насторожился, прислушавшись.

Влез в седло.

– Едут! – сказал он. Пошарил в суме возле седла и кинул что-то Сандре. – Надень! Так, – он показал на джинсы ее, – в Кумрате женщинам нельзя.

– Ух ты! – восхитилась Сандра. – Пончо! Самое настоящее пончо!

Надела на себя, крутанулась перед Тимуром и Дамдиром.

– Ну как? По-моему, полный отпад! Правда, Тимочка?

Из темноты подскакали пятеро всадников с боевыми топорами наготове. Один был с факелом. Осветил лицо Дамдира. Затем – лица Тимура и Сандры.

– Кто они, Дамдир?

– Люди Горгеса. По срочному делу к Рахмету. Тот еще раз осветил лицо Тимура:

– Ты кто?

– Далмат, сын Фрида Далмата.

– Знаю Фрида Далмата.

– Его убили, – сказал Тимур.

– Да будет ему покой на небесах! – довольно равнодушно отозвался начальник конной заставы, осветил лицо Сандры: – Ты?

– Сандра. Боттичелли. Дочь Тэда Боттичелли торговля квасом, скобяные товары, а также прием стеклопосуды.

– Не знаю, – сказал человек с факелом и снова повернулся к Дамдиру. – Рахмет у Даута Мудрого. Опять пир. У Ослиной скалы час назад сошел камнепад. Будь осторожен – камни еще живые. Вон. – Он показал на одного из своих всадников. У того была тряпкой замотана голова, виднелись следы крови. Его покачивало в седле.

– Я могу взять его с собой, – предложил Дамдир.

– Нет. Это мой сын. Пусть учится отличать вкус меда от вкуса жизни.

– Я поехал.

– Езжай. Они еще пируют. Они еще долго будут пировать. Они только и делают, – добавил он самому себе, – что пируют…

В большом крестьянском доме шел пир. Стены были затянуты дорогим шелком и бархатом, на полах расстелены ковры, низкие столы ломились от изобилия еды и вин, однако чувствовалось, что это именно крестьянский дом, а не дворцовый зал, и царь, возлежащий в подушках возле престола, хоть и был стоящий царь, но власти лишенный, в богатстве ограниченный.

На всем словно бы лежала тень некоей ущербности – и на обстановке, и на одежде, и на лицах людей. Атмосфера какого-то захолустного, устоявшегося уныния витала над столом, порядком уже разоренным.

Даут, как сказано, возлежал в подушках – раскрасневшийся от вина, вполне уже расслабленный и умиротворенный мужчина, почти старик.

Певец – молодой человек с пустыми выжженными глазницами – возле дверей пел какую-то воинственную клекочущую песнь под аккомпанемент многострунного, вроде лютни, инструмента.

Он закончил пение, и Даут милостиво похлопал в ладони. Жидкие хлопки раздались и за столом.

– У меня закипает кровь, когда я слышу эти слова, Рахмет… – сказал Даут, обращаясь к соседу. Тон, каким он сказал это, был, впрочем, вдоволь благостный и мирный.

Необыкновенной красоты женщина, сидевшая рядом с царем, поднялась выйти и походя погладила старика по плечу. Тот быстро и нежно успел накрыть ее руку ладонью.

– Пусть кровь твоя вскипает от другого, великий царь мой… – прошептала женщина над головой Даута, успевая при этом трезвым и жестким взглядом оглядеть всех и каждого, сидящего за столами.

На лицах придворных были написаны усталость, раздражение, разочарование. Многие смотрели вокруг себя откровенно насмешливо и цинично, Рахмет сидел, опустив голову. Рубил лежащее на столе яблоко кинжалом. Молчал.

– Кипящая кровь – плохой советчик, – сказал он наконец.

– Ты опять чем-то недоволен? Что-то опять случилось, Рахмет?

– Слишком часто что-то случается, великий царь мой. Вот уже две ночи, как должен вернуться Горгес, посланный тобой в Перхлонес.

– Он не вернулся разве?

– Если собаки Десебра схватили и его, не говори мне больше, великий царь, что в Кумрате не может быть измены.

– Полно, Рахмет! – умиротворенно и умиротворяюще проговорил Даут. – В Кумрате не может быть измены. Здесь остались лишь самые преданные. Здесь остались те, кто потерял все, кроме ненависти к Десебру.

– Ненависть к Десебру мы тоже теряем. Она утекает, как вода сквозь ладони. Еще два месяца этой тихой, сытой и безопасной жизни, и ты можешь проститься с надеждами вернуться в Перхлонес победителем. На копьях твоих воинов, великий царь мой, ржавчина праздной жизни!

– Ты воин, Рахмет… – понимающе сказал Даут. – И мысли твои – мысли воина. Я царь, Рахмет. И мысли мои – мысли царя. Еще не время, Рахмет!

– Да. И поэтому ты отказываешь в крове идущим к тебе с оружием в руках?

– Когда будет время, я позову их, Рахмет.

– Ты царь. И недаром имя тебе – Мудрый. Но время наше уходит, а ты не слышишь этого. Прости мне, великий царь. Во мне говорят боль и обида.

Один из слуг склонился над плечом Рахмета, что-то вполголоса сказал.

– Прости, великий царь мой. Я покину твой пир: прискакали гонцы из Перхлонеса.

Детра, расположившаяся невдалеке с курительным аппаратом, метнула быстрый взгляд на Рахмета.

Рахмет поднялся с ложа и пошел вслед за слугой.

Детра сделала едва приметный знак, и тотчас возле нее склонился другой слуга с черной повязкой на лбу.

Она негромко и кратко что-то приказала ему. Он торопливо удалился.

Во дворе дома, где шел пир, горели костры. Кипели котлы, жарили на вертелах туши баранов, из бочек наливали в кувшины вино. Суета и оживление царили тут.

Дамдир, Тимур и Сандра ждали на улице, возле ворот, держа в поводу коней.

Стремительно вышел Рахмет, подошел к Дамдиру, коротко обнял его.

– Где Горгес?

Дамдир молча кивнул на Тимура.

– Где Горгес?

Тимур молча протянул ему ладанку.

– Он мертв? – почти утвердительно произнес Рахмет.

– Он был жив, когда посылал меня к тебе. Но когда мы вернемся… Отведи нас в место, где есть свет в где никто не сможет услышать нас. Я привез плохие новости.

– Идите за мной!

Рахмет повернулся и быстро пошел по улице. Трое последовали за ним.

Чуть погодя из тени возник слуга с черной повязкой. На мягких ногах последовал за ними.

Они подошли к дому, возле входа в который недвижно стояли два стража, опираясь на копья.

– Идем! – повелительно сказал Рахмет. – Женщина останется. Пусть идет на женскую половину.

Сандра возмущенно фыркнула. – Тимочка! Ты поскорее там! Стражи у дверей дома Рахмета уставились на нее прожорливыми глазами. Сандра отвернулась от них демонстративно. Погладила своего коня, привязанного, как и два других, к столбу ворот. Стала в ожидании прогуливаться.

– …и подпись. Рисунок чайки, – заканчивал рассказ Тимур. – По-фаларийски „чайка“ – это „детра“.

– А-а-а! – вполголоса вскричал Рахмет с отчаянием, злобой и мстительностью в голосе. Заметался по дому. – Самой страшной казнью мы будем казнить ее! Самой страшной!!

– Даут не поверит тебе, – сказал Дамдир.

– Надо сделать так, чтобы он поверил! – отозвался Тимур.

Сандра, прогуливаясь, вышла за ворота на улицу.

С любопытством, в общем-то без особого страха смотрела вокруг. Вдруг что-то мелькнуло в воздухе.

Сандра сдавленно вскрикнула и захрипела: слуга с черной повязкой на лбу, перебирая руками аркан, подтянул ее к себе.

Сандра, полузадушенная, хрипела, пытаясь освободиться от волосяной петли.

Слуга схватил ее в охапку и поволок в темноту.

Рахмет, Дамдир и Тимур вышли из дома походкой решительной, спешной. Лица их были суровы и ожесточены.

Тимур огляделся:

– Сандра! Где Сандра? – спросил он Дамдира. Рахмет, не оборачиваясь, уходил по улице. Дамдир оглядывался тоже в недоумении. Подошел к стражам, спросил их. Те, как глухонемые, показали жестом: пошла, мол, за ворота. Тимур выскочил на улицу. Сандры нигде не было. Что-то белело на земле. Он поднял. Это была шейная косынка девочки.

Дамдир все понял. Низко пригнувшись к земле, стал высматривать следы. Наконец что-то обнаружил.

Махнул рукой, показав направление.

В развалинах старой мечети горел небольшой костерок. Сандра висела на крюке, свисающем сверху, как на дыбе: подвешена за руки, связанные в запястьях.

Пока что ей хватало сил мышц, чтобы удерживать свое тело. Но с каждой секундой все больнее выворачивало ей лопатки и все больше усилий требовалось возвращать тело в положение, в котором висеть было не так больно.

Слезы уже текли по ее лицу.

Слуга с черной повязкой вынул из костерка раскалившийся кинжал и подошел с ним к девочке. Поднес острие под самый подбородок к нежной, беззащитной шее.

– Говори, дочь шакала! Какое известие привез Дамдир из города?

Сандра глядела на него глазами разъяренной кошки. Затем подтянулась из последних сил, сгруппировалась и ударом ног в лицо отшвырнула от себя палача.

Тут же закричала от боли в выворачиваемых плечах и лопатках.

С разбитым лицом негодяй вскочил, подобрал кинжал, все еще раскаленный, все еще дымящийся.

Рванул одежду на груди Сандры.

– Ты расскажешь… – страшно заулыбался он разбитыми губами и приложил острие кинжала к нежной, чуть заметной груди Сандры.

– А-а! – закричала Сандра, – Мне больно! Тимочка! Мне по-настоящему больно! Тимка!!!

Тимка слышал этот крик, пытаясь открыть тяжелую дубовую дверь этого полуразрушенного строения.

– Ничего я тебе не скажу! Гад ползучий! К-козел! Сандра опять отбивалась от слуги с черной повязкой ногами.

– О-ой! – кричала она от боли после каждого резкого движения. Слезы заливали ее лицо. – Фашист проклятый! – И снова, уже из последних сил, силой одной только ярости, клокочущей в ней, принималась колотить ногами.

После одного из ударов, угодившего в низ живота, слуга обезумел. Заревел по-звериному и, взяв длинный свой кинжал, как меч, бросился к Сандре, чтобы зарубить ее одним ударом.

Но в это время сверху, с полуразрушенной кровли, уже летел ногами вниз Тимур.

Слуга, на которого всей своей тяжестью обрушился Тимур, ткнулся лицом в каменный пол и мгновенно затих, выронив кинжал.

– Тимочка! – ревела Сандра. – Как больно, Тимочка!

– Сейчас, сейчас… – повторял Тимур, подняв с полу кинжал и перепиливая ремни, которыми была привязана к крюку девочка.

Она без сил брякнулась на пол. Однако, увидев, что слуга головой лежит совсем рядом, все же отползла немного. Они сидели на полу. Сандра привалилась к груди Тимура и все еще всхлипывала.

Горел костерок.

– Так больно было! Ты не представляешь… Тимур смотрел на огонь.

– Как ты думаешь… – Она осторожно, слегка шипя от боли, откинула полуразодранное пончо с груди, потрогала пальчиком. – Шрам останется?

Он посмотрел и тут же стыдливо отвел глаза.

– Ведь это ж – по-настоящему… – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала Сандра.

– А ты думала, тебе кино показывают? – Он все более продолжительным взглядом посматривал на лежащего слугу. Из-под головы его натекла уже порядочная лужица крови.

– Я его убил, да? – спросил он потрясенно. Дамдир впрыгнул через окно внутрь дома. Облегченно вздохнул, увидев Сандру и Тимура живыми и почти невредимыми.

– Собака! Слуга собаки! – сказал он с необыкновенным презрением и брезгливостью, ногой перевернув лежащего, и посмотрев ему в лицо.

– Я его убил, да? – опять спросил Тимка.

– Нет… – сказал Дамдир, долгим взглядом посмотрев в лицо лежащего. – Убью его я! Свистнул клинок, выхваченный из ножен.

– О-ой! – В ужасе Сандра спрятала лицо на груди Тимура.

Тимур глядел перед собой взрослыми усталыми глазами.

– Ты никогда не верил мне, когда я говорил тебе об измене. Твое право. Ты царь. Но своим-то глазам, но собственному слуху ты поверишь? Пойдем, великий царь мой. Если сможешь, заранее прости верного слугу своего: я приготовил тебе зрелище тяжкое. Тебе наверняка будет больно. Однако правду должны знать даже цари.

Никуда не хотелось идти великому царю Дауту Мудрому. Не хотел он явно никаких свидетельств измены, заведшейся в его лагере. Он был вполне счастлив и умиротворен той жизнью, которая стараниями юной прелестницы Детры шла в Кумрате. Рахмет со своими настойчивыми подозрениями уже даже и раздражал Даута.

– Своими речами ты утомляешь меня, Рахмет. Смотри, не рассерди! Я пойду с тобой, хорошо. Но если ты не сумеешь убедить меня в своей правде, пеняй на себя! Мое расположение к тебе велико. Но оно не безгранично, Рахмет. Далеко ли нам идти?

– Нет, великий царь мой. Мы не выйдем за пределы этого дома.

– Даже так? Ты хочешь сказать, что измена…

– Тсс!

– Ты ведешь меня на половину Детры? Почему?

– Тише, великий царь. Слушай и смотри. Они оказались в крохотном чулане, который вел в комнату, приспособленную под покои Детры. Из чулана глядело в комнату узкое окно, скорее поперечная щель в каменной кладке, густо заросшая паутиной.

Детра сидела вполоборота возле низкого стола и часто обмакивала стило в большую раковину, служащую чернильницей, что-то писала.

– Хороша! – прошептал Даут. – Диво как хороша! Вошла служанка, черная, огромная старуха.

– Он здесь. Он хочет говорить с тобой.

– Его никто не видел?

– Никто не видел.

– Впусти.

Вошел Тимур, заметно волнуясь.

Детра смотрела на него, не произнося никаких слов.

– „Роза и Змея“, – сказал Тимка хриплым голосом, откашлялся и еще раз повторил: – „Роза и Змея“.

– „Роза и Змея“? – переспросила Детра. – Кто прислал тебя ко мне с такими странными словами.

– Януар… Януар прислал меня к тебе с этими странными словами. Я сказал их дважды.

– Ты правильно сказал, юноша. Что хочет Януар? Отчего раньше срока он шлет ко мне посыльного?

– Он хочет, чтобы ты знала: Эрика, дочь Даута в руках у Десебра.

– Я знаю это. Кому, как не мне, знать это? – Она удивилась и, кажется, насторожилась. – Зачем сообщать то, что уже известно?

Тимур на мгновение растерялся.

– Но знаешь ли ты, что Десебр не далее как завтра объявит, о своем решении взять в жены Эрику, дочь Даута?

– Что?! – изумилась женщина. Подумала мгновение. Восхищенно мотнула головой. – Нет. Я не об этом мудром решении чтимого из чтимых, – с трудом сдерживая язвительный победительный смех, произнесла Детра.

Даут в чуланчике своем слушал с помертвевшим лицом.

– Януар хочет знать, что посоветуешь предпринять ты – здесь, в Кумрате, предпринять? Он очень высокого мнения о твоей хитрости и мудрости.

– Скажи Януару, будет лучше всего, если великий царь мой Даут Мудрый не доживет до известия о свадьбе своей дочери. Он объявляет о своем решении завтра?

– Завтра к вечеру.

– Я боюсь, что великий царь мой, Даут Мудрый может и не дожить до завтра. Он стар и болен, с притворным сожалением сообщила Детра.

На лице Даута было бешенство.

– Так говорил и Януар. „Он стар и болен, и стараниями юной Детры не видно конца его болезням. Печальный исход может наступить во всякую ночь.

– Да. Это так, увы… – вздохнула Детра. – Траурные дымы, мне кажется, поднимутся над Кумратом завтра утром. Передай Януару. – Что-нибудь еще должен я передать ему?

– Возьми свиток.

Что-то торопливо дописала в нем.

– Береги его. Никто не должен видеть его, только Януар!

Она подошла к Тимуру, полуобняла его, погладила по голове не совсем так, как обнимают и гладят мальчиков.

– Тебе сколько лет?

– Почти пятнадцать.

– О-о! Уже совсем взрослый мужчина! Я написала Януару, чтобы в следующий раз он опять прислал за известиями тебя. Ты мне нравишься. Такой маленький – и уже седой. Хочешь сахарных орешков?

Но она не успела угостить Тимура сахарными орешками.

С треском вылетела и рухнула наземь заколоченная дверца чулана. В комнате, запыхавшийся и взбешенный, возник Даут, тщетно рвущий из ножен драгоценный кинжал свой.

– Царь?! – ужаснулась Детра.

– Я слышал! Я слышал все!

– Что ты слышал, великий царь мой? Что мог ты слышать такого, что привело тебя в такое волнение, великий царь мой? Тебе вредно волноваться, Даут! – Oнa протянула руку погладить царя, но тот в бешенстве отбросил ее руку, так, что Детра вскрикнула: – Поосторожней, старый осел! Ца-арь! На старости лет подслушиваешь под дверями?! Хочешь убедиться, что я так же верна тебе, как рассказываю об этом по ночам? Так вот нет же! Мальчик пришел ко мне от человека, который любит меня, которого я люблю! Подтверди, мальчик, прошу тебя!

Она произнесла „Прошу тебя!“ с такой силой внушения, страсти и мольбы, что Тимур растерялся.

– Ты подобрал меня на дороге, жалкую невольницу, приблизил к себе. Я честно отплачивала за это! Но не в твоей власти мое сердце, хоть ты и царь! Да, я не скрываю, я люблю не тебя, Даут, хоть ты и заставлял меня говорить обратное!

Она действовала по извечному принципу: „Лучшая защита – нападение“.

– Я была благодарна тебе, и ты не посмеешь сказать, что я не платила тебе за это так, как никто никогда не платил тебе! Вдруг раздался оглушительный звук разбившегося стекла: царь Даут, теперь внешне совершенно спокойный, вял со стола, поднял высоко и аккуратно обронил на пол вазу с цветами.

Так же спокойно взял следующую вазу, поднял и бросил оземь.

Детрa, замолчав, смотрела на него со страхом.

– Я слышал все, Детра, – повторил он свои слова.

– Что ты мог слышать, царь мой? Я ни в чем не виновата. Любовь – разве это вина? Я была неверна, о да! Но только на словах, только в письмах!

Верь мне! Вот свидетель! Мальчик, скажи ему, что это так!

Даут поглядел на Тимура. Тот выдавил из себя через силу:

– Не скажу. Ты погубила Фрида Далмата. Я – Далмат.

Детра осела на стул как подкошенная.

– Ты умрешь той смертью, которой умирают изменники: четыре всадника разорвут твое тело на четыре части, и рвань твоя будет брошена голодным псам на потеху.

Детра сидела, яростно кривя красивые губы. Она искала выхода.

Вдруг взметнулась со стула, подлетела к Дауту и ударила его в грудь маленьким острым кинжалом, который неведомо откуда оказался у нее в руках. Кинжал отскочил от панциря, надетого под кафтаном.

Даут усмехнулся, схватив ее за запястье.

– Зачем же так, златокудрая моя, нежная моя, слабая моя? – заговорил он, даже показалось, с искренней болью и горечью. Закончил твердо и страшно: – Я могу сделать для тебя только одно.

Взял кубок со стола, налил в него немного вина, из перстня высыпал яд, протянул Детре.

– Пей. Это все-таки легче, чем быть разорванной на четыре части.

Даут вышел из комнаты первым, за ним шел Тимур. Уже в дверях он услышал звук упавшего тела и звон кубка. Оглянулся – Детра лежала на полу, раскинув руки.

– Дамдир! – скомандовал Рахмет. – Я не верю ей!

Дамдир, обнажив меч, вернулся от дверей к лежащей Детре.

Тимур отвернулся, уходя.

За спиной его раздался пронзительный крик Детры, завершившийся странным бульканьем. Недаром Рахмет не поверил Детре.

Даута стало не узнать. Куда девался благодушный, расплывшийся от женских нег старик? Перед всеми был воин, решительный, грозный и деятельный.

– Теперь я скажу, Рахмет: время! Посылай гонцов во все концы Перхлонеса! Объяви, всем объяви, каждому: „Великий День Возвращения начинается!“

…И поскакали гонцы к северу и к югу, к закату и к восходу. И праздничная грозная радость была на лицах гонцов.

…Задымили сигнальные костры на вершинах…Сигнальщики на башнях торопливо чертили факелами, эстафетой разнося во все закоулки страны заветные, мучительно жданные слова: „Великий День Возвращения“…